Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Людям неглупым свойственно сомневаться, и Сергей, глядя на то, как всё получилось в итоге, поначалу часто спрашивал себя, как бы сложилась жизнь, не откажи он Эрику в близости? Мог ли Эрик действительно влюбиться в него, Серёжу?

Что сделано, то сделано. Лестничный ум, никому ненужные метания.

Да, Эрик остался прежним. Глядя на юного Рау, Сергей всегда завидовал здоровому цинизму, которым тот щедро сдабривал любое своё начинание. Эрик упорно отказывался называть вещи своими именами и ратовал за «обыкновенный прагматизм», унаследованный от предков вместе с именем, фамилией и «фирменным немецким блондом». Если Томашевского от романтических мечтаний избавляла сама жизнь, то Эрику, казалось, они вообще знакомы не были. По крайней мере, не тому Эрику, которого знал Сергей.

Под влиянием бурных эмоций Эрик был склонен устраивать бунт – неистовый и беспощадный. Но стоило Эрику завязать с войной, и он представал миру абсолютно цельной, рациональной личностью, которая знает, чего хочет, и устранит любые препятствия на своём пути. Учёба, работа, приятели, развлечения – Рау брал от жизни всего сполна, но вместе с тем, в меру – ровно столько, сколько необходимо, чтобы получать удовлетворение и не прекращать движение вверх, к одному ему ведомым высотам.

В постель он, без преувеличений, тащил всё, что движется, брал до дна, возвращал сторицей и никогда, никому не позволял задержаться в своём доме даже до утра. За завтраком, под неизменную чашку кофе Эрик, с аппетитом откусывая от хорошего бутерброда, охотно живописал Сергею все детали вчерашнего и никогда не скупился на подробности. Апогеем рассказа неизменно становилась финальная сцена, её герой-любовник всегда разыгрывал в лицах:

«Ах, мон шер ами, через произошедшее между нами пикантное обстоятельство вы обязаны на мне жениться!»

«Ты… любишь меня?!»

«Мы теперь встречаемся?»…

«Отвали, моя черешня, барин почивать изволит!» – он изгалялся на все лады, примеряя трагические и комические маски, искусно пародировал бывших партнёров, заливался задорным хохотом и парой виртуозных штрихов увенчивал историю эпиграфом о том, как вышеозначенный счастливец был умело выпровожен до дому-до хаты. Томашевский не раз лично сталкивался с этими «счастливцами» у порога соседской квартиры, и все они удивительным образом выглядели довольными. Забавно, но факт – каждый из них на свой манер жаждал продолжения, невзирая на то обстоятельство, что ими, по сути, от души попользовались.

Сергей никогда не скрывал брезгливого своего отношения к подобным визитёрам. Тем страшнее было осознать себя однажды утром одним из тех самых «бывших» – таким же по-идиотски счастливым и отпользованным до слабости в коленках. Из постели он, что странно, изгнан не был, от следов страстных приключений тщательно очищен и одеялом укутан бережно, в ущерб «одеяловладельцу». Последний скромно притулился под боком, по-хозяйски перекинув руку поперёк живота едва проснувшегося любовника, неловко прижимаясь кончиком носа к его подбородку, а щекой к краешку единственной в обозримом пространстве подушки.

Эрик смотрел, не отрываясь, и восторженно улыбался. Невероятно, вне всяких сомнений, Эрик улыбался так же, как улыбались полчища идиотов, которым не было суждено задержаться рядом с ним дольше одной ночи. Томашевский, напротив, улыбнуться не мог, подскочил сразу, как только осознал себя и, вместе с тем, всё произошедшее: вчерашний корпоратив, шампанское на голодный желудок – опрометчиво, но с кем не бывает, тосты, шампанское снова, тосты, тосты, танцы – вот уж действительно ошибка.

Танцевал он как дышал – самозабвенно, отдаваясь ритму каждой клеточкой тела, позволяя эйфории захватить власть над разумом, сияя улыбкой, блаженно, по-кошачьи жмурясь, словно в лучах полуденного солнца. Томашевский не смог остановиться, когда поймал в толпе взгляд Эрика – горящий, заворожённый. Взгляд позвал за собой, и Тома двинулся навстречу сквозь толпу; низкий, бархатный голос говорил прямо в ухо слова, но Тома не слышал их смысла, ощущал лишь волнующие вибрации где-то в груди. Он смеялся, смеялся так, как разучился давным-давно. Он забыл обо всём на свете, кроме влажного мерцания губ напротив, молочного свечения кожи за отворотом густо-лиловой рубашки, кроме волнующего, до кратчайшей ноты знакомого аромата, кроме мужественных изгибов тела и грации хищника. То ли сон, то ли гипноз. Жжение чужой кисти на безвольном запястье. Ломкость тела, мягкость движений – марионетка в руках кукловода. Лестницы, холлы, коридоры, закоулки, бесконечные ступени снова – выше, ещё…

– Чёрт, Тома, камеры повсюду! – последний рывок – дверь на балкон.

Не заперта. Морозный воздух, пригоршни снежной крупы в лицо, свист ветра в ушах, гул машин далеко внизу, весёлые голоса доносятся словно через толщу воды. Шестнадцатый этаж. Бежать дальше некуда. Поцелуй – неистовый, горячий, жадный. Бугристая, обледенелая стена за спиной, жар желанного прикосновения на груди. Поцелуи – нежные, терпкие, сумасшедшие. Объятья – отчаянные, до хруста крепкие. Скольжение ладоней поверх рубашки, неистовых, жарких – почему не внутри? Тяжесть ниже пояса – нестерпимая, пульсация – в животе, в лёгких, в сердце, в сознании – яркими вспышками, оглушающими волнами – одна за одной.

– Хочу тебя! – срывающимся хрипом.

– Да!.. – из последних сил в ответ.

– Поедем ко мне? – непростительно далеко. Слишком.

Ключ-карта от пентхауса, как туз из рукава. Считанные шаги до лифта, распахнутые створки… Тишина, уединение, темнота чужих, таинственных комнат…

– Где ванная?

– Не знаю. Не надо…

– Ох, Тома… Спальня?..

– Там… – томный поворот головы куда-то назад себя.

Наперегонки – сбрасывая на бегу всё ненужное – галстуки, ботинки, путаясь в брюках, в рукавах, срывая пуговицы, петли. И блаженным вздохом единогласное:

– Да…

Позже, утром, сидя посреди разворошенной постели, судорожно прижимая колени к груди, Томашевский захлёбывался паникой, ёжился от невидимых мурашек и прятал перекошенное, залитое десятками оттенков ужаса лицо. Потому что после этой ночи он смело мог забыть всё, что познал о плотском удовольствии за полные двадцать девять лет своей жизни. Потому что такого он не чувствовал никогда, ни с кем, и любая былая фантазия меркла на фоне пережитого. Потому что до сих пор ни разу ему не удавалось настолько раскрыть самого себя. Разоблачить. Отдать. Потому что теперь, даже надёжно укутанный плотными слоями одеяла, он чувствовал себя обнажённым – до кожи, до мозга костей, до самого сердца. Потому что это был Эрик. Потому что этим утром он отчётливо осознал, что любит Эрика. Думал, что вовсе разучился любить. Запретил себе даже думать о подобном, а на самом деле вопреки самому себе любит так сильно, как только умеет. Как давно? Он не мог сказать. Знал только, что всегда берёг Эрика в своей жизни. Берёг каждую крупицу отношений, прочных, надёжных, выстроенных годами, закалённых многими испытаниями. Берёг и разрушил сам. Единой слабостью.

Любовники приходят, уходят, возвращаются и уходят снова, и нет им числа. Дружба – штучный товар, она остаётся и может жить вечно. Так было. Так больше никогда не будет. Потому что друг стал любовником. Друг может уходить.

– Тома? – цепкая рука снова завладела запястьем и нетерпеливо потянула вниз. – То-о-ом?.. – довольный, тягучий призыв, горячее прикосновение губ прямо в центре ладони.

Сергей собрал остатки воли и встретил снова этот испытующий взгляд:

«Что теперь, Эрик? Что с нами будет?» – рвалось с языка, но он упорно молчал, сжимая до скрипа зубы, лишь бы не уподобиться в своих притязаниях сотням предшественников.

За ошибки надо платить, и уйти придётся. Сегодня. Сейчас. И счастье, что остался шанс уберечь самолюбие, расстаться по доброй воле.

Медленно, сантиметр за сантиметром, Сергей освободил свою кисть из плена, обвёл дорогой сердцу овал лица неторопливо, царапая пальцы о проступившую щетину, решительно откинул одеяло и встал. Где-то в этом номере должен был найтись шкаф, в шкафу обязаны висеть халаты – жизненно необходимые сейчас, как и вода, и зубная щётка, и душ.

– Томка! – крепкие объятья Эрика опутали его, не позволив дотянуться до вешалки. – Ты офигенный! Я знал, что ты такой, но чтобы настолько!

– Вряд ли я смог продемонстрировать тебе то, чего ты в этой жизни ещё не видел, – заставил себя отшутиться Томашевский. – Но спасибо. Мне уж точно было хорошо.

– Я знаю! Я старался, – нахально подтвердил Эрик и уверенно пробежался раскрытой пятернёй от бедра до подмышечной впадины и обратно. – Но знаешь, что?

– Что? – нервно облизнул губы Сергей.

– Я могу ещё лучше…

– Вообще-то я собирался в душ. Если ты не заметил, – сдерживаться, ощущая каждой клеточкой обнажённой кожи тесноту контакта, хаос движения сильных рук по всему телу становилось невозможным.

– Я заметил, – мурлыкнул Эрик, многозначительно косясь из-за спины Сергея на неприкрытое свидетельство своей правоты. – Хочешь в душ, значит сделаем это в душе.

Они сделали это в душе. А потом нашли-таки халаты и терпение для позднего завтрака. И Томашевский снова не ушёл. Клеймя себя последним безумцем, он упал вслед за Эриком на широченный диван, задремал моментально под сонное бормотание телевизора, а проснулся лишь когда окончательно затекла шея, и обнаружил свою голову лежащей на коленях всё того же Эрика.

– Выспался?.. – короткий поцелуй в уголок губ.

Томашевский вздрогнул и перевернулся. Коротая этот мирный, ленивый день в простых и понятных человеческих радостях, он так и не перестал ждать подвоха.

– Мой дорогой Ватсон, – продолжил меж тем фразой из популярного анекдота Рау, насмешливо поглядывая то на растянувшегося вдоль дивана Сергея, то на бескрайний экран домашнего кинотеатра. – О чём вам напоминает массовая трансляция «Иронии судьбы» по всем доступным российским каналам?

– Разумеется, о том, что сегодня тридцать первое декабря, Холмс! – подмигнул Сергей и по-наполеоновски скрестил на груди руки.

– Вы проявляете чудеса дедукции, Ватсон! Я горжусь вами! – чопорно пробасил Эрик и расхохотался. – Так что же, Серёжа, ты планировал встречать Новый год здесь, в этом пентхаусе?

– Не факт. Хотя номер проплачен до завтрашнего полудня.

– Интересно, и с кем ты собираешься провести новогоднюю ночь?

– Если честно, не знаю, Эрик. Думал, сегодня ещё будет шанс определиться, но судя по времени на часах, уже нет особого смысла искать компанию лучше Ремарка.

– В комплекте к Ремарку обязан идти алкоголь. Крепкий. Ром, кальвадос, коньяк?

– Я не планировал напиваться, вчерашнего шампанского вполне хватило. И потом книга – товарищ бесплотный, а пить в одиночестве – дрянная затея.

– Даже салатиков не настрогаешь?

– Шутишь? И пытаться не стану!

– Какие там шутки? Думаешь, я не знаю, с какой скоростью испаряется еда в твоём холодильнике?

– Не замечал. Слишком пошло – предаваться меланхолии в компании с «Оливье». Сосисок в магазине возьму или тушёнки с хлебом.

– Не вздумай! Всё равно не то купишь. Останешься голодный, а в холодильнике народится очередная порция тухлятины.

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь? То не делай, это не покупай! Перебьюсь как-нибудь. Пиццу где-нибудь съем, пока ещё не все кафе закрыты. Голодный спать лягу, в конце концов! – Томашевский обиделся неожиданно даже для самого себя, аккуратно перекатился на бок и, опираясь на локти, медленно встал – застарелая травма не перестала терзать его позвоночник и давала знать о себе по самым пустячным поводам.

– Больно? – Эрик поспешно подскочил следом.

– Отойдёт. Просто лёг неудачно, – он задумчиво потрепал ёжик коротких волос на затылке.

– Угу, как же. Диван жёсткий, подушка толстая. Хвостом вчера надо было меньше крутить! Вовремя я тебя вчера умыкнул – ещё полчаса пьянки в том же духе, ты станцевал бы стриптиз прямо на барной стойке, и от баб я тебя бы уже ни за что не отбил.

– Ну и станцевал бы, не впервой. Бедный-несчастный я, ура моему спасителю, – скептически подытожил Сергей и потянулся за брюками, бережно переложенными Эриком с пола на кресло. – Буду собираться, отсюда до дома далеко ехать, засветло уже не успею. И тебе пора, кстати. Твои дружки вовсю уже старый год провожают, только тебя не хватает. Странно, что не позвонил до сих пор никто.

– Да надоело, выключил я телефон! – отмахнулся Эрик и слегка замялся. – Том, а поехали со мной к бате? Тут недалеко… – закончил нелогично и как будто неуверенно.

– Ага, и речь президента я буду после этого смотреть в маршрутке? Уволь. Эрик, извини, Александра Генриховича я по телефону поздравлю. Если у меня совести хватит после сегодняшнего. И вчерашнего тоже.

– Ну и поздравишь по телефону. Совесть свою утешь, папка мне давно на тебя кивает. Только дома его нет, как обычно, квартира свободна, а добираться тут всего минут двадцать, если пешком.

– Тогда я вообще не понимаю, зачем мне туда идти?

– Посидим вдвоём, как в старые-добрые. Курицу пожарю со шкварками, твою любимую. И «Оливьешка», так и быть, с меня…

– Ну если «Оливьешка», тогда, конечно. И тортик прихватим «Киевский»… Для тебя, – Томашевский украдкой улыбнулся.

– Ты же не любишь, – Эрик всё никак не мог угомониться и говорил так возбуждённо, будто до сих пор не заметил, что Сергей уже согласился.

– Сказал же, для тебя! – Тома прикусил губу, чтобы не расплыться в глупой улыбке.

Нельзя утратить надежду. Можно гнать её в дверь, но если она решила войти в твой дом, то проберётся в окно, просочится сквозь самую узкую щёлку.

Такая она, надежда, – упорная.

Можно бежать от счастья, но когда оно догонит, невозможно сдержать улыбку.

Такое оно, счастье, – беспощадное.

====== “Свободные отношения” – Глава 2 ======

Эрик всегда был неравнодушен к Сергею. Да что уж там, теперь он готов был признать, что болезненно-остро полюбил Серёжу сразу, как только увидел пять лет назад. Как обухом по голове – возненавидел всей душой и всей душой полюбил.

Резкий и самоуверенный Эрик, который в поисках острых ощущений и новых партнёров исколесил едва ли не все клубы необъятной столицы, смущался и терял способность к связному разговору, как только в голову закрадывалась мысль признаться в своих чувствах Серёже. Тем более, что печальный опыт имелся.

Он не забыл тех событий летом после первого курса, они не потускнели, не спутались, не затёрлись в памяти… Кирилл, Вадим, Марик… Нет, всё-таки то, что произошло с Мариком, Эрик помнил весьма смутно – алкоголь и гормоны ударили в голову и остались в сознании, как обломки кораблекрушения, только чёрные клочья животной, низменной страсти, фрагменты декораций, жгучее наслаждение, жаркие стоны, горячее, податливое тело под ним, триумф победителя… Да, именно такие эмоции, совершенно точно, он испытывал, вваливаясь на переполненный танцпол с покровительственно приобнятым растерзанным мальчишкой.

Фанфары и овации! Эрик сам не понял, как очутился в дальней части зала, о существовании которой даже не догадывался. VIP-зона – это потом он выучил географию клуба, как свои пять пальцев, но тогда… Тогда ему было всё равно, что это и где. Главное – кто.

Тома, человек, который занимал его мысли всю эту неделю без перерывов на еду и сон. Пропавший, искать которого Эрик уже отчаялся. Стоило забыть о нём на каких-то полчаса – и вот он, собственной персоной, доступнее не бывает, – на коленях Вадима. Целует, жмётся, льнёт. Идеалист-Тамарочка. Предупредительнее любой шлюхи. Протрезвел Эрик одним махом.

«Тома, ты не мог!» – Тома не только мог, делал.

«Где ты был всё это время? Неужели с ним?»

«Так тебе действительно нравятся такие?!»

Эрик мог задавать себе подобные вопросы до бесконечности и задавал их изо дня в день, из года в год, сам же и отвечал, подбирая всё новые и новые варианты, пытаясь попутно понять, была ли та встреча подстроена, и, если да, то кем именно и для чего.

Сергею же не сказал ни слова ни в клубе, ни позже. Эрик не ожидал, что Тома придёт сам. Вообще не ожидал, что придёт. Более того, боялся, что теперь имеет шанс никогда больше его не увидеть. Поспешно впуская Томашевского в свою квартиру на следующее же утро, он успел подумать только о том, что готов больше никогда не задавать ни единого вопроса, упрятать все свои притязания на самом дне души, лишь бы сохранить возможность просто быть рядом. В конце концов, какая разница, где кроется правда. Тома так очевидно не хотел Эрика, а Эрик слишком хотел сохранить Тому. Молчать, быть другом, как будто и не было ничего – единственно верное решение.

И всё-таки Эрик не удержался, попытался снова войти в эту реку. Прошлогодний корпоратив пришёлся как нельзя кстати. Дела у фирмы круто шли в гору, праздновали с размахом в дорогом ресторане одного из столичных отелей. И дата козырная – тридцатое декабря. Праздник набирал обороты, вот-вот рискуя перейти за грань фешенебельной пьянки, а Эрик, звезда коллектива, только-только заступивший на должность заместитель директора по маркетингу, совершенно выключился из всеобщего веселья, забыл о напитках и деликатесах, о собеседницах и собеседниках, что взяли его в оборот и никак не желали понять: никого из них сейчас не слышат, не замечают и не желают знать. Чувства обострились до предела в тот вечер. Эрик видел только Тому: его лицо, его фигуру, его исполненные изящества жесты, его чувственные движения на танцполе. Эрик слышал только его голос, но не разбирал слов, Эрик слышал его смех, Эрик поймал его взгляд…

«Хочу тебя!» – пронеслось в голове, и губы послушно прошептали следом.

Он был услышан. Ошибся, или действительно прочёл согласие в замутнённых поволокой дурмана глазах. Тома был опьянён смесью веселья и шампанского. Эрику бы смутиться, отступить – нечестно брать то, что отдают против здравого смысла, да только знал он: стоит выпустить эту безвольную кисть из рук, и истает момент без следа и возврата.

Сколько их было-перебыло за долгие годы – глупостей: девочек, мальчиков, желанных и не очень, красивых и не очень, умелых и не совсем… Эрик мог похвастаться таким опытом, который не каждому снился, но в ту ночь предпочёл забыть все свои дни и ночи с нелюбимыми, ненужными, неузнанными ради одного единственного раза с ним, с Серёжей – самым лучшим, самым красивым, единственно любимым, необходимым и оттого восхитительно вожделенным. Да, старше, да, умнее, опытнее и оттого ещё прекраснее в своей застенчивости.

Да что там, Эрик сам не испытывал подобной неловкости, наверное, с первого своего случайного секса по малолетству. Столько сиюминутных прихотей с тех пор удовлетворено, столько фантазий исчерпано, и не подумал бы, что оробеет перед Томашевским – снова перед внутренним взором Эрика воскрес облик идеалиста-Серёжи. Он оказался именно таким, каким должно: восхитительным, похожим на тающий во рту воздушный торт – прав был подлец-Костик. Эрик – идеальная чашка кофе, мягкого, с интригующей горчинкой, каждый глоток чуточку иного, но неизменно насыщенного, горячего и бодрящего. Сладость и горечь, нежность и крепость, любовь и жизнь, единство и гармония.

Проклятье всем, кто когда-либо пытался растащить по кусочкам это произведение искусства!

«Мой, Тома, мой. Отныне и навсегда ты только мой», – Эрик помнил в мельчайших деталях своё пробуждение после первой ночи, проведённой вместе в пятизвёздочном пентхаусе.

Даже интерьер оказался идеален. Жаль, подушка затерялась где-то на полу, и одеяла оказалось достаточно только на то, чтобы Серёжа завернулся в излюбленный кокон. Мелочи! А от счастья, что тот самый кокон сладко посапывает прямо под боком в одной на двоих постели, на одной с ним подушке, – от восторга мурашки разбегались по телу.

Наблюдать за смешением чувств на лице Сергея в тот искренний и беззащитный момент, что следует сразу за пробуждением, было бы забавно, если бы не было так горько от ощущения, будто тот, подобно страусу, вот-вот спрячет голову в песок. Серёжа – теперь уже его Серёжа молчал. Серёжа ускользал – то самое слово. Исчезал вместе с секундами времени, утекал, словно песок сквозь пальцы.

Остановить любой ценой. Доказывать этому упрямцу снова и снова, что теперь он не сам по себе парень, а его, Эрика Рау, парень. Отпустить сейчас – снова непростительная глупость, покорять, если нужно, ещё и ещё… Да не этим ли был занят Эрик последние годы?

«Пять лет я гнался за тобой, Томашевский! Каждый день из этих пяти лет я положил на то, чтобы доказать тебе, что я лучше, чем ты обо мне думаешь, лучше, чем был вчера, и теперь уже не остановлюсь! Я добился того, о чем не мог и мечтать, не только благодаря тебе, но и ради тебя! Ради того, чтобы однажды ты понял, я достоин тебя, Тома! Теперь ты мой! Не молчи же, скажи, что я твой!»

Серёжа молчал. Молчал весь день, весь предновогодний вечер молчал, молчал, увлечённо уплетая свои любимые майонезные салатики вприкуску с поджаристой куриной ногой, под бой курантов молчал, молчал, сонно посапывая в углу дивана…

Нет, разумеется, они не молчали в полном смысле этого слова. Наоборот, время, проведённое вместе с Сергеем, Эрик уверенно мог бы назвать самым счастливым своим праздником со времён детства. Непринуждённые разговоры обо всём на свете, уютная суета на крохотной кухне, смех по всему дому, нескончаемые попытки найти тарелки, бокалы и штопор, звон посуды, шутки и весёлые истории, горы немытой посуды, даже потрёпанная серебристая ёлка из коробки на антресолях – привет из девяностых…

Заветных слов Серёжа не сказал и на утро первого января, не сказал вообще ничего, не задал самого простого по формулировке вопроса: «Что теперь, Эрик?» – на который решались после секса даже залётные партнёры, которым прямая дорога собрать пожитки и убраться восвояси. Но Серёжа молчал так упорно, словно бы ничего и не произошло. Не сторонился, но и не льнул, как безвольная кукла. И нет-нет, снова мелькнёт это странное сожаление в строгих синих глазах.

«Скажи, Тома! Скажи, как есть!»

Тома молчал. И всё-таки эти два дня и две ночи остались в памяти Эрика самым лучшим, что у него было с Томашевским. Потому что стоило покинуть стены уютной старенькой хрущёвки, привычный ритм жизни захлестнул и потащил их прочь друг от друга, каждого в свою сторону, всё дальше и дальше.

Стоило включить телефон, посыпались звонки из клуба. В трубку наперебой орали парни, про встречу с которыми Эрик вчера так охотно забыл. В клуб? Самое то! Какой смысл возвращаться домой, если всё, что там нужно – переодеться? Напиться – и так сойдёт. Напиться хотелось по всем правилам, до забытья, – его Тома, кажется, всерьёз вознамерился сделать вид, что принадлежит только себе, и в нём, в Эрике, нуждается не больше, чем прежде.

Домой он не пошёл, попрощался с Сергеем у метро, а вернулся незадолго до рассвета откровенно пьяный и насквозь пропитанный запахами клуба – алкоголем, сигаретным дымом, чужими духами и потом. Эрик спал так долго, что пропустил и завтрак, и обед. Очнулся тяжело. На тумбочке – стакан остывшего зелёного чая и пара таблеток.

«Томка… Приходил… Значит, не всё равно!» – он улыбнулся непослушными со сна губами и отпил пару глотков.

Странно наверное звучит, по-дурацки, но наливаясь от души коктейлями в клубе, Эрик взывал к собственной храбрости. Человек от природы решительный, он физически не мог оставаться в подвешенном состоянии. Определённость – вот, что было нужно даже больше взаимности. Шаркающей походкой, придерживая правой ладонью отчаянно пульсирующий висок, Эрик кое-как добрался до ванной и, не спеша, привёл себя в относительный порядок.

– Серёж, ты дома? – едва ли не на последнем гудке Томашевский всё-таки снял трубку.

– Дома.

– Сваришь кофе?

– Головушка бо-бо?

– Не издевайся, мне нехорошо.

– Знаю. Через десять минут зайду.

– Что долго так?

– Эрик Александрович, поимейте совесть, я вообще-то спал!

Серёжа появился, как и обещал, ровно через десять минут – чистенький и свежий, как девчушка-первоклассница, разве что белоснежных бантиков в слегка растрёпанных русых волосах не хватало. Никаких застиранных футболок и помятых шортов, как у Эрика, – идеально аккуратные мягкие джинсы, свободная рубашка навыпуск и вместо традиционных российских шлёпанцев – замшевые мокасины. Оставалось только завидовать его умению одеваться и носить одежду, особенно удивительному при общем наплевательском отношении к порядку и мелочам быта. Галстуки у Томашевского с люстры, конечно, не свисали, но носков без пары по углам валялось предостаточно, найти свои вещи с первого раза он мог далеко не всегда, а уж сколько было перетеряно шапок и перчаток, не сосчитать.

– Пьянь! – припечатал Тома с порога.

– Подзаборная? – подсказал, не скрывая радостной улыбки, Эрик. Тома злился, но не сильно и, что самое важное, не «не разговаривал» с Эриком.

– Тебе виднее, где твоё бесчувственное тело всю ночь шаталось: под заборами желудок чистило или по койкам кувыркалось. Надеюсь, в школе тебе хорошо объяснили, с чего берет начало алкоголизм и откуда появляются дети, а твои залитые мозги не забывают бояться сифилиса… – жужжание кофемолки не оставило возможности вставить в своё оправдание хоть слово, да и не то чтобы очень хотелось.

«Сердится…» – Эрик улыбался спокойнее и ласковее, глядя на деловито прогревающего на дне турки смолотые зёрна Тому.

В обычном своём состоянии он едва ли мог оказаться полезен на кухне, не будучи способным найти самые обычные предметы утвари и уследить за закипающим молоком. Умник-Томашевский никогда не мог правильно сварить даже макароны, упорно переваривая их до состояния каши. После осторожной рекомендации сливать их в состоянии лёгкого аль-денте Эрик отведал блюдо, которое решительно не представлялось возможным ни жевать, ни, тем более, глотать. Серёжу проще было кормить готовыми блюдами или, на худой конец, подсовывать в морозилку пельмени поприличнее, которые тот ел в любом агрегатном состоянии, политыми предварительно толстым слоем сметаны.

Кофе в соседней квартире варился исключительно посредством нажатия кнопки на крутой немецкой кофемашине, заправка которой входила исключительно в зону ответственности её соотечественника, господина Рау. Однако стоило лишь немного разозлить Тамарочку, и тот начинал творить чудеса: перемещения его наполнялись смыслом, движения точностью, а память без возражений выдавала нужные рецепты и формулы.

Идеальная сервировка, идеальная глазунья без единого признака «подошвы», идеально прожаренный бекон, идеальные гренки, идеальное количество джема в мисочке, идеальный кофе… Идеальное лицо напротив: суровое, одухотворённое праведным гневом, с пылающими щеками и тесно сдвинутыми мазками тёмных бровей.

«Огонь!» – нельзя не восхититься.

– Что осклабился, как дурачок? Смотри в свою тарелку и ешь! – с годами, сам того не замечая, Тома перенял «любимую» привычку Эрика прислоняться к вертикальным поверхностям и опирался бедром о столешницу кухонного гарнитура.

– На тебя интереснее смотреть, а есть я могу и так, не глядя, – приличный кусочек жидкого желтка тут же предательски шлёпнулся на штаны.

– Вижу, вижу.

– Эй. Поаккуратнее. Ты мне чуть в лоб не зарядил, – Эрик едва успел поймать летящую в лицо мокрую тряпку.

– И поделом!

– Теперь ты отмщён? – Эрик закончил оттирать шорты и встал из-за стола.

– Это лишь часть компенсации.

– Я компенсирую, – сорвать короткий поцелуй с губ ничего не подозревающего Серёжи оказалось ожидаемо легко и приятно, обхватить ладонями его напряжённо сведённые плечи, заглянуть на самое дно стремительно расширяющихся зрачков. – Серёж…

– Продолжай, – Томашевский целовал уже сам.

Забавно, как родитель целует своё провинившееся, но оттого не менее любимое чадо, одними губами вжался в краешек нижней губы и замер, задержал дыхание. Эрик продолжил. Яичница и бекон дождались его совсем холодными, гренки пришлось разогреть, а кофе сварить новый – уже две порции.

– Том… – заставить себя разорвать тишину оказалось не так просто.

– М-м? – поднял Серёжа глаза, отрывая взгляд от одному ему ведомой точки на скатерти.

– По-твоему, как это называется? – это только со стороны кажется, что спросить несложно.

– «Это»? – Томашевский, зависший теперь уже в своей излюбленной позе, по-прежнему подпирал лоб большим и указательным пальцами руки, упёртой локтем в стол, и лишь слегка покосился на собеседника. – Выражайся яснее.

– Я спрашиваю, что между нами с тобой теперь? – «Просто скажи, что я твой, Тома!»

Тома медленно отвернулся лицом к плечу так, что выражение его лица осталось угадывать только по взъерошенному затылку.

– Теперь – это когда мы переспали дважды и тет-а-тет отпраздновали Новый год? Когда ты усвистал в клуб при первой же возможности, прошлялся всю ночь неизвестно с кем, явился пьяным в хлам, а я всё это время тестировал плату и программировал «плисину»* за тысячу баксов, которых наши доблестные программисты спалили уже три штуки подряд? Это когда ты едва успел проспаться и уже трахнул меня в третий раз, причём снова ко взаимному нашему удовольствию?

– И надеюсь, не в последний, – «Да что же я несу? Да что же ты, Тома, несёшь? Просто скажи, что ты теперь мой!»

– При этом я продолжаю оставаться твоим директором и, вроде как, давним другом, а ты продолжаешь быть собой – хорошим таким кошарой, которому и в декабре – март?

– Умеешь ты сформулировать, Томка… Вроде передёргиваешь, а придраться негде, – устало согласился Эрик. Он уже понял, что не услышит тех слов…

– Профессиональное.

– Серёж… Ну как это называется? – он был упорным, Эрик Рау. Иногда он тоже на что-то надеялся.

– Свободные отношения. Современно, удобно, никаких обязательств. Идеально для нашего образа жизни.

– То есть как? Сейчас ты мой парень, послезавтра ты снова ночуешь у меня, а в перерывах мы… – «Ничей Тома, и сам себе Эрик?»

– В перерывах мы оба заняты тем, чем душе угодно, и друг другу не мешаем. Наверное, так?

– И давно ты до такого додумался? – Эрик отхлебнул свежего кофе, и напиток обжёг нёбо едкой горечью.

– Неважно. Если тебя всё устраивает, давай закроем тему? – сухо, жёстко. Томашевский так и не обернулся, по-прежнему глядя через плечо в сторону.

– Как скажешь… – что угодно, лишь бы смягчить этот вкус. – Конфеты не передашь?

– Конечно! – Сергей встрепенулся и протянул коробку импортных шоколадок с мятой.

– Гадкий ты кофе сварил, Томашевский, – одним махом Эрик выплеснул в раковину содержимое кружки и её саму едва не отправил следом. – Спать пойду. Дверь закроешь.

*”пли́сина» – программируемая логическая интегральная схема, компонент печатной платы.

====== “Свободные отношения” – Глава 3 ======

– Эрик Александрович, зайдите ко мне, пожалуйста, – Томашевский позвонил на персональный мобильный, значит на повестке дня возник вопрос скорее личного характера, чем рабочего. С другой стороны, обращение по имени-отчеству явно хранило отпечаток официоза, а не шутливой подковырки… Как бы там ни было, Эрик сохранил рабочие файлы и поспешил на зов начальства, по ходу продвижения прикидывая, может ли статься, что Томашевкий снизошёл-таки до вчерашнего приглашения прокатиться вечером к лесным озёрам, погреться в лучах предзакатного солнышка и искупаться разок-другой, до появления комаров. С согласием следовало бы поспешить: если верить прогнозу, лето собиралось закончиться ещё до наступления первых июльских выходных, а именно, по истечении завтрашнего дня.