Текст книги "Приключения в приличном обществе (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Я прошел прямиком в торговый зал, тщательно вычищенное помещение, где в один ряд могло встать не более четырех автомобилей, да и тех не было. Запорожец вошел следом за мной. Усиленно топая, поднялся наверх по узкой металлической лестнице. Я еще раньше заметил, что топать при ходьбе, налегая изо всех сил попеременно на левую-правую, является отличительной особенностью значительной части населения этого города, не исключая и дам.

Приказчик, в одиночестве бродивший по залу, ослепительно осклабившись, подошел и спросил. Я ответил. Машины у нас в депо. Что, прикажете на вокзал? Я представил себе железнодорожные платформы, груженные 'жигулями', десятками новеньких 'фордов', 'фольксвагенов', 'шевроле', заполнивших просторный паровозный ангар. – Нет, это просто так называется. Пройдемте.

Мы вышли в какую-то дверь, пересекли двор, и тут я увидел неширокий навес, под которым ютились не мене пятнадцати автомобилей. Все еще улыбаясь, служитель сделал широкий жест, в сторону всех этих 'жигулей' с 'москвичами' вперемежку. – 'Нет, мне бы что-нибудь...' – сказал я и убил улыбку. Он сразу как-то соскучился. Ну, тогда вот... Он заставил меня обернуться. Там под таким же навесом был выставлен тот же товар, но изрядно подержанный и даже измятый. – 'Эти у нас от тыщи у.е., – сказал продавец снисходительно. – Зам по сбыту АО 'Зимпимпром' у нас недавно такую купил'.

Мне и в голову не пришло воспользоваться этим примером.

Тут я вспомнил, что мой представительский костюм остался в мусорном баке на станции Мих... Впрочем, не важно.

– Знаете что, – сказал я, – мне необходимо переговорить с директором.

– 'Зимпимпром'?

– Не валяйте дурака. С вашим. Вот, снеси ему это. – Я вручил ему одну из заранее заготовленных визиток (грузное имя придавало вес). – А я здесь подожду.

– Я, кажется, знаю, что вам нужно! – осенило продавца. – Идемте! Идемте, прошу!

Он пропустил меня вперед, хотя я понятия не имел, куда идти, но, следуя его жесту, очевидно, обратно в салон. Мы вошли и вышли в другую дверь. Двор. Навес.

– Вот!

Под навесом на этот раз оказалось с десяток иностранных машин, половина из них не новых, но вполне приличных на вид. На всякий случай я поморщился. Вообще-то я не люблю и не умею пускать пыль в глаза. Пускай другие пускают. Но: что я собирался делать в этом городе? Опуститься на дно и лежать? Или жить? Жить, разумеется. А раз так, то необходимо, чтобы у местных жителей выработалось соответствующее отношение к моей персоне.

Продавец опять белозубо сиял. Я его из виду не выпускал, но он, тем не менее, как-то успел связаться с хозяином, потому что едва я состроил кислую мину, как появился и босс. Приблизился. Невысокий, но плотный. Широкая, хоть пляши, плешь. В осторожно-восторженных выражениях сформулировал приветствие и скороговоркой представился Овсяненко-Свасьяном. Или, может быть, наоборот, не помню.

Очевидно, торговля автомобилями в этом городе шла плохо. Еще бы, с такими приказчиками и ассортиментом. Продавец, кстати, куда-то исчез, а буквально через минуту неизвестно откуда вынырнул новенький блестящий 'Пежо' и – с шиком и шорохом – остановился в сантиметре от моего ботинка.

Я не очень разбираюсь в машинах и в их выборе неприхотлив. И вообще предпочел бы что-либо более внушительное. Но раз уж эта иномарка приводит местных жителей в такой восторг – надо брать эту.

– Правда, мы уже пообещали его директору прачечной.

Прачечной? Серьезный сервис.

– Он у нас первый на очереди. Но если изъявите желание именно вы...

Я изъявил. Хозяин, потрепав холуя по холке, велел ему куда-то бежать, а мы прошли наверх – хозяин (топая) и я, легкой спортивной походкой, играя мышцами ног и прикидывая в уме, сколько топтун с меня спросит.

Чеком? Наличными? – Как вам угодно и удобно. – Наличными. – Решительно непротив.

– Еще вот что, – сказал ему я. – Пусть кто-нибудь (я назвал ему номер старой своей машины) отгонит ее туда-то (сообщил свой адрес).

– Эта услуга у нас бесплатная, – сказал он.

Я вручил ему ключ от старой клячи, и он, забежав вперед, распахнул дверь.

– Да, – сказал я, – где я могу оружье приобрести? Что-нибудь многозарядное и крупнокалиберное?

– Вам поохотиться или...?

Я промолчал, рассчитывая на его догадливость, он куснул ноготь и полез куда-то под стол. Долго гремел железом, отпирая потайной, очевидно, сейф, а когда вылез – выложил на стол пистолет с исцарапанной рукояткой. ПМ. Не такой крупнокалиберный, как я хотел, но на первое время сойдет.

– А кобура к нему?

Он развел руками.

– Сколько?

– Пятьсот, – вздохнул он, словно с девственностью расставался, пальцем подвинув мне пистолет. И я, стараясь не думать о том, что краденый, купил.

– Заверните, – сказал я, не желая дотрагиваться до оружия до тех пор, пока не вернусь домой и не останусь с этим стволом наедине, тщательно заперев дверь своего кабинета.

– Заряженный, – предупредил торговец, подавая мне завернутый в газету пистолет. – Пулями, – уточнил он. – Третья – трассирующая. – И вновь забежал вперед.

Зря он так лебезил. Больше мы с ним не виделись.

Отъезжая на 'Пежо', я вновь поймал на себе взгляд запорожца. Взгляд горел ненавистью. Первоочередник, догадался я. Директор прачечной.

Я еще поколесил по городу, заехал на рынок, где у ворот единственный городской нищий застыл в монументальной позе, давая возможность каждому проявить милосердие и несколько минут гордиться собой. Чуть дальше крупно скандалили две торговки, шныряли непойманные воры, да юркий уроженец южной республики сбывал анашу. Далее углубляться я не стал, вернулся в 'Пежо'. Трамвай, цепляясь за троллеи, тронулся вдоль проспекта. Я один за другим обогнал три троллейбуса, меня обогнал мотоциклист, который, поприветствовав перекресток, свернул направо. И я – вслед за ним, оказавшись меж двух магазинов: 'Юла' и 'Ажур', где, согласно рекламе в витринах, можно было купить все. Я и купил – кое-что из одежды для нас троих, а садовнику дополнительно флакон одеколона, чтобы себя дезодорировал, и наручные часы (он будет направо-налево похваляться ими, как будто предчувствуя, что впоследствии труп его будет опознан по этим часам).

Садовник, стоя спиной к улице, нянчил свой куст и не обратил внимания на въехавший в ворота мой новенький автомобиль. Так все купеческое имущество растащат в одну из моих отлучек, хоть на грузовике въезжай, грабь.

Варвары не было видно, что еще больше меня возмутило, я ж велел ему глаз с нее не спускать. Однако я зря расстраивался. Она было неподалеку в поле его зрения, в райской части участка, в той же пижаме, что и вчера, старательно орудовала грабельками вокруг садовниковой любимицы, собирая в кучу перепревшие паданцы и мелкий сор. Дриада этого древа, сошедшая с ветвей, чтобы благоустроить свой уютный дворик. Разогнулась, отерла рукавом увлажненный лоб. Лицо испачкано почвой. Узнала? Узнала. Улыбнулась? Нет. – Жаль.

Я поприветствовал ее издали – мы ведь сегодня еще не виделись – напряженно ожидая, скажет ли что? Не забыла ли за ночь разученное?

– Холера рыжая, – сказала она мне, подошедшему. – Явился – не запылился. Чего глаза вылупила? Вылупить больше нечего?

Далее последовал изысканный набор слов.

Меня передернуло. Не ожидал я такого из девичьих уст. Я в негодовании обернулся к садовнику, знавшему множество сильных выражений – эти были из их числа. Поделился с девушкой интеллектом. Вложил азы. Но место у куста было пусто.

– Кто тебя этому научил? – строго спросил я.

– Эх, Варька-Варька! Откудова ты взялась? И куда деваться теперя будешь? – задалась вопросами и она.

Я повернулся, чтоб, обойдя яблоню, приблизиться к Варваре вплоть, но отшатнулся, наткнувшись на пугало.

– Это ворон и воров отпугивать, – сказала Варвара, автоматически повторяя заученное. – Поняла?

Интересно, сама-то она понимает что-нибудь из ею же сказанного?

Я кивнул. Она мне в ответ тоже кивнула и сделала жест, словно поправляла головной убор. Жест этот тоже принадлежал садовнику. По тому, как чем-то затхлым пахнуло, я догадался, что он неслышно приблизился и встал за моей спиной. Нет, чтоб зайти с подветренной стороны. Я еще не упоминал про его внезапные запахи? – Он вежливо кашлянул, чтобы дать знать о своем присутствии.

– Почему злой гений этого сада еще здесь? – с досадой обратился я к садовнику. – Разве я не велел тебе его отсюда убрать? Пусть держится от меня подальше.

– Это так точно, – охотно подхватил тему садовник, – от гениев надо держаться подальше. Добра от их жизнедеятельности нет, а зла предостаточно. Те же пестициды, например. Нет, я бы всех этих гениев ограничил. Я бы их самих пестицидом. Цивилизации нужна постепенность. У нас за городом их целая клиника, – добавил он.

– Где-где? – заинтересовался я.

– За городом. Вифлеемское шоссе. Остановка Конешная по шестому маршруту. Насмотрелся я на них в позапрошлом году.

– Санитаром при них состоял? – спросил я. Вспыхнула вдруг острая вражда к санитарам.

– Нет, садовником. Парк ихний поддерживал. Только и выдержал, что один сезон.

Ясно, где он набрался своих сентенций.

– Говорят: дураки. Не-ет, – продолжал, подтверждая мою догадку, садовник. – Я от них, головастиков, столько всего почерпнул. Да что – я, когда к ним городское начальство тайком за советом ездит.

– И про гениев? Выкрал у них эту мысль?

– Про всё. Про эмерджентную эволюцию, про эмпиризм. Они то лето как раз на букву э рассуждали. А про гениев я и без них дошел. Сами сапиенсы. Гений – на гэ.

– Гений – на гэ, – подхватила его последнее замечание Варвара. Она ворошила вилами навоз.

Нет, решительно его влияние на нее над моим превалирует. Надо мне с ней больше бывать. Но когда? Завтрашний день опять занят. Пора отметиться у градоначальника. Убедить его в своей полезности. Мало ли каким образом могут обернуться мои обстоятельства день или неделю спустя.

– Вона, воняет как, – сказала Варвара. – Ажно дух в середке прохватывает.

Прежде чем распаковать покупки, мы вымыли руки в железной бадье, прикопанной в саду. Садовник кстати посетовал, что надо бы еще водоемкость установить. Варвара, губы надув, показала багровую точку на подушечке пальца: ужалена розой. Обида в глазах на эти цветы, такие красивые и такие злые.

– И сними этот грим, – сказал я и сам смыл с нее частички почвы, размазанные по лицу.

Варвара, увидев сияющий белый 'Пежо', тут же об обиде забыла. Вылезай? Приехали? Ее привлекало все новенькое и блестящее. Коробки с покупками мы перенесли в дом.

Садовник часы в подарок себе принял охотно и тут же их нацепил. Одежде он не так обрадовался, как часам, хотя сам мне жаловался вчера, мол, сапоги всмятку, пиджак на износе, за восемь месяцев непорочной ангельской службы неужто смены белья не заслужил? На туфли, тем не менее, и не взглянул, предпочтя им старые сапоги: мол, обутые туда ноги, не жмут. Одеколон вначале он тоже отверг: к чему он мне? С какой докуки? Не в нюх мне этот парфюм. Попробуй-ка ему объяснить, что ты выделяешь не те запахи.

Я попробовал, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть обиняками это нежное тонкое существо. Но он не обиделся. Понюхал рукав. Ладно, сказал мой покорный слуга и – век живи, век мучайся – сунул флакон в карман. Тут, якобы кстати, и фамилия его всплыла в моей памяти: Запашной. Я бы и фамилию дезодорировал, если бы знал, как.

Нет, он был вполне чистоплотен. И пахло от него не то, чтоб непрерывно: так, накатывало иногда. Думал ли о чем-то плохом? Иль замышлял ли недоброе? Запахи были разного качества, часто довольно дерзкие. Бывало, что этот Амброзио падалью или псиной пах. Люди обычно пахнут иначе. А бывало, он и благоухание источал в присутствии нравящихся ему женщин или в иных радостных обстоятельствах. Аромагия его была такова, что прачки с портнихами неуклонно стремились на его запахи и беременели от них. Даже мухи вокруг него все время как-то похотливо роились, несмотря на его обезьяний облик, лисий окрас, песий клык. Этот клык, впрочем, он редко показывал. Только когда пиво им открывал.

Варвара, садовниковым жестом нахлобучив бейсболку, погрузила руки по локоть в свое тряпье. Платья: в этой жизни она их еще не носила. Но догадалась о их назначении, вертясь перед зеркалом, прикладывая то одно, то другое к груди. Шорты: с сомненьем в лице долго их рассматривала в вытянутых руках, прикидывая, можно ли такое носить, и не будут ли опять ругать, за то что гуляла голой? Прочая мелочь, которую мы разберем и рассмотрим позже.

Кое-что было сходу отвергнуто: пара цыганских юбок, которые, как я думал, должны б ей особо понравиться; блестящая блузка, похожую я видел на продавщице, продавщица произвела на меня впечатление; по примеру садовника – отвергла духи.

– Есть тут женщина одна, Татьяна, – вступил кстати и он. – Без мужа одна мается. Так может, если это Варьке не нужно, я Татьяне снесу?

Я согласился, не сомневаясь в том, что тем самым оплачиваю его эротические счета.

– А то еще училка одна есть, Васильевна. Образованная. Будь я мужчиной ваших лет, я бы за ней приударил.

Я спросил, что представляет собой соседка, та, что в 'Пежо'? Та, что на открытках, помнишь?

– Этуаль, – сказал садовник. – Танцами занимается. Могу свести, будь на то ваша воля. Муж у ней в могилу сошел, так теперь вдова. Видали мы этих вдов и в лучшем виде. Холера рыжая, – задумчиво добавил он.

Я нахмурился и тему закрыл.

К ужину мы переоблачились. Впрочем, садовник только рубаху сменил. Варвара, предоставленная самой себе, долго выбирала наряд, а когда вышла к нам из своей спаленки, на ней были все-таки шорты и пижамный верх. Я не стал отговаривать ее от такого выбора, надеясь, что вкус и кокетство объявятся в ней позже.

Отужинали – тем, что я прихватил в ресторане. Садовник же яростно накинулся на колбасу. Жевал, словно буксовал в непролазных хлябях, прожеванное глотая в живот. Он явно наслаждался снедаемым, был глух и нем до тех пор, пока, отрыгиваясь, не отвалился от стола. Мы с Варварой чинно пили чай. От чая он отказался, ссылаясь на повышенную потливость, темой избрал эротическое, но я сухо этому воспрепятствовал, так как Варвара, взобравшись на тахту с ногами, замерла смышленой мышкой, прислушиваясь и понемногу откусывая от яблока. Учитывая его невоздержанность в выражениях, эта тема была б для нее нежелательна.

Тогда, перебрав в уме вокабулы на э, он заговорил об эстетике. Чувство прекрасного лежит вне разума, отверз садовник свои глубины. Вот пред тобой, например, прекрасная женщина. Стан, как положено, линия бедра. Любуешься ею, но разум говорит, что под кожей у ней кишечник, набитый дерьмом. И куда девалось ваше чувство прекрасного?

Мое чувство прекрасного не так пугливо. Однако чаю мне расхотелось.

– Серое вещество серого большинства не понимает этого. Или с другой стороны. Если противоположности притягиваются, то к положительному стремится отрицательная часть души? И наоборот? Или прекрасное не есть положительное? Или женщина не есть прекрасное? Это не я, это один гений загнул. Надо же так спятиться.

Рассуждая о привлекательности, он сказал между прочим, что меняя внешность и место жительства, можно сколь угодно долго скрываться от правосудия. Так что два миллиона милиции не смогут поймать. При этом от него пахнуло. Он вынул из кармана флакон и спрыснулся. Что он хотел этим сказать?

Полночным садом... адом... дом

В объятьях сада... ада... да

Пруд, опрокинутый верх дном,

Вода в дырявой кровле дна...

Это позже, стоя у распахнутого в сад окна. Первый приступ литературного вдохновения.

Со стороны вдовы доносились тихие наигрыши. Журчал, роняя звуки, рояль. С ним в паре работал какой-то крупный смычковый инструмент – из разряда виол, по всей видимости. Музицируют.

Пруд случайно ли всплыл в третьей строке? Или намекал, таким образом, на свое воплощение? Я поиграл воображением, тем его сектором, что заведовал Садом. Да, небольшой пруд был бы уместен. Небо в нем. Индиговое дно. Или бассейн. И сказал он: это хорошо. И очень приятно. Надо обсудить с садовником. А впрочем, к черту его. Как скажу, так и будет.

Глава 4

Помню, как-то поинтересовался мэр: чем вам все-таки приглянулся наш незатейливый городок? Я не стал ему объяснять про укромность его, удаленность от метрополий, про сады.

– Так ведь предки отсюда, – сказал я, тыча ему удостоверяющий душу документ. – Мамоновы. Капраловы тож.

Он, тем не менее, велел перерыть архив, где хранились данные советских загсов и церковных приходских книг. Мамоновых, сообщил он мне, шаром покати. Есть Маниловы, тоже лавочники и ловчилы. Впрочем, большая часть архивов сгорела. Но Поручиковых и без архива полгорода, а уж Капраловы с ними наверняка в родстве. Так что право на почетное городское гражданство заслуживаете, обнадежил он. Подсчитано, что почетных граждан у нас двадцать два.

Мы живем в свободной стране. И селимся, имея на то желание или причины, где хотим. – Да, но надолго ли? Навсегда ль? Или это всего лишь ваше временное намерение? – Я уверил его в том, что намерения мои тверды. Тогда-то и особнячок этот в свое пользованье приобрел.

С приемной мэра я связался по дороге в центр. Мне сказали, что очень занят. Я не стал отменять визит, мне любопытно было, примет ли он меня, несмотря на всю свою занятость? От этого будет зависеть то, как строить с ним отношения дальше.

Двухэтажное здание администрации было выкрашено в серый суровый цвет. Я оставил, где было предписано, автомобиль, сосчитал шаги до подъезда, поднялся, вошел. Стоявший у обшарпанного деревянного барьера охранник окинул меня наблюдательным взглядом, однако против моего вторжения возражать не стал.

Еще один истукан, гипсовый, стоял у дверей, за которыми видна была лестница, ведущая на второй этаж. Фигура Просителя (не Праксителя, но тоже с достоинствами) – со втянутой шеей, согбенной спиной, с чертами лица, выражавшими угодливость и лукавство, а если взглянуть на это лицо несколько сбоку, то и презренье, и гнев. Это чтоб посетители видели себя со стороны. Не уподоблялись бы, не гнули эластичные позвоночники. Стоят ли просьбы и ябеды унижений? И решив, что нет, сдавали назад. Добро пожаловать с вашими жалобами.

Разминувшись с обоими, я проследовал далее, мимо распахнутых, мимо закрытых дверей, мимо хорошеньких, женского пола служащих, шнырявших от двери к двери с озабоченным видом, как будто что-то могло их озаботить всерьез. Я еще раньше отметил, что младший административный персонал у нашего мэра подобран со вкусом. Сотрудники рангом повыше, попавшиеся мне на глаза по пути в приемную, не запомнились. Они не топали. Ступали осторожно и в большинстве своем вкрадчиво. Но, раз взглянув на их честные постные лица, тут же хотелось их забыть.

Я уже бывал здесь и знал, что приемная находится на втором этаже. Там, занимая полстены, висела сильно увеличенная репродукция 'Ходоков у Ленина'. Да Ленин и сам, честно говоря, был ходок. Стрелок по кличке Каплан убил его на моих глазах. Но это так, в сторону.

К фамилии вождя кто-то приписал букву Ч, но подмены, похоже, никто не замечал. Приемная была столь велика, что я не сразу обнаружил в ней секретаршу, хотя эта белокурая девушка – на радость любителю – была довольно крупна.

Она разговаривала по телефону. Не прерывая общения, записала что-то в блокнот. Сделала мне жест: сядь. Всем было известно пристрастие мэра к этой блондинке. И ее влияние на него. Никто с ней не спорил по пустякам. И я не стал. Сел. Хотя предполагал как можно скорее покончить с визитом.

– Там у него зам по строительству, – доверительно шепнула она мне, прикрыв мембрану рукой.

Я кивнул. Не успел я вновь выправить подбородок, как дверь начальственного кабинета распахнулась, и из нее плечом вперед вывалился какой-то мужчина.

– Ты уволен! – донесся до нас троих голос его босса. – Иди, попрощайся с коллективом!

Мужчина, собиравшийся было вздохнуть, вместо этого вздрогнул. Я посочувствовал этому человеку, хотя он был мне совершенно чужд. Но посудите, куда он пойдет, как он дальше существовать станет, будучи вне своей должности весьма сер?

Секретарша строго на него взглянула, и он как-то сразу обмяк, то ли под действием ее взгляда, то ли просто время пришло расслабиться – внезапно, словно из него скелет вынули. Униженный, но не оскорбленный, он опустился на стул напротив меня.

– Распоряжение об увольнении мне на стол! – не выходя из кабинета распорядился начальник. Меня он не мог видеть в оставшуюся распахнутой дверь. Но, тем не менее... – Дмитрий Демидович! Входите, прошу вас! – пригласил он очень радушно.

Кабинет босса был еще просторней, чем апартамент его секретарши – размером с маленький тронный зал, а вкупе они занимали всю правую половину этажа. Обставлен – как и все подобные кабинеты. С единственным, может быть, отличием: на стене за спиной мэра, там, где обычно вешают портрет государя, висели часы. Часы громко и посекундно тикали.

Мэр был лишь немного старше меня, года на три-четыре, и я знал, что, когда встанет, окажется того же роста и комплекции, что и я. Но на этом наше сходство заканчивалось и начинались различия, главным из которых было то, что его я считал негодяем, а себя – нет. Но ссориться с ним из-за этаких пустяков я не собирался, а наоборот, был намерен дружить. Вам, возможно, тоже он придется не по душе. Но как тут не вспомнить Шопенгауэра с его ежами. Или с дикобразами, черт бы их всех побрал. А с негодяями проще, не правда ли? Я дружил. Негодяй всегда предсказуем, а от человека добропорядочного никогда не знаешь, чего ожидать. Это как-то связано с проблемой выбора, я упоминал.

Фамилия его была Старухин. Имя-отчество? Пусть будет Павел Иванович, раз уж садовник привык. Иные утверждали, что никакой он не Старухин, а Старухер, еврей, однако почему этот хер дает ему право на еврейство? Вот вопрос.

На подробностях встречи останавливаться вряд ли стоит. Вы по телевизору каждый день такие видите и легко можете сами воспроизвести стандартный набор приветственных фраз, наигранное радушие, улыбчивость обеих сторон. Со скидкой на нашу провинциальность и простоту. Можно было бы вообще не упоминать об этом моем визите, если б не настойчивая необходимость для меня самого восстановить последовательность основных событий этого периода моей биографии.

Я до сих пор не знаю, за кого он меня принимал во все время нашего с ним не столь долгого знакомства. За миллионера из мыльных опер, расточающего честноукраденное, законнонаграбленное, справедливоотжатое на политические нужды и несложные амбиции малознакомых и малосимпатичных людей? На сколько, кстати, миллионов я выглядел в его глазах? Я ведь не стал ему уточнять, сколько сотен тысяч долларов мне не хватает даже до одного. Сам я этот критерий по отношению к себе не применял. Как бы ни был богат Синдбад, Багдад богаче.

Он излагал. Секретарша носила кофе. Я слушал, переспрашивая для видимости. Время тикало. Заняться ему было больше нечем, что ли? Экономику бы поднимал. Так, тикая, прошел час. За это время он успел мне много чего сообщить, касающееся политической и деловой жизни города, его коммунальных и социальных проблем. Я не стану здесь приводить его административные размышления. Изложу здесь вкратце лишь самое необходимое, без чего наше дальнейшее повествование будет хромать.

Начал он, как водится, с личных заслуг. Пашу, как Дизель, сказал он, показывая мне свои волосатые руки. Обеими руковожу. Правой – царствуя, левой – отводя беду. Промышленность при мне приумножили. Две из его заслуг мне запомнились наиболее: полное истребление преступности в городской черте и придание городу статуса культового.

– Культового? – переспросил я.

– Памятник на площади видели? Узнали? Ну, как же, Ржевский! Поручик! Ну? Им же гордится вся наша срана.

– Неужели тот самый? – лицемерно изумился я, хотя мне культ этого героя, в отличие от 'сраны', был чужд.

– Видите – венки, гладиолусы? Регулярно подносят от общества благодарных ему девиц. А так же и взрослые женщины. Думаем на этой культовой почве развивать туризм. Он здесь деревенькой владел. Снесли ее, неперспективную, в пятидесятых годах. А на ее месте сей град вознесли.

– Перспективный? – переспросил я.

– Смотря в чьих руках, – сказал он и плавно перешел к выборам, предстоящим нам в ноябре.

Оппозиция? А как же: мотыгинские. Холодная гражданская война регионального значения. Топтуны и тугодумы, да вы слышали. Мои люди ступают легко, думают быстро. По всем признакам – умственным и физическим – вы наш человек. Не так ли? – Я кивнул. – Наши посмекалистей, но ихние порассудительней будут, продолжал он. И если уж о чем задумываются, то додумывают до конца и сразу переходят к делу. О чем, однако, они нынче задумались – вот вопрос. Скрытные, черти. Но как бы то ни было, наша главная задача – не дать им сосредоточиться. Всячески мешать их мыслительному процессу. Зрелища, фейерверки, стриптиз-бар. Дурманим им головы пивом: поставляю к личной невыгоде за полцены. Где-то я их не дожал, не додавил. Живи мы в другое время и действуй другими методами... Но я всего лишь уездный мэр, а не удельный князь. Деятельность в такой должности ограничена кодексом.

– Но нет, не мотыгинские наша главная головная боль. Поднимает голову третья сила, таинственная и непостижимая, даже не знаю, кто они, настолько хорошо отлажена у них конспирация. Действуют уверенно и умно, а главное – подпольно. Через подставных лиц, сочетая традиционные политтехнологи с методами самыми неожиданными и непредсказуемыми.

– Угрозы, компромат, шантаж, прелестные письма? – спросил я.

– Нет, это все традиционный арсенал. Я думаю, скоро выдвинется от них какой-нибудь кандидат. Не из первых лиц, а так, прозябающий на задворках общественной жизни, который и знать-то не будет, кто за ним стоит.

– А нетрадиционные технологии? – заинтересовался я.

– Да я и сам пока в толк не возьму, – уклонился мэр от конкретных подробностей.

Он прикрыл глаза, словно пытался прочесть что-то важное на внутренней стороне век. Очевидно, то, что ему открылось, не было благоприятным для его карьеры, так как по телу его пробежала дрожь, словно под ним было не комфортабельное кресло, а электрический стул.

– Работаю, как Джоуль, – сказал он. – Но, жертвы бюджета, что можем мы здесь, на местах? – И сразу вслед за этой фразой он попытался выудить у меня миллион на развитие туризма и легкой промышленности.

Столько в долларах у меня не было, но я с легкостью пообещал: перед негодяями у меня моральных обязательств нет. Потом можно обещание и отменить, всегда полно вымышленных обстоятельств, на которые можно сослаться. Однако, чтобы не быть голословным, я вынул из кармана пачку заранее заготовленных купюр и помахал перед ним. Желаю, мол, оказать благотворительность. В моем понятии благотворительность – нечто среднее между милостыней и мздой. Желательно, на образование, добавил я.

Я был так упоен собой, своим благородным жестом, что не услышал, что он там в трубку сказал. Но в кабинет тут же влетела какая-то крашеная женщина, словно за кулисой ждала.

– Директор лицея. Людмила Кременчук, – представил Старухин ее, а потом меня.

– Простите, вы какой гильдии? – заинтересовалась мной Кременчук.

Взошла звезда мздоимцев. Сияя поддельной улыбкой, с выражением лица, которое я называю лицемерным, Кременчук принялась распространяться о достоинствах внедренного ею метода обучения, перечислила первых учеников и учениц и попыталась на расстоянии определить, какую сумму внесу – тысячу, сказал я. На компьютер достаточно. Еще и на стулья останется. – Вы не представляете, какая у наших ребят тяга к знаниям. – Я представил эту тягу ребят, учениц внимательные лица. Но вдруг возник монах среди этих лиц, с математической шишкой во лбу и химической синевой под глазом, и велел мне выложить еще сто пятьдесят – на глобусы и наглядные пособия, на радость познающему субъекту.

– Компьютер можете в 'Стреле' выбрать, – сказал мэр. – Там дешевле и гарантия дольше. А система скидок – гибкая-гибкая. Я позвоню.

Людмила, обратив к нему вопрошающее ухо, каким оно условно изображается на детских рисунках, то есть похожее на вопросительный знак, внимательно выслушала его чертыханья в адрес его же магазина, в котором было все время занято. Он, наконец, дозвонился до продавщиц, пообещав удавить их телефонным проводом, и распорядился насчет скидки.

– У нас еще клиника есть, – сказал он, отпустив Кременчук. – На клинику тоже жертвуют.

– Постойте-ка. Не всё сразу, – осадил его я.

– А это наши Миша и Маша, – сказал тогда он.

Сидя спиной к двери, я не мог видеть, как они вошли, очень миловидная белокурая девушка и молодой человек, и стояли теперь у стола, взявшись за руки, переглядываясь, излучая обоюдное обаяние.

– Поручиковы, – рекомендовал мне эту чету мэр.

Я, с невольной враждебностью к Мише, наблюдал, как девушка обрученным пальчиком пытается незаметно почесать бедро, кратко и украдкой поглядывая на меня. Супруги, первым делом решил я. Или родственники?

– Однофамильцы, – сказал мэр. – Фамилия распространенная среди уроженцев этих мест.

– Ах, вот как, – сказал я.

– Они вам помогут адаптироваться в нашем городе, – продолжал он, – полюбить его. Ответят на ваши вопросы. Окажут услуги. Посоветуют, где отдохнуть. Можете ими располагать, как вам заблагорассудится.

Молодой человек нахмурился.

– Приму к сведению, – сказал я, принимая от мэра карточку с их телефонами. – Нет, пока мне ничего не нужно. – Маша и Миша исчезли.

Я решил, что тысячи баксов и часа времени вполне достаточно на один визит и стал откланиваться.

– Да, – сказал мэр Павел Иванович, провожая меня до дверей. – Тут у нас Дворянский Клуб имеется. Открылся и функционирует на радость нам. Нет, открылся-то он, конечно, не для всех. Только для потомков, естественно. Дело полезное, историческое. Мы на содержание этого клуба даже налог ввели. Сами-то ничего не зарабатывают. Так что не только клуб содержать приходится, но и его, так сказать, содержимое. Воинство земное и рыцарство человеческое. Корни кормят крону. А что делать? Надо возрождать цвет нации. Хотите, рекомендую?

– Но я не дворянин, – возразил я, испытывая априорную неприязнь к этим паразитам прошлого. Со знатью знаться – только в расходы входить.

– Мы и на купечество опереться не прочь. И потом, это – пока. Походите в кандидатах годик-другой, а там глядишь – Станислава или Анну на шею. А дворянство этими орденами автоматически гарантируется. Соглашайтесь. Наше дело белое. Будете пока дворянин на доверии. В Клуб, сами понимаете, конкурс большой. Вы уже купили 'Пежо'?

Получить титул, сиять. Я сказал, что подумаю. Да, купил.

– Каждый четвертый вторник и второй четверг они тематические празднества устраивают. Послезавтра, значит, ближайшее. Тема? Тема... Да, 'Тысяча лет русской интеллигенции'.