Текст книги "Приключения в приличном обществе (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Кое-что и в одиночку мне успеть удалось. Живя, как бирюк, обособленной особью, а не как все. Вот ежели б всех своих деток на это дело поднять. Чем загробное прозябание.

Некоторые зря считают меня сумасшедшим. А зря. Не хотят ничего знать, кроме своей глупости. Трудно во что-либо верить, легче неверой быть. Про молодильные яблоки и в народе предания есть. И в Эдеме еда – яблоки. Этот райский сорт изменяет формулу крови, воздействуя на эритроциты, красные кровяные тельца, делая их еще более красными. И эти яблоки очищают организм от кала и шлаков при прохождении скрозь пищеход', – писал садовник, счастливо сочетая склонность к литературной деятельности с некоторым отвращением к ней. Простонародные и нарочно испорченные выражения были ему и в устной речи свойственны, и даже преобладали в ней. Но, умея выражаться внятно, он – видимо, в пику всяческой литературщине – специально употреблял их. Ведь может, когда надо, выражать свою мысль с предельной ясностью. Ну и я, признаться, заимствуя эти крохотки, подсуетился насчет запятых.

Фрагмент остался незавершенным, жаль. Что бы он в него еще вложил от всех семи своих пядей? Может, не решился наиболее важное доверить бумаге?

Что, однако, он там намичурил? Молодильные яблоки! Неужели ему удалось? Вот откуда краски лица!

'Этак накатит.

Воображаешь себя неповторимым, в своем роде единственным, а тут... Сколько их ежеминутно мелькает мимо, и каждый воображает. А тебя в упор не видит никто. С ума сойти.

Мысль текуча и непостоянна. Может течь вспять, разливаться, как Мальта, истончаться до нитки, рваться, затягиваться в узелки. Так что те, кто сейчас умничает перед современниками, вполне могут завтра оказаться дураками во веки веков'.

Ах, что – философия? Облагороженные рассуждения садовника моего. Будь я издателем, я рискнул бы выпустить эти записки в свет. Почему бы и нет? Выборочно, во всяком случае. Небольшим пока тиражом. Не пострадала б словесность от его участия в ней.

'Плоть тяжелее воды, а экскремент – легче. Вот и говорит мне П.И.: гляди. Все плохое в человеке всегда всплывает наружу. Но если и что хорошее заприметишь – всё одно, докладывай. Всякое повседневное поведение, где бывает и с кем. Какие суммы потрачены и на какие нужды. В бумаги при случае загляни. Как состояние сколотил: наживал по крупицам или крал по-крупному? Всё примечай. Доложишь дней через пять. Нанесешь мне визит.

Примечать – дело нехитрое. У меня на них наблюдательность. Я – человек востребованный. Нужные люди везде нужны.

Мне самому этот тип подозрительный. И девка у него никудышняя. Может, оба они есть невесть кто. А душу у нее черт похитил. Может, банда у них. В таком случае мне вдвойне любопытен этот Варькин главарь.

Жалованье-то скромнейшее положил. Четыре тысячи – разве зарплата за сад? А сам в это время делает более крупные деньги.

Мы, мол, из Вологды. Есть такой город, я узнавал. Кассирша с вокзала сказывала. Может, он в этой Вологде убил кого? И продолжит здесь убивать по энерции? Кто его знает, что там всамделе было. Может он не Мамонов вовсе, а некий Альфонс. Не жилец в нашем городе он в таком случае.

Много приходится думать о нем. Вот и сейчас с новой силой об этом задумался'.

Ах, негодяй. Вот где скрывал сокровенное. Надо было еще в день приезда вручить ему посох. Чем же он движим? Любознательностью? Жаждой наживы? Знакомая страсть. Одно утешает: не успел доложить он П.И. Извините за невизит.

Я не заметил, как ветер стих. Попроказничал и улегся. Тишина объяла окрестности. Ни шелеста дерев, ни звука, ни шороха. Только часы тактично тиктакали, отсекая секунды. Умолк сверчок, зарыв талант под печкой, Молчание есть свойство всех вещей. Тишина непорочна. Это под шумок творятся всякие пакости.

Был тот час суток, когда время опрокидывается вверх тормашками, кончается и начинается с нуля, а если отбросить метафоры – полночь. Не успел я порадоваться тишине, как у мотыгинских что-то грохнуло. Наверное, запустили еженощный фейерверк. Где-то поблизости взвыл пес, вдохновившись луной. К окну плотно прильнула ночь, населенная злыми тварями.

Я отложил тетрадь. Еще будет время изучить эту письменность. Вернулся в дом, улегся в постель. Летучей мышью спустился на спинку кровати сон. Усните и вы, читатель. Что вам я и мой лабиринт.

А утром, едва златокудрая Эос, раздвинув занавес мира, зажгла восток, я был разбужен грохотом, донесшимся из Варвариной спальни. Полуодевшись, я кинулся туда, рванул дверь, вообразив с перепугу, что там обрушился потолок.

Но на первый взгляд ничего особенного не произошло. Всего лишь свалила ночной столик. Но, чуть приглядевшись, я обнаружил на лице Варвары то самое блаженно-бессмысленное выражение, которое бывает у идиотов или детей. Взгляд, обретший первоначальную невинность. И ничего садовничьего, к чему я почти привык, в этом лице не было.

Глава 8

Я не знал, рыдать или радоваться обретенной ею невинности, вновь видя перед собой сырой исходный материал. То, что эта садовникова смоковница избавилась от его растлевающего обаяния, ей придется только к лицу. Но с другой стороны, при столь слабом закреплении материала, самое утонченное воспитание надолго ль удержится в ней? И что на этот раз явилось причиной внезапной амнезии? Какой стресс? Я вспомнил свои недавние пожелания по поводу забвения вчерашних прискорбных событий и ужаснулся им. Хотя конечно, не только мысли мои были этой катастрофе причиной.

Если отбросить все чудесное и обратиться к науке, то, наверное, можно найти ее болезни название. Методы лечения должны быть. Обнадеживающие прецеденты. Не исключено, что мы все потенциально тому подвержены. Наш мозг слеплен из тех же липидов, и ждет только случая, может быть, чтобы вырваться из обжитого пространства-времени в бесконтрольную бесконечность, стряхнув с себя путы памяти, затрудняющие стремительный мысли полет. Замечаю, что впадаю в противоречия. Ну что могут быть за мысли без образов, без слов? Без общепринятого понятийного аппарата, оформляющего смутные мозговые импульсы в более или менее им адекватную прямую речь? Но настаиваю, что у мысли есть более надежные субстанции, нежели образы и слова. Не оставляющие в памяти никакого следа.

Мы помним – не помним наши прошлые жизни, как помним – не помним сны. Составляющие значительную часть нашей жизни, тем не менее. И даже из прожитого наяву мы помним ничтожно мало. Мне ли, имеющему опыт двух жизней, того не знать? Но ведь кольнет иногда холодной иглой. Ветром плеснет или волной накатит. И только успевай облекать в образы. Платона бы сюда с его анамнесисом.

Платона я, конечно, отменил, но психиатра, которому покровительствовал, ни на минуту не упускал из виду. И может быть, кого-нибудь из светил привлечь. Терпеливые терапевты душ человеческих иногда творят чудеса. Навалившись консилиумом, может быть, удалось бы ее несчастье хотя бы диагностировать. С помощью науки и магии вправить мозги. Но ее деньги, грозящие нам, грехоподельникам, непременной бедой, не позволяли пока осуществить это намерение. Возбуждать в ком бы то ни было профессиональные интересы глупо и гибельно.

Хорошо, садовник не успел о ней доложить работодателю. Разве что со знакомыми поделился. Однако вряд ли его информация была воспринята ими с особенным подозреньем. Подумаешь, девица. Многие возят за собой гаремы девиц.

Кстати, бродили по городу слухи, что где-то в наших краях путешествует падишах. С целью пополнить свой оскудевший гарем – после возникшей среди жен поножовщины – делает заманчивые предложения. Собирается и нам нанести транзитом визит. Мотыгинские, всякую нелепость воспринимая всерьез, строили на этот счет далеко идущие планы. Имея девицу со внешними данными, прочили ее падишаху в жены. В обмен на ответные с его стороны любезности, вероятно. Девкину девственность оберегая, держали несчастную взаперти. То ли породниться хотели через нее с восточной державой, то ли деньги на предвыборную кампанию надеялись с падишаха содрать. Нас эти их чаяния мало трогали. Так, упомянул, коли уж к слову пришлось.

Следуя примеру садовника, я завел в рабочем столе клетчатую тетрадь. Но не для того, чтобы вписывать в неё всякие спорные умозаключения. Не события собственной биографии запечатлевать. Это будет дневник наблюдений, или скорее, история болезни, а еще лучше – выздоровления и воспитания девицы Варвары от самого ее младенчества до обретенья себя. Позже эту тетрадь беспощадно уничтожит огонь. Но благодаря тому, что я в то время оттачивал слог, упорно корпел над словом, многие фрагменты я и сейчас помню отчетливо.

Тут же поправлюсь: имя Варвара я отменил, придав забвенью вместе с ее недалеким прошлым. Новое имя – Ева – первым пришедшее мне на ум, прижилось и осталось.

Ты – Ева, а я? Адам, Адольф? Нет, я не склонен стенать о потерянном рае. И отвращение к истреблению народов у меня в крови. Буду твоим Димой, Дима – первое слово, которому я ее научил. Будем учить и другие слова. Строить твой мир заново.

У нас не столь много будущего, чтобы заново во всех подробностях переживать прожитое. Поэтому я здесь не буду останавливаться на ее первых шагах в новом качестве. Не буду вдаваться в подробности избитых бытовых проблем. С ними я кое-как справился.

Теперь она охотно проводила время со мной. Вертелась около. Чем бы я ни был занят, пребывала при мне. Я накупил ей множество книг с цветными картинками. Она мгновенно освоила азы и буки. Очень скоро научилась усваивать связный текст. Косноязычный детский лепет сменила прямая речь. Руслана с Людмилой, о которых и раньше я ей на ночь почитывал, ей оставалось только припомнить. Вещей забытые названья легко укоренялись в ее голове. Опять невольно приходит на ум Платон.

Интенсивная работа происходила в ее мозгу. Я не мог нарадоваться на наши успехи. Пусть все плохое стремится к нулю, хорошее – к бесконечности. Как всеми школами педагогики узаконено, параллельно образованию шло воспитание. Правила примерного поведения, насколько они мне самому были ведомы, я ей преподал. К ее услугам был целый заповедник декалогов. – С садовниками не прелюбодействуй. Голая не гуляй. Чти Диму, наиближнего твоего.

Я подарил ей кошку. С кошкой они сошлись.

Сад как-то оскудел без садовника. Листья скрутило тлёй. Я пытался за ним поухаживать, но сей скорбный сад всё хирел. Розы увяли, ягоды все осыпались. На яблоки навалился червь, и много пожрал за два дня. На той, что росла в центре, все плоды почернели и высохли. Тряхнешь – и сыплются черные камни, словно застигнутые врасплох грачи. Как одинокая девушка, чья никому не нужная нежность тяготит ее самоё, она все более замыкалась в себе. Видимо, ее вегетативная душа плохо переносила разлуку. Хотя мне все чудилось, что садовник где-то поблизости. Он всюду незримо присутствовал, как валун-невидимка в Саду Камней, прячась за строениями и стволами, приминая траву, гремя по ночам жестяной утварью. Витали запахи. Я б непременно его выследил и истребил, будь я Адольф или Альфонс.

Лишь огородное благородие, князь сада сего, охранявший его от птичьих полчищ, забыл, казалось, своего благодетеля. Работы у него поубавилось. Птички божьи, что свистят в ветвях, стали посещать нас значительно реже.

Меня не оставляла мысль выяснить прошлое Евы. Теперь, когда времени вдоволь, я мог этим заняться. Посмотреть газетные заголовки за текущий год, поискать прецеденты. Подобные сверхъестественные события всегда оставляют след. Я позвонил в 'Стрелу' и заказал ноутбук. Пролистал криминальную хронику, объявления о розыске пропавших дев, необъяснимые медицинские явления, наименее невероятные случаи магии и чудес и внезапные – сумасшествия. Попадались и интересные в этой кунсткамере. Вот те, что наиболее.

Случай внезапного идиотизма целого коллектива в количестве четырнадцати человек. После вполне невинного вопроса шефа: когда, наконец, подадут чай, оцепенели с выпученными глазами и открытыми ртами, замерли, одеревенев. Не реагировали на стимулы. При простукивании их тела издавали характерный для сухой древесины звук. Перемещены в клинику, где и воспитываются. Позднее к некоторым вернулась подвижность. Есть надежда, что вернется всё.

Противоположный случай. Девочка, Дина Л. Родилась в городе (тогда еще) Ленинграде – с выпученными глазами и открытым ртом – вследствие чего до 30-и лет не могла говорить и адекватно воспринимать окружающее. Но внезапно излечилась, когда к ней случайно поднесли зеркало. Стремительно стала умнеть, за два месяца обойдя в развитии коллектив ботаников, взявший ее на воспитание. Очень быстро выучилась говорить по-французски. Ведет семинары на факультете иностранных языков.

В горной отаре у чабана Держиджабаева объявилась овца. Несмотря на присущее овцам телосложение ведет себя по-людски. Огрызается на пинки и затрещины, вступает в конфликты с овчарками, отбивается от стада и ищет, где лучше. Говорить пока что не может вследствие неприспособленности речевого аппарата, но в модуляциях блеяния выявлены закономерности, присущие европейскому синтаксису. Обнаружив в паршивой овце эти признаки чел-овечьего и выделив несколько наиболее часто употребляемых ею фраз, чабан записал их на диктофон и довел до общественности. Общественность признала в них либеральные мантры. В настоящее время воспитывается отдельно от коллектива.

Итак: воспитание, воспитание и еще раз воспитание, сделал вывод я, изучив вышеизложенное. Следуем далее.

В городе А. естествоиспытателем А. в домашних условиях из собственноручно засекреченного биологического материала создан искусственный мозг. Мозг растет, как плесень от сырости, или еще скорее – как опара на дрожжах, стремительно заполнив собой пространство квартиры и балкон. Лобные доли уже свесились на мостовую и ползут вдоль улицы к зданию администрации, с чем последняя категорически не согласна, подав на биолога в суд. Одновременно было опубликовано распоряжение: освободить примыкающие кварталы от продуктов, вызывающих брожение, выставить оцепление и перегородить грузовиками наиболее вероятные пути следования биомассы. Но анархически настроенная молодежь прорывается сквозь кордоны, бросая в месиво пачки дрожжей. – Некоторые утверждают, что это вещество и есть глобальный Мировой Разум, о котором столь много у Гегеля. Скептически настроенные говорят от глобальном прорыве канализации, тем более, что от вони в городе становится трудно дышать. Биолог отмалчивается.

Эдуард влюбился в девушку Зою. Зоя оказалась буквально безмозглой, о чем знали только родители и таили от всех. Но влюбленный, движимый чувством, уговорил хирургический кабинет пересадить ей свое левое полушарие. Хирурги, обрадовавшись эксперименту, взялись и исполнили. Всем на удивление оба счастливы. Самоотверженность влюбленного мне пришлась по душе.

Лаборанту радиоуниверситета, вышедшему на связь с известной ему внеземной цивилизацией, с помощью чувствительных приборов случайно удалось зафиксировать мысль Ленина, которую он испустил в 1908-м году. Предположительно эта мысль должна была войти в его работу 'Материализм и эмпириокритицизм' (в которой осуждался махровый махизм). Этой мыслью лаборант ни с кем делиться не стал, а – во избежание критики ревизионистами – заключил ее в свинцовую капсулу, в ней и хранит. Утверждает, что если бы эта мысль была своевременно опубликована, то большевизм бы пал еще в 1927 году.

У группы китайских пловчих обнаружили подмышками жабры и сняли с соревнований на скоростной заплыв. Я не расист, но от мысли, что что китайцы заселили и океан, я несколько приуныл.

Я исследовал нашу амфибию на предмет плавников и жабр, их не нашел, равно как и особых телесных примет, необходимых для идентификации с объявленными в розыск родителями и милицией. Вот только пупок у нее оказался какой-то примятый, но, впрочем, сексуальный вполне.

Позже я наткнулся на медицинский сайт и, продравшись через тернии терминов – гиппокамп, таламус, гипофиз, миндалина, эпифиз, корсаковский синдром и болезнь Геттингтона – выше из него грамотней, хотя вряд ли умней.

Тайное пятно на совести, чувство вины... Темное прошлое бросает тень на светлое будущее. Меня тянуло к месту содеянного – комплекс, известный всякому, кто совершал преступления. Пятно, а еще беспокойство – все ли подчистил за собой, не забыл ли чего. Где уж мне было удержаться, чтоб не залезть на сайт газеты 'Энская звонница'.

Как и следовало ожидать, предприятие отошло к конкурентам, а наши остались ни с чем – я ведь им сделку сорвал. В городе растет напряженность. Пресса муссирует слухи: кого-то куда-то кинули, ожидается волна заказных. О моем исчезновении тоже было заявлено, но удручающе скупо. Впрочем, нашли на железной дороге чей-то испорченный труп. Искореженный, искаженный, идентифицировать невозможно, но предполагают, что мой. Не думаю, что Леопольд настолько доверчив, чтобы дать себя одурачить железнодорожникам. Может, сам и запустил эту версию, чтобы я расслабился и дал себя изловить.

Продолжая крутиться вокруг и около 'Звонницы', просмотрев попутно десятка два родственных ей сайтов, я ткнул курсором в какой-то черный значок, и мне открылось... Господи, что же открылось мне!

Сайт был выполнен в красно-черных тонах – думаю, этим дизайнер угодил Леопольду. Мрачности господин оформитель столько вложил в страницу, что мне мгновенно до сухости стало жутко, и я сразу понял: туда попал.

Прежде чем перелистнуть ниже, я ознакомился с ценами на услуги – чтобы успокоить себя.

Устранение конкурента – $1000.

Устранение родственника – $700.

Полный передел собственности в городе с населением до 50 тыс. – $20 000.

И т.д. Цены такие же, как у Глинского. По единому тарифу работают, хоть и капитализм.

Ниже следовало объявление о моем розыске. – Разыскивается с целью убийства: мое прошлое Ф.И.О. Фото. Приметы. Усы. В зависимости от степени достоверности и свежести информации вознаграждение варьируется. И сколько же в среднем? – $20000 – как за передел. И хотя усов на мне не было, и фамилия моя иная теперь, мне вновь стало тоскливо.

Обращение ко мне Леопольда усугубило состояние.

'Надеюсь, сука, что ты еще жив. Что цел, невредим и здоров пуще прежнего. Тем больнее будет тебе умирать. И чем долее будешь находиться в бегах, тем больнее. Контактные телефоны те же. В любое время звони. Жду'.

Упомянула обо мне и 'Местная мысль' в двухполосной статье о вечере в Дворянском клубе. Не скажу, что внимание прессы польстило мне. Эта пернатая шлюха, Чиж, предавая меня огласке, так расписала мой профиль и фас, что не понятно мне было: хвала или хула? Как хулу-то уж точно воспримут многие. Может, денег ей дать, чтобы впредь избегала двусмысленностей? Акула капитализма закупает акулу пера. Акулы с акулами всегда разойдутся. Я решил: дам. Хвалите меня, господа, хвалите. Ваше дело – медная труба.

Ниже скупо суммировались сведения о падишахе. Я их пропустил, а зря. – Объявление: избавляем от тараканов и домовых. – В клинику завезли тонну дрожжей и белужью икру. – В черте города объявился черт. – Маленькая заметка о бродячих собаках, атакующих небольшие авто. – Пространное культурологическое обозрение о неких статуях, заполонивших пригород и наступавших на центр, что не на шутку тревожило городскую власть.

Ева, газеты, трубы, а тут еще эта вдова. Зачастила, томная, мимо прокатываться на велосипеде, хотя имела шикарный автомобиль, в котором ее печаль не так бросалась в глаза. Блузка-сеточка, юбка в клеточку, в черной косынке поверх роскошных волос. Да что волосы... Я ведь помню, как эта эротическая артистка на подиуме снимала траур перед толпой невежд.

Я раза два постарался попасться ей на глаза, и однажды она надолго задержала на мне свой печальный взгляд, на который я ответил – как это принято у дворян – вежливым полупоклоном. Она вильнула рулем, но удержалась в седле.

А то пыталась нам навязать свои музыкальные вкусы: стали доноситься из-за бетонной стены увертюры из Вагнера. Нет, как хотите, но странная у нее манера грустить. Музыка говорила о том, как, якобы, прекрасна жизнь. Жизнеутверждающие аккорды и вдовья неземная печаль... Интересное сочетание.

В западной части участка росло высокое вечнозеленое дерево, не знаю, может быть, кедр, по которому можно было через ограду к ней перелезть. Я однажды даже ухватился за сук. Зацепила меня эта видавшая виды вдова. Что не укрылось от чуткой к моим настроениям Евы.

Мое ли легкомысленное эротическое настроение передалось ей? Взрослое ли ее естество взыграло? Ревность, благодарность, страх одиночества, а может, всё вкупе явилось причиной, но только неловкая попытка моего соблазнения, предпринятая ею, едва не удалась.

Зря я, возможно, винил садовника. Женщины с библейских времен пра-Евы делятся с нами надкушенным яблоком. Из чувства товарищества, может быть.

Я успокоил ее, унял. Отвел в ее спальню. В моих владеньях табу на инцест. Без стыда и следа раскаяния она завернулась в простыню и скоро уснула. Я отступил, споткнувшись о кошку. Уходя, погасил свет.

Глава 9

Воспитание подвигалось, по мере того, как время шло. А время мы мерили не месяцами – сутками. Разменяли третью декаду августа.

О садовнике мы ни разу не вспомнили, забвеньем его убив. А может, он и сам уже умер. Для нее он как будто и вовсе не существовал, как для ребенка не существует прошлого – до первого его крика, до первого света, ударившего в глаза, до первых осмысленных ощущений. Но нет, я слышал, что он удалился в леса, лечится мухоморами и отварами трав. Надеюсь, что эти дары природы восстановят его здоровье. Вот только не одичал бы там в одиночестве. Как его, кстати? – Ах, да – Душистый.

Сад стал похож на увядший рай. Плоды еще кое-где висели, понурые. Мы с Евой устраивались в беседке. – У Лукоморья дуб зеленый, – звонко, очерчивая пальцем строку, декламировала она и кусала дряблое яблоко. Ее кошка Маркиза спала неподалеку. Или чесала ухо задней ногой.

Человеку свойственно думать о будущем. Иногда представлялось мне лазурное море, дом на его берегу, пустынный песчаный пляж. С нашими деньгами могли бы себе позволить. Отдам ее замуж за состоятельного судовладельца или хозяина приличного отеля без казино и шлюх.

Вряд ли конечно это сбудется. Потому что уже было в мечтах. Потому что мечта не может в точности совпасть с действительностью. По теории вероятностей или еще по чему-нибудь. Одно и то же не бывает дважды. И человек не Бог, чтоб воплощать в реальности придуманный им мир.

Она всё путалась в окончаниях, предпочитая мужские. Но мало-помалу при строгом контроле с моей стороны усваивала и свойственные ее полу глаголы.

Поначалу дальше обезьяньего подражания дело у нее не шло. Но это подражание было столь безупречным, что, бывало, не успевал я вслух произнести заготовленную фразу, как она подхватывала реплику и завершала ее. Это, конечно, относилось к привычному кругу понятий. К самым простейшим из них. Но ведь сложных мы и не касались пока.

– Сегодня мы будем читать...

– 'Фи-ли-пок'! – уверено скандировала она, хотя книжку я раздобыл только что и ей еще не показывал.

– Я купил на десерт...

– Гулливер! – угадывала она сорт пирожного.

– После обеда будем...

– ... рисовать ежа!

Откуда она вообще про ежей узнала?

Я подумывал о телепатии. О синхронном мышлении двух живущих бок о бок существ. Я пытался все это свести к ее наблюдательности.

То, что она мне подражала, было, конечно, лестно: значит, видела во мне авторитет. Но с другой стороны – 'воспитание по своему образу и подобию есть духовное клонирование' (самоцитата). И как бы это не обратилось в самоподвох. Мы рады, если видим в ком-то свое второе Я. Но, в конце концов, двум Я в этом мире становится тесно. – Почти дословный фрагмент из нашего с ней дневника, озаглавленного 'Воспитание и размышления'.

Чуть позже эта мысль была самонадеянно мною продолжена. – Одинаковость, усредненность людей способствует их взаимопониманию. Стандартный набор интересов, мнений, потребностей. Рвут друг у друга один и тот же кусок. Тесно им. Человек, отстоящий от этой среды, редко бывает понят как большинством, так и прочими отстоящими. Но зато – простор в его поле, горизонт чист, мир копошится где-то за. – Ах, не нужен ему это кусок, хотел сказать, наверное, я, он другим мясом питается.

Относительно заповедей. – Мораль, Бог, закон – этот балласт необходим, чтобы уберечь человека от мушиной легкости. Придать ему устойчивости, чтобы на сторону не снесло. Человек-однодневка может позволить себе отбросить этот груз и порхать, порхать. Но те, кто пришли надолго, может быть, навсегда, обязаны влачить эти вериги. – Мысль, безусловно, верная, но расходится с делом моим.

Еще о взаимопонимании. – Человек обижается, когда его не понимают. Когда его понимают правильно, он становится твоим врагом. – Так что не поймите меня правильно, господа, в части этого текста. И тогда я не буду сердиться на вас.

Вот её рисунки: синяя капля в сетке географических координат – что за видения этому рисунку предшествовали? Женщина в черном – вдова? Человек, очень похожий на садовника своим голубым френчем и рыжей небритостью – выходит, помнит его? Параллелограмм, издали схожий с долларом, только опять же синий. Рисовала она плохо и нестарательно, пользуясь фломастерами и карандашами. Акварельные краски, измазав ими себя, она, досадуя, утопила в ведре. – А это кто? Я?? Сходство разительное.

Животные у нее получались и того хуже. Ёж имел сходство с котом, крот был похож на вставшую на задние лапы Дюймовочку, слон – на шестипалую лапу с растопыренными большими пальцами.

Анализируя ее рисунки, я зачастую вставал в тупик. Поезд? Монах? Где ты могла видеть монахов? В каких снах? Некие числа: 688, 886, 868. Я пытался ее расспрашивать, но ничего из нарисованного она не смогла объяснить. Может, я сам вкладывал в эти каракули не тот смысл? Проецируя на ее мазню то, что во мне самом вызывало тревогу? Ну что за монах, помилуйте. Я успокаивал себя тем, что кое-что она могла видеть по телевизору. Комбинации из шестерки и двух восьмерок вполне могли появиться случайно и не иметь никакого отношения к той сумме (в тысячах), которую я увел. Доллары иногда выпадали из моих карманов.

Лишь в одном случае мне удалось добиться чего-то, похожего на комментарий. На рисунке были ею изображены два одинаковых мужика, по-видимому, довольно крепких, без лишней растительности на голове. 'Жили-были два братца, Пеца и Паца...', – продекламировала она вместо ответа на мой вопрос. Я попросил продолжить, и она угостила меня отборным рифмованным матом, которому я ее не учил, хотя несколько строф этой поэмы я с детства знал наизусть. Кстати, в городе Н. действительно жили и, возможно, что здравствовали два близнеца, имеющие эти клички. На Леопольда работали. Как, впрочем, и я.

Не всегда она бывала мила и послушна. Были свойственны ей и капризы. За ограду мы пока не ходили, но тем более ее тянуло туда. Заманчивый безграничный мир играл там новыми красками, по-другому шумела жизнь. Дважды я перехватывал ее за воротами и возвращал. Она либо дулась, либо льнула и ластилась, имитируя эротический порыв. Но я твердо стоял на своем, пресекая всякие попытки к бегству и блядству.

Ты – Ева, но я не Адам. Кстати, где ныне Адам – в Эдеме или в аду? Может, попал все-таки в рай и обрел там новое бессмертие? Кто ответит мне правильно на этот вопрос?

Вдова исчезла из виду на пару дней, исчерпав репертуар, что сварганил Вагнер. Еще вчера чей-то бас, одержимый бесом, к Эльзе взывал, пел о том, как ему хочется-терпится, какая прекрасная для этого ночь. Вокал такого накала заставлял закипать кровь. Она меня убедила, эта вдова. С ее данными нетрудно выглядеть убедительной. Я уже вновь ухватился, было, за сук, но тут Эльза, сфальшивив на ноте ля, закашлялась, прочищая глотку – на этой ноте и замерло намерение. Облом ее помыслам. Сорвалось, сорри. Тихо-тихо было два дня.

А в понедельник она вернулась – пешком, в развевающихся на ветру одеждах, автомобиль катил рядом, а сзади – следовала за ней стайка юношей брачного возраста, соблюдая, впрочем, дисциплину и дистанцию, отдавая дань ее артистическому мужеству, ибо на ней был не менее глубокий траур, чем в тот вечер, в Дворянском Клубе, когда я впервые увидел ее. Мне показалось, что этот траурный театр придавал дополнительное эротический потенциал ее скорбному обаянию.

Юноши, распрощавшись с ней у ворот, двинулись далее, машина въехала внутрь, а через минуту грянул Шопен, причем меломанка трижды прокрутила марш, переключившись затем на Моцарта: слезная лакримоза, реквием.

Интересно, в каких пропорциях она сочетала мужа и музыку? Как у них обоюдно складывалась брачная жизнь? Каких увертюр удостаивался ее избранник, и насколько дальше прелюдий дело у них шло?

Не многие по мужу так убиваются, и даже рады, небось. Уж больно доступны стали венгерские танцы для захолустных жен. Столь длительный траур не всякой вдове к лицу. Возможно, испытывала перед ним вину? Отсюда непреходящий траур и скорбь, и этот жестокий женский романс – дань своим комплексам?

Я решил позвонить Маше, и как только Ева уснет, встретиться с ней в прежнем номере, в котором, верно, уже застеклили окно. Решил, но забыл. Странно. Старею? Никогда раньше я подобных намерений не забывал.

Ave, Eva. Пусть их красота ярче, но твоя теплей. И у меня к тебе совершенно иное чувство, нежели к ним. Но их красота опасна. Правильно тебе подсказывает девичье чутье.

Я не откликнулся на ее эротический порыв – отозвался на жалость. Мы же с тобой в сиротстве, как в родстве, были нужны друг другу. Ты – моя семья и сестра.

Видимо, ей необходимо было любое участие, будь то сочувствие или любовь. Сопереживание, соучастие, вчувствование. Эмпатия – может, мой случай не вполне в согласии с термином, может, и пишется орфографически иначе, но пускай здесь останется, раз уж я таким его у садовника уворовал. Именно он ввел это слово в мой обиход.

Вглядитесь, как женщина, бессознательно кокетничая, хочет нравиться. Теперь Еву представьте, ищущую сочувствия, решившую (неосознанно, думаю) заставить меня сострадать. Она вдруг стала капризничать, отвергать еду, вяло выглядеть. Прием, которым любой ребенок пользуется, испытывая родительское терпение и любовь. Я уложил ее в постель при первых же признаках, озаботившись тем, что так или иначе придется вызвать врача. Но постельный режим быстро наскучил ей. Термометр температуры не выявил. С подурневшим лицом она хмурой тенью бродила по всему нашему небольшому поместью, заставив таки и меня страдать.

Я претерпел все этапы соучастья: сочувствие, жалость, сострадание, страсть. Чему моя память, перетряхивая передряги предыдущих лет, не находила аналогов. Мое слепое тугоухое Я не склонно к отзывчивости. Человек я уравновешенный. Хотя признаю, склонный к преступлению и вранью, как вы уже убедились, да я и не собирался скрывать.