Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Этот Самсакнияз, пока не стяну его с седла и не засуну в хурджун, как козла, не поверит в мои силы, – опять огрызнулся Пазыл, вызвав одобрительный громкий смех высокого всадника – Ходжанияза.

Под небом Кумула и Турфана Ходжанияз был известен всякому – и не только как меткий стрелок. С семи лет не сходил он с коня, всю жизнь занимался охотой, – сейчас ему было около шестидесяти, хотя на вид давали не больше сорока. Острые глаза, крепкое тело, быстрые движения подчеркивали его дикую силу, да он, пожалуй, и сам верил в свою исключительность.

Но не поэтому только его знали все: среди горского населения он пользовался авторитетом старейшины и, когда нужно было заступиться за народ, шел даже во дворец к кумульскому князю – вану. Принимали его у вана хорошо, но Ходжанияз никогда не уподоблялся прихлебателям, что не отходят от дворца, как пес от помойной ямы. Он встречался с ваном лишь в тех случаях, когда это было необходимо, а остальное время проводил на лоне природы – охотился.

И в этот раз после очередной встречи с ваном по поводу податей он отправился на охоту вместе со своими друзьями.

…Спустившись в неширокую лощину, охотники увидели, что манивший их огонек был большим костром.

– Кажется, приехали на праздник! – заметил Ходжанияз.

И в самом деле это был праздник завершения окота, устроенный скотоводами перед отправлением на джайляу. В этих местах он всегда устраивается в начале апреля, и пастухи, уже собравшие отары, должны были не сегодня завтра двинуться в путь. Костер они разложили на возвышении, а сами, рассевшись вокруг огня, пели кумульскую песню и потому не слышали стука копыт. Однако чуткие пастушьи собаки набросились на охотников, и старый пастух поднял голову, оглянулся.

– Посмотри-ка, Палтахун, что-то собаки залаяли, – сказал он.

Палтахун взял длинную палку, шагнул в темноту, и тут в свете костра показались охотники.

– Пусть будет щедрым ваш праздник! – приветствовал пастухов Ходжанияз.

– Да исполнится твое желание, сынок! – ответил белобородый старец. – Сынки, примите у гостей поводья!

Молодые пастухи подскочили к всадникам и помогли им сойти с коней.

– Сопахун, снимите хурджуны! Кони пусть остынут! – приказал Ходжанияз и по приглашению старца уселся на мягкую овечью шкуру, поджав под себя ноги. – Аумин аллахуакбар! – провел он ладонями по лицу, и все повторили его жест. – Мы не помешали вашему празднику?

– Что вы, окям… Вы путники, приносящие счастье. Гости всегда украшают праздник. А вы сами кто будете?

– Ходжанияз.

Ахнув, старик вскочил с места и заново приветствовал гостя.

– Мы давно слышали о вас… – добавил он.

– А вы, отец, кто?

– Я Саитнияз, отца звали Салимнияз. Мы, как и деды наши, пасем скот ван-ходжи. А все, кто сидят здесь, мои дети.

– Аллах щедро одарил вас, Саитнияз-ака.

– Аллах не дал нам скота, но детьми не обидел. С тех пор как живу на этом свете, глаза мои ничего, кроме камней, не видели… Всего два раза был в Кумуле.

– Сколько вам лет?

– Шагнуло за восемьдесят, окям. Но не дрожат еще ноги, когда поднимаюсь в горы… Эй, мать, скатерть!

Глядя при свете костра на его похожее на круглый хлеб – помнан – лицо, никто не дал бы старику столько лет.

Разостлали скатерть, на ней появились баурсаки, творог, грязные кусочки сахара и турфанский изюм. На глиняном подносе принесли баранину, видимо, заготовленную в дорогу.

Жена старика, лет шестидесяти на вид, присев на корточки, начала разливать густо заваренный чай. Пазыл, мечтавший сразу же, едва представится возможность, завалиться спать, вдруг залюбовался энергичными движениями старика, выглядевшего тридцатилетним молодцом, его подругой жизни, сыновьями, внуками – всех насчитывалось чуть не полсотни человек – и на какое-то время забыл об усталости. «Вот это и есть настоящая семья», – подумал он…

– Пейте чай, афандим. Горячий чай снимает усталость. – Ходжанияз подтолкнул Пазыла, задумчиво сидевшего с пиалой в руках.

– Может, наш чай навозом пахнет…

– Что вы, Саитнияз-ака, разве есть что-нибудь лучше чая, приготовленного на горной воде? – проговорил смущенно Пазыл.

– Берите, берите, вот нарезанное мясо, окям, – говорил старик, заставляя гостей есть, – порадуйте меня, берите, берите!

– Спасибо! Спасибо!

– Палтахун, где ты? – позвал старик.

– Да, отец! – Перед стариком появился плечистый парень.

– Веди козленка, пусть Ходжа благословит его, сынок.

– Не надо, тага[16]16
  Тага – дядя.


[Закрыть]. Уже поздно. Давайте лучше сварим джейрана…. – начал было Ходжанияз, но старик, вскочив с места, перебил его:

– Как это так? Если в честь такого гостя не зарежу барана, кто же я тогда буду? Да в вашу честь и верблюда мало, Ходжа!

– Ну пусть будет по-вашему, тага. Но если мы двух джейранов не зажарим, что мы тогда за охотники? Как, афандим? – спросил Ходжанияз.

– Правильно, Ходжа-ака, – поддержал Пазыл.

– На это и мы согласны, – сказал радостно старик.

Вскоре в казане уже варилось мясо. А в сторонке Сопахун и Пазыл на вертелах жарили целиком двух джейранов. Манящий запах капавшего в огонь жира, смешанный с дымом от сухих еловых веток, возбуждал необыкновенный аппетит. Все плотным полукругом расселись у костра и оживленно переговаривались.

– Мать! Печенка и курдюк уже готовы, – сказал старик, когда казан закипел, – приготовь-ка нам думбя-жигя.

– Пусть хорошо сварится, тага, – попросил Пазыл, но старик возразил ему:

– Э, сынок, печенка хороша еще с кровью. И для глаз полезно: даже днем можешь звездочку увидеть.

– Тага правильно говорит. Хоть вы и врач, однако не знаете пользы печени, афандим, – поддержал старика Ходжанияз.

Думбя-жигя – кусочки печени и курдючного сала, заправленные луком и черным перцем, – съели почти мгновенно. Ходжанияз попросил:

– Нельзя ли музыку, а, тага?

– Я готов, окям. Даже если гость сядет на шею, мы смолчим.

Старик начал настраивать кумульскую скрипку, изготовленную грубовато-прочно, но звонкую. Потом заиграл на ней и запел. Голос его слегка дрожал, однако звучал грустно и приятно, и когда, тряхнув головой, он воскликнул: «Хя-хум!» – полтора десятка его внучат – мальчиков и девочек – пустились в танец. Вначале они поклонились гостям во главе с Ходжаниязом, а затем встали попарно, лицом друг к другу, и, притопывая ногами, подняли руки:

 
О горе мое,
О горе твое…
Знает ли ван-ходжа
Гнев мой…
 

Старик увлекся, и по его следующему «хя-хум!» поднялись новые танцоры. Невестки, смущенно стоявшие в сторонке, подошли поближе и, будто бросая ветки в костер, тоже вошли в круг… Становилось все веселее. Здесь, на открытом воздухе, особенно красиво звучал бы бубен. Но кумульцы, к сожалению, очень редко играют на нем, предпочитая скрипку. Пазылу почему-то чудилось, что скрипка жалобно плачет, и все-таки он про себя отметил, что в кумульских танцах чувствуются отвага и удаль. Старик весь ушел в музыку, он приник к скрипке и самозабвенно водил смычком по струнам. И вдруг неожиданно оборвались одновременно и мелодия, и танец. Танцоры поклонились Ходжаниязу и расселись по местам.

– Спасибо, тага, насладились вдоволь, – поблагодарил Ходжанияз.

– Копыта только разогрелись, теперь бы пуститься в бег! – ответил старик, вытирая рукавом потное лицо.

– Вы, оказывается, увлекаетесь песнями и танцами, – заметил Пазыл.

– Как говорится, вороны криком радуют себя, а чем же еще можем радовать себя мы?

– Не сглазить бы, но это, наверное, и называется счастливой семьей…

Тем временем скатерть разостлали снова и на большом деревянном блюде принесли хорошо прожаренного, желтого, как урюк, джейрана, рядом поставили блюдо с вареным мясом.

– Палтахун!

– Да, отец!

– Подойди, сынок, и отрежь для Ходжи-ака самого хорошего мяса. – Старик вынул из ножен, свисавших с пояса, нож и протянул Палтахуну.

– Саитнияз-тага, – сказал Ходжанияз, попробовав от поданного Палтахуном куска вареного мяса, – что, если мы разделим одного джейрана по обычаю – на десять частей?

– Хорошо, хорошо, мой Ходжа. Кто будет перечить гостю?

– Ну, тогда вот вам нож, вы и делите.

– Смогу ли я, что вы? – опешил старик, но нож взял. Призадумался. Потом сказал: – Бисмилла, пусть будет отрадой для души…

Он разделил тушу на десять частей: передние и задние ноги, грудинку, боковые ребра, шейную и спинную части. Теперь предстояло самое трудное. Нужно было раздать куски десяти наиболее уважаемым из присутствующих, но так, чтобы доля каждого соответствовала его достоинству. Сделать это было тем труднее, что приезжих старик не знал. Все затаили дыхание… Саитнияз взял спинную часть и, сказав, что вся сила в спине, протянул ее Ходжаниязу, грудинку – Пазылу, задние ноги – Сопахуну и Самсакниязу, передние ноги – еще двум охотникам, спинной хрящ – Палтахуну, ребра – двум другим своим сыновьям.

– Мне полагается только шея, – заявил он.

– Удивительно, тага. Только тот, кто многое повидал, сможет сделать такое. Вы разделили правильно, не ошиблись, – похвалил Ходжанияз.

– Ну, ешьте. Горам будет стыдно, если вы не опустошите блюдо, – начал потчевать хозяин.

«Истинные уйгуры», – думал Пазыл, вгрызаясь зубами в кость.

Когда гости насытились, их потянуло ко сну. Да и рассвет уже приближался. Но старик никак не мог угомониться, продолжал говорить без умолку и, кажется, готов был начать все сызнова. Поэтому Ходжанияз, поблагодарив за угощение, сказал:

– Кони отдохнули, пустим их на луг, а сами ляжем спать.

Утро выдалось безоблачное, солнечное. Яркий свет, бахрома свежей зелени, отары овец на склонах, свежий, чистый воздух напоминали об идиллических радостях горной жизни. Хозяева, что вчера так веселились, уже давно заняты были каждый своим делом. Пазыл встал позже всех. Пока он умывался холодной горной водой, на лужайке забелела скатерть. Готовились подавать чай.

– Позавтракаем и будем добираться до пастбищ. Было бы хорошо, мой Ходжа, если бы вы остались пока с нами, – сказал старик во время чаепития.

– Спасибо, тага. Мы хорошо погостили. Бог даст, приедем на несколько дней на джайляу. А вы не задерживайтесь из-за нас, – ответил Ходжанияз.

– Да, если не двинемся пораньше, пастбища захватят переселенцы, тогда намучаемся…

– Неужто они и на земли вана-ходжи забираются?

– Эх, сынок… Вначале они притесняли народ… А теперь настал черед и вана-ходжи!

– А что ван-ходжа? – спросил Пазыл.

– Что до смерти других тому, кто привык только от своей головы мух отгонять? А нечестивцы чиновники очень уж жмут. Как избавиться нам от этих голодных волков?

– Можно и подумать, как…

– Вот-вот, – прервал Пазыла старик, – как у овец, так и у людей должен быть вожак.

– Все дело в вас, тага.

– Когда добро отнимают, обидно, но когда еще и издеваются, душа надрывается…

– Дался вам этот разговор! – вмешалась старуха. – Что-то совсем заболтались!

Старик замолчал. Если бы не старуха, он рассказал бы о многом, о том, например, как пять дней назад солдаты, до смерти избив пастуха-уйгура, отобрали у него двух коней, как у чабана-казаха забрали трех верблюдов…

– Отец, какие-то странные всадники! – крикнул Палтахун.

– Что еще за напасть! – вскинулся старик.

Ходжанияз, Пазыл тоже вскочили на ноги.

– На головах рогатые малахаи. Видимо, араторукцы, – сказал Ходжанияз – он оказался самым зорким.

Всадники галопом миновали ложбину и, не обращая внимания на бросившихся к ним злых собак, подскакали прямо к Ходжаниязу. Лошади их дышали с трудом. У одной ударила из ноздрей кровь, и она повалилась замертво.

– Что за беда случилась с вами? – спросил с беспокойством Ходжанияз.

– Ой, Ходжа-ака… Капиры насильно забирают девушек…

– Что? Каких девушек?

– Таира… дочь…

– Вай-вай… – схватился за бороду старик.

Ходжанияз вскипел так, что потерял самообладание.

– Сопахун! Седлайте коней! – крикнул он.

– Вот насильники! Теперь нам осталось одно… – вздохнул Саитнияз.

– У вас сколько ружей, тага?

– Два, – ответил старик.

– А кто из сыновей метко стреляет?

– Я! – сказал Палтахун.

Ответь он в другой раз вперед отца, крепкий получил бы нагоняй. А сейчас старик был доволен сыном.

– Вы не возражаете, если сын пойдет с нами?

– Для чего же дитя, если не помогать, когда у народа горе? Чего говорить, пусть идет, – торжественно ответил старик.

– Да исполнит-бог ваши желания, тага! Пусть весь народ будет таким, как вы! – Ходжанияз поцеловал руку старика.

– Трех сыновей с лошадьми отдаю вам!

– Спасибо, отец! Пусть ваше начинание будет всем примером, – проговорил Пазыл.

– Дети мои, – старик взял в руки поводья, когда все три сына вскочили на коней, – если вражеская пуля попадет кому-нибудь из вас в спину, значит, вы не стоили материнского молока.

Саитнияз, высоко подняв руки, молитвой напутствовал девятерых всадников во главе с Ходжаниязом. А старуха, пожелав доброго пути, вылила перед ними ведро молока…

Глава четвертая

1

На улицу вышли все жители Араторука, как говорится, от семи до семидесяти лет. Долго они крепились, молчали, терпели, но вчерашние события стали той каплей, которая переполнила чашу терпения измученного народа. Даже женщины, обычно не поднимавшие глаз и лишь плакавшие в горе, на этот раз слали проклятия насильникам. А молодежь роптала: «Как можно терпеть эти издевательства? Чего еще ждать? Лучше смерть, чем такой позор!» Джигиты группами ходили по улочкам, вооруженные дубинами, топорами, ружьями. От решительных действий их еще удерживали назидательные слова стариков: «Подождите, дети, потерпите, вот приедет Ходжанияз-ходжа, тогда и решим, что делать…» Но эти старики и сами втихомолку уже повытаскивали припрятанные ружья – «на всякий случай».

– Ее-ду-ут! – крикнул джигит с возвышения.

Люди заспешили к дому Таира. Сюда же направились девять всадников, суровые, сдержанно-строгие. Во дворике Таира Ходжанияза чуть ли не на руках сняли с лошади.

– Горе, мой Ходжа, горе! – с этими словами старый Таир бросился к ногам Ходжанияза, а вокруг раздался горестный плач.

И от этого плача будто бы жалобно заржали лошади во дворах, заскулили собаки. Годами множилось это горе, накапливался в сердцах этот плач, – так подготавливаются те большие изменения в жизни, которые до того скрыты даже для внимательного глаза, они – тайна годов. Но вот наступил момент, и прорвалось наружу скопившееся горе, и в такие минуты приоткрывается таинственная завеса времени…

– Мы ждем от вас совета, Ходжа, – сказал один из старейших аксакалов, собравшихся в комнатушке Таира, – мы ждем от вас помощи.

– Невмоготу так жить! Теперь нам нечего жалеть… – добавил другой.

– Требовали скот – дали. Требовали землю – дали. Подати, налоги – все дали. А теперь что им отдавать – жизнь?

– Не торопись, и жизнь потребуют. Девушку ведь уволокли…

– Мы только называемся людьми, а на самом деле рабы. Что может быть тяжелее, чем рабство и поругание? – вставил свое слово Пазыл. – Народ разгневался, час пробил…

– Правильно говоришь, окям!

– Все дело в нас. Если хотим избавиться от насилия, нужно подниматься, – сказал Ходжанияз, внимательно выслушав остальных. Давно ждал он этого часа. Подобно тому как слой за слоем нарастает кожура на луковке и накапливает все больше и больше горечи, от которой слезятся глаза, так и в сердце Ходжанияза народное горе слилось с собственным и копилось годами. Разве не китайские чиновники восемь лет тому назад забили до смерти его отца за то, что он будто бы не уплатил налога? Тогда Ходжанияз задумал поднять народ против гнета, но это не удалось. Каждое дело имеет свой час. И вот теперь народ сам ждет его решения… – А что решили вы сами? – спросил Ходжанияз.

– Ведите нас куда угодно, мы готовы! – ответил старик, заговоривший первым.

– Поднимемся, будем мстить! – донеслось с улицы через открытые окна и двери – все не могли вместиться в маленькую комнатку.

– Если таково желание братьев, – сказал Ходжанияз, когда волнение слегка улеглось, – я готов отдать жизнь за вас!

– Илахи аминь! – этот традиционный возглас, выразивший в себе вековые стремления народа, вырвался одновременно из всех уст.

– Принесите Коран! – приказал аксакал.

Книгу принесли тотчас же. Жители во главе с аксакалом и Ходжаниязом прошли к воде, совершили обряд омовения и собрались в том месте, где обычно проводились поминки. Тут же между двумя деревьями устроили навес и положили на него Коран.

– Люди! – обратился старик к народу. – Кто приголубит нас, тот наш отец. С сегодняшнего дня Ходжанияз наш отец. И мы пойдем туда, куда он укажет.

– Пойдем! – раздались голоса.

– Начиная от предков и по сегодняшний день мы платим повинности сборщикам ван-ходжи, работаем на него, – продолжал, аксакал, – но когда на наши головы свалилась беда, никто из них не пришел к нам, не помог ничем…

– Напротив, – перебил аксакала Пазыл, – эти беки стали опорой режима и усилили гнет! Отнимают у народа имущество, скот, землю…

– Правильно, правильно… дело говоришь! – закричали дехкане.

– Кто хочет идти за Ходжаниязом сражаться с неверными, пусть пройдет под Кораном! – призвал аксакал и первым прошел под навесом. И все, кто был старше шестнадцати лет, последовали за ним.

В тот же день справили поминки по героям, прославившимся еще во времена дедов. В селении, где недавно господствовали плач и горе, все преобразилось, здесь царило теперь всеобщее возбуждение, способное снести прочь любую преграду.

Горячая молодежь была готова к походу в тот же день…

Наутро перед строем из семидесяти всадников выступил аксакал-весь в белом. Он сказал:

– За наших детей, с мольбой глядящих на вас, за стариков с согнутыми уже навечно спинами, за матерей с непросыхающими слезами – отомстите врагу! Аминь!

– Аминь! – высоко взметнувшись, этот крик потряс все кругом.

Стая кем-то пущенных голубей взмыла вверх, как бы стремясь охватить взглядом великий путь, начало которому было положено сейчас…

2

Дехкане спешили вспахать свои участки, чтобы не дать высохнуть скудной влаге в почве. Здесь и там можно было видеть людей, согнувшихся над сохой или подгонявших коней. Возле них летали скворцы, а проворные грачи бежали почти сразу за сохой, находя во вспаханной земле червяков и дружно набрасываясь на них. Поднялись в синь неба жаворонки и, словно подбадривая дехкан, пели свои песни. Бусинками по ниточке протянулись в небе журавли. Их серебристое оперение сверкало в лучах солнца, слепило глаза. Опьяненные свежим весенним воздухом, журавли сделали в небе несколько кругов и с протяжным «кру-кру» снова вытянулись в цепь и скрылись вдали, следуя за вожаком. Однако дехканам некогда было разглядывать все это…

Почти не смотрел по сторонам и человек, который вел по дороге осла с бочонками, он бормотал что-то себе под нос, то и дело подгоняя скотину: «Кхе, бездельник, кхе!»

У подножия холма он свернул с дороги и направился к дехканам. В его босую ногу попала заноза, он, сказав: «Тр-р, тр-р, бездельник!» – сел на землю и начал разглядывать пятку, напоминавшую кожуру дыни, испещренную извилинами; потом шилом вытащил занозу, стер появившуюся кровь, присыпал ранку землей и, захромав на одну ногу, повел осла дальше.

– А я-то думаю: кто это в такое время таскается по дорогам?.. Это, оказывается, ты. – Дехканин остановил впряженных в соху коня и бычка.

– Тр-р… тр-р… Ух, шайтан, чтоб ты пропал! Не остановишь где надо! – Путник хлестнул осла кнутом.

– Что в бочонках-то?

– Что может быть – водка!

– Водка? Ах ты сорняк! С каких пор занимаешься черным делом?

– Есть холодный чай? Дай напиться!

– Садись. – Дехканин выкопал зарытую в землю тыквянку и налил путнику чаю в деревянное блюдце. – Пьешь, будто после плова.

– Да-а! Плов ли ел, горя ли хлебнул – сейчас узнаешь. – Путник допил чай, глубоко вздохнул. – Вот мой плов! – он поднял на спине рубашку.

– О алла! – вскричал дехканин, увидев полосы кровоподтеков.

– Вот какие дела, окям…

– Кто это тебя так?

– Солдаты.

– Солдаты? Что же ты им сделал?

– В нашем селении на каждую семью наложили повинность: сдать два цзиня[17]17
  Цзинь – мера веса, равная примерно 0,6 кг (китайск.).


[Закрыть] водки и пару кур. У меня ни того, ни другого не было, ну, и досталось…

– Вот подлецы! Вот разбойники!

– Эта водка куплена на деньги, собранные в селении. А меня заставили везти…

– И куда же?

– Куда? Этот капир сочжан устраивает свадьбу.

– Свадьбу?

– Да-а. Он увез дочь у Таира из Араторука…

– Да что ты говоришь? Какой позор!.. О алла, чем мы провинились? За что так издеваются над нами?..

С дороги, из-за холма, послышался стук копыт, и через минуту около говоривших остановились несколько вооруженных всадников.

– Бог в помощь, – с этими словами Ходжанияз и Пазыл спешились и подошли к дехканам.

Те, увидев вооруженных людей, так оторопели, что забыли о приветствии.

– Ты из какого селения?

– Из Ялгузтерека.

– Так ведь ваши пашни совсем не здесь!..

– Да, Ходжа-ака, – ответил дехканин, – были…

– Почему же перешли вы на эти камни?

– Эх, родной Ходжа-ака… Те земли у нас отняли и роздали китайцам…

– Кхм… значит, и до вас добрались уже эти быстроногие, – вздохнул Ходжанияз.

– Вы и раньше подпрягали к коню бычка? – спросил Пазыл.

– Эх, брат, если лошадей забрали для них, что остается нам, кроме бычков?

– Повсюду горе…

– Наступит ли день избавления от угнетателей?

– Если сильно захотеть избавиться, то можно, – ответил Пазыл.

– Так ведь дочерей у нас отнимают – до этого дошло!.. Теперь нечего прятать голову! – вскричал дехканин.

– Вот мы и восстали, чтобы не прятать головы…

– Неужто, родной Ходжа-ака?! – воскликнул дехканин. Он окинул потеплевшим взглядом вооруженных всадников. – И мы не лыком шиты, Ходжа-ака! Вот этой сохой я тоже буду уничтожать палачей!

Всадники от души рассмеялись.

– Я же говорил вам, Ходжа-ака, что народу подняться трудно, но если он поднимется, то ничто не остановит его.

– Я не буду отвечать на ваши слова, пусть вместо меня заговорит спина вот этого, – дехканин приподнял рубашку путника.

– О алла! – вскрикнули джигиты. – Изверги! Душегубы!

Ходжанияз начал расспрашивать путника.

– Удобный момент, – сказал Пазыл, когда они внимательно выслушали его. – Дело выйдет, Ходжа-ака.

– Как так? – спросил удивленно Ходжанияз.

Пазыл что-то прошептал ему на ухо.

– Ох… о-о… Афанди! – довольно проговорил Ходжанияз и вскочил в седло.

В полицейском участке свежевали баранов, потрошили гусей, уток, отовсюду сюда везли спиртное. Выслуживаясь перед сочжаном, старосты и прочие холуи старались ублаготворить его свадебными подарками, собранными с бедняков: гнали десятки лошадей, сотни овец, при этом, разумеется, и сами они не оставались с пустыми руками. Чжан-сочжан, казалось, не смотрел красными своими глазами на это летящее к нему, как листопад, богатство. Его мысли были заняты девушкой. Он не смог сломить волю этой уйгурки, хотя и кричал, и запугивал, и увещевал, и даже грозил смертью. Она не сдавалась. Пришлось прибегнуть к помощи.

– Уже два дня прошло, а я не могу дотронуться до нее. Что же делать? – спросил он у приглашенной в спальню сводни.

– Уйгурские девушки, – ответила опытная сводня, – выходя замуж даже за уйгуров, неделю плачут. Пусть сочжан успокоится: сегодня плачет, завтра будет в объятиях.

– У нее дурные намерения. Как бы не опозорила меня на свадьбе!

– Такой начальник, как вы, не справится разве даже с десятью девушками, а? – Сводня кокетливо ущипнула сочжана за нос с торчащими почти кверху ноздрями.

– Я хочу, чтобы на свадьбе она сидела рядом, улыбалась.

– Хорошо, сочжан. Я сделаю так. Когда на свадьбе вы будете пить, она будет подавать вам закуску, хе-хе-хе!

– Для того я торчал в этой голой степи! – Сочжан надел на мизинец сводни кольцо с рубиновым глазком.

– Будем считать это только началом…

Когда сводня незаметно, как кошка, вошла в комнату, Тажигуль, уткнувшись в подушку, горько плакала.

– Что вы делаете, ханум? – с поддельным удивлением спросила сводня. – Из-за вас взбудоражен мир, а вы плачете… Да такую шумную свадьбу сам ван-ходжа едва ли видел!.. Вставайте!

Она погладила Тажигуль. Девушке показалось, что змея скользнула по ее телу, и она, вздрогнув, совсем съежилась.

– Вставайте, ханум! Я так украшу вас нарядами, подаренными сочжаном, что ханские дочери позавидуют! Я хорошо знаю, какую одежду любят китайские чиновники…

Тажигуль бросила на нее гневный взгляд. Сводня умолкла. Задумалась, как теперь повернуть разговор.

– Что плохого в том, что он китаец? Его легко сделать мусульманином. Да и сам он ради тебя хочет примять ислам, – начала она лгать. – Не отпугивай птицу счастья! Эх, простушка, да чем выходить за дехканина, который с утра до ночи работает, как вол, и валяется в грязи, как осел, лучше выйти за такого почитаемого, как Чжан-сочжан, и наслаждаться его богатством… Эх, была бы я молода, сочжан моим стал бы, глупышка…

– Да от тебя, бесстыжая, и так несет вонью помоев десятков чжанов, ванов! – проговорила Тажигуль.

Сводня, услышав эти слова от сельской девушки, скромной простушки, как ей казалось, оторопела, но тем не менее не отступила.

– Да, сейчас у меня есть один недостаточек, хе-хе-хе… Но человек, понимающий толк, взял бы не тебя, а меня! – Она хотела возбудить любопытство Тажигуль и вызвать ее на разговор.

– Принарядись и выставь себя на базаре рабов, возможно, найдется покупатель из господ…

– Гордячка! – вскрикнула, как от укола, сводня, и поддельную улыбку на ее лице сменила нескрываемая ненависть. – Ну, погоди, толстокожая деревенщина… Ты не хочешь нежных слов – так будет тебе кнут!

– Если даже змеей, как кнутом, будешь бить, не соглашусь! Все равно я погибла теперь…

– Ты знаешь, в чьих ты руках?

– Знаю.

– Ну, так и не прощайся с жизнью. Скажи «хорошо», а делай все по-своему. Он же головы не поднимает от опиума. Будешь жить вольготно…

– Уйди… Прочь с глаз, подлая тварь! – закричала Тажигуль.

– Ты что, убить хочешь меня, непокорная? Хе-хе-хе… Повертись, повертись в этой тесной клетке!

– Сгинь с глаз, подлая!

– Пожалей своих родителей, – сказала у дверей сводня. – Если не покоришься, сочжан сгноит их в зиндане.

– Гадюка… не упоминай моих родителей! – крикнула Тажигуль и с воем бросилась на пол…

3

Приготовления закончились, начали съезжаться гости: китайцы, уйгуры, дунгане, казахи – и все не с пустыми руками. По китайскому обычаю подарки были обернуты в красную бумагу, на которой красовались свадебные иероглифы-символы – шуанси. Люди подходили к столу, записывали свое имя и вручали принесенное специально назначенному человеку. Старосты-шанъё и другие ставленники сочжана привели в подарок коней под отделанными серебром седлами.

Под разноцветным шатром поставлены были в ряд столики, ломившиеся от напитков и блюд китайской и уйгурской кухни.

Пир начался. Под дробь бубнов два молодых шафера вывели жениха – Чжан-сочжана с огромным, в тарелку, цветком на груди. А следом сводня и китаянка чуть не силой выволокли Тажигуль, одетую в красивое оливковое платье, с венком на голове.

– Двойная свадьба, двойная радость! – провозгласили традиционное свадебное приветствие чиновники-китайцы, женщины начали бросать под ноги жениха и невесты серебряные монеты, потом заискрились бенгальские огни и послышались оглушительные выстрелы хлопушек.

Гостей пригласили за столики.

– Первый тост, – объявил, встав, тамада-китаец, – в честь нашего великого полководца Чан Кайши!

Все вскочили с мест и водку из наполненных рюмок вылили в изящный сосуд, стоявший на специальном столе.

– А этот бокал в честь родителей! – и содержимое рюмок перелито в другой сосуд.

– А теперь, – сказал тамада, – выпьем за здоровье всем нам родной пары, пожелавшей семейного счастья!

Зазвенели бокалы, замелькали над столами палочки для еды – чоки.

– Сегодня действительно двойная радость, – поднялся низенький человек в военной форме, его едва было видно из-за столика, – выпьем за соединение двух национальностей!

Вновь прозвенели бокалы, и опять застучали по тарелкам палочки. Чжан-сочжан, будто сел на колючку, завертелся, замигал глазами. Он смотрел на Тажигуль, голова которой склонялась все ниже и ниже, девушка, казалось, давно бы упала, если б ее не поддерживала сводня. Он опасался своей невесты: «Вдруг возьмет да и плюнет в лицо – опозорит перед гостями!»

Кто-то из гостей закричал:

– Пусть невеста покажет лицо!

Чжан побелел, как стена. Ища помощи, он посмотрел на уйгурских старост-шанъё.

– По нашему обычаю женщины не сидят вместе с мужчинами, – пробормотал один из них.

– Довольно и того, что она из уважения к гостям присутствует здесь, – добавил другой.

– Давайте лучше пить и радоваться! – предложил тамада и попросил наполнить бокалы.

– Мы счастливы, – проворковал толстенький шанъё, – счастливы, что отдаем дочь за Чжан-сочжана…

– Если бы отдал жену, был бы еще счастливее, – буркнула Тажигуль.

Ее слова не перевели, и пьяные китайцы ничего не поняли. Напротив, услышав голос девушки, они заликовали и снова наполнили рюмки.

Веселье продолжалось. Самолюбию гостей льстило, что свадебный пир находится под охраной пятидесяти солдат полицейского участка. Сам участок располагался на краю березовой рощи, у двух высоких холмов, напоминавших горб верблюда. С этих холмов было видно далеко вокруг, поэтому здесь постоянно находились дозорные. А сегодня, в день свадьбы, приказано было на всякий случай удвоить караулы. Однако солдаты, воспользовавшись случаем, напились и играли в карты. Более ловкие продолжали тащить со столов водку, закуски, мясо и тоже пировали подальше от глаз начальства. Все внимание караульных с холмов было обращено на свадьбу. Им не терпелось сдать дозор и поскорее присоединиться к веселью.

Стояла темная ночь. А в березовой роще было еще темнее. Когда Ходжанияз со своими людьми приблизился к участку, один из трех высланных вперед разведчиков встретил его:

– Свадьба, кажется, в разгаре, кругом шум. В дозоре ходят всего несколько человек. И на холме двое.

– Спешивайтесь! – приказал Ходжанияз.

Десять человек он оставил с лошадьми, Сопахуну и Палтахуну с двумя десятками джигитов поручил уничтожить дозорных на холмах и после этого обстрелять полицейский участок. Сам Ходжанияз с остальными джигитами двинулся к воротам. Недалеко от стен крепости они встретили своих разведчиков.

Ворота закрыты, – сообщили те. – Похоже все пьяные, шумят…

Сопахуну и Палтахуну осталось совсем немного до вершины холма. Они уже ясно слышали голоса дозорных:

– Ты что, уснул?

– Нет.

– Не хочется торчать здесь. Давай спустимся и отведаем чего-нибудь. Ведь тихо же!

– Дурак! Узнает начальник – шкуру спустит…

– Ну и простак ты! Да посмотри, что там творится… Кто тебя узнает?

– Потерпи. До смены осталось немного.

– Нет, я спущусь. Смотри, как танцуют!

– А, пропади все… Поскорей бы до карт добраться.

– И когда же сочжан выдаст жалованье, обещанное по случаю свадьбы?

– Да разве эта крыса выплатит деньги?

– А если так, с чего у тебя такое рвение? Пойдем спустимся!

– Потерпи, говорю! Как бы беда не стряслась…