Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Теперь, полулёжа на холодном полу, с трудом восстанавливая дыхание, Томашевский глядел на разлучника-Шурика снизу вверх и пытался понять, был ли вообще счастлив за этот год с небольшим «свободных» отношений? Оборачиваясь назад, он видел совершенно ясно, что был по-настоящему нездоров, но упрямо заставлял себя не замечать симптомов, позволяя болезни прогрессировать. Теперь его «я» оказалось при смерти, с раздавленным самолюбием, с истерзанными нервами, едва годное мыслить, способное чувствовать изнутри и снаружи только одно – бушующую бездну страха, разрушительную, манящую и прекрасную в своей мощи. Да, было страшно проснуться однажды утром и понять, что ничего уже не будет как раньше, и дружба уже никогда снова не станет прежней. Да, было страшно обнаружить, что на кону оказалась сама возможность открыто смотреть Эрику в глаза без упрёка и подозрения. Страшно знать, что ради призрачного шанса просто быть рядом, пойдешь на любые компромиссы. Почти любые. Настал самый страшный момент, когда Томашевский упёрся в обстоятельство, которое просто не оставило свободы отступать.

«Это конец…»

– Серёжа! – звал Эрик, испуганный и виноватый, так не похожий на привычного себя.

На доли секунды агонизирующая фантазия подсунула Томашевскому отчаянную сцену: тот же виноватый и испуганный Эрик, на коленях умоляющий о прощении.

«Не прощу никогда!» – первой подняла голову умирающая, но непокорённая гордость.

«Простишь, ему – что угодно простишь!» – простонало истекающее кровью сердце.

«Он и не просит!» – разум, капитан тонущего корабля, скорее пойдёт ко дну вместе с судном, но не оставит мостик. Сергей нашёл силы улыбнуться, и смех не заставил себя ждать – негромкий, сухой, с привкусом безумного веселья:

– Ха-ха-ха, ха-ха-ха! – эти смешные и нелепые маски на дурацких лицах. Эти ледяные ладони, проворно, как на досмотре, обшаривающие тело.

– Серёжа!

– Ха-ха-ха! – эта смешная тощая нога, бесстыдно вывернутая из распахнутого халата, голая, бледная, в синем замшевом башмаке с нарядным белым шнурочком. «Хватит, чтобы удавиться?»

– Серёжа, где болит?!

– Ха-ха-ха! – дрожь во всём теле, а боли нет. «Ведь была же! Куда она делась?»

– Сергей Валентинович! Я нечаянно! Простите, пожалуйста! Я такой идиот!

– Ха-ха-ха! – «Здесь один идиот, малыш, и это не ты, это правда не ты!»

Оттолкнуться от стены, медленно разгибая окостеневшие суставы – на бок, на колени, выпад вперёд и медленный подъём. Вдохнуть, снова не выдохнуть.

– Ха-ха-ха! Не переживай, Саша, всякое бывает, – не на Шурика глядя, – на Эрика. – Я просто зашёл сказать, что заболел, и не поеду сегодня в офис.

– Я вызову врача, у вас температура.

– Не нужно врача, Эрик Александрович. Благодарю.

– Тогда пойдёмте, я как раз грел молоко для кофе. Завтрак почти готов!

– Завтрак на троих? – губы послушно растянулись в озорной – именно озорной – улыбке, а глаза уже смотрят мимо – на подпрыгивающего от волнения Шурика. – А что, Саша, правду ли говорят, что Эрик Александрович изумительно трахается? Вам понравилось?

Всё, ответов дожидаться не нужно. Да и не будет ответов. И не нужны.

Всё. Он нашёл в себе силы уйти, не прощаясь, запереться на четыре оборота, добраться, минуя просторный холл, до светлой английской гостиной, оформленной в белых, бежевых и сдержанных синих тонах – предмет своей особой гордости и повод для шутливых споров с Эриком, который выбрал более лаконичный немецкий стиль.

«На что мы тратили бесценное время?.. Было ли у нас что-то лучше тех лет в обшарпанной пятиэтажке на окраине?»

Бесконечная гонка за успехом, учёба, наука, бизнес, как следствие, деньги – вдоволь, на любую блажь, шикарное жильё с дизайнерской отделкой, машины – одна другой круче, тряпки из бутиков… Серёжа и Эрик давно были вместе, но были ли вместе на самом деле, или это им только казалось? Ведь даже в отпуск ни разу не съездили, хотя Эрик и пытался в начале нынешней зимы:

– Я тут подумал, Том, может в отпуск махнём?

– Работы невпроворот, Эрик.

– Её никогда не становится меньше. Ты устал, я устал. Мы оба устали и сходим с ума. Поедем! Махнём в горы, снимем маленькое бревенчатое шале в Швейцарских Альпах, на лыжах покатаемся! Воздух! Тишина! И мы только вдвоём! А какие там трассы! Будет что рассказать и показать!

– Эрик, если я когда-нибудь решу покончить с собой, я непременно поеду в Швейцарские Альпы. Иначе – никак. Только через мой труп!

Разговоры о совместном отдыхе на этом заглохли, только в следующую же пятницу Эрик заявился домой с грудой экипировки, а в субботу ни свет ни заря нарядился в лыжный костюм и отчалил в «Крылатское». «Волен», «Сорочаны»… Эрик даже клубы подзабросил, забираясь в свободное время всё дальше от столицы.

«А Шурик ведь тоже катается…» – очень кстати вспомнилась шумная и румяная команда офисных сторонников активного досуга и, как следствие, активного саботажа по понедельникам, четвергам и пятницам. Понедельники нужны для обсуждения впечатлений после выходных, а четверг и пятница – для планирования новых подвигов.

«Может, не стоило упорствовать? Съездили бы…»

Ощущение бездны никуда не исчезало. Замаскированное назойливыми мыслями, жужжащими в голове подобно августовским мухам, оно неумолимо пожирало изнутри то загадочное, неуловимое, ранимое нечто, которое, кажется, и называют душой.

Томашевский прижался лбом к холодному стеклу и выглянул вниз в надежде отвлечься от чувства потери. Серёжа не любил вспоминать о том, что боится высоты. Наверное, поэтому он так и не решился осваивать горные склоны. Будь на всё в этом мире воля Томашевского, он никогда не поселился бы выше первого этажа, однако когда при покупке нового жилья его выбор оказался окончательно сделан в пользу малоэтажного жилкомплекса на стыке цивилизации и природного ландшафта, квартир распродали много, а с учётом приобретения сразу двух трёшек, расположенных исключительно по соседству, остался единственный вариант – под самой крышей.

Зато вид из окна был великолепен, если не смотреть вниз: пышная сосновая роща, лишь слегка тронутая рукой дизайнера, чтобы замостить кое-где узкие, извилистые дорожки, расставить уютные фонарики да редкие скамеечки с козырьками. Из глубины гостиной, даже через низкие, почти до пола панорамные окна, было видно лишь бескрайнее море бушующих, заснеженных крон, но если набраться смелости и приотворить створки, лес врывался прямо в комнату, наполнял воздух благоуханием хвои и смолистых шишек в летний зной и свежим, чуть сладковатым морозным духом – зимой.

«Как тяжело дышать», – едва справляясь с ознобом, Томашевский провернул замки сразу на двух широких, застеклённых мелкими ячейками рамах, распахнул окно настежь и легко шагнул на подоконник, который больше напоминал обычную ступеньку. Страха не осталось. Ещё один шаг на решётку низких перил никчемного французского балкона. Он заглянул в бездну.

Двор, как на ладони: вчерашние сугробы, заметённая детская площадка, дворник с аппетитом черпал лопатой снег, споро расчищая надземную часть парковки. Моргнул фарами и бесшумно заурчал припорошенный BMW X6. Из подъезда стрелой вылетел Эрик и, не теряя ни секунды времени, вытащил из багажника щётку. Шурик катился следом, больше всего напоминая видом смешного, нескладного щенка, впервые увидевшего снег. На ходу закидывая на плечи рюкзак, он кубарем скатился по ступеням, тут же поскользнулся на подмёрзшей лужице, поймал равновесие в последний момент и, громко вскрикнув на все окрестности, закатился хохотом.

– Эрик, ты слышишь? Эхо! – действительно, плотная стена сосен зазвенела обрывками хрипловатого, незрелого ещё голоса. – Помнишь, как в той песне:

«Когда само небо над вами смеется,

И в горле комок, и слеза на носу,

Когда уж никто больше не отзовется,

Тогда отзовется вам эхо в лесу…»*

Мальчишка пел, кривляясь, дурным голосом, но всё-таки узнаваемо. Томашевский вспомнил этот мотив из старого детского кино.

– Эрик, едрит твою налево, Александрович! Я с тобой разговариваю! Ты что завис?! – увесистый снежок звучно шлёпнулся в лобовое стекло и разлетелся в пух.

– Ещё раз меня так назовёшь!.. – раздражённо начал Эрик.

– Ещё раз меня проигнорируешь!.. – перебил Шурик, подражая многозначительному тону своего патрона, не мешкая ни секунды, швырнул второй снежок Эрику прямо в плечо.

– Следующий снежок прилетит в лоб!

– Честное слово, ты меня достал! – следующий снежок действительно прилетел в лоб, но не Эрику, а Шурке.

Они подходили друг другу так очевидно, что Сергей помимо собственного желания залюбовался сценой борьбы. Молодые, беспечные, полные жизни, готовые к игре, открытые переменам.

«Мальчишки…» – Томашевский, сам того не замечая, взглянул на мир глазами пожившего человека.

Снова посыпал снег. Эрик закончил очищать машину, вытащил из бардачка щётку поменьше и принялся приводить в порядок пальто. Шурик, высоко задрав голову, ловил языком снежинки.

– Эрик, смотри, это не Томашевский на балконе? – даже шёпот у мальчишки оказался до неприличия шумным.

Эрик мгновенно вздёрнул подбородок и, казалось, онемел.

– Он нас видел, да? И слышал, как я песни орал? Теперь он меня точно уволит. Эрик, а что он на балконе делает в одном халате? Он же не курит? – говорил и говорил, и говорил Саша Широков. – Странный какой-то он. Вроде же сказал, что заболел, температура. А стоит на морозе раздетый. Как вы с ним ладите? Я не представляю! Он не свалится оттуда, Эрик?

– Закрой рот, хватит орать, Саша, я очень тебя прошу. Пожалуйста… Просто уйди с глаз долой. Сядь в машину.

Тома смотрел на Эрика, а Эрик смотрел на Тому.

– Серёжа! – обречённо позвал Эрик.

Томашевский чуть заметно покачал головой, оторвал промёрзшую пятерню от поручня и махнул на прощание. Резиновые подошвы легко соскользнули с обледеневшей перекладины перил и тяжело ударились о решетчатый пол балкона. Хлопнула дверь. Никого.

*«Песенка про эхо» – текст Георгий Полонский, музыка Игорь Ефремов.

====== “Свободные отношения” – Глава 8 ======

Говорят, ничто не вечно под луной. Верно говорят – закон непреложный, но вопреки ему упрямо заявляет права второй – антагонист первого. Как они умудряются сосуществовать параллельно и ни капельки друг другу не мешать, – этого Эрик Рау не знал. Знал, однако, совершенно точно, что есть в жизни вещи, которые не меняются. По-хорошему или же со знаком минус они являются основами мироздания любого смертного. У каждого своя судьба, свои константы и свои переменные.

Эрик, например, регулярно приходил к осознанию того прискорбного факта, что ненавидеть «Тамарочку» ему всё так же легко, как и шесть лет назад, сразу после их памятного знакомства.

Что касается бренного, то к своему великому сожалению, Эрик в который уже раз за последний год приходил к выводу, что робкие попытки навести хоть какие-то мосты с Сергеем Томашевским снова и снова терпят фиаско, что их «свободные» недоотношения висят на волоске от гибели. Пусть, чёрт с ними, гибли бы, но…

«Выглядишь идиотом даже на фоне Шурика!»

Эрик вертел и дёргал злосчастный ключ, чтобы нащупать ту тонкую, единственно верную грань, которая позволит вытащить его из мёртвой хватки замочной скважины. Рау снова и снова повторял попытки, как будто от решения несложной механической задачи зависел исход их с Томой разговора.

Да, погорячился, в который уже раз, наговорил гадостей – бывало и не такое. Обидно обзывать Томашевского – тоже не впервой. Да что там, и до драки доходило на заре их знакомства. Но вот чтобы сравнивать с кем-то… Сравнивать не в лучшую сторону с зелёным мальчишкой, как будто тот, действительно, был лучше. Или как будто Тома был хуже? Маленькое предательство. Упрёк сорвался с губ быстрее, чем Эрик сообразил, как именно амбициозный Тома может воспринять его слова. Удар ниже пояса – бесчестный, не лишённый ядовитой капли здравого смысла и оттого ещё более болезненный.

«Что я несу?! Для чего?! Забить на всё и просто поехать после работы домой вместе с Томой – разве не того ли я желал долгих три недели? Да, Серёга строптив и упрям, как тысяча ослов, но я точно видел, что он соскучился, что спешил ко мне и хотел провести со мной время. Да что там, он только что сам звал меня! Так какого же чёрта я изображаю точно такого же осла?!» – ключ выскользнул из замка внезапно, как по маслу, Эрик оступился, едва не теряя равновесие, и обернулся в самый раз для того, чтобы выхватить в сужающемся проёме створок лифта грустный взгляд Сергея:

– Тома! Стой! – крикнул он и с силой ударил ладонями по сомкнутым дверцам.

Желание догнать во что бы то ни стало, иначе случится непоправимое – вот, что подстегнуло Эрика бежать вниз, перепрыгивая через три ступени, но лестница, закрученная спиралью вокруг забранной проволочной сеткой шахты, оказалась непомерно длинна. Не прекрати Эрик свой сумасшедший бег, он настиг бы Сергея, нагнал у турникета проходной, вырвал из рук чемодан и приказал отпустить такси – иногда он позволял себе захватить главенство, иногда Тома позволял над собой доминировать. Иногда. Сейчас было можно, Эрик точно знал, но не добежал до вестибюля всего несколько пролётов, остановился. С трудом переводя дыхание, он прижался лбом к необъятной льдине панорамного окна высотой в шестнадцать этажей и посмотрел вниз. На чистом покрывале свежего снега запорошенное такси почти слилось с сугробами, и только пышные клубы обильного выхлопа служили признаком его жизни.

Решительная фигура в чёрном почти бегом выкатилась из-под козырька главного входа, притормозила едва уловимо, чтобы осмотреться, но не оглянуться назад, и торопливо засеменила к автомобилю, склонённая под тяжестью багажа. Зловеще моргнули красным и уставились в темноту задние габаритные огни машины; конусы света от фар, плотно забитые мешаниной крупных снежных хлопьев, тускло присыпали колею оттенками жёлтого. Ровный, бархатистый рык мотора – слишком тихий, чтобы Эрик услышал, слишком осязаемый, чтобы не вобрать вибрацию нутром.

– Вот так, Серёжа, да?! Отвернулся и ушёл?! – в сердцах выпалил Эрик, не стесняясь, что почти кричит вслух. Всё напряжение этого вечера сжалось в один мощный кулак и ударило по мозгам, как доза крепкого алкоголя на пустой желудок. Бешенство хлестнуло наотмашь по лицу, застелило реальность пеленой такой же белой, слепой как стена снега за окном. – Вот так я, значит, нужен тебе?!

Эрик ринулся вверх, не считая этажей и ступеней: «Вот, что значат твои «свободные отношения», Томашевский?! Захотел – поманил, захотел – под ноги плюнул?! Всё упирается в твоё хочу или не хочу?! Ты вечно занят, а я жду! У тебя нет настроения, и я терплю! Твоё внимание – жалкая подачка, милостыня! Как бы я ни старался доказать, что я лучший, тебе всегда мало! Хоть наизнанку вывернись, хорошим для тебя не стать! Зачем только я встретил тебя?! Ненавижу!»

Эрик не раз задумывался о воле случая в своей жизни. Случая, провидения, демона-искусителя – неясной природы силы, которая подкидывает в судьбы человеческие те мелочи, которые в корне меняют всё. Шесть лет назад Тома раскидал на пути к сердцу отпетого хулигана все препятствия, буквально за шиворот выдернул Эрика из трясины, которая успела засосать его по самое горло, и внёс свои коррективы в обстоятельства, планы, убеждения.

Как в рекламе чудодейственного способа омолодиться или похудеть, Эрик сравнивал того себя, которым был до, с тем, которым стал после знакомства с Томашевским: отчаявшийся, недобрый мальчишка на краю беды был совершенно не похож на уверенного в себе мужчину, благополучного, успешного – но всё-таки второй был выращен из первого, а первый так и остался частью второго. Садовод неопытный, но трудолюбивый и упорный, Сергей сделал многое, очень многое для успеха своего подопечного, но пожалуй главное, что он сделал для Эрика – сумел доказать, что тот может быть услышан.

Томашевский услышал. Поверил. Приручил.

Побочный эффект стал неожиданностью для обоих, и разгадать загадку, как убеждённый гетеросексуал-Эрик умудрился влюбиться в парня, не удалось до сих пор. Томашевский, любитель обнаруживать причинно-следственные связи и искать виноватых, возможно, пытался докопаться до истины, но Эрик не был склонен к рефлексии и быстро бросил это занятие. Случилось и случилось. Бессмысленно сожалеть о прошлом, стыдиться настоящего, бояться будущего.

Какая, в конце концов, разница, был ли вдохновителем перевоплощения Томашевский или просто время пришло? И не всё ли равно, велики ли были шансы Эрика постичь собственную бисексуальность без его участия. Без Сергея всё в принципе было бы иначе, и никакого «иначе» Эрик никогда не желал.

Значение имело только чувство – нежданное, нежеланное, отторгаемое адресатом, но бесценное для самого влюблённого. Эрик таил и берёг любовь годами, лелеял и жалел, как несчастного, брошенного матерью ребёнка, которому никогда не восполнить потери. Единственное, что он на самом деле хотел бы знать, – почему Тома его отвергал. Что бы Эрик ни делал, чего бы ни достигал, Томашевский оставался холоден. Стопроцентной доброжелательности, самоотдачи, самоотверженности Сергея всегда противоречило предостерегающее «нет», которое мгновенно проступало во взглядах, жестах, мимике, стоило лишь коснуться границ его личного пространства. Томашевский вечно стремился к своим мечтам, добивался, ставил новые цели, снова без оглядки бежал вперёд, а Эрик изо всех сил спешил следом, чтобы дождаться своего часа, обогнать, выставить кордоны поперёк пути, стать, наконец неизбежностью и заставить сказать «да».

Однажды он добился триумфа, урвал вожделенное согласие, но… Всё снова пошло не так. «Да» мелькнуло метеором, вспышкой в ночи и исчезло, сменённое тем паскудным «нет», которое горше прежнего. И снова погоня, снова «да», а потом «нет». «Да», «нет», «да», «нет»…

Поймать Серёжу оказалось недостаточно, удержать – невозможно. Эрик согласен был продолжать бежать рядом, вместе – сколько угодно, лишь бы Тома не отталкивал, а протянул руку. Тома не протянул, но Эрик продолжал бежать, пока не начал, наконец, уставать. Именно тогда и появился Шурик – новая случайность, призванная перекроить судьбу на свой лад. Простой и понятный, прямолинейный, доступный, не нуждающийся в разгадках, он сам бежал следом, преданно заглядывая в глаза, не замечая обид, не изобретая условий.

Сойтись с Широковым оказалось легко. Отмытый от краски и грима, без пирсинга, одетый как все, он не раздражал глаз, напротив, выглядел даже симпатичным, насколько это возможно для парня его лет и типажа. Впрочем типаж был вполне во вкусе Рау: ростом ниже среднего, в меру худощавый, Саша сохранил в чертах лица и формах ту детскую округлость, которая даже на старости лет позволяет смотреться мальчишкой.

Характер его своей покладистостью тоже больше пристал ребёнку. Стоило прекратить нападки, и Широков расслабился, расцвёл, выпустил на свободу цепкие щупальца оптимизма и позитива. Обижался он до крайности редко, а сердиться словно вовсе не умел. Шурик улыбался, казалось, круглосуточно, шутил наивно и безобидно, но не глупо; был всегда готов к приключениям и заранее согласен на любое предложение, особенно, если оно исходило от Эрика Рау. Подобная доступность была в новинку Эрику и не могла не льстить его самолюбию. Уговорить Томашевского не только на авантюру вроде недельного похода по Кавказу или сеанса игры в квеструме, но и на самый обыкновенный пикник было практически нереально. Максимум – совместный поход в кино. Занудные «некогда», «не могу», «надо» набили оскомину и постепенно перешли в ряд дежурных отговорок, выслушивая которые, Эрику всё сильнее хотелось поинтересоваться, не мог ли Серёжа выдумать предлог позамысловатее, чтобы его отшить.

Эрик устал уговаривать Сергея. Он не утратил желания и не прекратил попыток провести выходные вместе, но, встречая каждый раз сопротивление с одной стороны и стопроцентное согласие с другой, не мог не задуматься в конце концов, а стоит ли уговаривать Томашевского уделить хоть немного времени для совместного досуга, если тот не испытывает таковой потребности? И если Сергей не разделяет увлечений партнёра, не делает даже попытки найти компромисс, то так ли ему нужны эти отношения? Так ли нужен сам Эрик? Вопросы болезненные и неизбежные, а ответы на них напрашивались сами собой. Томашевский выбрал свободные отношения – отношения без обязательств, без ответственности, без необходимости наводить мосты. Порой он капризничал, как избалованная девчонка, порой напоминал повадками параноика, но всегда всеми силами стремился демонстрировать, что ни в ком не нуждается и никого не держит. Эрик, напротив, хотел именно ответственности и обязательств, но чем больше прилагал усилий, тем большее сопротивление встречал.

Иногда в порыве бешеного бессилия он почти готов был закричать: «Чёрт побери, Серёга, я люблю тебя! В чём проблема? Сколько можно так жить?! Почему мы не можем быть просто вместе? Тебе не придётся больше жрать свои склизкие макароны и бегать каждое утро по подъезду в халате, а мне – выдумывать куда деть себя, когда ты увяз в работе, и искать поводы, чтобы заснуть рядом с тобой!»

К сожалению, Эрик опасался откровенностей и давно зарёкся от признаний. Он сдерживался, уходил, хлопнув дверью, или, напротив, ранил Сергея дерзкой язвительностью, чтобы разбить стену равнодушия и пробудить эмоции хотя бы таким примитивным способом.

Это было больно, это походило на исступление, на помешательство. Серёжа снова ушёл, не захотел понять, даже разговаривать не стал. Равнодушный, надменный, рациональный: «Не-на-ви-жу!» – Эрик едва не пробежал мимо нужной площадки, метровыми шагами одолел коридор и, не сбавляя скорости, влетел в кабинет.

– Эрик, ты чего так долго? Курить ходил? – Шурик оторвался от бумаг и просиял счастливой улыбкой – невольной и такой естественной!

Эрик не ответил, не останавливаясь прошагал решительно до окна, сделал круг по комнате, постепенно замедляясь, и завис со стеклянным взглядом в самом её центре, как механическая кукла, у которой кончился завод.

– Эрик! – встревоженный мальчишка встал из-за стола и в мгновение ока очутился рядом. – Что случилось?

– Отвали! – это было грубо. – Отстань! Надоел! Откуда ты только взялся на мою голову?! – прикрикнул Рау, даже не пытаясь сдерживаться.

– Эрик? – недоверчиво переспросил Широков.

Эрику пришлось приложить усилие, чтобы сфокусироваться на мальчишке, робко коснувшемся его рукава: испуганная, расстроенная, бесконечно влюблённая мордашка. Рау давно заметил эти взгляды, полные неприкрытого восхищения – взгляды искоса, полные внимания; взгляды исподтишка, полные любопытства; взгляды в спину, полные надежды. Эрик давно уже понял, что не на шутку увлёк своего подопечного, и порой ухмылялся, вспоминая, как на полном серьёзе строил козни против него с единственной целью – уязвить Равацкого. Забавно, теперь, имея все ингредиенты для высококлассной вендетты, Эрик полностью утратил желание мстить. Нет, он по-прежнему ненавидел профессора, но ко внуку его искренне привязался и хотя не разделял его чувств, старался не подавать ложных надежд, оттолкнуть Шурика тоже не мог. Почему? Возможно из-за той благодарности, которую испытывал от этого мальчишки за каждую минуту, проведённую вместе, за каждую минуту, которую Рау просто проживал на этой планете. Возможно… Эрик слишком внимательно читал Экзюпери.

– Эрик, прости, я слишком тебя задержал, – смущённо пробубнил Саша, так и не дождавшийся больше никакой реакции от своего наставника. – Ты иди домой, уже поздно…

– А ты? – Эрик сделал над собой усилие, чтобы ответить – скупо и сухо, чтобы не выдать стыда за свою нервную вспышку.

– Я скоро закончу, не переживай, – Шурик снова говорил так, точно совсем не сердился, как будто сам был виноват. Шурик говорил так искренне, будто бы верил, что Эрик мог переживать, и это словно гладило душу изнутри – так непривычно после безразличия Томашевского.

– Как ты поедешь? Ночь на дворе… – Эрик произнёс свой вопрос так, будто бы ему действительно было не всё равно.

– Я никуда не поеду. Я утром забыл дома ключи, и если заявлюсь домой прямо сейчас, то непременно нарвусь на скандал с продолжением в следующих сутках, – объяснил Саша так рассудительно и откровенно, будто подробности его жизни на самом деле могли быть интересны собеседнику. – Завтра мне попадёт не меньше, но если я напишу СМС о том, что заночевал у друга, может, обойдётся без жертв, – закончил он неуверенной шуткой.

– А как же?.. – в мозгу Эрика мигом пронеслись мысли о том, что вряд ли его подопечный ужинал, вряд ли сможет нормально выспаться без одеяла и подушки в насквозь промороженной за день курилке, вряд ли найдёт способ помыться и почистить зубы… Эрик с удивлением понял, что ему нравится эта игра в неравнодушие, нравится быть героем-спасителем, едва ли не божеством для отчаянно влюблённого мальчишки. Он не любил Шурика, нет, но устал от холода и нуждался в тепле.

– Поедем ко мне, Сань? – он склонился к доверчивому лицу напротив так близко, что не оставил сомнений. Он осторожно отцепил от рукава крепко сжатые пальцы Широкова и мягко обхватил ладонью округлость его плеча.

– К тебе?! – зрачки рефлекторно дрогнули и захватили радужки почти до краёв.

– Ко мне… – Эрик коснулся губами ярких, податливых губ, когда веки мальчишки сомкнулись в безмолвном согласии.

– Поедем… – шумно втягивая носом воздух, прошептал Саша и, не открывая глаз, уже сам потянулся к Эрику в ответном поцелуе.

====== “Свободные отношения” – Глава 9 ======

Эрик знал, что пожалеет о своём порыве, предвидел, что произойдёт это быстро, но в гневе никогда не верил голосу разума. В минуты мирного затишья Томашевский не раз пытался донести:

«Эрик, умоляю, не отключай мозги, когда злишься. Твои вспышки до добра не доведут!»

В теории всё было просто и не вызывало возражений, на практике сценарий никогда не менялся: жажда противодействия перекрывала здравый смысл.

Он целовал Шурика с ощущением, что ничего лучше и выдумать было нельзя; он гнал свой внедорожник по ночной Москве, упиваясь идеальным шансом убить сразу всех зайцев: уж теперь за годы отвергнутой преданности отомстит, докажет свою незаменимость и заменимость Томашевского, заставит его гордость страдать, потому что всё – предел, баста, достаточно. Хватит с него, Эрика унижений. Есть на свете другие, которые оценят и поймут. Потому что…

Паркуя машину на запорошенной парковке у дома, он помимо воли впился взглядом в окошко на пятом этаже, тускло освещённое светом из прихожей; торопливо подталкивая в свою квартиру Широкова, он трусовато обернулся на дверь за спиной, опасаясь, как бы она не отворилась прямо сейчас, и, одновременно с тем, мысленно умоляя Сергея появиться, пока ещё не поздно, спасти от опрометчивого шага. Не появился.

Эмоции остывали, и голос разума звучал всё увереннее, нашёптывал о том, что пока живы обида и злость, живы и чувства; пока он продолжает вглядываться в свет соседних окон, прислушиваться сквозь шум воды в ванной к звукам за стеной, никакая месть не освободит его от инстинкта следования за Томашевским, жажды обладания им – и никем другим.

«Тома, приди. Пожалуйста!»

Из ванной вышел Шурик – взъерошенный, румяный, влажный. Укутанный с ног до головы в белоснежный махровый халат Томы, он по какой-то злой иронии источал аромат его шампуня, его геля для душа, его лосьона после бритья… Вообще-то, эти же ароматы носил и Эрик: такие мелочи они уже давно привыкли делить на двоих, давно перестали обращать на них внимание, но Шурик в образе Томы! Нонсенс!

Мальчишка, тем временем, неуверенно приблизился и остановился прямо между широко расставленных ног Эрика, низко сидящего на кровати. Эрик не шелохнулся, и Саша, не дождавшийся никакой реакции со стороны хозяина спальни, заметно подрагивающей рукой потянул за узел пояса, обнажая напитанную паром кожу с проступившими на сквозняке мурашками, подтянутый живот, худые рёбра, чуть сутулые плечи с не слишком развитой мускулатурой подростка-ботаника, соски, на гладкой груди до невероятного крохотные и твёрдые от холода – всё это Эрик видел уже не раз на пляже, в бассейне, в раздевалке спортзала. Взгляд украдкой скользнул ниже: острые тазовые косточки, едва заметная дорожка волосков… Коленки Широкова непроизвольно вздрагивали, как и кончики пальцев, которые по-прежнему напряжённо теребили кончик кушака. Босые ступни нервно переступили по паркету: никаких признаков сексуального возбуждения.

«Намудрил Шурка, напридумывал… Может, ничего и не получится у нас?» – малодушно понадеялся Эрик, но рука его уверенно легла на мальчишескую талию, а губы почти целомудренно примкнули ко впадинке пупка.

«А нет, всё-таки получится», – понял он, когда Саша едва не захлебнулся собственным вдохом.

– Не боишься, маленький? – «Скажи, что поторопился! Я отпущу тебя!»

– Нет! – поспешный ответ человека, у которого отбирают последнее. – Я хочу!

«А я боюсь!» – чуть было не сознался Эрик, но промолчал: не пристало взрослому, опытному мужчине пасовать перед близостью – неважно, с кем. Природа. Физика. Просто секс.

«Все системы работают нормально».

– Тогда идём, – «Обратный отсчёт…» Он поднялся с кровати и потянул Шурика за собой.

– Куда ты? – не понял тот и оглянулся на покинутую спальню.

– На диван. Матрас слишком мягкий.

Отличный был матрас, просто замечательный, не раз доказавший свою пригодность и для сна, и для занятий любовью, а главное, идеально подобранный для капризной поясницы Томы. Дело было вовсе не в кровати и не в диване – опыт Эрика был разнообразен и богат до такой степени, когда уже не имеет значения, где и как предаваться утехам; разве что на потолке он не стал бы пытаться. И всё-таки за тонкой, всего в половину кирпича, стеной его спальни, как в Зазеркалье, изголовьем к изголовью, стояла точно такая же кровать, в которой Серёжа, укутанный в плотный кокон одеяла, лежал настолько близко, что, засыпая, Эрик иногда вполголоса желал ему спокойной ночи и представлял, как тот сонно шевеля губами шепчет «…ночи» в ответ; или на грани сна и яви воображал, как закидывает за спину руку и ласково перебирает его волосы, рассыпанные по тёплой подушке, замирает, пойманный, и оказывается прижатым ладонью к губам, к округлости щеки.

Временами – много реже необходимого – они вместе оказывались по ту или другую сторону от границы, и тогда Эрик с трудно скрываемым трепетом устремлялся к лицу напротив, чтобы наяву оказаться нежно пойманным и уютно прижатым, чтобы едва слышное «…ночи» убаюкало до утра любые тревоги.

Эрик не смог лечь на эту постель с другим, потому что всегда оказывался обезоруженным, ощущая Серёжу на расстоянии вытянутой руки. Он уводил своего случайного партнёра подальше от опасного рубежа, туда, где не услышит Тома их нечаянных стонов, туда, где не так слышны голос совести и доводы разума.