Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятая

1

Как путник, поднявшись на высокий перевал, осматривает окрестности, так и Шэн Шицай, достигнув известных ступеней в походе к вершинам власти, огляделся вокруг. Он последовательно придерживался одного из правил китайской политики – «ловить зайцев на двуколке», то есть натравливать на сильных соперников более могущественных, превращая в свою добычу и тех, и других. И преуспел во многом. Еще три года назад пресмыкался перед властителями, хотя был не из профессиональных прихлебателей, что сгорбились в постоянных поклонах, но неуклонно продвигался к своей затаенной цели – стать вершителем судеб народов Синьцзяна. «Я отнял власть у Цзинь Шужэня. Устранил соперников: Цзинь Чжуна, Лю Шаотена, Тао Минью, грозного генерала Чжан Пейюаня – избавился от возможных опасностей. Постоянно угрожавших Ма Чжунина и Ходжанияза отбросил в Южный. Синьцзян. Что дальше? Руки теперь длинные, сил достаточно, можно сделать все. Ма Чжунину нанести решающий удар, „республику“ Сабита-дамоллы уничтожить – вот главные задачи!» – уверенно заключил Шэн Шицай и, вызвав секретаря, приказал немедленно созвать военно-административное совещание.

Членами совещания были наиболее близкие и преданные Шэн Шицаю люди: генерал Цю-сылин – тесть, начальник штаба Ван-цаньмоучжан – свояк, вновь назначенные генерал-губернаторы Илийского, Алтайского, Тарбагатайского и других важнейших округов Лю Бин, Яо Шун, Цай Хин, руководитель разведки Чжао Ян. Здесь же присутствовал Лу Юлун, которому впоследствии было доверено вести протоколы тайных совещаний. Мышиные глазки, плоский подбородок, всегда поджатая нижняя губа – при улыбке обнажались только верхние, похожие на лошадиные зубы – таков был этот двадцатитрехлетний любимец Шэн Шицая, самый преданный его приверженец, участвовавший в «разоблачении» группы Цзинь Чжуна, Тао Минью, Лю Шаотена и в умерщвлении ее участников. В награду за оказанные услуги Шэн Шицай усыновил его. Превосходно владея уйгурским языком, он легко втирался в доверие к мусульманам, а потом осведомлял своего «родителя» обо всем важном, что удавалось разузнать. Сейчас Лу Юлун сидел насторожившись, чтобы не пропустить ни одного слова, сказанного на совещании.

– …мы имеем полное превосходство. Поэтому я считаю, что время нанесения окончательного удара пришло, – закончил свое выступление Ван-цаньмоучжан, облизал по привычке губы, поправил ремень и сел.

Шэн Шицай еще несколько мгновений не поднимал прикрытых, опухших от бессонных ночей век, потом бросил взгляд на Цю-сылина. Старый генерал, тощий, длинный – на пол-аршина выше прочих поднималась его голова, похожая на голову кобры, – непоколебимый упрямец с тонким голосом кликуши, считал себя мудрее и дальновиднее остальных и потому обычно много и охотно советовал. Однако сегодня он почему-то сидел молча, будто в полусне. Возможно, его мучил застарелый геморрой… Лю Бин собрался было что-то сказать, но Шэн Шицай резко поднялся с места, быстро подошел к карте Восточного Туркестана на стене. Остальные, как выслушивающие урок подмастерья, выстроились за спиной дубаня.

– Сейчас отряды Ма Чжунина сосредоточились в Аксу, – Шэн Шицай ткнул пальцем в кружочек на карте. – Очевидно, неприятель намеревается привести в порядок свои силы и подготовиться к контрнаступлению. Надо не позволить встать на ноги ослабленному противнику…

– Шэн-дубань прав, – прозвучал голос Цю-сылина. Словно дрофа, важно переставляя длинные ноги, генерал приблизился к карте и продолжал: – Если мы, не давая передышки Ма Чжунину, загоним его в Кашгар и столкнем с Сабитом, то одной палкой легко убьем двух зайцев.

Цю-сылин прошествовал к столу и сел на место. Всем своим видом он, казалось, высокомерно призывал: «Делайте, как я говорю!» Шэн Шицай с ненавистью взглянул на тестя, бесцеремонно прервавшего его речь и произнесшего именно то, что собирался сказать он сам. «Я еще припомню твою „мудрость“, старый черт, устрою тебе родник на месте носа, – злобно подумал он. – Тешься пока…» И, будто ничего не произошло, заговорил:

– В любом из двух случаев – в Аксу ли, в Кашгаре ли – ударим по Ма Чжунину. Мы уберем его со сцены, и в этом деле нашим союзником станет Ходжанияз. Но нельзя считать противника слабым. Ма Чжунин опытный и боевой командующий. Поэтому требуется делать все быстро и основательно. И самое главное – любыми средствами не допустить союза Ма Чжунина с Сабитом-дамоллой!

Последние слова Шэн Шицай произнес с особой силой и внимательно посмотрел на начальника разведки. Чжао Ян понимающе склонил голову: «Я так и действую».

– Если, – продолжал Шэн Шицай, – Ма Чжунин приберет к рукам Сабита-дамоллу, он получит в распоряжение пять миллионов уйгуров Наньшаня. Это очень опасная угроза для нас, смертельная! – Глаза Шэн Шицая гневно сверкнули на почтительно молчавших слушателей. Сделав круг по комнате, дубань снова остановился возле карты. – К зиме нужно очистить от врагов Южный Синьцзян и навести там порядок! Для этого, во-первых, Лю Бину немедленно выехать в Кульджу и наладить работу военно-административных учреждений; бывших белых русских под командованием Па-сылина[34]34
  Па-сылин – генерал Папенгут.


[Закрыть] и военные отряды местного населения отправить через перевалы Муздаван и Юлдуз-таламат на Аксу; богатый Илийский округ сделать материальной базой, обеспечивающей передовые отряды. Во-вторых, Ван-цаньмоучжану наступать с главными силами через Карашар и Курля на Аксу – поход против Ма Чжунина важнейшая из задач.

Закончив говорить, Шэн Шицай обвел взглядом участников совещания, словно спрашивая: «Еще какие есть предложения?» Предложений не было, все единодушно согласились с дубанем, потому что Шэн Шицай прочно утвердил свою военную власть в большей части Синьцзяна – в Илийском, Тарбагатайском, Алтайском, Урумчинском, Кумульском и Карашарском округах – и вместе с тем с помощью «чистки» от настоящих и возможных соперников укрепил административный режим. Его слово стало законом. И прошедшее «совещание» было лишь видимостью, на деле оно имело цель узаконить намерения Шэн Шицая. Так начинались первые шаги на пути становления нового «вождя».

2

На одной из заселенных китайцами улиц появилось новое учреждение. Высокие серые стены с натянутой поверху колючей проволокой ограждали его от любопытных глаз. Через боковую калитку днем время от времени входили и выходили люди в военной форме. Черные же, окованные железом ворота были закрыты всегда. О загадочном учреждении простые горожане толковали по-разному:

– Это склад пороха и военного снаряжения…

– Нет, здесь золотая казна.

– Мало того, что ворота крепкие, так в башнях-паотаях пулеметы поставили…

– А я думаю, и не золото там. Для него есть банк, верно? Сюда, я слышал, будут сажать убийц…

Что бы там ни говорили, но перед черными воротами прохожие вздрагивали, как бы опасаясь самих себя.

Однажды вечером черные ворота распахнулись, и во двор въехали четыре крытых грузовых автомобиля. Урумчинцы привыкли издавна лишь к слабому тарахтенью двуколок и запряженных ишаками тележек зеленщиков, поэтому оглушительный грохот четырех моторов и нестерпимо яркий свет фар были восприняты как необычное происшествие, привлекшее внимание всех, кто оказался поблизости. Было видно через окна и раскрытые двери домов напротив, как из кузовов машин высаживали людей с обмотанными головами и связанными за спиной руками. Никто из наблюдавших не знал, что это за люди и почему их постигла такая участь…

Черные ворота снова открылись через несколько дней, ночью, и в освещенный двор рысью въехало больше десятка всадников, каждый с двумя маузерами на перекрещенных ремнях. Они окружали верхового в накидке, с серебряными шпорами на гладких сапогах, восседавшего на великолепном коне, сурового и, похоже, жестокого. Он быстро соскочил на землю, бросил повод сопровождающим и направился к дому. Четверо маузеристов остались во дворе с лошадьми, остальные пошли за своим начальником.

У входных дверей здания, состоящего по китайскому обыкновению только из проходных комнат, так что в следующую можно было попасть лишь из предыдущей, приехавших ждал человек с отметиной на лбу. Он приложил руки к груди, наклонил голову в изысканно-церемонном поклоне:

– Добро пожаловать, господин дубань.

Дубань сбросил накидку на руки телохранителям и вошел внутрь. У наружных дверей осталось двое, а у каждой из внутренних по мере продвижения замирало на посту по одному маузеристу.

– Завершили? – спросил дубань, перед тем как сесть.

– Канцелярию и кабинеты закончили, теперь…

– Оставь эти «теперь»! Тюрьма готова?

– Готова-то, можно сказать, готова…

– Отвечай точно! – Шэн Шицай устремил взор на Чжао, и тот, настороженно поймав гневные огоньки в глазах дубаня, начал заикаться:

– Я с-ста-арался… к-как толь-кко… м-мог…

– Даю два дня сроку. Чтоб все было готово!

– Слушаюсь, господин дубань.

Обрадовавшись, что обошлось без нахлобучки, Чжао взял термос, намереваясь предложить чаю, но Шэн Шицай жестом остановил его.

– Что дали допросы Ян Цзиншаня?

– Продолжает отрицать связь с Ма Чжунином…

– Хе! – Шэн Шицай, как юла, метнулся по комнате, опять сел на место, вынул, скрывая нервную дрожь в пальцах, сигарету, поднес ко рту. Чжао тут же ловко чиркнул спичкой. – Делай что хочешь, – Шэн затянулся два-три раза подряд, – но чтобы признание Ян Цзиншаня в связях с Ма Чжунином у меня было! Добейся любыми способами, понял?

– Понял, – склонил голову Чжао, а про себя подумал: «Для чего могут понадобиться такого рода измышления?»

– Ты, – продолжал после минутного молчания дубань, – начальник управления безопасности. Иначе говоря, мои глаза и уши. – Смутная угроза послышалась Чжао в этих словах, в душу начал заползать страх, однако он старался ничем не выдать своего состояния и продолжал слушать. – Не буду скрывать, мы начинаем новую «чистку общества». Тебе будут созданы все условия. Организуешь тщательно засекреченные школы по подготовке агентов и начнешь готовить кадры, которые станут нашей опорой. Вся эта работа должна сосредоточиться только в твоих руках, понял?

– Понял, – покорно произнес Чжао, сознавая, что истинные замыслы Шэн Шицая темны для него. Будучи достаточно опытным в шпионских делах, Чжао все-таки крайне удивлялся тому, что дубань, едва сформировав правительство, уделил много внимания увеличению количества тюрем, начал подозревать в заговоре против себя всех сколько-нибудь выдающихся деятелей, даже тех, кто был с ним в самые трудные дни, а особенно местных интеллигентов и почитаемых в обществе людей. Все это привело к взаимному отчуждению и холодности и никак не укладывалось у Чжао в уме. «Для чего? – временами спрашивал он себя. – Конечно, преследовать врагов, преступников, смутьянов необходимо. Но сомневаться в тех, кто с самого начала был вместе с тобой, кто положил все силы на то, чтобы помочь тебе прийти к власти… Для чего преследовать их? Во имя чего? Кого оберегать? Куда мы движемся?..» Подобные мысли тревожили душу начальника разведки, но он и подумать не смел повлиять на Шэн Шицая и потому стоял стиснув зубы, чтобы ненароком не вылетело ни одного лишнего слова.

– Эта работа – подготовка будущего. Сведения об указанных мной людях собраны?

– Собраны, – Чжао открыл сейф, достал большую книгу. – Доложить о каждом в отдельности?

– Нет. – Шэн Шицай открыл книгу, стал просматривать ее.

Чжао безмолвно возвышался рядом. Дубань, любивший в каждом деле выпятить себя, подчеркнуть превосходство своего мышления, обошелся на этот раз без замечаний. Внимательно прочитал краткие сведения об интересовавших его людях, перевернул последнюю исписанную страницу и поднял взгляд на Чжао:

– Как ты думаешь, насколько влиятельны эти люди?

Чжао не решился ответить сразу, стоял, почесывая лысину.

– Как бы это сказать… – Он не мог угадать, что задумал Шэн Шицай, и замолчал: ошибочный ответ грозил разносом, а то и суровым наказанием – «за нерадивость».

– Презираю тех, кто мямлит! – Дубань даже отвернулся, словно гнушаясь. – Говори смелее!

– Ваш покорный раб того же мнения, что и господин дубань. Относиться к этим людям нужно сообразно с их влиянием среди местного населения.

– Сообразно с их влиянием, говоришь? – Шэн Шицай задумался, глядя уже не на Чжао, а на окно, напоминавшее шахматную доску.

Чжао, окрыленный удачным ответом, два-три раза глотнул чая.

– Объединяясь, бороться, вот как надо поступать, – изрек дубань и глянул на Чжао. – Сейчас объединимся с местными заправилами вроде кумульского Юлбарса, князей Люкчуна и Турфана, карашарского князя монголов Манха-вана, алтайского казаха Шарипхана, кульджинских Хакимбека-ходжи, Турдахуна и Мусабаевых, тарбагатайских Чанышевых, урумчинского Турсуна-баба и им подобных. Даже дадим им высокие звания, титулы, посты…

– Конечно. – Чжао был доволен, что усвоил смысл шэншицаевского политического термина «объединяться». – Кое-что стало понятно. А дальше?

– Хорошо, – одобрил Шэн Шицай. – «Объединяясь, бороться» означает дальше, что когда мы достигнем определенных целей – уберем Ма Чжунина и Сабита-дамоллу, закрепим власть, – то место обитания всех подозреваемых будет здесь! – дубань вытянул руку в сторону тюрьмы.

Чжао, руководившего конкретным осуществлением секретно-политических операций, нельзя было назвать чувствительным. И все-таки сердце его сжалось. «Как знать, не станет ли тюрьма, которую я построил, в будущем и моим кровом?..» – подумал он.

Глава шестая

1

Взошла луна. Сад в лунном сиянии сделался сказочным. Влюбленные в розы соловьи заливисто щелкали возле цветников. Отдельные веточки чуть-чуть шелестели под волнами легкого ветерка, словно шептали что-то. Но кто мог слышать их шепот? Только один человек – он бродил по саду. Не для него ли сияли волшебной лунной красотой деревья? Не для него ли звучали чарующие трели соловьев? Не для него ли поднималось от цветов сладкое благоухание? Нет, он далек был от наслаждений – он находился в плену тяжких, запутанных мыслей.

Человек присел на перекинутом через арык мостике. Будь сейчас дневной свет, стало бы заметно, что у него короткие руки, большая – не по маленькому росту – голова, на которой недоставало правого уха. Недостатки эти возмещались покоряюще внимательным взглядом задумчивых глаз. Однако сейчас, при луне, выражение глаз рассмотреть невозможно, а если бы и удалось, то все равно ничего, кроме мучительных раздумий, нельзя было бы увидеть.

«Мы одолели в каракашском и хотанском сражениях, мы даже отвоевали Яркенд… Но что же дальше? Почему мы не можем продвинуться ни на шаг? – Он встал и пошел по саду, не слушая соловьев. – Почему мы словно спутанные лошади?» Он сел на скамью у водоема, у ног плескалось лунное отражение.

Он вспоминал сейчас, как гнали из Яркенда китайских солдат, как Томур-сычжан занял Кашгар и пригласил на переговоры Шамансура и Сабита-дамоллу, как потом объявил их «приверженцами Хотана» и заточил в темницу Сабита-дамоллу, а Шамансуру удалось бежать, как обманутый Ма Цзыхуэем Осман помог дунганину убрать Томура. Эти воспоминания будто холодными пальцами сдавили его сердце. Он вскочил и, ничего не видя перед собой, быстро зашагал к дому.

– Что с сиятельным господином? – беспокойно спросил выступивший из тени слуга. В его речи четко прослушивался хотанский выговор.

– Они пришли? – спросил Бугра.

– Пришли, господин.

– Кушанья готовы?

– Все готово, сиятельный господин. И ханум ждет.

– Скажи Амине-ханум, пусть готовит дастархан.

– Хорошо, сиятельный господин.

Бугра вступил в гостиную, и ждавшие его мгновенно встали с мест. Прозвучали по-хотански церемонные вопросы о самочувствии, хотя все виделись днем, совсем недавно.

В этот поздний час у него собрались основатели и руководители Хотанской исламской республики, возникшей два года назад в городе Хотане: Махаммат Нияз-алам – эмир-ил мулюк – глава правительства, Шаман-сур – эмир сахиб – военно-административный правитель, Рози Махаммат-ахун – духовный глава и еще двое почтенных людей. Не было среди присутствующих лишь Сабита-дамоллы, пребывавшего в звании «шейх уль-ислама» в Кашгаре.

Разнесли душистый чай. Бугра заговорил первым:

– Наша Хотанская исламская республика простирается на запад до Кашгара – Ташкургана, на север до Черчена – Чарклыка, на юг до Согута и на восток до мрачных гор Тибета. Оставаться ли нам в достигнутых пределах или воссоединиться с Восточнотуркестанской исламской республикой в Кашгаре? Следует обдумать это и прийти к окончательному решению.

– Возникновение Восточнотуркестанской исламской республики для нас, конечно, благоприятно и отвечает нашим общим целям, – проговорил всегда державший себя важно Махаммат Нияз-алам, ученый толкователь шариата, один из самых авторитетных людей Хотана. – Лично я верю Сабиту-дамолле и одобряю избранный им путь. Но тревожит назначение сомнительного горца Ходжанияза главой республики, – принимать исполнение высоких обязанностей можно лишь при совершенном доверии, а я опасаюсь: в будущем этот темный, невежественный тюрк ввергнет нас в состояние удрученности и растерянности.

Алама тут же поддержал Шамансур:

– Томур-сычжан, пригласивший меня в Кашгар, чтобы заточить в тюрьму, был, без сомнения, ставленником Ходжанияза. Хафиз-туаньчжан, командир полка, помогавший в яркендском бою китайцам, был человек Томура. Так почему же мы должны верить Ходжаниязу и повиноваться ему?..

– Зачем ворошишь прошлое? Зачем хочешь всколыхнуть старые обиды и споры? – остановил брата Бугра. – Мало ли у нас проблем в настоящем?

– Его превосходительство эмир сахиб Шамансур видел во сне светлую дорогу, открывшуюся в почитаемую всеми Мекку. Это доброе предзнаменование: прокладывая путь к Мекке и Медине, мы совершим новые завоевания, да поможет аллах нам, правоверным… – Рози Махаммат-ахун поднес ладони к лицу.

С трудом сдерживая смех от столь произвольного толкования сна, Бугра резко сказал:

– И когда мы перестанем увлекаться подвигами богатырей из выдуманных сказок и преданий? Вот до наших дней дотянулась вера в сказочных героев вроде Джемшида и Зухакмарана, Рустама и Исфандияра, Кайкавуса и Абумуслима. Нет, время требует отказаться от красивых, но уже обветшавших представлений. Время требует иных, присущих именно ему действий. – Собеседники, впервые услышав от Бугры столь непривычные слова, будто онемели, не зная, соглашаться или возражать. А Бугра, выпив еще чашку чая, продолжал: – Не гадать, не просить помощи у призраков, не мечтать о несбыточном – действовать, действовать нужно! Перед нами сильные и опасные враги – захватчик Шэн Шицай и сбившийся с пути Ма Чжунин. Чтобы устоять против них, необходимо объединить все наши силы.

– Одно-единственное скажу, – произнес на хотанский манер Махаммат Нияз-алам, – Ходжанияз первый поднял оружие против неверных. Этого отрицать нельзя и забывать нельзя. И не мы ли отправили ему навстречу в Аксу Нияз-ахуна с золотыми и серебряными дарами? Но, повторяю, я сомневаюсь, что этот темный невежда может быть президентом.

– Сам Сабит-дамолла считает, что – может, достоин быть президентом, а мы противимся. Разве не вредит это нашему союзу? А в нынешнем положении объединение – снова и снова подчеркиваю – крайне необходимо!

– Хорошо, брат, пусть будет по-твоему, – положил Бугре руку на колено Шамансур. – Но среди назиров вновь созданной Восточнотуркестанской республики нет ни одного нашего хотанца. Что ты на это скажешь?

– Пусть кто угодно будет назиром, лишь бы проявил сейчас самоотверженность, – ответил Бугра, глядя брату в глаза.

– За родину и народ мы самоотверженно проливали кровь, это известно всем! – с обидой сказал Шамансур, и остальные в знак согласия склонили головы.

Махаммат Нияз-алам собирался что-то сказать, но Бугра опередил его, воскликнув:

– На смертном одре нет времени для ужимок!

– Мы владеем Хотанским и Яркендским округами, иначе говоря, нас более двух миллионов душ под знаменем отдельного царства, – сказал, поглаживая поредевшую бороду, Махаммат Нияз-алам. – А потому признать кашгарское правительство и объединиться с ним мы можем лишь на известных условиях.

– Да, это очень верно, – подкрепил слова алама Рози Махаммат. – По-моему, на время объединения все богатства казны необходимо оставить в наших руках.

– Усилим войско, но чтобы оставалось под нашим командованием, так? – произнес эмир сахиб Шамансур.

– Ладно. А что скажете вы, господа? – обратился Бугра к тем двум, что с самого начала сидели, не проронив слова, не подняв головы от дастархана. Тот, что почернее, был хотанским муфтием, а второй, помоложе, с совершенно черной бородой, – старшим писцом духовной канцелярии. Будучи приверженцами Нияза-алама, оба опасались сказать что-либо прежде своего покровителя.

– Как скажет наш господин, великий Нияз-алам, так и мы, – ответил муфтий, и старший писец подтвердил:

– Так и я.

– Сегодня-завтра прибудет посланец Ходжанияза. Давайте выслушаем его и тогда придем к окончательному решению, – предложил Бугра. – Согласны?

– Это разумное соображение, – одобрили собеседники.

С высокого хотанского минарета зазвучал азан, призывающий прихожан к предутренней молитве.

2

Посланцы Ходжанияза во главе с Махмутом Мухитом достигли Хотана ночью. Шамансур со свитой встретил их в уездном городке Каракаше и с почетом препроводил в Хотан, в заранее подготовленную резиденцию. Неутомимый Махмут, несмотря на усталость, предложил начать переговоры завтра же, сразу после утреннего чая, но Шамансур осторожно выразил несогласие:

– Как говорят, дорожные муки – смертные муки. Отдохните денек, к тому же завтра священная пятница…

– Тогда давайте встретимся после пятничных молитв. Вечером мы должны выехать обратно. Передайте сиятельному Маматимину Бугре привет и мое высокое уважение.

– Хорошо, господин, с полной готовностью. – Шамансур пожелал прибывшим приятных сновидений и распрощался.

Махмут приказал Заману встать пораньше, прочел отложенную из-за дороги вечернюю молитву и лег спать.

Бессонница на новом месте уже вошла у Замана в привычку. Два дня постоянной тряски-машину на-неровной дороге бросало из стороны в сторону, и не то что заснуть, спокойно посидеть было невозможно – измучили его. Теперь бы отдохнуть, выспаться, но сон не приходил. Заман тихонько встал, зажег свечу и вышел с ней в соседнюю комнату, где расположился постоянный его друг и спутник Рози.

Никогда не упускавший возможности поспать, тот и сейчас блаженно посапывал, словно насытившийся младенец.

– Вы посмотрите, как он спит, будто на коленях у матери, – с завистью пробормотал Заман.

Захотелось выдернуть нитку из бахромы хотанского ковра, украшавшего переднюю стену, и пощекотать ею ноздри друга, но Заман, чуть постояв, пошел к себе. Вслед ему раздался притворный кашель и голос:

– А вы, мой ходжа, сойдете за крадущего сны. Как заклинатель-бахши, бродите со свечой… Вам бы еще веревку с потолка, чтобы вертеться вокруг нее…

– О алла! Только что лежал, как мертвец, и вдруг проснулся. С чего бы?

– Даже сквозь крепкий сон я чую шорох змеи, мой ходжа. – Рози встал с постели.

– Бессонница меня мучает, Рози-ака.

– Хм… А не Халида-ханум припомнилась вам? – лукаво спросил Рози. Он знал, что Заман порой целыми днями бывал печальным, не спал по нескольку ночей кряду, и одной из причин такого уныния было отсутствие вестей из Кульджи – от Халиды.

– Нет, Рози-ака, на этот раз ты не угадал. У меня на сердце… Да что там говорить! – махнул он рукой, ставя свечу на выступ стены.

– Если мрачно на душе, пошепчитесь с мусаллясом – виноградным вином. Грусть ваша, как облако, развеется.

– А где он, ваш мусалляс? Я не отказался бы.

– Подождите чуть-чуть. – Рози, накинув бешмет, вышел во двор.

Заман был уверен, что расторопный и аккуратный Рози вернется не с пустыми руками, и потому спокойно вернулся к себе и сел на постель.

Чистая ледяная палочка свечи едва разгоняла подступивший со всех сторон мрак. Комната внутри поражала обилием уступов и ниш во всех четырех стенах, украшенных разноцветными узорами, по которым можно было судить о необычайной искусности строивших ее мастеров. Особенно бросалось в глаза разнообразие орнаментов на потолке.

«Снаружи посмотришь – сарай для соломы. А внутрь войдешь – образец орнаментального искусства. Верно говорят, что хотанцы рождены для искусства…» Взгляд Замана упал на посуду в нише. Он встал, взял свечу и начал осматривать чашки одну за другой. Его внимание привлек сделанный в форме вазы кумган – сосуд для омовения. Свободной рукой он извлёк кувшин из ниши. Кумган из местного, хотанского мрамора при свете свечи отливал то слабо-розовым, то голубым цветом. Его бока украшали зеленые ветки базилика с цветами и листьями, на одной из них матово белели среди листьев два соловья, готовые вот-вот запеть. От цветов к шейке кумгана, напоминавшей лебединую, расправив яркие крылья, летели две бабочки… «Выставить бы его перед глазами тех, кто не признает или не Понимает уйгурское искусство, – вздохнул Заман. – А ведь в этом городе – средоточии искусства – можно найти тысячи вещей еще прекраснее!..»

– Приехал в Хотан – станешь кумганщиком, не так ли говорят? – с этими словами в комнату вошел Рози, держа поднос с едва начавшим поспевать урюком.

– Это тебе не глиняный горшок, Рози-ака! – улыбнулся Заман.

– А не превращает ли он холодную воду в мусалляс?

Заман рассмеялся, поставил кумган на место и сел за круглый столик, который Рози уже успел накрыть.

– Где же ты в полночь урюк нашел?

– Попусту не спрашивайте, ешьте. – Рози налил в две пиалы мусалляса. – Выпьем за того, кто создал вино.

– Нет, выпьем за того, кто не спешиваясь друга отыскивает и тут же на верный путь наставляет, – за Рози-ловкача!

– Да здравствуют такие слова! За сколько лет дружбы первая похвала! – Рози взял пиалу Замана, подал ему свою и выпил, не переводя дыхания.

Вино было приятное, напоминало сироп жидкого варенья, но, похоже, крепкое, потому что после двух пиал друзья пришли в благодушное настроение.

Рози по должности был телохранителем Замана, но различия в положении между ними не чувствовалось. Они уважали друг друга и говорили обо всем, как сегодня ночью, в уютной комнатке в далеком Хота не.

– Хотите еще, мой ходжа? – Рози кивнул на поднос, где уже не осталось урюка… – Сад рядом…

– Хватит, Рози-ака, спасибо.

Рози принялся раскалывать урючные косточки зубами и складывать ядрышки на поднос.

– Зубы побереги, Рози-ака.

– Ничего. Нижние зубы у меня как ступка, верхние – пестик. Господь наградил меня крепкими зубами, стройными ногами-руками, только голову обузил да ум укоротил…

– Ошибаешься, Рози-ака. Ты всем наделен сполна, даже красивой речью. Жаль, не посчастливилось тебе с учебой.

– Вот, точно… Вы сказали то, что у меня на душе. Все – в счастье! – воскликнул Рози. – Этого самого счастья не мне одному – всем уйгурам недостает, не потому ли они стонут под пятой угнетателей?

Рози всегда говорил просто, но в его словах звучала горькая, умная правда.

– Я, мой ходжа, давно ждал такого случая, как сегодня…

– Ну-ну… Что там у тебя на душе накипело, говори откровенно, Рози-ака.

– Давайте сначала глотнем, а потом уж будем слово к слову вязать.

Они выпили понемногу, положили в рот вместо закуски по урючному ядрышку.

– Куда мы идем? Скажите сначала это, мой ходжа.

– А по-твоему – куда?

– Вот-вот! Разве не правда, что эти ученые афанди, эти господа – похитители народного слова!

Раздражаясь, Рози доставал табакерку, отсыпал, потряхивая, на ладонь щепотку насвая, языком отправлял ее за нижнюю губу и придавливал. Все это он проделал сейчас. Заман впервые видел друга рассерженным. Всегда темно-песчаное, лицо Рози на этот раз раскраснелось – от гнева или от мусалляса, – черные круглые глаза сверкали. Со времени приезда в Кашгар из-за всяких неотложных дел они ни разу не поговорили задушевно. Заману даже казалось, что друг и не нуждается в таких беседах: в родном краю Рози расцвел, посвежел, с лица не сходила безмятежная улыбка…

– Я удивлен, Рози-ака, что ты причислил меня к господам, – улыбнулся Заман. – Как ни крути, а ты больше повидал и передумал немало, так что не ты у меня, а я должен у тебя спрашивать.

– Выходит, не вы меня, а я вас обидел, – улыбнулся Рози, не умевший долго злиться. Он вышел в прихожую, сплюнул табак, ополоснул рот, вернулся на место и с расстановкой проговорил: – Если бы на этот вопрос отвечал я, то сказал бы, что с тех пор, как приехал в Кашгар, чувствую себя лапшинкой в кипящем водовороте.

– В водовороте? – повторил Заман. Рози высказал то, о чем он сам размышлял давно. После смерти Пазыла он внимательно приглядывался к Ходжаниязу, к разнообразным взаимоотношениям, возникшим вокруг него, к запутавшимся в паутине корыстных противоречий «отцам республики» – назирам. «Выходит, и Рози-ака сомневается в нашем будущем, – с тоской подумал он. – Наверное, и остальные разуверились в блестящем исходе начатого дела и предались отчаянию. А сам я? Скитаюсь, как парус одинокий в неведомом море, и не знаю, где к берегу пристать…»

– Если вас не затруднит, – нарушил паузу Рози, – я задал бы всего три вопроса.

– Ладно, Рози-ака, задавай свои вопросы.

– Первый из них: прочно ли то, что мы называем Восточнотуркестанской исламской республикой, и можно ли ее считать, ну, живой водой, что ли, для нашего народа, или же, как это сказать, боюсь, не так выйдет…

– Не пена ли на воде, хочешь сказать?

– С ваших губ слетели точные слова, мой ходжа. Из опасения перед вами я не сказал именно этого.

– Мы с Сопахуном тоже ломали над этим голову, но пока не нашли ответа, созвучного сердцу.

– Созвучного сердцу, – повторил Рози, и в голосе его послышалась затаенная боль.

Заману захотелось искренне ответить на вопросы друга.

– Эта республика слаба в основе и напоминает дом на песке. Покойный Пазыл говорил: «Никакое восстание или революционное движение не победит, если не будет поддержано всем народом». Сам видишь, исламская республика признает права только верхнего слоя – баев, шейхов и хаджи, мулл, ахунов, она защищает только их выгоды. Потому эта «республика» не может обеспечить общие интересы всего народа и не сможет привести его к настоящему освобождению. – Заман облегченно вздохнул, высказав то, что давно таил в себе.

– Я слышал, Сабит-дамолла принял помощь англичан? – Рози подсел поближе к Заману. – Это хорошо для нас?

– Англичане помогли немного оружием и теперь приманивают обещаниями, стараясь закрепиться в Восточном Туркестане. Возможно, попытаются даже создать послушное себе правительство. Но они не хотят независимого Восточного Туркестана и бескорыстной помощи не окажут.

– Кое-что прояснилось, но…

– Что «но»?

– Если все так, почему не переложить дело из старых ножен в новые?