Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Иногда не выдерживал и возвращался с полдороги, чтобы постоять, как в первый вечер, послушать, понять, и с каждым разом сильнее ненавидел соперника, который был и нахален с Серёжей, и груб, и обходился с ним непростительно по-хозяйски, но несмотря ни на что оставался «Тёмкой».

Руки чесались расставить точки над «i», внушить раз и навсегда, какого отношения достоин Томашевский, а заодно продемонстрировать, кто в доме хозяин. Глупость несусветная, учитывая, что Эрик никак не собирался становиться хозяином в этой халупе и каждый день искал способ поаккуратнее вручить Серёже ключи от своего дома или, для начала, хотя бы пригласить его к себе в гости.

Проучить заносчивого молодца стоило однозначно. Эрик выслушал достаточно: сегодня истеричный Тёмочка орал особенно вдохновенно. Суть его претензий, как и в первый день, была отведена вопросам отопления. Уголь и дрова хозяйственный и прозорливый мальчик, как и обещал, заказал, и весь сегодняшний день Томашевского был посвящён ожиданию груза. Машина с дровами должна была прийти утром, машина с углём – вечером, и согласно грандиозному авторскому замыслу, за день Серёжа должен был сложить дрова в поленницу, освободить заезд во двор и организовать отгрузку угля прямо в сарай.

Эрик сомневался, выполним ли такой план в принципе, но во-первых, его вело от злости при одной мысли, что Серёжа со своей больной спиной будет таскать на весу что-то тяжелее кружки с чаем, а во-вторых, по извечной русской традиции, машина с дровами опоздала и вывалила гору поленьев посреди двора минут за двадцать до появления машины с углём. В итоге, и то и другое теперь покоилось на крошечном пятачке у сарая в одной здоровой бесполезной куче, доводя Артёма до исступления.

Будь Эрик хозяином положения, он непременно нашёл бы способ договориться с работниками до того, как случилась эта катастрофа едва ли не вселенского масштаба, но заказ был оформлен на Артёма, деньги платил Серёжа, который, не моргнув глазом, скомандовал начать отгрузку, а получив в итоге то, что получилось, спокойно сунул подмышку несколько деревяшек и скрылся в доме. Демонстрируя абсолютную беззаботность, он напихал в топку газет, и принялся разводить огонь.

– Серёж, ты умеешь печку топить? – осторожно поинтересовался Эрик, который не имел никакого опыта настоящей деревенской жизни.

– Всё просто: запихиваешь, поджигаешь и топишь. Я быстро научился.

«Научился, так научился», – Эрик пожал плечами, главное, чтобы было тепло.

Теплее стало не сразу, Томашевский ещё раз сбегал во двор и притащил новую охапку, которая с лёгкостью поместилась внутри печки, забив её почти доверху.

– Отдохнуть не хочешь? – Эрик осторожно потрогал Серёжу за плечо – тот снова выглядел таким усталым, будто поленницу всё-таки сложил, а уголь самолично перетаскал в сарай. – Я диван разложил.

– Недолго только. Растормоши меня через полчасика.

Растормошить не получилось: Эрик, согревшийся уютным теплом от печки и потрескиванием пылающих поленьев, тоже незаметно для себя уснул, а проснулся от неясных стуков и шорохов за стеной. Серёжа продолжал мирно сопеть под рукой, в той же позе, что и заснул, доверчиво прижимаясь спиной к животу и груди Эрика, так что шуршать пакетами и бряцать кочергой в топке он точно не мог. Вопрос решился в считанные секунды:

– Серёж, ты дома?! Ты не видел, что за мудила у нас опять под окнами тачку свою ткнул?! – до того, как Артём уверенно заглянул в комнату и наткнулся взглядом на незнакомую фигуру, Эрик успел только перекатиться на бок и сесть. – Ты кто?!

Эрик выразительно шикнул и приложил палец к губам.

– Я не понял, мужик, ты что здесь…

– Тиш-ше! – Эрик продублировал сердитым шёпотом свой жест и ловко соскочил на пол, распрямляясь во весь рост.

– Ты кто?! – требовательно повторил Тёма, когда оба оказались в кухне, и встал поперёк выхода, скрестив руки на груди.

– Кто, кто! Конь в пальто! – Эрик не удержался от примитивной издёвки: слишком уж бросалось в глаза несочетание внешней зрелости физической оболочки парня с детскостью выражения его лица. Эту наивность ничуть не перешибали активные попытки Артёма изобразить праведный гнев. Смешные, надо признать, попытки. Стало совершенно ясно, почему взрывной характер этого лося не производил особенного впечатления на Томашевского.

«Тупой качок», – вынес вердикт Эрик и окатил заметно растерявшегося соперника насмешливым взглядом с головы до ног.

– Берега не попутал?! Где Серёжа?!

– Спит в комнате, так что не ори, дай поспать человеку.

– Сам разберусь! Какого чёрта ты здесь делаешь?

– Вообще-то я тоже спал, – заявил Эрик, прикидывая попутно в уме, имеет ли право заявить свои права без согласия Томашевского: «А почему, собственно, нет?» – Спал я. Предварительно оттрахав Серёжу до потери пульса.

Особого сорта удовольствие – наблюдать, как краска пятнами проступает на лице Артёма, делая его ещё больше похожим на большого ребёнка.

– Что? Повтори, что ты сделал?!

– Ты глухой? Вроде, нет. Тупой? Очень вероятно. Но не настолько же, чтобы не улавливать смысл слова «оттрахать»?

Артём, казалось, потерял способность не только говорить, но и мыслить связно – стоял столбом и беспомощно моргал глазами, большущими широко распахнутыми глазищами сочного синего оттенка.

«Как у Серёжи. И ресницами так же удивлённо хлопает!» – странное открытие, с которым всяко можно было повременить.

– Ты думал, единственный в его жизни мужик? Быть для Серёги единственным – это надо заслужить, знаешь ли. Как там говорят… По́том и кровью! Ты истери почаще, сопля зелёная, истери посильнее. Надрывайся погромче. Чтобы Серёжа тебя выставил побыстрее! А уж я помогу, помогу, чем смогу! – коварная мысль сама собой сложилась в голове.

– Да кто ты такой, чтобы!.. Да пошёл ты!.. Чтобы ни ногой больше в моём доме!.. Проваливай! Только попадись мне ещё на глаза!

– Завали хлебало, щенок!

Увернуться от удара в тесной, забитой мебелью кухоньке оказалось непросто. Кулак Артёма пропахал скулу по касательной и ощутимо зацепил ухо. Запутавшаяся в ногах табуретка пошатнула равновесие агрессора, а выброшенная вперёд рука задержалась в крайней точке на доли секунды дольше необходимого, и тот, не сумев вернуть центр тяжести на место, повалился вперёд, одновременно зарабатывая удар в подставленный затылок и чисто по инерции впечатывая противника в висящую на стене посудную полку.

Тяжеловесная конструкция с оглушительным треском рухнула – хорошо не на ноги, не на голову растянувшегося на полу Артёма. Осколки, обломки, перекошенная громада шкафчика и погребённые под ней коробки, лопнувшие пакеты с макаронами… Серёжин силуэт, подсвеченный сзади раскачивающейся на проводе тусклой синеватой лампочкой.

– Вон отсюда. Оба! – и что-то такое в его интонации и облике…

Синхронная капитуляция перед лицом третьей силы. В сени, на крыльцо, в сад, за калитку – от греха подальше.

– Так это ты мне, с-с-сука, весь газон изничтожил своим трактором? А я всё понять не мог, кто!

– Мой трактор! Где хочу, там и ставлю!

– Права за два барана купил?!

– Всё лучше, чем на автобусе, нищеброд!

– Серёжа ненавидит мажоров и понтярщиков!

– У Серёжи голова не болит от твоего бабского воя?!

– А жопа у Серёжи не болит от твоего…

От ярости побелело перед глазами, от неконтролируемого желания уничтожить, раздавить. Уже не одна затрещина – град ударов. На землю бросить, по земле размазать. Впиться в горло – хоть пальцами, хоть зубами…

«Чтоб не смел! Никогда! Ни за что! Никто! На моего Серёжу!»

Где-то рядом оглушительно грохнуло, спину обдало жаром, швырнуло на дорогу вместе с обломками дерева, стекла и камня, припорошила сверху пригоршнями грязи, смешанной с пожухлой листвой.

«Что это?» – Эрик медленно обернулся. Гигантский костёр из груды развороченных брёвен там, где только что стоял дом. Маленький, убогий домишко, в котором поселилось самое дорогое на земле сокровище.

– Серёжа… – сиплым шёпотом.

– Серёжа? – одними губами.

====== Эпилог ======

– Нет, Тёма, не убеждай меня даже! Уж не знаю, что ты такого страшного про Серёжу сказать мог, но Эрик тебе нос сломал, и ты его выгораживаешь?! Это выше моего понимания!

– Да пойми, я, и правда, заработал, Кать! Разозлился, через край хватил. За это морду бьют. Здорово психанул, раз смог так выразиться про собственного брата! Знаешь, глаза у Эрика сделались просто жуткие! Хоть с жизнью прощайся!

– Знаю, как не знать. Глянуть он умеет. Мало кто выдерживает. Неприятный взгляд.

– Я потом не раз его исподтишка разглядывал, присматривался, пытался понять, в чём секрет. Глаза как глаза, на самом деле. Просто цвет странный, ведьмачий какой-то. Особенно, когда заводится. Ну, а в тот раз он очень разозлился. В общем, я сразу понял, кранты мне! Он на меня в один прыжок налетел, озверел в одну секунду. А я даже сопротивляться не стал.

– Тёма, это называется мазохизм!

– Бывают случаи, когда самому себе врезать хочется.

– У меня не бывает.

– Кать, ты у меня умница. Это я накосячить мастак. Вот и решил, раз за дело, так пусть отлупит от души и по справедливости. Упали мы на землю, а потом вдруг… Гром как ахнет! Я такой: «Что это было?!» – как будто небо провалилось! Я вообще ничего сначала не понял, думал, головой ударился. Сверху какие-то доски, щепки, щебень сыплются, в глазах огонь пляшет! Если бы не лежали, смело бы с ног, точно, и пришибло бы каким-нибудь осколком. Эрику по затылку хорошо стеклом чиркнуло, зашивать пришлось.

– Ещё пожалей его, Тёма!

– И жалею. Я не сразу ведь понял, что это на самом деле всё! Эрик – тот, кажется, мигом сообразил, на ноги вскочил, на огонь смотрит, шепчет «Серёжа, Серёжа…», аж трясётся весь, слёзы градом по щекам, по пальцам. Ты бы тоже пожалела, если бы видела! Так сам себе в лицо впился – не отодрать! Недели две потом царапины сходили…

– Я предпочитаю тебя пожалеть. И Серёжу…

– В общем, так и стояли оба. Он на пожар смотрит, а я на него. Хочу спросить, мол, что это, чувак, такое, и не могу – слова из горла не идут. То ли он мне шею до того придавил в драке, то ли испугался я и сам не понял, что испугался. Знаешь, Кать, когда твой дом горит… Не дай Бог… Как сон, как будто не с тобой оно… А когда доходит, что это не просто дом твой взлетел на воздух, там брат твой остался!.. Это… даже не страшно, это… ты просто не веришь. Одно только слово и остаётся – «неправда». Ты сам становишься этим «неправда», всё становится ненастоящим, Кать…

– Тише, тише, Тёмушка, любимый… Не терзайся так, всё хорошо же.

– Всё хорошо, Катюш. Сейчас – хорошо, сейчас уже нормально… Почти. Только снится по-прежнему.

– Пожар?

– И пожар, и остальное… Как жили там вместе: то чай на кухне пьём, то у моря камешки в воду кидаем – кто дальше забросит. А иногда из детства… Как мне Серёжа сказки на ночь читал, как сникерсы всякие потихоньку мне таскал, если отец без сладкого оставит. Как ругал меня… Знаешь, вроде что за радость – снится, как брательник нотации читает, а так светло на душе делается, так легко, тепло и тоскливо отчего-то. Ты ещё не понимаешь, отчего, а подсознание твоё знает, подсказывает, стучит всё громче – и потом вспоминаешь про этот пожар. Просыпаешься в холодном поту: «Неправда, неправда же!» – и сам себе не веришь.

– Тём, может к психологу? Уже почти три месяца прошло. Уже и Серёжа маленький родился, и головку держать научился, а ты всё никак переключиться не можешь. Жизнь продолжается, Тём…

– Ага! Он суперский такой, наш карапузище!

– Когда спит зубами к стенке?

– Ну нет же зубов ещё, Кать! Зато улыбается как!

– Дай, угадаю! Как Серёжа?

– Ага! Вылитый!

– Вылитый ты, дубина! И так на работе народ из-за твоей фамилии на сплетни изошелся! Поди докажи, что Томашевский не один на белом свете!

– Да ладно тебе, пап, ну правда! Я уже не маленький!

– Конечно-конечно, не маленький! Сразу таким и родился: метр восемьдесят пять ростом и весом… Сколько там? Восемьдесят пять?

– Восемьдесят.

– Похудел. Питаться надо нормально.

– Нормально я ем. Первое, второе и компот.

– Тогда нервничай поменьше, травки какой-нибудь попей. Только обязательно курсом, а то не поможет.

– Ты издеваешься? Травки? Коньяк! Давай ещё по одной. Хорошо сидим.

– Сын, ты такими темпами не сопьёшься? Я сомневаюсь, что Серёжа похвалил бы меня за такое, извиняюсь, лечение нервов.

– Знаешь, что? Серёжа мне теперь вообще не возражает. Ничего. Иногда даже хочется… Глупо, да? Вот сижу и представляю, как напьюсь сейчас в зюзю, а он через часик заявится весь из себя такой гневный и праведный, такой…

– Идеальный?

– Идеальный. Он такой, да. Я его теперь совсем не могу ненавидеть, а раньше… Чуть что – война миров. Ты помнишь.

– Помню. Вот увидишь, постепенно всё вернётся на круги своя.

– Не вернётся. Ничего уже не будет как прежде.

Александр Генрихович откупорил бутылку и плеснул недрогнувшей рукой ещё по одной.

– Катюш… Я вот всё думаю… Зря ты так на Эрика, правда. Ревность – с ней не справиться, когда ты неравнодушен. Серёжку Эрик всегда любил, мне кажется. Мало ли что в жизни бывает, все ошибаются. Все мы люди: и он, и Серёжа, и я тоже. Эрик – хороший парень. Честный, прямой, не злопамятный. Я потом с ним достаточно времени бок о бок провёл в его доме, когда идти стало некуда. Он же мне ни ссору ту, ни слова мои поганые больше ни разу не упомянул. Мог бы сказать, что это я во всём виноват.

– С чего это ты виноват? Несчастный случай.

– Случайности не случайны. Так говорят. Это ведь я лишних дров в печку напихал. Увидел, что в топке предыдущая охапка уже до углей прогорела, и решил подкинуть побольше. Соскучился по теплу. А растапливать не умею. Решил, если заложить побольше да заслонку открыть пошире, разгорится легко, и тепла больше будет. И поддувало я открытым оставил, чтобы тяга посильнее стала, и газеты около дверцы бросил тоже я. Горело сильно, уголёк выскочил, бумаги вспыхнули. От газет полыхнул пол. До баллона рукой подать. Вот и всё. А ты говоришь, несчастный случай. Целиком моя вина.

– Откуда тебе знать, что всё было именно так?

– Пожарные сказали. Они приехали быстро – вызвал кто-то, но тушить там всё равно нечего было уже…

– Игорь Николаевич? Неужели это, и правда, вы?

– Как видите, Вадим Алексеевич, иногда ещё тянет на приключения. Правда теперь всё реже и реже. Старею…

– Вот и я, видимо, тоже старею…

– О чём ты, Вадь, тебе сорока ещё нет.

– Сорока нет, да и не завтра будет. А чувствую себя мастодонтом. Всё на свете испытал, всё попробовал, всё приелось.

– Я в твои годы иначе рассуждал: ничего не испытал, ничего не попробовал и уже не смогу, время ушло безвозвратно. Не подозревал даже, что со мной на исходе пятого десятка любовь приключится.

– Серёжа?

– Он. И ведь надо же, всё я сделал не так, всё своими руками испортил. Тогда казалось, никак иначе нельзя, а выходит, попросту струсил.

– Серёжа любил вас, знаете?

– Знаю. И ему больно делал, и себя мучил. Повернуть бы время вспять…

– Не выйдет. Я иногда думаю, если бы не вы… Может, и вышло бы у нас что-то. А так… Он же совсем людям доверять перестал.

– Вряд ли Вадь. Бывает, люди не совпадают. Как ты из кожи вон не лезь, ни любить, ни дружить силой не заставишь. Вон, Шурка мой туда же. Трагедия! Сошёлся свет клином на Эрике этом. Такие дела творил! Чуть с выпускного курса не вылетел. Пришлось все связи подключать. Все жилы вытянул за весну и лето. Полгода как на пороховой бочке. Уж не знали с бабкой, что и делать. Понимаю его прекрасно, только помочь не могу… Хорошо, осенью в армию забрали. Может, там успокоится.

– Смена обстановки? Я, знаете ли, тоже прекрасно Сашу вашего понимаю. Меня бы кто в армию забрал, чтобы подъём, наряд, отбой и не единой неуставной мысли! Игорь Николаевич, правильные, вроде, слова говорите, но от себя как убежать, если душа просит?

– Пройдёт, Вадька. Теперь пройдёт. Ты же слышал?

– Слышал…

– Вряд ли кто-то понимает, зачем я всё время кричал на Серёжу. Это, знаешь, очень правильный вопрос был бы со стороны Эрика. Он не спрашивал лишнего, а мне до сих пор хочется объяснить, что не хотел ничего дурного. Стыдно мне. Обижал я Серёжу. Как объяснить, что всё от бессилия, Кать? Не видел я другого способа достучаться! Не мог понять даже, то ли плохо ему настолько, что он временами будто из реальности выпадает, то ли жизнь его таким сделала за те годы, что мы были врозь, и всё нормально.

– Не выпадал он ни из какой реальности на моей памяти, а работала я с ним до самого вашего отъезда.

– Значит, ты не видела. Подходишь, говоришь с ним, объясняешь что-то, а он молчит. Или отвечает невпопад. Витает мыслями где-то. Взгляд в никуда и, что хуже всего, улыбка эта странная. Ненормальная такая улыбка: то ли засмеяться хочет, то ли расплакаться, то ли убить кого-нибудь. Я, знаешь, очень боялся, как бы он чего не натворил. Очень боялся его одного оставлять. Не понимал, чем он занимается, пока меня нет. Как будто бы ничего не делает вовсе, а если вдруг сделает, то какую-нибудь глупость. То сковородку на плите забудет включённой, то на машине гонять поедет в горы, то уйдёт куда-нибудь один и не возвращается. Он же ночами почти и не спал. Я как ни проснусь, его нет. Поначалу дёргался, выходил искать. Потом привык, что Серёжа у сарая садится, на небо смотрит с той же странной улыбкой. Вернётся перед рассветом, упадёт спать… Утром не встанет, не поест. В общем, рассказывал я тебе об этом ещё в сентябре…

– Я боялась, ты такими темпами в Москву даже к рождению ребёнка не вернёшься.

– Вернулся бы. Я же обещал. До последнего надеялся уговорить его вернуться со мной, а он ни в какую. Бывало, увижу, в каком состоянии Серёжу оставить придётся, так от бессилия ещё в большее буйство впадаю.

– Да не тот он человек, на которого можно и нужно повышать голос, Тёма. Если честно, я не представляю, как он позволил. Хотя Эрик раньше тоже на него кричал.

– Кричал? Я помню, ты рассказывала, но представить не могу, как ни пытаюсь. Сразу перед глазами их поцелуй встаёт.

– Давай ещё по одной?

– Хва-а-а-тит! Кто тебя домой потащит?

– Сам дойду.

– Очень сильно сомневаюсь! Как представлю, что Серёжа скажет…

– Да ничего не скажет! У меня стресс!

– Эй, Тём, ты же терпеть не можешь «все эти гейские штучки».

– Не могу, Кать… Но это было красиво, правда. Я так и не понял, откуда Серёга вынырнул. Выскочил, как чёртик из табакерки, – и к Эрику. Тормошит его, руки от лица отрывает, а тот ни в какую – зажмурился, ревёт, губы трясутся, зубы стучат… Ничего не видит, не слышит. Серёжа его за голову руками обхватил и поцеловал. Тогда я, наверное, и понял: когда по любви – оно всегда красиво…

– Стресс? Ты сказал, стресс?! Эрик, чтоб тебя, Александрович! Ты, часом, не охренел? Стоило тебя на минуту оставить, и ты уже в хлам!

– Я не в хлам! И вообще, иди ещё поспи, ты устал с дороги.

– Именно! Ты меня разбудить не мог?! Мы обещали быть не позднее семи! Нас Тёма с Катей убьют!

– Каких-то полтора часа… Сейчас поедем.

– Да ты на ногах едва стоишь!

– Нормально я стою, милый!

– Нормально?! Давай-ка завяжи шнурки, а я погляжу!

– В общем, оказалось, Серёжа вышел почти сразу за нами. В сарай пошёл… Представляешь, как повезло?

– Серёж… Сердишься?

– Зачем ты так накидался?

– Сказать тебе кое-что?

– В любви признаваться будешь?

– Я серьёзно… Я же тогда подумал… Ты сам себя взорвал.

– Я похож на идиота?

– Нет, вроде…

– А я ведь, правда, думал о чём-то подобном.

– Что?!

– Полгода, как во сне… Даже дольше.

– Чёрт! Серёжа! Что ты несёшь?!

– Не переживай, всё уже позади. Взрыв этот, пожар, ваши с Тёмкой лица… Знаешь, я как будто проснулся. В один миг жить захотелось.

– Правда?

– Правда.

– Серёж, я люблю тебя, знаешь?

– Ха-ха, как чувствовал, что этим кончится! Пьяные признания!

– Блядь! Такой момент испортил!!! Ненавижу тебя, Тамарочка!

– Я тебя тоже люблю.

– Тёма, проснись, Тём!

– Что случилось, Катенька? Уже кормить пора?

– Тём, что у нас за стеной?

– Квартира Эрика, вроде.

– Спальня?!

– Спальня, наверное. А что?

– Да ты сам послушай!

– Ого!

– «Ого»?! Тут же каждый вздох слышно! Ты чем думал, когда этих двоих в Москву зазывал?!

– Кать, клянусь, я не знал, что в этом доме такая дрянная звукоизоляция!

Комментарий к Эпилог Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец!

Спасибо вам всем за поддержку, спасибо всем, кто дошёл со мной до конца.

Особенно, Kruciatus, которая была со мной каждую мою бессонную ночь над этим текстом.

И SashaXrom, который мужественно вычитал тот текст до последней буквы и который успел подставить мне миску с салатом, когда я вознамерилась упасть носом вниз.

:)

====== Экстра ======

– Серёж, я ушёл! – Эрик подхватил с обувной тумбочки портфель с бумагами и ретировался в сторону выхода.

Он торопился протиснуться в дверь как можно скорее, чтобы Томашевский, который только-только покончил с водными процедурами и показался на противоположном конце коридора, не успел оказаться слишком близко со своим: «Я провожу!»

Слишком близко – это неминуемое опоздание.

Слишком близко – это трудное испытание для выдержки Эрика.

Слишком близко – это разгорячённое душем влажное тело, облачённое в тонкую ткань футболки и боксеров, это сонная ещё улыбка и горящий взгляд уже совершенно проснувшихся глаз, это кофейный аромат любимого геля для душа, как и прежде одного на двоих.

Эрик знал, что не устоит, когда Серёжа, радостно-умиротворённый, податливый, гибкий, прильнёт к нему, распахнув полы зимнего пальто, и сильные руки по-хозяйски вскинутся к нему на плечи, а губы, эти сводящие с ума жаркие губы вопьются поцелуем в беззащитную полоску кожи повыше воротничка. Эрик знал, как это будет, совершенно точно, предугадывал вплоть до мелочей, потому что один и тот же сценарий повторялся раз за разом всю неделю, с того самого дня как снова вышел на работу.

Эрик хотел остаться.

Даже сегодня, в пятницу, ускользнув раньше, чем оказался во власти собственной потребности доминировать, только собрав всю свою силу воли в кулак, он смог справиться с желанием прибрать к рукам, стиснуть как можно крепче, смять, подчинить, обездвижить, сломить шквалом ласки и возбуждающего превосходства – слишком оно было сильно.

Эрик всё ещё не умел контролировать захлестнувшую его страсть обладания. Доводя до лихорадочного блеска шальную синь Серёжиных глаз, изводя до стонов, до исступления его изнывающее от нетерпения тело, Эрик сам каждый раз сгорал в пламени порнографического безумия, но до сих пор так и не смог утолить своей отчаянной жажды.

Этот медовый месяц, отсчёт которому начался ещё прошлой осенью, после взрыва, когда Серёжа переселился под крышу к Эрику, в спальню к Эрику, к нему в постель и в жизнь, никак не заканчивался. Он затянулся до конца осени, незаметно перетёк в зиму, обрушился особо мощным штормом в новогоднюю ночь, обещая, согласно народной примете, неисчерпаемые запасы страсти на год вперёд.

Примета сбывалась. Январь подошел к концу, а Серёжа оставался всё так же радостно-покладист и ласков, как и в первые робкие дни после счастливого воссоединения.

Мечты сбываются – так хотелось провозгласить Эрику, и он молчал лишь потому, что боялся сглазить. Безоговорочное главенство – то, чего ему всегда так не хватало в отношениях с Серёжей, – полностью перешло в его руки. Своенравный, строптивый, заносчивый Сергей Валентинович исчез, как не бывало, и о его былом существовании, как и о страшной размолвке, едва не разрушившей до основания их чувства и отношения, напоминали лишь косвенные обстоятельства вроде Тёмыча с семейством, проживающего в квартире Серёжи, да канувшие в Лету рабочие будни.

– Может, вернёмся в Москву? – спросил Эрик в начале февраля, когда основательно заскучал в унылых декорациях впавшего в зимнюю спячку курорта.

– Как хочешь, – с видимым безразличием пожал плечами Серёжа.

– А ты сам? – у Эрика были основания сомневаться в желании Томашевского уезжать.

– Для меня главное не где, а с кем, – ободряюще улыбнулся Серёжа.

В интонации его как будто прозвучала минорная нотка, но была она настолько краткой, что сколько Эрик ни вслушивался, больше её так и не услышал. Зато готовность свою следовать за партнёром хоть на край света Серёжа вполне уверенно выразил делом, в тот же вечер приступив к организации сборов.

Почти месяц они снова обитали в квартире Эрика. В первую неделю только и делали, что наводили порядки после долгого отсутствия, налаживали совместный быт. Перетащить Серёжины вещи из нового Тёмкиного жилища и распихать по шкафам Эрика – целая эпопея. Зато теперь, когда всё осталось позади, можно было от души посмеяться над собственной прозорливостью, которая в своё время толкнула обоих купить две одинаково огромные квартиры в тайной надежде затащить к себе друг друга насовсем. Пригодилось.

– Серёж, на работу поедем на одной машине или на разных? Надо же какие-то бумаги оформить в кадрах…

– Надо, да. Ты поезжай, тебе всё на месте объяснят.

– Это значит, ты доберёшься своим ходом?

– Я не поеду.

– В каком смысле?

– Смысл простой: я не собираюсь возвращаться на работу.

– Как это?! – такого поворота Эрик никак не ожидал.

– Не хочу, – ответил Томашевский – ответил коротко, твёрдо, невозмутимо, и добиться от него более пространного ответа не получилось, как не получилось понять, скрывался ли за его лукавой улыбкой некий тайный посыл или всё-таки нет.

И вот она – третья неделя в должности генерального директора, и, как и предыдущие две, вся слепленная из опозданий: по утрам – на работу, по вине всеобъемлющей страсти и непобедимой сексуальной невоздержанности, по вечерам – домой, с трудом вырываясь из-под гнёта забот.

Эрик уже успел порядком подзабыть, какую прорву проблем влечёт за собой преисполненный ответственности статус генерального директора.

– Ты уверен? – только и спросил Александр Генрихович, покидая пост исполняющего обязанности.

– Конечно, пап. О чём ты?

Спустя три недели Эрик начал понимать, к чему клонил отец своим странным вопросом. Движуха, драйв, которых так не хватало в отпуске, против вечного цейтнота.

Возвращался Эрик ближе к одиннадцати, а иногда и к двенадцати, и способов вернуть режим дня в нормальное русло не видел никаких.

«Серёжа всё понимает!» – и тот, кажется, понимал – никаких проблем.

Только чувство вины перед Серёжей, который подобно верной жене-домохозяйке, поджидал дома с разогретым несколько раз за вечер ужином, расспросами и радостной улыбкой, росло подобно снежному кому.

Нет, готовить он так и не научился, и кашеварила на всех хозяйственная Катерина в то время, пока Серёжа-старший наматывал по окрестностям круги с почивающим в коляске Серёжей-младшим. Томашевский бегал с поручениями в магазин, возил молодую мамашу с отпрыском на маникюр и в парикмахерскую, спокойно оставался на час, два и даже три, если Катю вдруг одолевало желание встретиться с подружками… Иными словами, во время отсутствия Тёмки, а иногда и при нём, Серёжа с лёгкостью и видимым удовольствием выполнял любые обязанности молодого отца и мужа, если только они не касались выполнения супружеского долга, хотя…

Да, абсурд, но Эрик снова ревновал, глядя на эту семейную идиллию: хорошенькая жена, хорошенький малыш-крепыш и, ни дать, ни взять, заботливый папаша.

Ревновал, кажется, и Тёмка, который тоже с головой ушёл в работу и подработки, чтобы обеспечить растущие потребности семейства, а в оставшееся время пытался готовиться к поступлению в мед – Серёже всё-таки удалось уговорить брата поступать на дневную форму обучения и принять необходимую в этом случае финансовую поддержку.

«Да, деньги не должны лежать без дела, их нужно вкладывать. Да, образование – одно из самых перспективных вложений. Да, работать нужно только по призванию – один раз живём».

Артём зарывался всё глубже, дома появлялся, как и Эрик, ближе к ночи, чтобы поужинать и зарыться носом в подушку. Ни о какой помощи, ни о каком общении с сыном и речи не шло. Катерина, впрочем, к чести своей, не дулась и разборок не устраивала, но чем более довольной она выглядела, тем сильнее хмурился её муж при упоминании заслуг собственного брата.

– Серёга, а ты на работу выходить вообще не собираешься? – не вытерпел на одном из совместных поздних ужинов Тёма, делая упор на слово «вообще».

– Вообще? – переспросил Серёжа с долей недоумения. – Вообще, нет, не собираюсь.

– Почему, Серёж? – поддержал тему Эрик, которому тоже давно хотелось задать тот же самый вопрос.

– Потому что.

Томашевский оказался проигнорирован в своём явном нежелании продолжать разговор:

– Почему?! – хором повторили Эрик и Артём и синхронно отложили вилки, готовясь к словесной баталии.

– Да что вы пристали к человеку? Думаете, дома заняться нечем? Тогда один после ужина наводит порядок на кухне, второй моет посуду, – в диалог вмешалась Катя.

Угроза подействовала, иначе неизвестно, чем бы закончилось противостояние. Да и от тона самого Серёжи любой собеседник поспешил бы сменить тему, любой, но не Эрик.

– Тебе не скучно разве? – продолжил Рау дома, наедине.

– Эрик, ты серьёзно думаешь, мне заняться нечем?

– Да лучше няню нанять или домработницу…

– А не вот это всё?

– Да.

– Хорошо, я найму домработницу.

Домработницу Томашевский нанял, слово сдержал. Катя осталась не слишком довольна, но возражать не стала, зато Артём обрадовался до того беззастенчиво, что даже Эрик почувствовал что-то отдалённо похожее на обиду. Серёжа ничем своего неудовольствия не выразил, не дрогнул ни единым мускулом, забегать потетешкать племянника стал реже, но не перестал совсем, зато от совместных ужинов отказался наотрез даже по выходным – видимо, выводы свои всё-таки сделал.

Выводы, правда, совсем не те, ну или не совсем те, которых хотел бы Эрик.

– Серёж, как ты умудряешься целый день дома торчать? Я бы с ума сошёл! – истинная правда, сидеть на месте темперамент Эрику не давал. Отец всю жизнь характеризовал это явление куда проще – «шило в заднице».

– Нормально, – Томашевский, напротив, был склонен сидеть на попе ровно, суета его только угнетала. – Эрик, что тебя не устраивает? – кажется, он всё-таки начал проявлять признаки лёгкого раздражения – впервые за…

Да, прошёл целый год с их последней ссоры, и снова вступать в эту реку не хотелось совсем. Хотелось вернуть Томашевского на работу. Проработав без него почти месяц, Эрик чувствовал себя не в своей тарелке. Совсем как в те полгода с лишним, когда Серёжа просто исчез. Тогда работа казалась чем-то вроде спасательного круга, единственной твердыней, за которую возможно ухватиться, чтобы не утонуть в водовороте собственной паники. Теперь, напротив, раздражающей помехой, пресной и какой-то ущербной без Томашевского.

«Мне не хватает тебя там!» – эгоистичный вопль стоило сдержать, потому что на всё готовый Серёжа, конечно, пойдёт навстречу, выйдет на работу, но что в том радости, если он, действительно, не хочет?