Текст книги "С небес на землю, но только с тобой (СИ)"

Автор книги: Arne Lati

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

      – Может тебе лучше в общей палате лечь? – мягко поинтересовался Сашка, ставя сумку на пол и обходя шокированного Глеба по кругу.

      – Нет, – этого еще не хватало.

      – Помочь разобрать вещи?

      – Да, – ответ удивил обоих.

      Ну как помочь? Пока Глеб тупо пялился в окно, пытаясь придумать любой путь к отступлению, Сашка раскидал его вещи по нужным местам и, убрав сумку в нижний ящик шкафа, обнял его со спины, утыкаясь носом между лопаток.

      – Что за нежности? – Глеб вздрогнул от неожиданности, полностью уйдя в себя.

      – Тебе жалко?

      – Нет, – честно признался, не в силах отогнать от себя парня, хотя его дыхание в спину и раздражало.

      – Может все-таки в платную ляжешь? Там и сервис, и лечение? Наши деньгами помогут, у меня…

      – Все нормально. Какая разница, где подыхать?

      – Не говори так. Ты же сильный, справишься, тебе есть ради чего жить, – голос парня сел от частого дыхания и стал почти завораживающим.

      – Сань, попросить можно? – Глеб не разворачивался, так и продолжал стоять, но все же нашел в себе силы прижать хрупкие запястья, так тесно оплетающие его грудь, своей ладонью и немного сжать.

      – Проси. Но хоронить тебя я не буду.

      – Я не об этом. Вика ко мне не пускать, пока не отпустит. Да и тебя чтобы здесь не было.

      – Но…

      – Сань, мне и так хуево будет, еще и твою кислую рожу видеть. Сделай доброе дело, пропади на первое время. Пожалуйста.

      – Как скажешь, – Сашка теснее сжал его, едва коснулся губами ткани футболки между лопатками и отстранился. – Ты сильный, ты справишься… – уже у самой двери, и со зловещим скрипом закрыл за собой входную дверь.

      Вы знаете, что такое ад? Что значит умирать и возрождаться вновь, тут же умирая? Да ничерта вы не знаете и не поймете того, кто прошел через то, что пришлось вытерпеть мне.

      Месяц, может больше, не знаю, сколько это длилось, но это была пытка, в которой нет спасения.

От автора

      Когда перестаешь понимать кто ты, когда от крика по ночам срываешь глотку, когда в минуты просветления психика трещит по швам, а от воя из соседней палаты, такого же, как и у тебя пару часов назад, кровь стынет в жилах…

      Когда перестаешь понимать, что ты человек. Когда все человеческое отходит на второй план, а мысли сводятся к одной единственной мысли, где достать дозу...

      Когда видишь своими глазами, как ломает других, и тебе их не жаль, потому что и на людей-то они не похожи…

      Когда плачешь ночами в подушку, зовешь маму, ищешь спасения, укрываясь тонким одеялом, но не получаешь ни тепла, ни ласки.

      Когда видишь полные жалости глаза друга, старающегося остаться незамеченным, когда тебя ломает на кровати, выворачивает все кости, рвет вены, кровь кипит в жилах, пот ручьями стекает по вискам, прошибает все тело, ты мечешься в бессвязном бреду, проклиная и ненавидя всех и каждого, потому что адскую боль терпеть невозможно. И в этот момент жалость ранит еще сильнее, в самое сердце.

      Когда таблетки и бесчисленные капельницы немного снимают симптомы и получается ровно вздохнуть, становится еще хуже. Начинаешь понимать ничтожность своего существования, ненавидеть себя, презирать, считать слабым и жалким. Это самокопание убивает.

      Это реальный ад на земле, в котором нет спасения, не было, пока…

      Пока дыхание медленно не вернулось в относительно нормальный ритм.

      Пока сердце не перестало дикими скачками стремиться выбить грудную клетку, а мирно бьется где-то под ребрами.

      Пока сознание не перестало затапливать болью, в руках появилась малюсенькая сила, появились зарождающиеся позывы аппетита, пока жизнь не начала давать о себе знать, возрождая полуумерший организм.

      Пока Глеб не понял, что живой, и не вернулась щемящая тоска по парню, без которого все сделанное было бессмысленно.

      В тот самый момент Глеб понял, что жив, что смог, они смогли. Нет, это не конец, и далеко не все испытания. Боль не ушла, последствия отказа от препаратов преследуют, не отпуская даже во сне, но разум, мысли, чувства, притупившиеся в порыве дикой ломки, начали возрождаться.

      Когда Глеб первый раз получил разрешение выйти на улицу, легкие тут же обожгло свежим воздухом, и закружилась голова. На деревьях распустились первые листья, радующие глаз своей яркой зеленью, теплое солнце согревало ледяные пальцы, спрятанные в рукавах толстовки, в тот момент на губы парня выплыла первая за многие долгие мучительные дни, едва заметная, почти робкая улыбка.

Глеб

      А я и не заметил, как пришла весна. Присев на одинокую пустующую лавочку в самом углу небольшого парка, откидываюсь на спинку и прикрываю глаза, чувствуя, как копившееся все это время напряжение рассасывается. Сейчас бы еще телефон и сигарету – и вообще было бы мне счастье.

      Странное ощущение, чувство, будто на тебя кто-то пристально смотрит, изучающе, почти въевшись в тебя взглядом. Распахиваю глаза и натыкаюсь на силуэт парня. Тело сразу пронзает крупная дрожь, дышать становится тяжело, легкие словно жгутами стянуло, а пальцы, и без того ледяные, кажется стали испускать от себя холодные импульсы.

      Передо мной стоял невысокий парень, на вид лет шестнадцати, светлые волосы развиваются на ветру, спадая челкой на лицо, глаза надежно закрыты темными очками. Даже несмотря на простую одежду, так не свойственную ему, я узнал в этом обычном подростке своего необычного парня.

      – Отвратительно выглядишь, – не могу не съязвить, чувствуя, как голос хрипит.

      И все, сердце уходит в пятки и обрывается, когда из-под темных очков начинаю беспрерывными ручьями течь слезы. А он все так же стоит, смотрит, не двигается.

      Оказываюсь с ним рядом слишком быстро, стараясь побороть слабость и тошноту от резкого рывка и, оказавшись так близко, почти вплотную, настолько, что могу чувствовать его запах, просто стою, не зная, что делать. Не получается обнять, хотя пальцы немеют от желания прижать его к себе. Я боюсь. Чего? Спугнуть, замарать, испачкать его душу. Мне страшно. Но все мысли отлетают прочь, когда он сам делает первый шаг вперед, шаг навстречу, и утыкается лбом мне в грудь.

      Да что же это такое? Весь мир словно замер, я снова теряю себя рядом с ним. Мальчик мой, ну что ты так дрожишь? Зачем так доверчиво жмешься ко мне, не пытаясь обнять, но и не найдя сил оторваться? Зачем убиваешь меня своей искренностью? Слезы твои раскаленными каплями свинца льются не на ткань кофты, а на саму душу, оставляя рубцы, которые уже не сойдут.

      Все это время без возможности позвонить, написать, да и как это было бы возможно, если не всегда удавалось вспомнить кто я такой... И сейчас, стоя с ним так тесно, обняв за плечи, понимаю, как же я скучал.

  Часть 28

Вик

      Уже минут пятнадцать сижу в горячей ванной, пытаясь прийти в себя. Не думал, что этот разговор дастся так тяжело. Нет, я знал, был уверен, что Глеб ради меня не то что наркоту бросит, даже не попытается скрывать от меня эту истину. Но его шаг, шаг навстречу нашему совместному будущему, убил меня своей искренностью.

      С губ не сходит глупая улыбка. Впервые за долгое время стало так легко и ясно. Эта хрупкая надежда, что все будет хорошо, приятно согревает изнутри.

      Как же я соскучился по Нему. Этот поцелуй, едва заметный, но такой необходимый. Все тело ноет, словно от побоев, в тех местах, где он прикасался ко мне, все еще чувствуется тепло его пальцев, а волнение, зародившееся рядом с ним, никак не спадает, а лишь нарастает с каждым воспоминанием о Нем.

      Рука непроизвольно скользит вниз, пройдясь пальцами по судорожно втянувшемуся животу, и ниже…

      Обхватывая пальцами уже твердый ствол, чувствую немного болезненное возбуждение. Чуть сдавливаю и, прикрыв глаза, представляю, будто Его пальцы ласкают меня, что это он так страстно дышит совсем рядом… Рядом?

      – Какого хуя ты тут забыл? – получается слишком истерично.

      Резко сажусь, распахивая глаза и сильнее сводя колени, смеряю ненавидящим взглядом Яра, вальяжно рассевшегося на бортике ванной.

      – Не смог пройти мимо такого представления.

      – Как ты вообще мог тут проходить? – встаю, и выдернув из его рук протянутое мне полотенце, обматываю его вокруг бедер.

      – Я тебя хотел кофе позвать попить, ну а из ванной такие эротичные стоны доносились…

      – Закройся, извращенец, – шиплю и вылетаю из ванной. Все возбуждение как ветром сдуло. Вот же мудак, весь настрой сбил одной своей хитрой рожей.

      – Ты чего такой дерганый? Сам же хотел под меня лечь, совсем недавно… – эта дрянь еще и издевается.

      – Пошел на хуй! – вроде на все вопросы ответил.

      – Какой ты дерзкий. Че светишься весь? Или у тебя банальный недотрах? Могу помочь, – оказывается за моей спиной, обжигая плечо горячим дыханием, но притронуться не старается, чем продлевает себе жизнь на неопределенный срок.

      – Глеб решил завязать с наркотой, – бросаю слишком легко, просто уверен, что он сделает это для меня. Иначе я не смогу, убью его и себя за одно, потому что как жить без этого зверя, я не знаю.

      – Простишь его? – мне показалось, что Яр напрягся.

      – Не уверен, но попытаюсь. А тебе вообще, какое дело?

      – Юрий не одобрит.

      – Мне, если честно, похуй.

      Отталкиваю его от себя, и достав из шкафа спортивные штаны, надеваю их прямо на влажное голое тело.

      – Вик, может, оставишь его? Сам же понимаешь, одни проблемы от вашего… эм… союза.

      – Поздно, – на грани слышимости. – Все, свали отсюда.

      Выталкиваю упирающегося мужчину за дверь, что получается, кстати, не так уж легко, тем более он уворачивается и всячески мне мешает.

      – А кофе? – обиженно из-за двери, которую я с трудом захлопнул.

      – Сам пей!

      Легкость во всем теле заряжает организм импульсами счастья, и поймав свое отражение в зеркале, понимаю, что выгляжу, как полный идиот. Пускай так, но впервые за долгое время мне стало легче. От любви этой неправильной легче.

      Вот только не бывает в этой жизни все весело и радостно, только не со мной…

      Спустя несколько дней получил от Глеба смс-сообщение:

      «Ложусь в клинику, звонить не смогу, поэтому не теряй. Как только появится возможность объявлюсь.» – и все. Сухие факты, от которых выть хочется. Нет, я, конечно, понимал, что в скором времени все так и случится, но никак не мог предположить, что так скоро. Я не был готов, совсем.

      И дни стали сменять один другой, постепенно складываясь в неделю, в месяц, в целую вечность. Не находя себе места, связался с соседом Глеба, как оказалось, он работает в той же клинике, где проходит реабилитацию Глеб. Какое радостное известие, блядь. Ревность давила мне на грудь, злость и отчаяние поддерживали ее. Сама мысль, что он может быть рядом с Глебом, а я нет, убивала. Конечно, можно было при помощи денег без проблем попасть в отделение, тем более клиника государственная и за деньги там можно все, но железная уверенность, что Глеба это не обрадует, тормозила меня на полпути. Да и не уверен, что смогу видеть, как его ломает, и при этом суметь сохранить психику относительно здоровой.

      Все, что мне было доступно, это ежедневные разговоры с Сашкой, его сухой отчет об общем состоянии Глеба и все… Но с каждым днем становилось все хуже, нестерпимее. Голос Сашки день ото дня становился все более беззвучным, безжизненным, в нем чувствовалась усталость, он был измотан, и его усталость передавалась мне.

      Я не мог найти себе места дома, раздражало абсолютно все. Отец в последнее время меня удивляет своим слишком спокойным поведением, словно… Не могу точно объяснить его такие перемены, но он будто успокоился, остыл, даже со свадьбой этой от меня отстал, хотя мне откровенно посрать на все, что связано с Иркой и ее семейством. Но это затишье напрягало.

      Когда держать все в себе не было сил, а царящая вокруг атмосфера начинала искрить и возгораться, все что приходило в голову, это ударить по коробке и помчаться в ночь, просто лететь по пустующей ночной трассе, чувствуя, что на пределе концентрации и внимания мысли постепенно отходят на второй план. Как оказался возле клиники Глеба, не понял. Простояв у решетчатого забора больше часа и впустую всматриваясь в спящие окна здания, уехал прочь. Но после этого момента каждый день приезжал на то же самое место, сидел, беззвучно курил и тихо сходил с ума. Но мне было нужно это сумасшествие, нужна, практически необходима, возможность чувствовать, что он рядом, пускай и за бетонной стеной, но рядом, в поле досягаемости. Это было тяжело, но так необходимо.

      Я сам истязал себя, намеренно делал больно, без перерыва перерывая все форумы, видео, статьи, касательно реабилитационного периода. И увиденное шокировало, оно заставляло волосы вставать дыбом на голове и биться в истерической судороге, но я терпел, желая разделить с Глебом хоть часть его боли, хотя и понимал, что легче ему от этого не станет. Да и если он об этом узнает, прибьет меня на месте.

      Когда было совеем невмоготу, я шел в кабинет отца, садился с ним рядом, или удобно разместившись на диване, клал голову к нему на колени и просто дышал, вдыхая знакомый запах неизменного одеколона и родительской любви. И становилось легче, правда…

      В один из дней, когда нервы были напряжены до предела, когда все мысли сводились к одному человеку, а не к друзьям, клубам и предстоящим экзаменам, я как обычно курил возле клиники, вдыхая свежий пьянящий весенний воздух и замер, так и не донеся сигарету до губ.

      Я увидел его. Нетвердой походкой, слегка покачиваясь, он брел по небольшому парку, кажется, не видя ничего перед собой. Я не видел его лица, но точно был уверен, что он бледен и истощен. В каждом движении чувствовалась усталость, и это пугало, пугало до дрожи в пальцах и нервных спазмов в груди.

      Смог ли я остаться в машине и просто уехать? Нет. Машину на сигнашку – уже на автомате. Нечеткий шаг, выпустить парня из поля зрения, чтобы зайти на территорию, а так хотелось перемахнуть через забор, чтобы не потерять его из виду, все как в замедленной съемке. С каждым шагом нарастает давление и скрученные в тугой жгут нервы начинают лопаться и разваливаться на мертвые ошметки здравого смысла. Все, что я себе представлял, как видел нашу встречу, все к черту. Уверенность моя? Твердость? Да о чем вы? Я дрожу, как девственница перед первой брачной ночью и едва сдерживаюсь, чтобы не кинуться к нему на шею и не начать кричать о своей любви.

      Я так скучал.

      Но оказавшись в паре метров от него, замираю. В глаза бросилась болезненная худоба, прикрытые веки слегка дергались, будто даже сейчас борясь с болью, тонкие пальцы, не раз ласкающие мое тело, сейчас были спрятаны в рукава толстовки, и я уверен, что ему холодно.

      Мне стало жутко.

      Страшно видеть его таким слабым, уставшим, измученным и все из-за меня. Его словно пытали, это было не просто невыносимо видеть, но и осознавать, через что ему пришлось пройти.

      Но когда он открыл глаза, словно почувствовав мой взгляд, даже не понял, как он оказался рядом и притянул меня к себе. Эти объятья, такие родные и необходимые, выбили последний воздух из легких. Почувствовав, как из глаз текут слезы, я возненавидел себя за свою слабость. Я же так хотел быть сильным, за двоих сильным, а вон как все вышло. Реву как сопливая баба, не в силах сдержать в себе эти вырывающиеся прямо из души эмоции.

      И обнять его хочется, но боюсь поднять руки, кажется, только тронь и он рассыплется. От него пахнет медикаментами, немного хлоркой и едва уловимым запахом его самого…

От автора

      Так они и стояли, всего на пару мгновений позволив друг другу эту вынужденную слабость.

      – И долго ты сопли будешь по мне размазывать? – поинтересовался Глеб, отстраняя от себя парня и заглядывая ему в очки.

      – В глаз соринка попала, – огрызнулся Вик, беря себя в руки и возвращаясь в привычное амплуа избалованного засранца.

      – А мне кажется, ты просто плакса, – подъебал его Глеб, на что Вик четко осознал, что либо его будут подъебывать этим до конца его дней, либо придется грохнуть Глеба, как единственного свидетеля позорной слабости.

      – Вот ты мудак! – почти восхищенно произнес Вик и ушел корпусом в сторону, когда Глеб хотел снять у него очки с глаз.

      – Какой есть, – пожал плечами парень и вернулся на скамейку, подкошенный нахлынувшей слабостью.

      Но, несмотря на общее больное состояние обоих, в воздухе словно повеяло морозным ветром, не обжигающим, нет, скорее дарующим свежеть и легкость. Царившее в их душах напряжение постепенно рассасывалось и это почувствовали оба.

      – Ты какого хуя приперся? Я тебе что сказал?

      – Ты не уточнял точное время твоей изоляции, – рыкнул Вик, не сводя взгляда с подрагивающих тонких пальцев.

      – Я подразумевал, что пока не выпишусь.

      – Ебнулся?

      – В смысле? – взъелся парень.

      – Тебе тут еще полгода минимум куковать…

      – Сбрендил? Месяц максимум. И это не обсуждается.

      – Глеб…

      – Я сказал, завяжу? Завязал. Нехуй мне тут делать, вопрос закрыт.

      – Ты невыносим, – устало выдохнул Вик, откидывая голову на скамейку и сползая ниже.

      И так хотелось в этот момент обнять, почувствовать под ледяными пальцами тепло горячей кожи, крепко прижать к себе этого вечно упрямого зверя и никогда не отпускать. И в то же время тошнило от собственной слабости. Да что за напасть такая?

      – Тебя трудно любить, – тихо произнес Вик, не открывая глаз, но кожей чувствуя, как Глеб замер и повернулся к нему.

      – Так брось это гиблое дело, – в голосе чувствовалась вселенская усталость.

      – Не начинай, – раздраженно поморщился парень, садясь прямо и глядя перед собой.

      – Расскажешь мне? – тихо поинтересовался Глеб, уже сейчас напрягаясь и предчувствуя грядущий мозговынос.

      – Уверен?

      – Думаю, да.

      – Да нечего рассказывать. Ну, не так, в общем… – парень встал, нервно прикурил сигарету, поймал голодный взгляд Глеба и, хлопнув его по потянувшейся за сигаретой ладони, показал средний палец. Воспоминания прошлого, не самые приятные из небольшого списка за прошедшие шестнадцать лет. – Мне тогда шесть было, или семь, не помню точно, малой еще. Отец вечно пропадал на работе, но и мне время уделял, ты не подумай, он у меня отличный мужик… – Глеб едва поборол желание то ли заржать в голос, то ли побороть накатывающую тошноту. Сейчас идея с выворачиванием чужой души казалась не совсем радужной. – У родителей были странные отношения, если их вообще можно было назвать отношениями. Мать мою выдали за отца без ее согласия, но она приняла, полюбила, слишком извращенно, безответно… – он замолчал, выдохнул, и, сделав пару шагов, продолжил. – Отец никогда ее не любил и она знала это, мне об этом рассказали уже когда… Отец в то время вообще перестал дома появляться, пропадал где-то, с кем-то, – Глеб перестал дышать. – А мать знала все, не знаю как, что, с кем, и как ей это удалось, ну она узнала, что у отца была любовница, или любовник, точно не знаю. Все началось с легких успокоительных, дальше больше. Отец словно растворился в другом человеке, и если на мне это никак не отразилось, то мать медленно сходила с ума, и это сумасшествие было таким явным, неприкрытым, но его видели все кроме отца. Он словно ослеп. Потом были таблетки, наркотики, разбросанные по комнате шприцы, ампулы, пьяный наркотический бред… Она кололась, убивала себя, а отец все не замечал… а я молчал… Она брала меня с собой, рассказывала как любит отца, какой он хороший, просто запутался, и кололась, рядом со мной на своей второй квартире. Это даже не в этом городе было. Потом в пьяном бреду, била меня, орала что ненавидит, презирает, что я мальчиком родился, что отец такой же… – Вик замолчал, чувствовалось, что каждое сказанное слово поднимает на поверхность давно и так тщательно затоптанные в самую глубь подсознания воспоминания. Он не плакал, не теребил нервно сигарету, а лишь улыбался, мертвой обреченной улыбкой, и от одного взгляда на него, кровь стыла в жилах. – Я не понимал ее слов, плакал, просил перестать… Она приходила в себя, говорила, что все наладится, что будет как раньше, и спустя некоторое время все повторялось. Я маленький был, не понимал ни черта, надо было отцу рассказать, а я молчал. Она просила молчать. В один из дней, она как обычно ширнулась, но видно с дозой переборщила, пьяная была, и случился передоз. Я рядом сидел, смотрел, как ее дергает, как закрываются глаза, как перестает биться сердце и замирает дыхание, а она все шептала «Только не говори папе…». Я плохо помню, что было дальше. Она умерла, а я просидел возле ее трупа два дня, пока нас не нашел отец.

      Глеб не знал, что сказать, он просто выпал из реальности, изредка, почти силой пытаясь дышать, а так хотелось удавиться. Это же его трахал Юрий, скорее всего, их увидела мать Вика, и из-за него… Мысли хороводом витали в воздухе, мешая сосредоточится хоть на чем-то. Ненависть, до этого момента спокойная и привычная, начала кипеть, бурлить и рваться наружу. Это было невыносимо. Знать, понимать, осознавать, что пока Юрий трахал парня, маленький Вик сидел рядом с обдолбаной матерью и уже тогда заочно ненавидел того, кто был с его отцом.

      Глебу стало плохо, грудь сдавило, и он не в силах терпеть сложился пополам, вцепившись онемевшими пальцами в кофту. Он молчал, боясь открыть рот и произнести хоть звук, потому что иначе сам раскроет парнишке страшную тайну его прошлого и ложного настоящего. Пускай Вик и возненавидит Глеба, именно так, но лучше уж это, чем разрывающаяся, словно миллионы маленьких ядовитых бомб совесть, и расползающееся по венам вместо крови отчаяние.

      – Эй, ты в порядке, врача? – Вик подскочил к согнувшемуся парню, махом вынырнув из воспоминаний и принимая реальность. – Глеб? – прокричал он.

      – Нормально, – глухо отозвался парень, распрямляясь и глядя пустым взглядом на перепуганного парня.

      – Может, в палату пойдешь? Ты бледный. Я не хотел тебя грузить своими проблемами… – в голосе чувствовалась вина, вызывающая отвращение к самому себе.

      – Щас пойду. Скажи, в череде прошедших событий, почему ты еще здесь, со мной? Блядь, теперь ясно, почему так относишься к наркоманам, но какого хуя ты все еще здесь? – Глеб простонал последнюю фразу, осознавая, что его не хило так вштырило и буквально начинает ломать.

      – Я просто люблю тебя, – спокойно пожал плечами, смотря снизу вверх на шокированного Глеба.

      – Ты точно псих, – подвел итог парень и встал, чувствуя, что если сейчас не ляжет, не останется один на один с оголенными мыслями и рвущимися чувствами, не обдумает все и не придет к логическому выводу, то сойдет с ума.

      – Могу проводить? – робко поинтересовался Вик, как и в первый день их знакомства, подныривая к парню под бок и придерживая за талию.

      Глеб обхватил его за плечи, отмечая, что и не заметил за последние полгода, как его мальчик подрос и вытянулся, и сжав его плечо, медленно побрел к корпусу, у дверей которого нервно курил Сашка, не подходя к ним, но всем своим дерганым видом выражая крайнюю степень своего недовольства.

      – Глеб, я не договорил там.

      – Может, потом? – еще одной шокирующей новости он просто не выдержит.

      – Постой. Я к чему всю эту хрень говорил. Я ушел тогда не потому, что мне было мерзко и противно, хотя это тоже. Просто не хочу в один из ясных дней видеть, как ты подыхаешь у меня на руках от передоза. Я же рядом лягу, не смогу иначе, – парень дрожал, и эта дрожь передавалась Глебу.

      – Кто тебе сказал, что ты будешь рядом? – попытка удивиться провалилась в хриплом выдохе, когда Вик, не жалея больного, вьебал ему по ребрам, чисто в профилактических целях. – Сученок, – прошипел Глеб.

      – Мудак ебаный. Засунь себе в жопу все свои предложения пойти мне на хуй, идет? Мы уже все решили, хватит изгаляться. Я сейчас возможно покажусь сентиментальной барышней, бля, самому тошно, но я не смогу без тебя. И это не значит, что ты ахуенный мужик, вообще не значит. Просто я к тебе… эм… привык.

      – Ну, раз привык, – едва сдерживая смех, умно изрек Глеб, за что еще раз получил по тому же месту.

      Так они и расстались, чтобы на следующий день встретиться вновь, и через день, и после него… Вик приезжал каждый день, сидел на парковой лавочке и ждал, когда Глеб сможет выйти. Это ожидание давалось тяжело обоим. Глеб каждый раз переступал через себя, борясь с желанием захлопнуть входную дверь и навсегда вычеркнуть из жизни несносного мальчишку, которому своими руками сломал жизнь. Но каждый раз шел на встречу, зная, что не сможет отказаться от того, кто дорог, и каждый раз ждал, надеялся, что Вик все узнает и возненавидит его, навсегда вычеркнув из своей жизни.

Глеб

      Мальчик мой, как же мне тяжело рядом с тобой и невыносимо трудно. Хочу притронуться к тебе, провести пальцами по скуле, очертить искусанные губы, сжать в своих ладонях ледяные пальцы, но не могу. Не могу позволить себе прикоснуться к тебе, замарать своей испорченностью, грязью, обманом, что приходится хранить в своей душе, чтобы не потерять навсегда. Как же это трудно – быть рядом и находиться так далеко от тебя.

      Не пытаюсь к нему притронуться, хотя знаю, как ему физически нужны мои прикосновения, касания губ, кончиков пальцев, или случайные соприкосновения коленей. Он нервничает, дергается. Сам как наркоман без дозы. Ты подсел на меня, парень, и от этой заразы нет вакцины, просто смирись, что я стал частью тебя, но не твоей жизни, ведь даже сейчас, видя твою улыбку, сияющие глаза, знаю, что у нас нет будущего. Его просто нет. Обстоятельства, время, случай нас все равно разлучат. А я уже не смогу, без тебя не смогу, потому что не захочу.

      Твоя нервозность передается мне, сам как на иголках. Мы много разговариваем, точнее больше говоришь ты, а я как загипнотизированный слежу за твоими губами, за острым кончиком языка, очерчивающим припухшие губы, как же я тебя хочу. От осознания такой простой истины крышу сносит на раз. Тело сжимается легкой волной спазмов, скручивает внизу живота и отдается в пах, эта томительная неизвестность ужасно раздражает. Боюсь, еще немного, один твой томный, брошенный словно невзначай взгляд, заразительный смех, наклон головы, оголяющий изящную шею... Черт, парень, меня ломает рядом с тобой не хуже, чем при ломке. И ты видишь это, знаешь и намеренно провоцируешь меня своей неприкрытой сексуальностью.

      – Вик, я щас сдохну, хочу тебя, – почти простонав, утыкаюсь лбом в колени и тяжело дышу, пытаясь унять скачущее в диком танце сердце в груди и давление в штанах, ставшее мучительно болезненным.

      – Прямо здесь? – уточняет он, и в его голосе слышатся те привычные блядские нотки, так будоражащие во мне желание.

      – Издеваешься? – поднимаю голову и так вьебать ему хочется, прямо по ухмыляющейся роже в темных очках, стереть с красивых губ эту похабную улыбку, смять, сломать, трахнуть в конце концов, потому что эта дрянь сексуальная самым наглым образом изгаляется.

      – Да, – соглашается и успевает отскочить в сторону, когда я кидаюсь на него, пытаясь поймать. Изворотливый какой.

      – Иди сюда, – маню его пальчиком, стараясь выглядеть как можно адекватнее, а не походить на голодного маньяка-насильника. Но если судить по его чуть приподнятым бровям, по закушенной нижней губе… получается у меня не очень хорошо.

      – Тебе пора, – напоминает, продолжая пятиться к забору, и мне так хочется прижать его к этому забору, и трахнуть прямо на месте, грубо, жестко, потому что иначе эта скотина не понимает.

      Медленно встаю и надвигаюсь на него, плавно, крадучись, не упуская свою жертву из вида. И каково же было мое удивление, когда эта сволочь малолетняя, чуть опустив очки на нос, самым похабным образом подмигнула мне и, показав язык, в несколько плавных кошачьих движений перемахнула через забор. Это, вообще, как?

      Стоит, руки обтряхивает, даже, по законам жанра, штаны не порвал. Подхожу вплотную к прутьям, упираюсь в них лбом, ощущая приятную прохладу на коже, и жду, просто смотрю на него не в силах отвести взгляда. Он так же медленно подходит ко мне, закинув очки на голову и оказавшись совсем близко, настолько, что чувствую на губах его теплое дыхание, хватаю его за шею и, подтянув к себе, впиваюсь в его приоткрытые губы, жадно, напористо, несдержанно, чувствую привкус табака и привычной отдачи. Целую его слишком безумно, вспоминая нежность и вкус его поцелуя. Просто плыву от кружащей голову отдачи. Да что же ты творишь, поганец? Я же не железный.

      Его стон, невольно сорвавшийся с губ, тонет в моем поцелуе и Вик, придя в себя, отстраняется, но видимо не удержавшись, хватает меня за пах, где все и так печально, и с силой сжимает его.

      – Сука, – шиплю, почти срываясь на скулеж, – пусти, – уже более требовательно, когда эта скотина, подавшись вперед, кончиком языка очерчивает мои губы и отстраняется.

      – До встречи! – радостно сообщают мне, пока я заново учусь дышать.

      – Дрянь, выебу, – предупреждающе тяну, по-звериному следя, как он садится в машину и опускает стекло.

      – Буду ждать, – томно шепчет, явно переигрывая, и резво трогается с места. А я стою и борюсь с диким желанием перемахнуть за ним следом и поиметь прямо в машине.

  Часть 29

      Юрий уже минут пятнадцать сидел в салоне своего авто и беспрерывно курил. Даже скорее не курил, а бездумно теребил в пальцах сигарету, мысленно уговаривая себя развернуться и уехать. Не сейчас, не сегодня, позже… Но так же мужчина понимал, что этот разговор случится именно сегодня, поэтому просто давал себе пару минут прийти в себя и собраться.

      Сейчас предстояло сделать решительный шаг в будущее, но вот какое оно будет, зависит только от Глеба.

      Выйдя из авто и неслышно закрыв за собой дверь дорогой иномарки, представительный мужчина в дорогом костюме, пиджак от которого одиноко остался лежать на переднем сидении, направился в сторону больничного корпуса. Легкий теплый весенний ветерок трепал длинные пряди челки, шаловливо пробирался под полы выпущенной поверх брюк рубашки, яркое солнце слепило глаза, а разрастающаяся все сильнее день ото дня зелень била ключом… И все было здорово и радостно, но казалось, что все это слишком…

      Слишком ярко.

      Слишком жизнерадостно.