Текст книги "До новых снов с тобой...(СИ)"

Автор книги: Ana LaMurphy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Девушку кто-то одернул, но та лишь отмахнулась и пошла вперед.

– Вам нельзя в операционную! – медбрат грубо оттолкнул цыганку. Клаус бы наверняка ему морду бы набил, если бы его не остановил голос, который Майклсон не слышал уже давно.

– Что случилось? – девушка обратила взор на подошедшего избитого Деймона.

Сальваторе взглянул на Майклсона смело и уверенно. Клаус усмехнулся и, видимо, порадовался работе своих людей. Вид Деймона был ужасным. Мужчины выдохнули, но не сказали друг другу не слова, стараясь держать свои эмоции и личные притязания глубоко внутри себя. Девушка вцепилась руками в рубашку Деймона, заставляя обратить его свое внимание на нее.

– Что с ней, Деймон?

– Ты знаешь, чем она занимается. У нее огнестрельное ранение.

Перед глазами помутнело. Ноги перестали держать. Она бы точно упала, если бы Деймон не подхватил ее. Он усадил девушку на кушетку и, схватив какую-то медсестру попросил, – вернее, сначала накричал на нее, – а потом потребовал принести нашатырь и успокаивающие.

Едкий запах нашатырного спирта пробудил. Пить не хочется. Начинает тошнить, а головная боль становится нестерпимой. Елена вспоминает последний диалог с матерью… Ну как же это низко: простить своего насильника, простить своего отца и предателя, но не простить мать, которая добывала деньги всеми способами, лишь бы спасти свою дочь. Девушка перебила складки своего коротенького платья, иногда сжимала пальцы так, что ногти впивались в кожу. Слезы скатывались по щекам, а сердце отчаянно молилось, чтобы все было хорошо. Шатенка не видела ни Клауса, ни Деймона, никого из мимо проходящих людей. Она просто смотрела на дверь операционной, поднимала взор к потолку, что-то шептала на своем наречии, которое не смог разобрать ни Майклсон, ни Сальваторе, потом снова перебила складки платья и снова смотрела на дверь. Успокаивающее не действовало. Воздуха становилось все меньше. Ник что-то спрашивает, но Елена не слышала, она просто смотрела на дверь. Потом шатенка резко поднимается и подходит, но ее тут же отводят. Гилберт бросила на медбрата полный злобы взгляд и отошла. Причем в этом взгляде было столько агрессии, что медбрат почувствовал себя ребенком, которого прилюдно отчитали за проступок.

Елена прижимается к стене. Холод остужает пыл. Глаза болят от слез. Сложный день, сложное время. Девушка прижимается к стене и закрывает глаза, но в мыслях рисует образ матери и ее взгляд в последнюю их встречу. Девушка бледнеет, ее кто-то отводит и сажает на кушетку. Шатенка слушается. Она вспоминает свою карьеру, вспоминает, как маленькая сказала матери: «Я хочу быть актрисой». Лучшие репетиторы, лучшие курсы. И вот Елена стремительными шагами идет вверх по карьерной лестнице.

Мать!

Девушка зарывается руками в волосы и закрывает глаза. Надо просто подумать, собраться с мыслями и выдохнуть. Так Елена и сделала. Она устремила взор на дверь. Глаза покраснели от слез. Руки покрыты холодом от томительного ожидания будущего. Елена поднялась, когда вышел врач. Девушка подошла к нему. В ее взгляде было столько мольбы и надежды. Врач почувствовал, как защемило сердце. Нет, он уже привык оповещать людей о плохих новостях, но взгляд этой девушки пробил панцирь, заставил содрогнуться струны души. Девушка сжимала платок и внимательно смотрела на врача, как подсудимый смотрит на судью, ожидая приговора и моля о помиловании.

– Были задеты жизненно важные органы. Мы не смогли.

– Она жива! – отчаянно произнесла Елена. – Она жива! Моя мама жива!

– Изабель Флемминг мертва, миссис Майклсон. Ее сердце не выдержало.

Шатенка рухнула на пол камнем. Возле нее засуетились врачи, любимые и любящие мужчины. А сама Елена больше не чувствовала ничего. Она и не желала более быть живой.

Елена была в темноте. Здесь тихо и спокойно. Слезы не душат, а боль не такая сильная. Туман стал рассеиваться и девушки начало сниться, что она идет по длинным коридорам. Шатенка шла и шла, а света в конце тоннеля так и не было. Пустота. Одиночество. Туман. Здесь было холодно, здесь было невыносимо холодно, но отсутствие людей, холод и темнота не пугали Елену. Она босиком ступала по холодному кафелю и не думала ни о чем.

Вдалеке послышались аплодисменты. Гилберт остановилась, прислушалась и, убедившись в своих предположениях, побежала навстречу людям. Она бежала, спотыкалась обо что-то, падала, поднималась и бежала вновь. В отдалении играла какая-то музыка, которая своей безысходностью и своим отчаяньем заставляла испытать страх; именно тот страх, который ощущает ребенок, попадая в темную комнату. Елена побежала еще быстрее и вскоре увидела занавес. Шатенка отодвинула тяжелую штору и увидела огромную сцену. На этой сцене была та девушка, которая была в доме у Сальваторе. Елена вспоминает, где она видела ее и хочет что-то сказать, но забывает, как только видит внешний вид Кэролайн. Блондинка в каком-то потрепанном одеянии, сильно избитая, сидит на коленях и грустно улыбается, словно смиряясь со своей участью. На лице – кровь, руки – в синяках, а локти и колени – в ссадинах. Тушь растеклась по прекрасному личику. Над девушкой стоит какой-то неизвестный человек с плетью в руках. Елена вспоминает свое избиение и во все горло кричит: «Нет!», но спустя секунду обнаруживает, что не может произнести и слова. Елена не слышит собственного голоса! Шатенка плачет и мчится к Кэролайн, но в скором времени обнаруживает, что не настигла Форбс. Та плачет и готовится к очередному удару плетью, а Елена все никак не может спасти несчастную. Гилберт вновь пытается закричать, и вновь – лишь тишина. А Форбс получила первый удар. Звук плети, удар по коже. Елена чувствует, как по ее спине стекает кровь и, оборачиваясь, видит, что над ней такой же палач. Надо собрать последние силы и закричать. Елена так и делает и слышит звук собственного голоса. Она кричит еще и ее кто-то начинает трясти за плечи. Девушка открывает глаза.

Она в больничной палате. На соседней койке спит Деймон, а Клаус обеспокоенно смотрит на свою жену. Шатенка хватается за голову, но не может вспомнить сновидения. А головная боль нестерпима, вспоминаются предшествующие события, и боль разрывает изнутри. Елена стискивает зубы, чтобы не закричать и дает волю слезам. Клаус обнимает ее, но Гилберт смотрит на уснувшего Деймона и, стискивая кулаки, продолжает рыдать.

«Мамочка, тебя больше нет! Но я не верю! Ты жива! Ты здесь, внутри меня… Мне больно, но ты там, я знаю! Я винила тебя, я была такой эгоисткой, называла тебя аморальной, а сама пала на самое дно! Я запачкала себя грехами, я запачкала себя своими пороками. Пожалуйста, прости меня! Вернись!»

Вернись! Это слово – как укол адреналина в сердце. Елена выгибает позвоночник и устремляет взор на белый потолок. Еще несколько сильных эмоций. Они – как электрошок, как адреналин, как глоток воздуха в агонии! Вернись, вернись, вернись! Эти слова способны были бы оживить, столько мольбы в них было. Елена чувствует на себе крепкие руки Клауса и переводит взгляд на мужа. Он переживает, волнуется, но не знает что сказать. Елена обнимает его и, сдерживая крик, снова плачет. Ей кажется, что она пикирует вниз. Больше невозможно терпеть эту боль, невозможно больше сопротивляться и пытаться лететь, когда у тебя обрезаны крылья. Фитиль перегорел, свет выключился, земное притяжение стало очень сильным. А Елена все обнимает, обнимает так крепко! Любовь разрушительна…

– Почему те, кого я люблю, погибают, Ник? – прошептала шатенка. – Я не могу понять. Они просто уходят из моей жизни и оставляют лишь боль, – девушка схватилась за края рубашки мужчины. – Моя любовь убийственна. Она уничтожит и тебя, и Деймона… Рано или поздно это произойдет. Это неизбежно.

Клаус отстранил девушку и, взяв ее лицо в свои ладони, тихо, но уверенно проговорил:

– Это просто совпадения, случайности…

– Случайность – это заранее спланированная закономерность.

– Она занималась наркоторговлей, Елена. Я был в этом мире и знаю, что там разговор короткий. Ты не виновата в ее смерти!

– А Тайлер? – Девушка убрала его руки. – Ты никогда мне не рассказывал, почему он вляпался в это дерьмо! А я скажу почему. Я была слишком богата, а он – слишком беден! Я знаю, что это бьет по достоинству мужчин. Вот почему он пошел работать на тебя, вот почему он так поступил! Из-за меня. Мать пошла на эту дрянную работу из-за моего гребаного зрения! А Розали подсела, потому что Деймон был влюблен в меня, а не в нее. Я – причина всех катастроф!

Отчасти Елена была права. Может, это наказание. Может, просто стечение обстоятельств. Но человек устает… Ему хочется хоть немножечко счастья. Совсем чуть-чуть. А когда вокруг тебя гибнут близкие – это способно вывести из равновесия, выбить почву из-под ног, свести с ума. И Елена устала от потерь.

– Я даже Аттуму сумела разбить сердце! Я больше не могу…

Девушка поднялась и подошла к окну. Ночной купол неба был усеян плеядой звезд. Елена вспомнила и ферму, и ту ночь, и кукурузное поле. Как же избавить себя от воспоминаний, которые душат? Как отключить человечность и стать безэмоциональным? Не аморальным, а безэмоциональным человеком, которому чужды страсти и боли, которому чужда боль. Снова взыграли воспоминания о смерти матери, о последнем диалоге. Елена чувствует, как слезы, подобно кислоте, опаляют кожу щек.

Елена обернулась и увидела спящего Деймона. Девушка аккуратно укрыла его и вернулась на кровать.

– Мне нельзя любить кого-либо.

– Но его ты продолжаешь любить… В твоем сердце есть место для любви только к одному человеку. И оно точно не для меня.

Это было неправильно и отвратительно: предъявлять претензии после такого происшествия. Но мы все по натуре эгоисты. Со стороны судить легко, ведь чужие ошибки виднее всего. А свои?

Елену разрывало на части. От смерти Изабель. От осознания собственного эгоизма. От скорби, печали и боли. От всепоглощающей, уничтожающей и разрушительной любви. Она пыталась думать о чем-то еще, пыталась отвлечься и смириться. Но отрицание срабатывало, как защитный механизм. Любовь затмевалась болью, а обреченность и осознание невозврата сводило с ума. Девушка уже сейчас чувствовала, как она тонет… Как она тонет в каком-то болоте событий. Черная смола, грязные воды попадают в легкие. Воздуха становится все меньше и меньше. Смерть уже наготове. Остались считанные секунды.

Девушка перевела взгляд на мужчину и взяла его руку в свои холодные ладони. Она поднесла руку к губам и поцеловала. Сердце мужчины разрывалось от тоски и боли. Клаус смотрела на эту отчаянную цыганку, готовую спрыгнуть с моста… Или она уже это сделала? Тогда, когда влюбилась в Локвуда? А может, еще раньше? Тогда, когда потеряла зрение?

– Ты научил меня жить… Я не забуду это.

А Деймон научил любить и выживать. Но Елена умолчала об этом.

Девушка легла на кровать, Клаус устроился рядом. Елена прижалась к нему и снова тихо заплакала. Забавно, не правда ли? Когда-то она прижималась так к Деймону, после избиения. Тогда Елена ненавидела Клауса и Тайлера. А сегодня? Сегодня она – жена бывшей главы мафиозной группировки. Сегодня она – успешная актриса, плененная страстями. Сегодня она уже знает, что такое порок, его последствия, брак по расчету, любовь, смерть, предательство, по коже плеть… Сегодня она познала много эмоций и много чувств, несмотря на то, что ей всего двадцать семь. Ей всего двадцать семь, а столько боли, столько сумасшествия. Клаус крепко обнимал ее, укрывал и успокаивал. Елена словно искала защиту в нем, надеялась что он – ее крепость, которая защитит от нападения вражеских войск.

«Прости меня, мама… Я отреклась от тебя. Я отреклась от Бога. Я пала… Прости меня, пожалуйста. Я люблю тебя, просто знай».

Сон пришел спустя где-то часа два. В больнице было тихо и спокойно. Чья-то жизнь оборвалось, а из-за этого три души испытали огромную боль. Луна строго смотрела на трех человек, которые, стремясь быть счастливыми, совершали много ошибок. Они желали любить и быть любимыми. Но кто знал, что в погоне за счастьем мы не только теряем себя, но и разрушаем себя.

Несколько часов сна, забвения и небытия. Всего несколько часов, дарованное для того, чтобы забыться и отдохнуть… А потом станет еще больнее, а потом станет еще невыносимее.

Они будут счастливы. Когда-нибудь. Обязательно будут счастливы, только не в этой жизни, не в этот раз. У Елены будет полноценная семья и счастливое детство, не омраченное слепотой. У Елены будут нормальные мать и отец. Она не познает розг и предательств. Тайлер не погибнет, Клаус не станет жестоким, а Деймон будет счастлив с Розали. Это все обязательно случится. Только не сегодня, только не в этой вариации их жизни.

Солнце взошло на небо и устало начало освещать этот измученный город. Самое страшное то, что жизнь продолжается, словно говоря: «Ничего особенного. Просто очередная птичка ударилась оземь. Их же так много». Деймон открыл глаза. Душа болела очень сильно. Мужчина поднялся.

Она спит. Обнимает его так крепко, как и он ее. Ей тепло с ним, она ищет в нем защиты. Сальваторе поднялся и тихо подошел к паре. Склонив голову на бок, он внимательно посмотрел на нее. Сейчас она застыла, сейчас она не чувствует. Душа отдыхает…

«Вот она и исполнила твою волю… Замужем, влюблена и ищет защиты уже не в тебе, а в нем. Только почему не легче?».

Сальваторе коснулся лица девушки, вспоминая события минувшего вечера. Болела голова от побоев, болела душа от того, что ее душа разорвалась на кусочки в очередной раз. Становилось не по себе.

Деймон укрыл ее и тихо направился к выходу.

Это просто сон. Осталось лишь проснуться, очнуться. Сновидение затянулось. Сальваторе вышел на улицу. Утро – теплое и солнечное, совсем не соответствует законам жанрам. Где дождь и гроза? Где ветер, сносящий все на пути и огромные капли дождя? Вместо этого – солнце и тепло.

Только руки отчего-то холодные.

Сигареты. Затяжка. Запах никотина доводит до тошноты, как запах тухлой рыбы в том баре, с которого все и началось. Куда делись его апатия и отсутствие тяги к жизни? Почему он чувствует ,как бьется его сердце, а душа болит? Почему он хочет жить? Для нее! Жить и молиться за ее благополучие. Жить ради этой любви и этих всепоглощающих чувств. Жить ради нее. Елена сдержала свое слово. А он свое? Кроме боли и воспоминаний он ей ничего не подарил.

Деймон направился домой. Вторая сигарета не принесла успокоения. Любить не курить – бросить нельзя. В голове играла какая-то мелодия, доводящая до бешенства, ее словно поставили на «repeat». Глубокий вдох, – и что-то щемит в груди слева. Странно все это. А когда была апатия ко всему сущему – было намного проще…

Его квартира оказалась открытой. Деймон входит внутрь, вспоминая нападение Майклсонов. Странно, но воспоминания первых дней общения все чаще возникают в сознании. К чему бы это? Неважно…

Деймон проходит внутрь и обнаруживает девушку, которая разливает вино по бокалам. Сальваторе терпеть не мог вино, но в последние семь лет он очень часто идет в разрез со своими принципами. Откуда у Кэролайн ключи и зачем она пришла значения не имело. Его это не беспокоило.

Деймон схватил бутылку и осушил ее до дна. Он вспоминал, как на протяжении шести лет Кэролайн учила его не чувствовать и жить дальше. Она напоминала Розали, но Хейл никто не мог заменить.

Вино слишком сладкое, приторное, и оно не ослабевает боль. Она смотрит в глаза мужчины уверенно и с некой злобой. Деймон скидывает куртку и отшвыривает ее. Хрустальные бокалы падают, и осколками рассыпаются по паркету. Деймон хватает скатерть и резко срывает. Вся посуда бьется и рушится.

Деймон хватает Кэролайн за шею и прижимает к стене. Ей не хватает воздуха, и она рефлекторно хватается за руку мужчины.

– Я знаю тебя! Почему не могу вспомнить?! Почему тебя не могу вспомнить, а ее – забыть?!

Сальваторе отстраняется и отходит к двери. Боль становится нестерпимой. Он должен радоваться за нее, ведь его дочь нашла защиту и любовь! Но почему так плохо… А смерть Изабель может сломить ее.

Надо забыть Елену, прекратить думать о ней, как она сделала это. Тогда, быть может, он сможет тоже полюбить. Да! Следует поступить именно так!

Деймон подходит к Кэролайн и уверенно и холодно произносит:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Она улыбается, потом улыбка исчезает, и на лице появляется серьезность. Красное вино растеклось по паркету, как кровь. Блондинка касается щеки мужчины и, убирая руку, тихо произносит:

– Выйду.

====== Глава 46. Дрина. ======

«Забавно все… Оказалось, что то была не последняя свадьба. Шумное застолье, родственники, гости, какой-то свадебный марш, а еще все кричат «Горько!». Целуя ее, я ничего не чувствую. Сердце из груди не вырывается, пульс не учащается, а ноги не подкашиваются. Абсолютная пустота. Я уже узнал, что впивается в сердце острыми шипами, я узнал, что такое любовь и больше не хочу знать. Елены нет, но она знает о моем бракосочетании. С того дня минуло около двух недель. Похороны Изабель, еще и моя свадьба… Наверняка она сидит на антидепрессантах. В следующую среду будет конференция, посвященная кино, в котором она будет сниматься. Хорошо, что меня там не будет… И я в очередной раз не увижу ее фигуры, ее грустного взгляда и не услышу звука голоса. Мы квиты. Теперь она со своим мужем, а я – с женой.

На самом деле, время учит мириться. Мириться с болью, с осознанием неизбежности и невозврвата. Апатия к жизни возвращается, и я уже чувствую, как она обнимает меня за плечи. Я уже чувствую, как теряю интерес к веселью, деньгам и спиртному. Сигареты начинают выводить из себя, воспоминания теряют былой блеск… У нас много чего было, Елена: ссорились, разбегались, мирились… Но сейчас, когда я делаю вид, что счастлив, выслушиваю пожелания неизвестных мне людей и смотрю на девушку в белом, я ощущаю, как жизнь снова замирает. Яркие картинки сменяются черно-белым изображением, боль притупляется безразличием, вкус спиртного больше не торкает, а еда не вызывает аппетит, лишь тошноту. Тебя винить или благодарить? Да и не важно. Когда ничего не чувствуешь – все намного проще. И я буду ждать.

Мне сорок четыре года. Я наконец-то женился. Куда уже было тянуть? Мы играем свадьбу на пристани, в ресторане, находящемся на каком-то теплоходе, который вместо того, чтобы отвезти нас подальше от гребанного города, стоит на месте. Шикарный зал, а вечером будет зарево фейерверков. Я должен буду станцевать с Кэролайн свадебный вальс, должен буду держать ее за талию и целовать. Что ж, это даже забавно. Все начинают танцевать. Расписанные платья с кучей украшений, пиджаки, пьяные люди, которых я и не знаю. Я улыбаюсь Кэролайн, как и она мне. Держу ее за руку, пью на брудершафт и целую… От нее пахнет духами Шанель и шампанским. Она напоминает мне Розали…

Моя Розали!

Я окончательно свихнулся…

Очередная вспышка фотокамеры. Всю жизнь я боялся свадьбы, можно сказать, с того периода, как полюбил Изабель. А сейчас я не чувствую себя неловко, не ощущаю стеснения. Просто ощущение, что смотрю фильм, частью которого я не являюсь. Ее родители обещают нам квартиру, а ее дядя – поездку в Италию. Что ж, это будет неплохо, в принципе. Однако меня вряд ли удивят пейзажи Флоренции или Рима, убранство шикарных апартаментов и щедрость родителей Форбс, которые ведут себя несколько странно.

Но никто не знает, что на обратной стороне медали. Я люблю женщину, которой не имею права обладать, чью жизнь я разрушил. Кэролайн тоже меня не любит, это видно по ее глазам, но она согласилась на брак, чтобы причинить ему боль… если он почувствует боль, может, он счастлив с кем-то еще.

Итак, мы не любимы друг друга, и вряд ли будем испытывать такие бешеные чувства, как я испытывал, находясь рядом с той цыганской бестией, что нежится сейчас в объятиях своего мужа. А что оставалось еще делать? Брак будет сдерживать ее и меня. Ошейник и так затянулся слишком крепко. Я стал заложником моей любви к моей же дочери. Она ни разу меня не назвала отцом, а я ее – дочерью, поэтому и не имеет смысла говорить, что я испытываю к ней родительские чувства. Это совсем не так. И сейчас мир тускнеет, теряется тяга к жизни, а любовь к миссис Майклсон все равно возрастает. Я погряз в своих пороках и грехах, как и Елена, как и Клаус. А Кэролайн? Перевожу взгляд на супругу, которая мило с кем-то беседует. Я не знаю, свята она или нет, меня по-прежнему не покидает чувство, что я где-то уже видел ее. Но миссис Сальваторе не станет отвечать на мои вопросы. Она лишь улыбнется той улыбкой, говорящей: «Вы ничего обо мне не знаете и никогда не сможете это сделать», опустит взгляд и промолчит.

Истерики и ссоры с Еленой причиняли огромную боль нам обоим, а страсть лишала разума и здравого смысла. Постепенно все зашло слишком далеко, и тайное стало явным. Так больше продолжаться не могло. Когда мы вместе – все рушится. А ее номер у меня до сих пор в памяти. Я потерян. Я застрял где-то между всепоглощающими чувствами к цыганке и апатией ко всему сущему. Вот что скрывает вторая сторона медали.

Но за эти две недели я все же смог кое-что узнать о Кэролайн. Она любит музыку Дэвида Гетта, которого я терпеть не могу, хочет провести наш медовый месяц на Ибицце. Она курит, увлекается виски и позволяет себе курить кальян. Словом, Форбс руководствуется принципом: «Лучше прожечь молодость, чем проспать». Шрамы на моих плечах от ее ногтей до сих пор напоминают о себе легкой болью. Порой жесткий секс заставлял забыть о любви к Елене и дышать именно этой блондинкой, которая сейчас ласково спрашивает какой салат мне положить. Я что-то отвечаю, продолжая вспоминать ту неделю, когда мы не вылезали из постели. Я говорил, что люблю ее, но мы оба знали правду.

Может, потом наш брак превратиться в невыносимое сосуществование, а мы станем ненавидеть друг друга. Я верил, что людям надо жениться, если у них есть отдельный заработок, и им хорошо в постели. За что боролся, на то и напоролся. Значит, наши мысли все-таки материальны?

А пока пора сказать холостой жизни «прощай», как и Елене, как и той всепоглощающей, чокнутой любви».

Он бы наверняка и далее пребывал в потоке своих мыслей, если бы не увидел охранника, который с кем-то разговаривал на повышенных тонах. Сальваторе что-то шепнул Кэролайн, поцеловал ее и, поднявшись, направился к выходу. Гости были слишком увлечены своим весельем, чтобы заметить перемену в женихе. Деймон настиг дверей и, отодвинув охранника, увидел ту, кого и стоило ожидать. Елена что-то оттараторила на своем языке, – причем явно не очень ласковое, – а потом взглянула на Деймона. Выражение ее лица поменялось. Сальваторе взял девушку за руку и вывел на улицу.

Крики чаек и шум прибоя, а еще – звуки громкой музыке и пьяная речь гостей. Солнечные лучи переливались на морской глади, загорелые туристы фотографировались, а здешние просто отдыхали на берегу. На деревянном подмостке стояли двое: он внимательно смотрел на нее, как и она на него. Девушка была в длинной юбке и топе, на ее руках – многочисленные браслеты, а завитые волосы растрепались из-за ветра. Шатенка смотрела на Деймона, позабыв, что хотела сказать и зачем пришла. Сальваторе же просто молчал, оценивая ее внешний вид и понимая, что он любит так сильно, что эта любовь становится в тягость, что от нее хочется избавиться. Об этой встречи знают только двое, и сейчас оба молчат; однако их взгляд говорит сам за себя: прощение, извинение и сожаление, а еще – остатки тех чувств, что медленно сводят с ума. Теплый ветер и солнце согревают плечи. Девушка чувствует, что снова замерзает… Но этот холод стал родным и привычным.

Елена чувствует, как ток бьет по сердцу… Лед окончательно тает и оголяет заснувшую, живую и страстную любовь именно к этому мужчине. Эта любовь – самая глупая и провальная из всех, что существовали на свете. В отдалении слышится мелодичный голос Стинга…

– Мне его дал мой отец, – выпалила девушка, хватая руку мужчину и что-то в нее вкладывая, – ненастоящий. Тот, кому я сказала, что стану проституткой и заставлю весь мир мафии устроить ему райскую жизнь, – шатенка хотела убрать руки, но Деймон крепко их схватил и сжал в своих. Девушка подняла взгляд на мужчину. Они оба были готовы сдаться прям сейчас и на весь мир закричать о своей порочной, неправильной связи. Но вместо этого слушали биение сердец в унисон и крики чаек. – Он сказал, что это ключ от всех дверей, и он откроет передо мной даже те возможности, что кажутся закрытыми.

Шатенка выдернула руки, и Деймон увидел дорогую мужскую цепочку с подвеской в виде ключа. Немного сентиментально, но он отчего-то сильно жал этот подарок в своей руке.

– Они открылись? – тембр его голоса был родным и привычным. Елена не сводила взора своих глаз с мужчины.

– Да. Я научилась видеть мир…

– А я жить, – перебил Деймон и подался вперед, но девушка резко отвернулась и продолжила:

– Она стерва. Меня не покидает чувство, что я видела ее ранее, и что-то подсказывает мне, что если это так, то наши встречи были не слишком радужными… Но, – Гилберт выше подняла подбородок и взглянула на мужчину, – она никому тебя не отдаст. Она даст тебе будущее, и ты создаешь наконец нормальную семь…

– Я люблю тебя, – перебил он. – Я всю свою жизнь буду любить только тебя.

Крики чаек стали слишком оглушительными. Слезы удалось перебороть, а с болью становилось все труднее совладать. Такое признание на собственной свадьбе! Елена ощущает, как дышать становится легче и тяжелее одновременно. Девушка собирается сделать чистосердечное признание и окончательно пасть!

– Деймон, за все эти шесть лет я не переставала…

– Деймон? – чей-то голос прервал речь цыганки. Шатенка обернулась и увидела невесту. Кэролайн была красива в свадебном платье, и ее голубые глаза тоже напоминали океаны. Миссис Сальваторе подошла и, обняв мужа, взглянула на Елену: – Почему ты не пригласишь гостью за стол?

Деймон обнял Кэролайн в ответ, но продолжал внимательно смотреть на Елену, которая из последних сил пыталась совладать с собственными эмоциями. Солнце стремилось к закату, как и их возможности на совместное счастливое будущее. Шатенка чувствовала, как идет ко дну, как она тонет, как ее раздавливают пласты вод обстоятельств и боли. Им нельзя любить друг друга, но он продолжают любить. Этот взгляд – словно самая отчаянная молитва, словно раскаяние и признание в самых запретных чувствах.

Елена хочет что-то сказать, но не решается. Она разворачивается и медленно уходит. Деймон провожает ее взглядом, а Кэролайн целует в щеку и ведет в сторону ресторана.

Что они могли дать друг другу в жизни? Ни детей, ни брака, и даже церковь не примет в свои объятия двух отчаянных людей.

Елена ощутила песок под ногами. Сняв обувь, девушка поставила ее на деревянный подмосток и босиком пошла по песку, вдоль берега. Солнце освещало море и силуэт девушки. Когда-то Елена, подобно розе, тянулась ввысь, к солнцу. Сейчас она пряталась от тепла, стремилась к холоду.

«Я тоже не хотела жить… Я была из фарфора, даже когда была влюблена в Тайлера. А сейчас я жива… Жива благодаря тебе».

Цыганка ощущала, как песок согревает ноги, которые устали от заемного праха и вечной ходьбы по лезвию. Елена была уверена в том, что убила любовь! Но оказывается, что только приглушила. Девушка узнала о бракосочетании сегодня из газет. Ссора с Клаусом, но Гилберт отправляется на встречу, вручает какой-то глупый подарок и уходит. Елена почувствовала холод морских вод на ногах. Она остановилась, посмотрела на морскую гладь, а потом бросилась вон…

Девушка бежала быстрее и быстрее, желая убежать как можно дальше от ярких чувств, которые надевают кандалы и отнимают право на счастье. Елена бежит, и ей кажется, что бег спасает. Появляется боль в ногах и отдышка, но все это ничто, по сравнению с состоянием внутри души. Елена бежит быстрее и быстрее, чувствуя, как зыбкие пески сковывают движения. Здесь должны быть кочующие таборы, где Елена сможет забыться. И Гилберт мчится именно к ним, вспоминая, что она – Дрина. Цыганка, которая никого не пускает в свое сердце и никому не рассказывает о своих чувствах! Юная Дрина, внешние обстоятельства тебя закалили… И сделали тебя слабой. Любовь сломила тот стержень, который достался тебе от родителей. Ты проиграла все свои битвы, тебе не вручат награду, ты станешь главной темой обсуждения… А потом о тебе забудут. Ведь ты больше не будешь интересна.

Елена видит впереди костер и то, как развиваются цветные ткани одежды. Знакомое наречие, знакомые пляски и знакомая музыка. Елена настигает табор, и все затихают, видя новоприбывшую. А Гилберт больше не может молчать. Она выхватывает у парня бутылку рома и начинает пить. Еще и еще… Хмель притупляет боль и все минувшие событий кажутся мелочью. Девушка откидывает бутылку, и ром разливаются по песку. Пламя согревает плечи. Слышен звон браслетов, слышен сильный голос Елены, а потом все улыбаются, видя красивые танцы Елены. Она танцует, а ткань юбки развивается. Кто-то начинает подтанцовывать и подпевать, кто-то – бить в бубен. Девушка набирает обороты и танцует, наслаждаясь тем, чего она так давно не видела.

Старая цыганка София смотрит на отчаянную девушку, которая просто не знает к кому ей пристать. Кому как ни Софии и другим цыганам знать о том, как может любить цыганская девушка, как может дарить себя, и как эта любовь опасна для нее самой. Костер и лунный свет освещали стройную фигуру Гилберт, которая забылась. Волосы окончательно растрепались, платье помялось, а телодвижения все больше наполняются отчаянием. Она – Дрина! Никто не смеет ее подчинить. И любовь можно убить! Ведь раньше это получалось… Сейчас у нее есть семья и есть будущее. Но любовь к другому человеку, смерть Изабель и несчастья выбивают почву из-под ног. Елена хватает бутылку, снова выпивает, отдает ее кому-то и вновь бросается в танец. Кто-то начинает плясать вместе с ней, и постепенно табор принимает новобранку, которая желает забыть о своих разрушительных чувствах.

Несколько минут забвения, – и Елена падает возле костра. Она смотрит на пламя и дает волю слезам. Из-за чего ее так ломает, помимо любви к своему же отцу и смерти матери? Из-за Клауса. Елена обещала любить и быть верной, но понимала, что не может это сделать. Ник столько дал ей в жизни, реанимировал, заставил жить и бросать его бесчеловечно, а возвращаться к Деймону нет возможности. Вот и все. Тупик. Эту стену не проломить.

Кто-то касается подбородка девушки, и Елена обращает взгляд на красивую женщину. Елена не знает еще ее имени, не знает ничего о ней, но девушка обнимает цыганку и дает волю рыданиям. Она чувствует, как София обнимает ее, как пламя от костра согревает озябшее тело. Сзади слышатся цыганские напевы про парня, которого не стоит будить, пока «ромалэ солнышко не взойдет». Девушка обнимает цыганку, а та просто молчит и успокаивает. Елена осталась одна. Совсем одна.