Текст книги "С небес на землю, но только с тобой (СИ)"
Автор книги: Arne Lati
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
– Я скажу один раз, заткнись и послушай. Я дам тебе выбор, потому что убить своими руками не смогу, – это было тяжело признать, а еще тяжелее признаться. – Я сохраню тебе жизнь, заберу к себе, увезу в другой город, скрою от всех, сделаю своим, а ты навсегда забываешь о Викторе, даешь ему возможность жить нормальной жизнью. Это единственный выход, иначе я сделаю так, что Вик сам возненавидит тебя. Только не уверен, что хочу видеть, как сердце сына затопляет ненависть, думаю, ты понимаешь, о чем я.
Глеб молчал, он как никто другой успел прочувствовать горечь ненависти, ощутить на себе ее нещадно оплетающие душу плети, которые не дают жить дальше, навсегда задержав в прошлом.
– Я ненавижу тебя, – прохрипел он, понимая, что подобный выбор слишком жестокий.
– Я знаю, – улыбнулся Юрий. – И я тебя тоже.
Это признание было лучше любых слов, оно пропитано искренностью и верой в собственные убеждения.
– Подумай, Глеб, просто подумай. Я все равно не оставлю тебя, уже не оставлю. Можешь считать это любовью, хотя неуверен, что ты в ней нуждаешься. Да и мне она без надобности, но отпустить тебя выше моих сил. Либо ты будешь моим, либо сгниешь в одиночестве. Думай, у тебя есть чуть больше недели.
Юрий встал и, поцеловав оцепеневшего от «прекрасной» перспективы парня в висок, ушел.
Нет, Глеба не пугало одиночество, оно было ему близко и привычно, он боялся быть с Юрием. Его перепады с гнева на милость выбивали любое устоявшееся мнение на раз, он ломал все законы логики и заставлял сердце сбиться с ритма одним своим взглядом. Но Глеб был уверен, что если делать выбор, то он предпочтет смерть. Слишком сильна была обида, слишком жива была боль.
Странно, но эта уверенность вселила спокойствие, почти умиротворение. Так уж повелось, что чем старательнее парень по жизни искал смерть, тем упрямее была старуха с косой, ускользая из его пальцев каждый раз, когда жизнь замирала между двумя гранями тьмы и света.
Одно не давало покоя, как Вик сможет возненавидеть Глеба? Видео? Хоть Глеб и не помнил, что происходило ночью, возможно, это и к лучшему, неизвестно – снимал ли Юрий все это на камеру. Может быть запись? Тех горьких слов лжи, вырванных из глотки титаническими усилиями. Что?
Дни текли своей чередой, заставляя Глеба все сильнее уходить в себя, в свои мысли, размышления. Ему приносили еду, которая лезла с трудом, но все же приходилось есть, скорее на автомате, по инерции, и раз в пару дней необходимые таблетки, пока за четыре дня до назначенного времени не перестали бросать подачки. В тот момент, когда парень снова переживал ломку, сжимался от боли на краю постели, физически ощущая на себе тяжелый взгляд мужчины, он принял решение, такое единственно верное, которое напрашивалось с самого первого знакомства с Виком.
Он не сможет отказаться от парня. Сейчас, в разлуке, это стало таким очевидным и ясным, что от боли и напряжения разболелась голова. Пускай весь мир перевернется, земля превратится в ад, а черти заменят простых людей, пускай против них встанут все: общество, родители, обстоятельства – Глеб не отпустит парня. Вот только не знал он, что его железная уверенность сможет оборваться, а душа рассыплется россыпью миллионов острых осколков надежд и желаний об ненавидящий взгляд таких родных серо-зеленых глаз.
Это случилось на пятый день, когда ломка стала нестерпимой и убийственно мучительной. Юрий, зайдя в комнату, в последний раз спросил о принятом решении, уже сейчас зная, что получит отрицательный ответ. Так и вышло, все, что смог парень, это показать средний палец, красочно обрисовавший всю глубину принятого им решения.
Потом был рывок вверх, пожелания счастливого пути, грубый поцелуй в губы, без намека на продолжение, простое касание губ, как рабское клеймо, и дорога. Тошнота, боль, стоны вместо слов, знакомый подъезд, распахнутая дверь, рывок. Падение, тупая боль. Торопливые шаги, но все это уже не важно.
Глеб понял, чего добивался Юрий и, черт подери, у него это вышло. Встать и просто закрыть дверь – сил нет, что-то предпринять – тоже. Остается одно…
Пока Глеб дрожащими руками высыпал на ладонь горсть таблеток, не в силах скрыть горькой улыбки, мир плыл перед глазами, вся реальность уходила в небытие, и все становилось не важно, совершенно безразлично.
Эти липкие прикосновения Юрия, не смыть даже водой, грязь со своей души уже невозможно отмыть. Вик запачкается, измарается в его яде, гнили, пропитавшей каждый миллиметр сознания. Это единственный выход, лишь бы не видеть взгляда полного ненависти и отвращения. Он просто не выдержит этого.
Таблетки горстью летят в рот, глотать тяжело, но получается почти сразу. Устало сползает на пол, понимая, что все, это конец, финал, апогей его идиотской жизни, в которой не было ничего нормального, да и что такое нормальность? И стало так легко, не страшно, просто утопия…
В венах закипает кровь, как бредовая мысль: «Только не приходи!». Сознание медленно уплывает, но, уже падая, туда, откуда не выбраться, удается зацепить тот самый кошмар наяву, тот любимый взгляд, искореженный ненавистью. Это больно, больнее, чем умирать… Темнота…
Часть 25
Вик
Спокойно спускаюсь по лестнице, все еще слыша за своей спиной полуживые стоны. Выхожу на улицу, на автомате считая ступеньки под ногами. Морозный ветер обдувает лицо, не чувствую ни обжигающих порывов, ни колючего снега, горстями летящего в лицо, ни хруста сугробов под ногами, ничего.
Сажусь в авто, пристегиваю ремень безопасности и плавно трогаюсь с места. Еду домой, не включая ни радио, ни плеер, просто еду, глядя перед собой, не понимая, почему полоса перед глазами начинает плыть.
Просто еду…
Паркуюсь возле дома, отстегиваю ремень и только собираюсь выйти, как чувствую тепло на щеке, скольжу пальцами по коже и улыбаюсь, не могу не улыбаться. Слезы крупными бусинами катятся из глаз, это плачет душа, не разум. Сердце прощается с несчастной любовью, обреченной на провал с самого своего возникновения.
И нет боли, обиды, тоски, лишь разочарование, в Нем и в своем неправильно сделанном выборе. Но разве сердцу можно приказать, кого любить?
Вытираю постыдные слезы и, накинув капюшон, иду в дом, не здороваюсь с прислугой, пропускаю мимо опечаленный взгляд Яра, что вообще не свойственно этой ледышке. Просто иду, чувствуя, что тело движется на автомате. Душ, обжигающе холодный, чтобы хоть как-то заставить организм включится. Но апатия, да это именно она, затопившая душу, мешает мыслить.
Надеваю спортивный костюм, по привычке задирая рукава до локтя, и иду ужинать. Ем в тишине, ни на кого не обращая внимания, просто ем, не ощущая ни вкуса, ни аромата, ни аппетита.
Весь мир стал серым, таким, каким он был для Него. Что ж, теперь мы точно живем в одном мире, без возможности поднять голову и увидеть яркое солнце.
Оставляю посуду на столе, не задвигаю стул, просто не хочу, иду в кабинет отца, застав его сидящим на маленьком диване и перебирающим очередные документы. Красивое лицо напряжено, у глаз проступают маленькие, едва заметные, морщинки и кажется он сейчас необычайно усталым.
Прохожу внутрь кабинета, не говоря ни слова, сажусь рядом. Привалившись к его плечу и обняв за шею, утыкаюсь носом в теплую шею, чувствуя такой привычный запах защищенности и покоя.
Я не буду плакать, выть, рыдать. Зачем? Мужчины не плачут. Я просто посижу так немного и пойду, жить дальше пойду. Он не отталкивает, лишь напрягается на мгновение, словно перед прыжком в воду, и крепко обняв меня за плечи, теснее прижимает к себе, гладит по голове и обещает, что все будет хорошо. А будет ли? Без Него? Это ложь! Но я верю, киваю и затихаю, сползаю к нему на колени, уткнувшись носом в мягкий свитер на животе, и сам не замечаю, как засыпаю.
Просыпаюсь от звонка телефона.
– Кому что надо? – разворачиваюсь на коленях отца, лениво открыв глаза, и с трудом достаю разрывающийся телефон из кармана.
Сердце на миг, всего на долю секунды замирает и снова начинает биться в привычном ритме. – Чего тебе?
– Вик, пошли, напьемся? – предлагает Кир, радостно вопя на том конце трубки.
– Пошли, только не ори, – морщусь от такого обилия жизнерадостности.
– Я заеду через полчаса, шевели батонами! – и скинул.
– Вот неугомонный, – выдыхаю немного раздраженно и поднимаю на отца вопросительный взгляд.
Он смотрит на меня слишком пристально, считывает каждую эмоцию, а что там считывать, там их нет. Я словно в замкнутом помещении из непробиваемого стекла, запертый со своими чувствами, и нет выхода всему, что копится внутри и, не дай боже, вырвется наружу.
– Ты чего? – спрашиваю, вставая с его колен и отмечая, что на улице уже темно.
– Ничего, – пожимает плечами и встает, потягиваясь. Я, наверное, ноги ему отлежал.
– Па, ты чего такой смурной?
– Ты опоздаешь, – ухмыляется он, прекрасно зная как я собираюсь.
– Твою же! – этот меня и полуголого выдернет. – Я ушел!
– Дома ждать? – прокричал в след отец.
– А кто меня знает, куда ветрами занесет, – кричу вдогонку и скрываюсь за поворотом, чуть не сбив по пути Яра.
Быстрые сборы, благо душ уже принял. Сильно не заморачиваюсь одеванием: черные джинсы, белая футболка с глубоким вырезом и желтая жилетка сверху. Последний штрих – высокие кроссовки на ноги и можно лететь.
Замерев на секунду у двери, с зажатой в руках курткой, прислушиваюсь к себе. Что чувствую? Беспокойство, стыд, страх? Ничего, лишь стойкое нежелание копаться в себе и полная отрешенность.
Может быть он уже ум…
Вылетаю из комнаты, помотав головой слишком яростно, от чего шея нещадно щелкнула, и лечу вниз. Хватит! Никаких больше мыслей!
– Привет! – Кир, как всегда, весел до безобразия. И откуда в нем столько жизнерадостности? – Че кислый?
– Дай поведу, – отталкиваю его от водительской двери, перехватываю тлеющую сигарету, без желания возвращать на место, и запрыгиваю в прогретый салон. – Едешь? – выжидательно смотрю, пока он охуевше хлопает глазами.
– Ну ты монстр! – садится рядом и закрывает дверь. – Едем куда?
– Предлагай! – трогаю с места, осторожно выруливая на улицу.
– Бар? Клуб? Сауна? – ухмыляется монстр, предвкушая нескучный вечер.
– Клуб, – заявляю безапелляционно и, получив кивок его счастливой рожи, выжимаю педаль газа.
Улицы сменяют одна другую, Кир кому-то названивает, собирает народ, а я отчаянно прошу его не замолкать, не переставать говорить, спрашивать, надоедать. Мне нужно, нужно общение, иначе сдохну.
– Выгружаемся, – тянет меня за рукав куртки, призывая выплыть из мира грез, из пучины отчаяния, куда меня стремительно засасывает, как бы я не боролся.
Сердце, родненькое, ну встань же на место…
Яркие вспышки слепят глаза, музыка грохочет так, что закладывает уши и не слышно не то что собеседника, даже собственных мыслей, пестрят нарядами гости, в воздухе витает запах безумия и легкого сумасшествия, приправленный сладковатыми духами, вроде французскими.
А я уже и забыл как это! Окунуться туда, где рос, выживал, добивался целей. А какие теперь у меня цели? Не об этом сейчас!
– Что пьем? – улыбнулся Кир, совсем не грациозно плюхаясь рядом со мной на диванчик и обнимая за плечи.
– Все, что горит! – кричу ему на ухо, потому что слышимость нулевая.
От него приятно пахнет, впрочем, как и всегда, с губ не сходит обворожительная улыбка, и я сам не понимаю, когда успеваю повернуть его лицо к себе и прижаться к горячим губам.
Он не отталкивает, отвечает на поцелуй немного безнадежно и отчаянно, но страстно и искренне.
– Балуешься? – интересуется, оторвавшись от меня и отпуская мою шею, удобнее усаживается рядом.
– Типа того, – соглашаюсь, и жду, пока он сделает заказ.
Я не злюсь на себя, но и не чувствую в момент нахлынувшего возбуждения, это просто хороший поцелуй, без обязательств и чувств.
Он целовал по-другому…
– За нас! – прозвучал очередной тост, перекрываемый шумом музыки и визгами расслабленных танцующих тел.
Действительно тел! Людьми их назвать было сложно, просто красивые куклы, пришедшие тратить родительские деньги или снимающие себе очередного кавалера или даму. Они пустые тряпичные куклы, бездушные твари, такие же, как я.
Вокруг меня толпится народ, кто-то смеется, кто-то тесно прижимается с боку. Обнимаю за стройную талию симпатичную блондинку лет девятнадцати, улыбаюсь ей в ответ, общаюсь с народом, дергаюсь на танцполе… Одна картинка сменяется другой, заменяя собой предыдущую, и с каждым разом становясь все более размытой. Чем больше я пью, тем больше чувствую, что мне это не надо. Ни огней этих ярких, ни тел облепивших со всех сторон, ни роскоши, ни черта мне не надо. И тем больше я пью, чтобы убедить самого себя, что это именно то, что мне надо. Наблюдаю за собой словно со стороны, морщась от натянутой блядской улыбки, горящих мертвой жизнью глаз и чужого блеска на своих губах.
Номер, музыка доносится приглушенно. Стройное тело в моих руках извивается и страстно отвечает на каждую ласку. Все слишком быстро и не ясно, натягиваю резинку уже на автомате.
Он тоже всегда использовал презерватив…
Толчки становятся слишком резкими, девушка вскрикивает и сильнее подается мне на встречу, совершенно бесстыже раздвигая ноги шире, а я толкаюсь в нее в одном ритме, возможно слишком быстро, грубо, дерзко, но не могу иначе.
Когда кончаю, не сильно задумываюсь, успела ли кончить партнерша, лицо которой даже не вспомню на завтра. Стягиваю презик и, завязав его узлом, выбрасываю в мусорное ведро.
Хорошо тебе было, Виктор?
Да нихуя…
Возвращаюсь в толпу, снова пью, танцую, улыбаюсь, снова этот замкнутый круг без возможности вырваться. Снова эта боль, не отступающая даже под действием алкоголя.
Утро добрым не бывает, особенно когда накануне ты набрался до поросячьего визга. Память как отрубило, ни черта не помню. Со стоном открываю глаза и упираюсь взглядом в светлый затылок. Щас не понял?
Пристально пригляделся, на сколько позволили раскалывающаяся голова и полуоткрытые глаза. Вроде Кир? Да, точно он.
С трудом сползаю с кровати, обойдя ее по кругу, и убедившись в своей правоте, и порадовавшись, что я в своей комнате, топаю в ванну. Ну как топаю, ползу, придерживаясь одной рукой за голову, другой за стену, иначе разобьюсь ко всем ебеням.
Душ спасает мало, но все же возвращает возможность стать относительно похожим на человека.
Вернувшись, обнаруживаю Кира сидящего на постели в самом бодром расположении, такого не болеющего, что аж затошнило.
– Болеешь, алкаш? – ухмыляется и даже не планирует встать, спокойно пьет кофе, появившийся из ниоткуда, и сверлит меня взглядом.
Заметив в его руках такое желанное лакомство, почти прыгаю на него, вовремя он успел отставить руку, и забрав кружку, обжигаюсь, но пью, усиленно глотая то, что хочет вырваться обратно. Вроде полегчало.
– Болею, – соглашаюсь, вернув ему пустую кружку, и заваливаюсь на него целиком, уткнувшись носом в шею. Он теплый и мягкий, относительно мягкий, поэтому мне так удобно.
– Эм… – начинает он.
– Не кантовать! – официально заявляю и почти отключаюсь, когда меня нахально скидывают на холодную кровать.
– Ты что помнишь из вчерашнего? – начинает издалека.
– Пьянку! – поворачиваюсь к нему и замираю. У него на скуле намечается такой красочный синяк.
– Это что? – тыкаю прямо в ушиб, получая почти эстетическое удовольствие, видя как его счастливая рожа, перекосилась гримасой боли.
– Это синяк. Да перестань тыкать пальцем, – отбивает мою руку и садится рядом, подтянув к себе колени.
Задумался! Вздергиваю одеяло, поймав его удивленный взгляд и заметив на нем белье, выдыхаю с облегчением.
– С головой как? Порядок? – ухмыляется этот монстр, не сводя с меня своих кошачьих глаз.
– Да. Кто такой бессмертный посмел обидеть моего мальчика? – не могу не съязвить, зная, как Кир ревностно относится к своему лицу.
Его молчание напрягает.
– Я?
– Нет.
– Мы че, в допрос играть будем? Мы вчера трахались? Я заехал?
– Да нет, не так вообще. Ну, я приставал немного…
– Кир! Заебал мямлить, – начинаю закипать, чувствуя всю абсурдность ситуации.
– Короче трахнуть тебя хотел…
– И я был против?
– Не, ты наоборот был за, даже как-то слишком «За». Потом неожиданно влетел твой отец, ну не закрыли мы дверь, и оттащив меня от тебя, въебал по роже.
– За что?
– У него спроси.
И когда папаня стал против, чтобы я спал с Киром? Нет, сейчас мне такая перспектива не кажется радужной, да и не возбуждает, но вчера-то что произошло? Он же меня сам хотел под него подложить.
На этом разговор замяли…
Глеб
Саня, Санечка, как ты ж, сука, вовремя, как и всегда. Ну кто тебя просил? КТО???
Пока блевал над унитазом, разглядывая свое отражение не в совсем чистой воде, не успел подумать обо всем, зато сейчас времени полно.
– Ты как? – его голос хриплый, немного севший и тяжелый, видно как он устал, почти измотан.
– Живее всех живых, к сожалению, – пытался улыбнуться, но вышло откровенно паршиво
– Ты вообще хоть иногда думаешь, что ты творишь? Или уже наркотой все мозги прожег? – орать-то зачем? Все равно не действенный метод.
– А что не так? – сейчас, ощущая себя все еще живым, все стало не важно. Ни забота, ни помощь, ничто. Просто плохо.
Нет, дрожь в теле, боль в сорванном горле и тянущие спазмы в животе перетерпеть можно, а с тем, что в душе, что делать?
– Ты умереть мог, – все, голос сел капитально, понизившись до вкрадчивого шепота.
– Сань, нормально все. Иди домой, а?
Видеть его почти рыдающую физиономию нет сил. Я так устал.
– Ты опять с собой… – сорвался. Из красивых глаз полились слезы, мокрыми дорожками стекая по щекам…
Ну что за размазня?
– Не сделаю, обещаю.
– Никогда?
– Сегодня точно нет, так что иди спать, на тебя смотреть тошно.
– На себя посмотри, зомби полудохлое, – наорал и хлопнул дверью, как это по-детски.
Нет, я ему благодарен – за труды, не за спасение. Все-таки он со мной двое суток провозился, откачивая и приводя в человеческий вид, но жалость в его глазах добивает капитально. Не надо меня жалеть, у меня все отлично, все просто здорово.
С трудом забираюсь на подоконник на кухне, со второй попытки подкуриваю сигарету и резко затягиваюсь. Горло тут же обжигает, но пусть так, если по венам не пустить никотин, я просто загнусь.
Так все паршиво обернулось, гадко, мерзко. Стоит только вспомнить взгляд Вика, брошенный на прощание, как становится тошно. Вижу его как сейчас, только прикрыв глаза. Мальчик мой, что же я сделал с твоей жизнью? Ну зачем ты приехал? Зачем приезжал каждый раз? Ведь знал, что все обернется именно так.
Это лучший выход из ситуации. Да! Так вернее всего. Вот только почему болит под ребрами, этот кусок гнилого остатка, некогда именуемого «сердце». Почему там болит? Почему не могу выпустить из рук телефон, все еще жду, что он позвонит, обматерит, наорет, но только бы не отдалялся.
Это почти сладкая пытка, знать, что он где-то там, на другом конце города, сидит и улыбается, напрочь забыв о моем существовании…
От автора
Вик сидел на окне и бездумно смотрел в беззвездное небо. Ему самому хотелось стать одной из тех звезд, которые светят с высока своим холодным сиянием и не знают ни о каких чувствах и переживаниях. Стоит лишь вспомнить холодные серые глаза, проедающие душу насквозь, тоска и отчаяние сплетаются воедино и давят, давят, давят… На психику, на нервы, которые уже и так трещат и грозят лопнуть, превратившись в сумасшествие.
Хочется бежать, лететь, просто исчезнуть из этого города, где тебя связывают горькие воспоминания, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть. И сердце щемит от тоски, и слезы градом, как это постыдно для парня, но остановить их нет сил.
Вик долго думал, все те три дня, проведенные в забытьи, отдаленном от реальности, и пришел к одному единственно правильному выходу. Нужно рвать по живому, так, чтобы больно, чтобы мерзко и нестерпимо. Раз и навсегда. Переболит, перетерпится, нужно просто уехать и забыть о Его существовании.
Вик принял решение и, встав с подоконника, направился к отцу сообщить о своем выборе, перевестись в Лондон на обучение. Отец давно предлагал, там и учителя, и образование, все на высшем уровне. Что ж, это лучшее решение.
Уже выходя за дверь, он услышал гудок пришедшего сообщения. Что-то болезненно сдавило в груди. Он же принял решение, все решил, обдумал, но сейчас не мог переступить порог, словно чувствуя что-то необъяснимое, его непреодолимо тянуло к телефону.
С трудом оторвав руку от ручки двери, сделал шаг назад, впрочем, как и всегда. Дверь с хлопком закрывается, быстрые шаги, бездумный взгляд на экран и воздух прочь из легких, и сердце скакнуло в горло, а на губах обреченная улыбка. Это как проклятье…
Приславший сообщение был записан как «Пиздец!», а больше Глеба никак и не назовешь. Пальцы нервно подрагивали, не решаясь открыть сообщение, кто знает, что там написано? Может он уезжает и прощается, может, просит прощения, а может это сообщение о его смерти? От каждого из предположений бросало в дрожь, хотелось плакать, забиться под одеяло и накинуть на голову подушку, лишь бы не видеть всего этого. Очередной лжи и обмана. Но открыв сообщение, Вик замер, затих, перестал дышать и плавно сполз по стене, перестав чувствовать в своих ногах хоть какую-то опору. Подтянул к себе колени, уткнулся в них лбом и вот сейчас, в этот момент, позволил себе выпустить наружу все, что чувствует. Он плакал, плакал как маленький ребенок, громко, яростно, искренне, выпуская наружу все те горькие чувства, скопившиеся в его груди. И не было ему стыдно ни за одну слезинку, потому что когда терпеть нет сил, душу рвет на клочки, даже мужчины имеют право плакать.
Всего пара слов, а сколько в них боли:
«Я скучаю.»– и никто не знал в целом мире, чего стоило Глебу сделать первый шаг, признаться не только Виктору, но и самому себе, что он правда скучает, тоскует, сходит с ума. Но всех чувств было не передать словами. Глеб на том конце города все так же смотрел в ночное небо, зная, что ему не ответят, но хотя бы хотел верить, что Вик получит этот маленький клочок его невысказанных чувств и не простит, нет, просто примет.
«Я ненавижу тебя» – простой ответ, спустя бесконечно долгих двадцать минут. Вик ненавидел его так яростно, что любил от этого еще сильнее.
Глеб улыбнулся. Ему ответили, пускай так, но ответили. Сейчас он был почти счастлив, если бы эти слова так не резали по живому.
«Я знаю, маленький, знаю.» – все, что выдало умирающее сердце.
Вик задыхался в истерике, вчитываясь в каждое слово, запоминая, врезая в свое сознание, навсегда, навсегда…
«Мне плохо» – нет больше сил, держать все в себе, нет желания сдерживаться, когда правда рвется наружу. Вик крепко сжимал в руках телефон, так сильно, словно от этого зависела его жизнь. В прочем, так оно и было.
«Потерпи немного, скоро станет легче, забудется, у тебя все будет хорошо» – Глеб ненавидел себя за каждое слово, он хотел написать совсем другое, прокричать о своих чувствах, так не вовремя прорезавшихся в его сердце, но молчал, просто не умел по-другому.
Вик не хотел терпеть, он хотел забыть, обо всем что было, о Нем, и так же сильно хотел помнить все до мелочей. Губы требовательные, так неожиданно настигающие его в совершенно абсурдных местах. Глаза, хоть и холодные, но всегда горящие протестом, желанием биться, за себя, за убеждения, за самого Вика. Черт, как же это все невыносимо.
«Я не хочу забывать» – как будто вскрыть нарыв, признать самому, что несмотря на явный протест, нет сил отказаться от того, кто дорог. Всего шестнадцать лет, а в его голове мысли, которых ужаснется и мудрейший старик: Я буду с тобой, и умру в один день, в тот самый, когда твое сердце перестанет биться. И стало легче, немного легче, вот только сил простить и все забыть, в данную минуту не было, они все ушли на истерику, забравшую последние крупицы разума.
«Люблю» – одно слово и Вик задохнулся не проглоченным глотком воздуха. Это слово, оно… Просто… Он не знал, что делать, куда бежать, кого звать? Метался из стороны в сторону, кричал, бил ни в чем не повинную технику, то рыдал, выл, срывая голос в оглушительном крике, то начинал смеяться, чувствуя себя счастливым, стоило лишь посмотреть на одно слово, такое важное и значимое в маленькой глупой жизни.
Он так и уснул в истерике, во сне из закрытых глаз продолжали бежать слезы, а пальцы с силой сжимали телефон, на дисплее которого горело всего одно слово «Люблю».
Все решил случай! Две недели, редкие смс, пустые, ничего не значащие, но такие нужные им обоим.
Вик ушел в учебу, постоянно срываясь на драки, когда кто-то из одноклассников пытался затронуть тему касательно Глеба и его происхождения. Даже Кир побаивался поднимать эту тему и вопрос общего состояния друга, видя его неадекватную, почти животную реакцию.
Глеб же погрузился в работу, с которой его чудом не уволили лишь за исправное посещение и долгие годы работы, отличной работы. Списали прогулы на отпуск, которого у него ни разу не было и все встало на круги своя. Вот только сердце встать на место не может, так и бьется, где-то глубоко в груди, тихо отсчитывает ровный ритм, не желая успокаиваться и дать хоть немного передохнуть. Постоянное давление выбивало почву из-под ног и это не могло долго продолжаться.
Вик не выдержал первый, сорвался под натиском болезненных воспоминаний и невозможности простить предательство. Наркотики, боже, стоило только вспомнить, как парня бросало в нервную дрожь, и хотелось забиться в угол и тихо скулить. Он напился, в очередном клубе, не подозревая, что может произойти.
Вик хоть и был прилично пьян, все же мог нормально, относительно нормально, ориентироваться в пространстве. Но вот чего он не мог предположить, так это грубых рук на своих плечах, так болезненно сдавивших кожу. Извернувшись, парень замер. Перед ним стоял вполне обычный мужчина, лет около сорока, тонкие черты лица, дорогой прикид, но вот взгляд, в нем было столько похоти, животного желания, что стало дурно.
– Привет, куколка! – протянул он на ухо Вику, обнимая его за талию.
Эти прикосновения были мерзкие, почти липкие. Отмыться от которых удастся с трудом. И вот что странно, Вику впервые в жизни стало страшно, просто нервы сдали и стоя перед взрослым крупным мужчиной, он почувствовал себя совсем ребенком, маленьким и беззащитным.
– Пойдем, – так и не отпуская его, потянул в сторону лестницы, по которой стоит только подняться, и окажешься в гостеприимных номерах. Он просто замер.
Вик видел, как Кир дернулся из-за стола и торопливо направился к другу, но даже это не внушало доверия. Ни горящий ненавистью взгляд друга, ни собственный страх, он застыл в одном мгновении.
Рывок в сторону, немного болезненный, из-за давления на руку чуть выше локтя, и тепло, слишком знакомое, не отталкивающее.
Подняв глаза, он увидел стоящего чуть впереди него Глеба. Парень был в ярости, красивые глаза сейчас горели и в ярких вспышках казались почти черными. Губы искривлены гримасой ненависти, плечи напряжены так, будто он вот-вот кинется в драку.
– Проблемы? – его рык послышался даже через громыхающую музыку. Тут же все тело покрыла толпа мурашек.
Мужчина оценивающе осмотрел парня, сделал для себя выводы и, примирительно подняв руки ладонями вверх, гордо удалился.
– Нормально? – спросил подлетевший Кир, переведя взгляд на руку Вика, все еще сжимающую пальцы Глеба.
– Да, – кивнул Вик, и Глеб, словно почувствовав, что ему полегчало, отпустил парня. Сразу стало холодно и неуютно, стоило только разорвать прикосновение.
– Пошли! – проорал блондин, и схватив все еще шокированного друга, а заодно не менее удивленного Глеба, потащил их к их столику, почти силком усадил на диванчик, слишком тесный для троих, но сейчас эта теснота не напрягала, а наоборот была необходима. Они соприкасались коленями и плечами и боялись поднять друг на друга глаза. Ну скорее Вик боялся, что-то старательно выискивая в пустом стакане, стоящем перед его носом, а Глеб не смог отвести от него глаз, любовался взъерошенными волосами, торчащими в разные стороны в замысловатой прическе, на губы, покрасневшие от частых покусываний, на линию плеч и выступающие из разреза майки ключицы, и так до боли хотелось обнять, прижать, укрыть от всех, но Глеб не смел даже прикоснуться к парню, боясь спугнуть, все еще считая, что сможет замарать его одним своим прикосновением.
Вик чувствовал взгляд, его невозможно было не ощущать, и таял, растворялся в возможности вот так посидеть рядом, просто помолчать. Еще ему было стыдно и совестно за этот инцидент с мужчиной, ведь со стороны могло показаться, что Вик сам пошел за ним, и это бесило неимоверно.
– Тебе не пора домой? – ровный и такой знакомый голос на ухо опалил горячим дыханием чувствительную кожу. Вик вздрогнул.
Глеб едва мог усидеть на месте. Эта атмосфера убивала его сильнее, чем наркота. Яркие вспышки огней, обдолбаные зажравшиеся детки, похоть и порок в чистом виде. Все это он пережил давно, сам был один из тех зажигающих на танцполе парней, так же прожигал жизнь, не считаясь ни с одним законом логики и здравого смысла. Переступал через людей, играл чужими судьбами, ранил прямо в сердце, влюблял в себя и бросал. К полным пятнадцати Глеб знал столько, что простому человеку узнать не удастся и за всю жизнь, да оно и к лучшему. Пороки, все до единого, в чистом виде пропускал через себя, и получал от этого удовольствие, пока его жизнь так же не сломали, как и он когда-то кому-то по неосторожности.
Именно поэтому находиться сейчас в таком месте было равносильно окунуться в забытые воспоминания и заново пропустить через себя все то, что когда-то было пережито и забыто.
Вик чувствовал волнение парня, его напряжение и, ничего не говоря, просто кивнул, вставая. Уже выйдя из-за столика, и пожав руку Киру, хотел уйти, как Глеб, притянув его к себе за талию, задав странный вопрос:
