Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Волки, например? Голодный медведь? – снисходительно усмехнулся Эрик и поцеловал своего сталкера в кончик носа, не имея возможности дотянуться до другой открытой части тела.

Шурик обмяк почти сразу, расслабил хватку, привстал на цыпочки, пытаясь не упустить дарящие ласку губы, и Эрик склонился навстречу, вовлекая в тягучий, властный, неторопливый поцелуй. К чему спешить, если рядом тот, кому ты нужен, как воздух?

– Я люблю тебя, Эрик! Слышишь?

– Слышу, глупый. Не шуми.

Возвращались молча. По счастью, узкая тропинка не позволяла идти бок о бок, иначе Шурик, пожалуй, так и до костра бы дошёл – словно намертво приклеенный к объекту своего обожания.

Их встретила тишина. Громкий галдёж, шутки, позвякивание гитары в чьих-то неумелых руках – всё как-то разом смолкло, стоило вступить в ярко освещённый языками пламени круг.

– Ну наконец-то! Куда вы провалились? – наконец-то нашёлся кто-то.

– Точно! Как в фильме ужасов: один исчез, второй пошёл на поиски и тоже пропал! – поддакнул кто-то, и разговор завертелся снова.

– Ну так послали бы третьего! – недовольно буркнул Эрик и с сомнением присмотрелся к присутствующим, которые теперь словно нарочно делали вид, будто заняты своими делами.

Запоздало кольнуло сожаление, что не слишком-то был осторожен. Мог их с Шуриком кто-то заметить? Определённо, да. Компания для нынешней поездки подобралась большая и энергичная. Десятка полтора парней и девушек наводнили лес и протаптывали среди сугробов и заснеженных ёлок всё новые и новые маршруты. Десятка полтора досужих взглядов – разных: смешливых, и любопытных, и вопросительных, и недоверчивых – безразлично сейчас не выглядели даже влюблённые парочки, которые всё время были заняты только друг другом.

Желание махнуть на выяснения рукой, запрыгнуть в свой внедорожник и отчалить по направлению к дому прямо сейчас, среди ночи, стало таким сильным, что Эрик, пожалуй именно так и поступил бы, но Шурик рассудил иначе. Если в первый момент Санька улыбался как ни в чём не бывало, то потом вдруг упрямо насупился, ковырнул носком кроссовка утоптанный снег и решительно направился в дальний край поляны, где какая-то девчонка – имя её никак не шло на ум – упорно терзала его походный инструмент.

Широков, не церемонясь, отобрал гитару, перекинул ремень через плечо, подтянул колки и одну за другой задумчиво тронул струны.

– Что бы мне ещё такого вам исполнить, товарищи отдыхающие?! – он выглянул на окружавших его людей немного вопросительно и тут же снова упёрся взглядом в гриф, давая понять, что спросил для вида, а на самом деле уже решил, какая композиция будет следующей. – Песня о любви. Посвящается самому важному в моей жизни человеку.

«В этом мире я гость непрошеный

Отовсюду здесь веет холодом

Не потерянный, но заброшенный

Я один на один с городом…»

Песня из детства, знакомая. Мурашки пробежали по спине Эрика от её пронзительной мудрости, от её обречённой самоотверженности, от искренности и силы голоса, что не пел – взывал к своей любви.

«…Я навеки останусь видимо

В этих списках пропавших без вести

На фронтах той войны невидимой

Одаренности с бесполезностью…»

Песня о Шурике. Песня об Эрике. Песня о каждом, кто готов склонить голову перед своим чувством.

Обступившие со всех сторон костёр люди, как под гипнозом, вглядывались в сосредоточенное лицо юноши, бережно обнявшего гитару. Эрик, напротив, от смущения зарылся лицом в воротник, не видя перед собой ничего, кроме яркого пламени пылающих поленьев.

«Есть особое обстоятельство

Я люблю тебя

Я люблю тебя – это здорово

Это здорово, это здорово…»**

Песня человека, который, не требуя ничего взамен, просит позволения просто любить.

«Ты понимаешь, что творишь, Санька? И что мне теперь делать?» – Эрик встрепенулся, стряхнул оцепенение, стиснул кулаки ещё крепче и медленно расправил спину. Он нашёл в себе силы встретить пристальный взгляд Шурика и неверящие, недоумённые – остальных присутствующих.

– Это что, каминг-аут, типа, такой?! Или как? – вспорол тишину чей-то скабрезный возглас из-за спины. Натянутые смешки прокатились по кругу.

– Действительно, давай, Санёк, сказал «а», говори и «бэ», – подначивал другой.

– Ну да что вы пристали-то к людям! Ну любовь! Ну бывает же! Какая разница?.. – загалдели девчонки. – Эрик, ну что же ты молчишь?!

– Поматросил и бросил, нормально! За кустами пять минут назад – любовь до гроба и взасос, и весь мир подождёт, а теперь, девочки, любовь прошла, завяли помидоры! – и снова взрывы хохота.

– Финита ля комедия, Шурик! – это когда сказать больше нечего, но так хочется поддеть.

Эрик глядел лишь на Широкова: «Что ты натворил, Саша?! Или это снова я? Моя работа?» – выходило, да, снова.

Эрик ждал, что Санька убежит, расплачется, как бывало уже не раз, стоило надавить лишь слегка. Но нет, мальчишка держался твёрдо, гордо, даже с вызовом:

– Ну что, высказались? – улыбнулся он вдруг неожиданно широко. – Как походной романтики у костра всем хочется, так Шурик мировой парень, на потеху публике морозит пальцы и глотку дерёт ночи напролёт. Всё зашибись! Только я, знаете ли, если представление окончено, никого за собой по пятам ходить не зову. Это моё личное дело, кому песни петь и с кем целоваться. И если кто-то из присутствующих считает себя вправе в мою жизнь лезть, то пусть имеет в виду, в комментариях и всеобщем одобрении я не нуждаюсь!

Лица окружающих откровенно вытянулись – подобного апломба от абсолютно беззубого на вид мальчишки никто не ожидал. В том, что к Эрику лишний раз лучше не лезть, друзья-приятели убедились давно, и даже новички мгновенно улавливали это без каких-либо подсказок. Эрика побаивались многие, Широкова же хоть и любили, но держали на положении сына полка – того, кто с лёгкостью возьмёт на себя поручения из разряда «подай-принеси» и стерпит самую тупую шутку в свой адрес.

Удивление, вызванное Сашиной пламенной речью, казалось, поразило его самого. Замолкнув так же внезапно, как и начал, он сердито сверкнул глазами, бросил гитару на снег и двинулся прочь из круга, решительно пробивая локтями дорогу к тропинке, по которой пришёл.

– Куда ты, идиота кусок, направляешься?! – Эрик нагнал беглеца уже за воротами турбазы.

Шурик решительно шагал по утрамбованной колее, освещённой светом луны.

– Домой!

– А как же волки и голодный медведь?! – Эрик шагнул в соседнюю колею и легко подстроился под темп движения.

– Не интересует.

– Розги, замоченные дедом и бабкой тоже не интересуют?

– Нет.

– А что тогда, прости, интересует?!

– Ничего.

– Оно и видно, что ничего! Что это за херню ты там устроил?! Какого чёрта ты сам палишься и меня за собой тянешь?!

– Я думал, ты боишься, что я тебя стесняюсь. А на самом деле всё наоборот, ты меня стыдишься! Я, как дурак там… Бегаю за тобой. Песни про любовь… Да плевать! Мне не привыкать. Намечтал себе всякого. Сразу нужно было понять, что не нужен тебе даже для случайного траха. Так, удачно под руку подвернулся.

– Не мели чепухи! Кто тебе это сказал?!

– Ты мне сказал! Твоё молчание!

– А чего ты ждал от меня?! Это тебя потянуло на эпатаж! Ты моим мнением поинтересовался?! Сам живи, как угодно, а мне ещё с этими людьми работу работать!

– Да?! А то, что эти люди о тебе за глаза говорят – это нормально?! О твоих приключениях легенды слагают! И ничего, нормально тебе работается! Иди назад, Эрик! Даже если я сдохну от мороза под какой-нибудь ёлкой, – ничего страшного! Постоишь, помолчишь, пока меня закапывают, а там…

Затрещина Эрика ударила Широкова вскользь, по касательной, так что шапка отлетела в сугроб. Всё случилось само собой, Эрик даже не успел сформулировать проблему – просто сложились вдруг вместе картинки «Шурик» и «закапывают» и слились в одну грязно-бурую, омерзительную картину.

– Сука, ты что творишь?! – Широков схватился за голову и, наконец, остановился. – Какого хре…

– Ещё что-нибудь вякнешь, язык выдеру! – рявкнул Эрик.

Не церемонясь и не тратя времени на напрасные слова, он нахлобучил Шурику шапку на глаза, легко подхватил под коленки, перекинул через плечо, как мешок с картошкой, и уверенно зашагал обратно к лагерю.

Буквально через полминуты за поворотом мелькнули фары отправленного вдогонку внедорожника.

– Что-то далеко вы ушли со своими разборками! Хорошо хоть ума хватило обратно повернуть, а то переть бы мне за вами до самого шоссе! – беззлобно забурчал водитель, стоило устроиться на заднем сиденье.

– Да я виноват, что ли, Жень, если некоторые дебилы… – начал было Эрик.

– Да оба вы – дебилы! – парировал Евгений, трогая машину с места. – Раньше надо было по чащобам ныкаться! Устроили невесть что, а мне теперь где разворачиваться? Задним ходом до парковки возвращаться?!

– Дебилы, – согласился Эрик и демонстративно отвернулся от Широкова, не менее демонстративно застывшего в наполеоновской позе.

– И как это у вас называется? Типа, любовь? – продолжал весело ехидничать парень за рулём.

– А ты попробуй вот этому чучелу объяснить, что любовей никаких не бывает! – помимо воли начал заводиться Эрик.

– Сам ты чучело! – тут же очнулся Шурик.

– Язык выдеру! – Эрик несильно толкнул обиженного Широкова в плечо.

– Да не ори ты на ребёнка! Не видишь, у человека тонкая душевная организация? – снова вступился Женя. – А ты, Саня, не дрейфь! На народ не обижайся, стёб – святое дело. Думаешь, никто не знает, сколько ты по Эрику своему, Александровичу, сохнешь?!

Из к/ф «Рыжий, честный, влюбленный» – Песенка Лисёнка про Эхо

Н. Носков – «Это здорово»

====== “Свободные отношения” – Глава 14 ======

Домой возвращались той же ночью. После устроенного Шуриком концерта смотреть на дружно-развесёлую компанию, с любопытством, не скрываясь, разглядывающих виновников переполоха, было нестерпимо противно. Ещё противнее было смотреть на самого Широкова. Впрочем, он тоже продолжал демонстративно отворачиваться и засуетился, лишь когда Эрик решительно вышел из бревенчатого гостевого домика со спортивной сумкой наперевес – очень удачно до сих пор почти не разобранной – и решительно зашагал по направлению к стоянке.

– Эрик, ты что? – Шурик знакомым способом вцепился Эрику в рукав. – Куда ты?

– Отвяжись!

– Подожди! Ты уезжаешь?!

Вместо ответа Эрик немилосердно хлопнул багажником, одним движением влетел в машину и запустил двигатель. Широков не растерялся, ловко рванул на себя дверцу с пассажирской стороны, но замешкайся хоть на секунду, остался бы стоять посреди парковки один на один с увлечённо наблюдающей, разве что попкорном не хрустящей, толпой.

– Вылезай! – едва расцепив тесно сжатые зубы, процедил Рау.

– Я с тобой.

– Не тупи, Саша, вылезай.

Теперь настал черёд Широкова молчать.

– Не уйдёшь?

Нет ответа – взгляд в окно и губы, сжатые так же плотно, как и его, Эрика. Публика, замершая в ожидании финала.

– Придурок! – брошенное резче нужного сцепление едва не заглушило мотор, мастерства хватило, чтобы не проскочить точку схватывания в последний, самый отчаянный момент. Колёса резво крутанулись, брызнули фонтаном снежной крошки, и матово-чёрный внедорожник скрылся за поворотом, зловеще зыркнув задними габаритами на энергично машущих вслед провожающих.

Верхом безрассудства было нестись на такой скорости по заснеженной лесной дороге: увязнуть в сугробах, забуксовать на морозе посреди ночи – раз плюнуть, но Эрик был до того зол, что, казалось, даже возможные неприятности забились по щелям и не рисковали высовывать нос.

На трассе Эрик втопил глубоко за сотню, и преодолел путь до Москвы раза в два быстрее, чем добирался утром на турбазу. Замелькали фонари, светофоры, редко освещённые окна домов, пустынные улицы. Злость злостью – не особенно она улеглась, даже экстремальная езда не погасила эмоции, но с замершим на соседнем сиденье Широковым нужно было что-то решать.

– Куда тебя отвезти? – ровно произнёс Эрик, не отрывая взгляда от мигающего зелёным светофора. Шурик молчал, как будто и не слышал ничего. Красный – не проскочил.

– Придурок! Идиот! Устроил выходные. Праздничек! Вот в понедельник порадуешься, как тебе, звезде шоу, стоя аплодировать станут! – Эрик никогда не умел быть терпеливым.

Всю дорогу он старательно варил эмоции внутри себя, но в итоге не утерпел, стравил порцию пара. – Куда мне тебя, придурок, девать?! Адрес называй!

– Я не знаю. Не хочу домой, – Шурик неровно выдохнул и прикрыл глаза.

– К себе, извини, не повезу, – Эрик упрямо поджал губы. Осмелься Саша настаивать, непременно нарвался бы на грубость, но…

– Тогда я здесь выйду.

– Где – здесь?! Где конкретно? – переспросил Эрик, нетерпеливо поглядывая на медленно отсчитывающий секунды таймер светофора.

Вместо ответа Саша отстегнул ремень, легко спрыгнул на проезжую часть, не глядя по сторонам, пулей понёсся через перекрёсток по диагонали и скрылся во дворах.

– Куд-да?! Твою же мать! Вот сучонок!

Длинные гудки – сброс, длинные гудки – и снова без ответа.

Наскоро набранное смс: «Вернись, идиот. Гопники не дремлют!» – отправка.

Тишина.

«Саша, не психуй, а то уеду без тебя!» – тишина…

«Не ищи неприятностей на свой тощий зад!» – ничего.

«Сучонка» след простыл, ругаться стало решительно не на кого, и о том, чтобы идти искать Сашу в дебрях забитых машинами дворов, даже речи быть не могло. Но, тем не менее, не скупясь на отборную брань, Эрик аккуратно свернул в проезд и сунулся вглубь квартала, а когда ожидаемо заехал в тупик, спешился и продолжил поиски на своих двоих.

«Как последний идиот! До самого утра рыскать в поисках этого чудовища, заработать цыпки и едва не обморозить уши! Ведь как сквозь землю провалился!» – вдобавок ко всем неприятностям, под конец Эрик умудрился заблудиться в бесконечном лабиринте десятков и десятков однотипных многоэтажных бетонных коробок, выстроенных даже не рядами, а совершенно бестолковыми загогулинами. Шурик так и не нашёлся – будто сквозь землю провалился.

До дома Рау добрался, когда порядочные граждане уже начинают сладко ворочаться в своих постелях и снисходительно поглядывать одним глазом на отключенные по случаю воскресенья будильники. Привычно глянув на тёмное окно Серёжиной квартиры, Эрик с удивлением вдруг обнаружил, что хоть и витал мыслями рядом с Томашевским весь прошлый день, не имея никаких сил отделаться от них, до того увлёкся скандальной выходкой своего юного любовника, что после звонка из каптёрки ни разу больше о Сергее не вспомнил. Тем большим шоком было столкнуться с ним лицом к лицу, вывернув со стороны дальней, не видной со стороны двора, парковки к подъезду.

– Привет!.. – сворачивать с намеченного пути было поздно – оба слишком очевидно заметили друг друга.

«Откуда – в такую рань?!» – бухнуло сердце.

– Доброе утро, – не снимая наушников, по-соседски нейтрально обронил румяный с мороза Томашевский, проскользнул мимо замершего в проходе Эрика и торопливо свернул к лестничному маршу.

«Не твоего ума дело!» – сам собой нашёлся справедливый ответ.

Первым трусливым желанием Эрика было сбежать – сделать вид, будто забыл что-нибудь архиважное в машине.

«Да какого чёрта?!» – тут же возмутилось самолюбие.

В груди что-то необъяснимо сжалось, будто невидимая когтистая пятерня впилась прямо в душу и немилосердно дёрнула, увлекая следом за скрывшимся из виду бывшим любовником и другом – тоже бывшим.

После бессонной ночи, проведённой в бегах, Эрик едва передвигал ноги, однако догнать Сергея оказалось легко: тот, при всей видимой торопливости движений, поднимался медленно, его тяжёлое дыхание прерывали приступы надсадного кашля.

«Ещё один придурок! Дохает, как курильщик со стажем, а всё туда же – снова без шапки, – разглядывая сгибающееся в три погибели тело с расстояния в один пролёт, Эрик вспоминал, что кашель из-за стены прорывался время от времени на протяжении всей прошлой недели, а на больничный Сергей так и не ушёл. – Молока горячего с маслом и содой срочно – и в постель!» – многолетняя привычка вытаскивать Томашевского из затяжных простуд сработала на автомате.

Эрик прописал лечение, даже не задумываясь о том, что подобная забота теперь совершенно не его дело.

Вешая ключи на крючок, он почувствовал что-то похожее на сожаление от того, что остался в тишине квартиры один: разошлись, не прощаясь, не глядя друг на друга, как будто и не было шести рука об руку прожитых лет.

«Чёрт, Тома!.. Что же мы творим?!» – и жгучее желание выбросить прошедшую неделю из жизни, и сумасшедшая в своей отваге мысль отмотать секунды назад, вырваться из мрака сомнений, вырваться из сумрака неосвещённых комнат обратно на лестницу, нагнать независимо шагающую на расстоянии фигуру, схватить, спеленать в крепком объятии, прижать к себе и не отпускать, пока не простит, не забудет. Пока не простится, не забудется… Или просто с разбега удариться в дверь напротив всем весом, ударить кулаком, не вспоминая об электрическом звонке. Стучать, пока не откроет, не простит, не забудет, не заберёт обратно свои ключи, потому что… Да, потому что всё поправимо в этой жизни, кроме самого её окончания.

СМС-сообщение тряхнуло коротким разрядом мобильный в кармане:

«Виноват я – и уйду, а ты останешься.

Мне б молчать, но сердце умоляет:

В месте моего последнего пристанища

Прошепчи однажды: «Я прощаю!»

Люблю.

Саша».

Мурашки хлестнули крапивой по коже. Во рту пересохло. Если избавиться от мыслей о Томе Эрик безуспешно пытался целую неделю, и вернулись они с полтычка, то о Шурике Эрик точно так же с полтычка позабыл, даже несмотря на роскошное приключение, которое тот устроил.

Что ж, мальчишка взял реванш: «Всё поправимо в этой жизни, кроме самого её окончания! – гулко забилось в мозгу. – Доигрался, Эрик Александрович?»

Кроваво-алыми брызгами на снегу расплескается жизнь юного, горячего, яркого и чистого в своих чувствах мальчишки? Грязно-белыми ошмётками рассыплется смерть на изломанной оболочке, лишённой души и света? Кошмар, главным героем которого был все эти дни был другой человек, вернулся.

«Тома умный, взрослый, сильный. Тома не наделает глупостей, – Эрик с силой прижал смартфон к уху. – Томе наплевать. Сашка, только возьми трубку! Что ты творишь?!» – та же обрывающаяся череда гудков. Снова сообщения…

«Возьми трубку, идиот!»

«Саша, что случилось, где ты?»

«Просто назови адрес, я приеду!»

«Я устал. Ничего не хочу», – откликнулся!

«Мы оба устали. Я зря вспылил. Прости».

«Где ты?»

«Саша, не молчи! Пожалуйста!» – только бы достучаться.

«На том же месте».

«Скоро буду. Никуда не уходи!» – бежать, срочно.

Даже обуваться не пришлось – как пришёл Эрик, так до сих пор и стоял истуканом в прихожей. Хлопнул по карману куртки – ключи на месте, сигарету в зубы – прикурил сразу, к чёрту дым в подъезде, законы и правила.

– Эрик! – Томашевский – длинная, чёрная тень в кое-как распущенном шарфе поверх пальто – в проёме напротив.

– Прости. Не сейчас, – торопливо бросил Рау и метнулся мимо.

Бегом по лестнице. Бегом к машине.

«Потом. Всё потом», – вопрос жизни и смерти перепуганного влюблённого Шурки, который доверился и оказался грубо отвергнут. Эрик слишком хорошо знал, что такое – быть отвергнутым. Слишком. Достаточно, чтобы запретить самому себе отвергать.

– Саня! – Широков, нахохлившийся, смурной, зябко перетаптывался у того же самого светофора, от которого совершил побег, глядел себе под ноги, почти не обращая внимания на плотный поток ползущих мимо машин. Эрика он, правда, заметил сразу, но навстречу не спешил, дождался, пока тот найдёт себе место на парковке у кафе и подойдёт сам.

– Сань? – Рау внимательно ощупал взглядом сгорбленную фигуру, осторожно тронул за плечо. – Пойдём скорее.

– Зачем?

– Пойдём в машину, ты замёрз совсем, да и не стоит вот так, на виду у всех, – Эрик осторожно привлёк к себе продрогшего почти до синевы Шурика. Усадив беглеца на заднее сиденье, надёжно скрытое тонировкой от окружающего мира, Эрик опустился рядом и первым делом заблокировал все двери – мало ли что ещё за идеи роятся в отчаянной голове Широкова. Да и расслабляться опасно, когда люди кругом – довольно эпатажа.

– Малыш… – холодные, онемевшие, будто неживые губы не спешили раскрываться под напором поцелуя. – Ну что ты со мной делаешь? – горячие ладони по обветренной, шершавой от лёгкой, едва заметной небритостью щеке.

– Санька-а-а…

Удивительно горячий на контрасте язык проворно скользнул навстречу, толкаясь во властно терзающий растрескавшиеся губы рот, тонкие руки цепко обвились вокруг шеи…

Оглушительный шорох ткани лыжного костюма, треск разрываемых «липучек», острое дребезжание молнии. Ледяные пальцы – током по тёплой коже. Беззащитно-открытая поза, переплетение тел. Хруст рвущейся на зубах зазубренной оболочки… Му́ка во взгляде, устремлённом в потолок, трагический излом мягко очерченных бровей, смыкающиеся веки. Едва слышный вздох, короткий всхлип, непроизвольный стон. Закушенная нижняя губа.

«Как Серёжа…» – мелькнуло видение другого, совсем другого человека с точно такой же привычкой – близкого, дорогого, далёкого и такого чужого в этот момент.

Эрик задвигался чаще, хлёстче, испепеляя мысли, перечёркивая ассоциации, зарылся лицом в распахнутый воротник, вбирая запах того, кому нужен был сильнее жизни – почему-то снова запах Серёжи.

– Э-ри-и-ик! – протяжно хныкнул Шурик, и его тесно вжатое в жёсткое сиденье тонкое тело резко дёрнулось, голова в съехавшей на лоб шапке с помпоном откинулась назад и несколько раз несильно ударилась темечком о внутреннюю обшивку двери в такт последним, самым быстрым и резким движениям партнёра.

«Всё получится. Я начну с чистого листа. Я не повторю прежних ошибок!»

– Санечка, хороший, прости меня, малыш! Как ты меня напугал! Никогда так больше не делай!

– Эрик? Ты можешь мне сказать кое-что? Только честно.

– Что?

– Ты ведь не любишь меня?

– Люблю, – маленькая ложь. – Люблю-люблю-люблю! – не такая она и страшная эта ложь во спасение обоих. Не такая и ложь, если твёрдо решить, что она станет правдой.

 – Застегнись, Сань! Не жарко, – Эрик улыбнулся неожиданно широко и почти счастливо – всё будет: и любовь, и взаимность, и счастье – надо только захотеть, очень сильно захотеть. И слова эти важные: «прости», «люблю» – оказывается, просто слова, которые так легко слетают с губ…

– Где ты живёшь, Сань?

– Кутузовский, тридцать пять, – сразу как-то сник и потускнел Широков. – На машине долго, доеду на метро.

– Да ты крутой! – усмехнулся Эрик и тронулся с места, опасаясь, как бы беспокойный пассажир снова не выкинул какой-нибудь фокус.

– Это дедушка крутой, а мне от того радости, знаешь, мало. Я уже говорил, не припомню, когда мне в последний раз хотелось туда возвращаться.

– Тебе давно пора жить отдельно, не находишь? – как бы между прочим забросил пробный камешек Эрик.

– Как?! – Широков, очевидно, не понял намёка.

– Очень просто. Собираешь вещи и переезжаешь, – изо всех сил глядя на дорогу, продолжил Рау, но не сдержался и весело фыркнул.

– Да ни разу не смешно! Куда я поеду?! На вокзал? – почти обиделся Саша.

– Зачем так кардинально? У меня, конечно, не Кутузовский, но на двоих места хватит, наверное?

– У тебя?..

– Если ты, конечно, хочешь. Я не заставляю, – не выдержал, скосил взгляд на озадаченного мальчишку.

– Не надо меня заставлять. Я уже согласен! – Широков, казалось, вот-вот заверещит, как девчонка.

– Тогда за вещами? Или тебе нужно время на переговоры?

– Никаких переговоров! Я быстро соберусь, обещаю! – проговорил Широков так поспешно, словно боялся, как бы ему кто-нибудь не заклеил рот.

– Главное, шампунь свой забери и гель для душа, а мой чтобы больше трогать не смел! – хмыкнул Эрик и, изо всех сил изображая серьёзное выражение, покосился на довольно разрумянившегося Шурика. – А с остальным как-нибудь разберёмся.

– Скряга! – ухмыльнулся Широков. – Я бы для тебя ничего не пожадничал!

====== “Свободные отношения” – Глава 15 ======

Одно спонтанное решение пустило жизнь в совершенно иное русло. То, что при всём желании было трудно, фактически невозможно сказать Томашевскому, легко высказывалось и приводилось в исполнение с Широковым. То ли оттого, что Шурик был прост и заранее на всё согласен, а Тома, напротив, до невозможного сложен и склонен противоречить; то ли исторически так сложилось, что Сергей занял роль главы, и, даже повзрослев, Эрик, подсознательно желая занять роль вожака, всё же не чувствовал себя вправе командовать, а Шурик с радостью подчинялся сам, не подвергая ни малейшему сомнению авторитет старшего.

А может… может, просто рядом с Шуриком слова сильно теряли в цене?

В любом случае, всё закрутилось-завертелось так быстро, что уже к вечеру воскресенья Сашины нехитрые пожитки заполонили квартиру Эрика, захватили и заметно исказили окружающее пространство, хотя, казалось места и шкафов в доме было предостаточно, ведь на самом деле обустраивал своё жилище он с прицелом не на холостяцкий быт, а на совместное существование с…

Не сложилось: тот самый человек самозабвенно обустраивал пространство за стеной, причём обустраивал с таким маниакальным рвением, что параллельно идущие ремонты стали напоминать социалистическое соревнование, в котором Эрику, конечно, было суждено проиграть – свободных денег у Томашевского было больше, да и со вкусом лучше.

Выделиться на фоне Серёжи вообще было практически нереально. Его способность быть лучшим из лучших с годами не то чтобы перестала восхищать Рау, но, определённо стала угнетать его самооценку. Тома был умнее, успешнее, состоятельнее. Да что там, в глубине души даже машина Томашевского Эрику втайне нравилась больше, чем своя, наконец-то купленная с таким трудом на свои кровные.

Иногда Рау на полном серьёзе мечтал об «обычном» Серёже – рядовом инженере без агрессивных амбиций, наполеоновских планов и груза ответственности, о Серёже беспечном и послушном, как… да, именно как Широков.

С мечтами и желаниями надо бы поаккуратнее, редко они сбываются один в один, жизнь вносит свои коррективы, исполняя не то, не так, не с теми.

«Послушный» Широков вписывался в быт не слишком удачно: гостем он был идеальным, а вот квартирантом – так себе. Слишком уж его было много, что ли?

Саша крутился под ногами весь день и весь вечер, сыпал тысячами вопросов, на которые то требовал немедленных ответов, то, напротив, отвечал сам, не считаясь с мнением хозяина квартиры. Порядки наводил свои собственные, больше похожие на беспорядки: развешивал по стульям одежду, нарезав бутербродов, тут же отправлялся их жевать на диван в гостиной, а оставшийся хлеб, колбасу и масло бросал валяться в куче крошек на кухонном столе.

Перемывая ванную и заправляя за Широковым постель, Эрик удивлялся, как один человек умудряется с такой лёгкостью уничтожать результаты чужого труда, совершенно не заботясь ни о чём, кроме собственного комфорта. Тот же Томашевский, которого Эрик, не скрываясь, считал человеком не особенно щепетильным в вопросах повседневного обихода, если и свинячил по рассеянности и вечному недостатку времени, то только у себя дома, и к педантичности своего партнёра относился крайне уважительно. Даже если дело было всего лишь в самолюбии, в квартире Эрика поводов для замечаний он не давал.

Широков не заботился ни о чём, и даже явно услышав о хозяйском намерении поработать, пока есть возможность, сесть за компьютер позволил лишь ближе к ночи, изобретая для Эрика всё новые и новые «важные» дела.

«А давай?..», «Эрик, покажи…», «Скажи, почему?..», «Мне очень надо!», «Но я хочу…», «Ну Эрик, ну какая ещё работа? Воскресенье!»

Даже уединившись ближе к ночи с ноутбуком, Рау вынужден был отгородиться от внешнего мира наушниками. Работать под музыку он не умел и не любил, но из двух зол выбрал меньшее – качество контента, просматриваемого Сашей в гостиной не устраивало категорически, а громкость уменьшить он отказался наотрез.

Ближе к полуночи неугомонный мальчишка снова заскучал и потребовал внимания, которое, решил Эрик, было проще дать, чем объяснять, почему не имеет ни времени, ни желания отвлекаться от работы: пояснения про заказы и заказчиков, планы, отчёты и переговоры, к которым, оказывается, нужно готовиться, – оказались для Широкова пустым звуком.

– Я и понятия не имел, что ты так скучно живёшь! Весь вечер дома убили!

– А как, ты думал, я живу?

– Могли бы в клуб смотаться, в кино, поиграть во что-нибудь, на худой конец.

– Саш, я довольно много работаю, на самом деле. Тебе бы тоже не помешало делом заняться. С дипломом у тебя что? Не хочешь хотя бы в схеме поразбираться, которую я тебе накидал?

– А чего там разбираться? Ты же всё сделал. Я лучше…

– Саша, сосредоточься хоть немного! Косяки подчисти, элементную базу проверь, я же примерно прикинул. Посчитай…

– Эээ… Базу? Эрик, зачем всё это? Почему ты не хочешь дать мне готовый проект? Останется только пояснительную записку…

Вспоминая, как Томашевский, не жалея никаких ресурсов, включая личные, вкладывался в его образование, Эрик искренне пытался сделать то же самое для юного ума, оказавшегося у него на попечении. Но чем дальше, тем больше Эрик приходил к выводу, что юный ум совершенно не спешит навстречу благим намерениям своего патрона.

«Ну что поделать, мальчишка чистый гуманитарий. Сложно заниматься в жизни тем, к чему душа не лежит и способностей не хватает», – утешал себя Эрик полгода с лишним, наслаждался ролью рыцаря на белом коне и всегда с раздражением воспринимал осторожные комментарии Сергея о том, что Шурик самый обыкновенный лентяй.

Отмыв однажды Широкова от толстых слоёв краски, освободив его тело от пирсинга и уродливых тряпок, Эрик решил, что теперь лучше других разбирается в его тонкой душевной организации. К мысли о том, что ошибся, сконцентрировав внимание на частностях, упустил полноту картины, он всё ещё не был готов.

Поэтому, закончив со своими делами ближе к утру, он нашел в себе силы, чтобы развернуть план нового задания и хотя бы попытаться вникнуть в суть проблемы.

Надолго Эрика не хватило. Предыдущая ночь без сна подточила его работоспособность, и он сам не заметил, как глаза закрылись, и утомлённый мозг отключился.

– Эрик! Эрик, проснись! – лицо Шурика перед мутным взглядом.

– Который час? – спросил он, пытаясь прикинуть, как долго спал, и нет ли возможности урвать ещё хоть полчаса за счёт завтрака.

– Восемь. Вставай скорее, завтрак готов.

Утро встретило тяжёлой головой, слабостью. Беспокойный, поверхностный сон совершенно не дал отдыха ни телу, ни мозгу. Сквозь забытье всё время прорывались какие-то звуки мерещились звуки шагов, шорохи, часто прорывался отрывистый кашель, хлопки дверьми, неясный стук, снова кашель – изматывающий, затяжной.

Несмотря на все приложенные накануне усилия, от порядка на кухне не осталось ни следа. Хаос царил повсюду.