Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава восьмая

1

Сабит-дамолла сидел в своем кабинете, служившем ему одновременно и жильем, просматривал журнал «Яш Туркстан», издававшийся в Берлине.

Среднего роста, невзрачный – круглое, как лепешка, лицо со слегка раздутыми щеками, будто ущемленный нос, негустая бородка, – он по виду ничем не отличался от обыкновенных людей. Накидка из грубой ткани, какие носят учащиеся из прихода, на голове намотана небольшая чалма. Даже став главным назиром, дамолла не изменил своей заурядной одежде.

В начале двадцатого века Сабит был известен как религиозный ученый не в одном только Восточном Туркестане. Его знали на всем арабском Востоке, он посещал известные медресе и соборные мечети, где постигал символ веры и философию ислама, написал несколько духовных сочинений, среди них – книгу «Ширин калам», в которой разобрал жизненный путь и священные войны благословенного Мухаммеда и даже осмелился указать на некоторые недостатки пророка. Не в пример многим своим современникам из высшего уйгурского духовенства, он не был фанатиком, выступал против голых суеверий, стараясь совместить религию с научным знанием, приспособить религиозные догмы к веяниям времени. Его деятельность была пронизана стремлением создать в Восточном Туркестане независимое правительство и объединить всех мусульман под знаменем ислама. Хотанское исламское правительство в июле 1933 года и Восточнотуркестанская исламская республика в ноябре того же года в Кашгаре возникли под его непосредственным влиянием. Однако в этой республике, сформировавшей в «единый строй» людей различных мировоззрений, разных политических убеждений, религиозных толков, приверженцев и Англии, и Японии, и Китая, необычайно обострились внутренние противоречия, подогреваемые стоявшими на страже собственных интересов «внешними покровителями».

Сабит-дамолла предложил Ходжаниязу пост президента, чтобы, опираясь на популярность Гази-ходжи среди народа, развернуть под его знаменем борьбу с главным врагом – Шэн Шицаем, а после победоносного завершения ее покончить с внутренними противоречиями. Ма Чжунина, поскольку тот был мусульманином, Сабит врагом не считал, даже намеревался привлечь на свою сторону и использовать его военные дарования.

В последнем номере журнала, который он сейчас просматривал, бросилась в глаза статья Мустафы Чокаева, бывшего вождя ферганских басмачей. Он с большим интересом прочел ее и повторил некоторые фразы вслух:

– «Восточный Туркестан стал независимым. Теперь очередь за Западным Туркестаном! Да, конечно, как только укрепим восточнотуркестанское государство, останется недолго ждать учреждения исламской республики и в Западном Туркестане – да будет на то воля аллаха!»

Маниакальная уверенность Чокаева окрылила Сабита, укрепила надежды на будущее. Обнаружив живительный источник поддержки, дамолла снова уткнулся в журнал и прочел с восторгом, полустишиями:

– «…От Алтая до Хотана власть перешла в руки тюрок – в Восточном Туркестане создано национальное правительство, объявлена республика…» – Слово «республика» Сабит подчеркнул. – Хм… О, если бы сбылись слова твои, Чокай! – Он подумал немного. – Весь север до Алтая в руках врага, но, даст бог, станет нашим…

Рассматривая слово «Алтай», Сабит предался мечтаниям. Главный назир вообразил будущее Восточного Туркестана, построенное по его политическим представлениям, установление дипломатических отношений с зарубежными государствами. Он как будто продумал и знал все… Ему неизвестны были лишь намерения предоставившей помощь старой Англии. Сабиту и во сне не могло присниться, что Англия намеревалась впоследствии посадить на «исламский трон» принявшего мусульманство прожженного пройдоху шпиона Шилдрейка и создать подчиненное себе правительство. Не знал он и того, что еще с двадцатых годов рыщут по Кашгарии и Кульджинскому у краю японские шпионы вроде Сато, Нагаи и им подобных, ставшие сейчас «советниками» Ма Чжунина, что японцы хотят провозгласить в Восточном Туркестане государство по типу Маньчжоу-го и посадить на трон живущего на содержании в Токио турецкого принца Абдулмеджида. Сабиту-дамолле было неизвестно, что Англия и Япония борются между собой за влияние в Восточном Туркестане, стремятся превратить его в плацдарм для подготовки удара по Советскому Союзу. Он связал себя с Англией, доверился ей – и все тут! Он хоть и знал, что Советский Союз протянул руку помощи народам Турции, Афганистана и другим, поддержал их стремление к независимости, но, очевидно под влиянием своих хозяев, не верил Советскому Союзу.

– Встав на ноги, хорошо бы найти общий язык со всеми, – пробормотал он, обдумывая внешнюю политику. – Турецкие братья не в состоянии помочь нам, пусть они будут идейной опорой. В наше время турецкий поводок опять-таки в английских руках…

– Прошу прощения, господин главный назир, – прервал размышления Сабита Гаип-хаджи, замерший у порога в своей обычной подобострастной позе. – Если отнимаю ваше драгоценное время, то уйду.

– Нет, пожалуйста, садитесь, – сделал приглашающий жест Сабит.

Выразив благодарность, Гаип неуклюже сел, бросил взгляд на раскрытый журнал.

– Мустафа Чокай! – вскрикнул он и вытаращил глаза. – Это же наша духовная основа! Он пропагандирует нашу деятельность перед мировым общественным мнением.

– Мне кажется, нужно написать письмо, выразить признательность…

– Чокай – молодец! – по-турецки произнес Гаип-хаджи. – Наши самоотверженные усилия, эфенди, уже высоко оценили в японской «Йени япон эхвалити» («Положение новой Японии») и в турецкой «Йени Туркстан» – «Новый Туркестан». Зато наша собственная газета «Восточный Туркестан» в смысле пропаганды работает из рук вон плохо.

– Не только газета, наше положение вообще не заслуживает похвал… – Сабит сокрушенно вздохнул, недоговорив: «И внутренние дела, и военные силы – в жалком состоянии…»

Гаип кивнул. Оба они, резко отличаясь от прочих, мыслили и действовали одинаково и понимали друг друга с полуслова, с полунамека, будто составляли некое единое целое. Окружающие даже считали Гаипа мозгом, и устами Сабита.

– Восточный Туркестан… – Гаип почесал указательным пальцем взмокший нос, – переживает сейчас сложное и тяжелое время, но будущее обнадеживает.

– Что вы имеете в виду, эфенди?

– Друзей. Друзья ни в коем случае не оставят нас в беде, помогут.

– Уйгуры говорят: «Пустой мешок не стоит». Наше теперешнее положение требует действенной поддержки – оружия и материальной помощи.

– Не будем отчаиваться, эфенди. Англия сдержит обещание, поможет и впредь.

– Где ее помощь? – жалостно сказал Сабит. – Чуть-чуть оружия да несколько советников – разве этим разрешишь наши трудности?

– Я сегодня говорил с Шилдрейком. Он утверждает, что караван уже у Ладакха.

– Мой опыт показывает, что с англичанами предпочтительнее работать по принципу «из рук в руки». Поэтому есть основания сомневаться, что мы получим оружие.

– Не слишком ли легкомысленно говорить так, уважаемый назир? – спросил встревоженный словами Сабита Гаип.

– Скажите-ка, – тот перевел разговор в другое русло, – а каких отношений придерживаться нам с Ма Чжунином?

– Генерал Ма приверженец ислама, потому не должен стрелять в нас.

– Это общее рассуждение. А на деле – для блага, когда положение заставит выбирать?

– Что-то я не совсем понял вас, эфенди, – Гаип снова почесал нос.

– Предположим, что Ма Чжунин захочет создать в Восточном Туркестане дунганское государство…

– Он хочет этого, я знаю. Но его намерения далеки от действительности, и осуществление их весьма сомнительно. Генерал Ма, после того как получил, простите, по морде от Шэн Шицая, вынужден спуститься на землю. Есть сведения, он ищет союзников.

– Ох, едва ли, – покачал головой Сабит. – Он пока еще молодой, самоуверенный, своевольный и очень упрямый. Будь он с нами, большие дела можно бы делать…

– Ваша оценка весьма верна, эфенди. Такие, как генерал Ма, командиры нам очень нужны. Не будет преувеличением сказать, что он стоит ста басмаческих отбросов, простите меня, вроде нашего «полководца» Оразбека.

– В этом деле благословение Ходжанияза-хаджи решит все! – Сабит глубоко вздохнул, как сильно уставший человек.

2

Представителей Ма Чжунина – их было двое: Бэйда и войсковой имам Малин (Малик) – Сабит-дамолла принял с особенной почтительностью и вниманием, приказал подать чай и кушанья. Сидя на толстых плюшевых одеялах, Бэйда и Малин с любопытством разглядывали распростертое на стене знамя Исламской республики. На большом шелковом полотнище небесного цвета сияли золотом звезда и полумесяц, их обвивали искрящиеся серебром слова, сплетенные арабской вязью: «Исламская республика».

Послы по установленным правилам вручили Сабиту-дамолле скрепленное печатью командующего послание Ма Чжунина и передали его устный привет и заверения в уважении. Сабит-дамолла принял пакет, осведомился о здоровье Га-сылина, засвидетельствовал свое особое уважение к нему, пригласил послов к чаю, а сам, вскрыв продолговатый красный конверт, начал читать каллиграфически исполненное послание на арабском языке. Оно начиналось именем аллаха и содержало следующее:

«…Ваше сиятельство шейх-уль-ислам и главный назир Сабит-дамолла, примите в добрый час привет и мое почтение. Вы, Ваше превосходительство, как и мы, радея о религии и нации, пошли священной войной против насилия и притеснений нечестивцев, и Аллах свидетеле тому, сколько лет истекаем кровью и сколько принесли жертв. Моя цель – вызволить мусульман Восточного Туркестана из рабства у притеснителей-нечестивцев и утвердить на счастливой мусульманской земле знамя ислама, для достижения этой священной цели я не остановлюсь ни перед какими страданиями и трудностями, ни даже перед смертью своей. В совпадении Ваших высоких стремлений и моих желаний я совершенно уверен. Единство священной цели – защитить честь и достоинство ислама – побуждает нас объединиться и дать священный бой злобным нечестивцам, и прежде всего Шэн Шицаю. Если же мы не учтем уроки прошлого и не положим конец продолжающимся между нами соперничеству и разладу, то должны быть готовы превратиться в добычу коварных врагов…»

В заключительной части послания шли славословия в честь Сабита-дамоллы, его энергичной деятельности и подробно излагалось, как в результате взаимных ошибок возникла распря между Га-сылином и Ходжаниязом, разрушившая их союз, и как этой распрей воспользовался Шэн Шицай.

– Очень хорошо, – одобрил Сабит, внимательно прочитав послание. – Возможно, у господ послов есть какие-нибудь добавления или предложения к написанному? Пожалуйста!

– По-моему, – учтиво ответил Бэйда, – в послании Га-сылина все изложено исчерпывающе ясно. Мы станем счастливцами, достигшими желанных стремлений в том и этом мирах, если наше странствие завершится успешно и мы удостоимся чести послужить мостом, соединяющим обе стороны.

– Да осуществит аллах ваши честные намерения, господа! Вы измучились в долгой дороге. Отдохните. Завтра, даст бог, поговорим подробно и, надеюсь, достигнем решения, да будет на то воля аллаха.

3

Несмотря на поздний час, Сабит поспешил к Ходжаниязу.

– Простите, пожалуйста, хаджи, потревожил вас ночью…

– Пустяки, дамолла. Не случилось ли чего? – обеспокоился Ходжанияз.

– Прибыли послы Ма Чжунина.

– Мям… мям… Как вы сказали?

– Да, мой хаджи. Вот его послание. Прошу прочесть.

– Нет надобности. Будет достаточно, если перескажете, чего захотел этот пройдоха.

Утонченно-вежливый Сабит никак не мог привыкнуть к резкой прямоте Ходжанияза. Он мельком глянул на собеседника и пересказал содержание письма.

– Следовало бы оценить значение обращения Ма Чжунина к нам, – добавил от себя дамолла.

– Как проникли в город так называемые послы?

– Под видом торговцев.

– Что сами вы скажете, дамолла?

– Отвергать стремление врага стать другом святотатственно, хаджи. Разве не сам пророк радушно встретил врага, пожелавшего стать другом?

– Чтобы стал другом этот пройдоха? – В тоне Ходжанияза выразились ненависть и недоверие к Ма Чжунину.

Сабит отважился на решительный разговор:

– И Шэн, и Ма обнажили против нас сабли, оба точат зубы на нас. Их военная мощь превосходит наши силы. И вот в таких трудных обстоятельствах один из противников пожелал перейти на нашу сторону – так почему не воспользоваться этим, мой хаджи?

– Это так, дамолла, по предателю Га-сылину поверить никак не могу. Я однажды попадал в его капкан, По сравнению с ним нечестивец Шэн Шицай надежнее, поверьте.

– Хм… – Сабит-дамолла не верил своим ушам: «Странно… Бредит он, что ли? Или и вправду установил отношения с Шэн Шицаем, как говорил недавно Гаип-хаджи?»

– Мы, – продолжал побледневший Сабит, – подняли знамя священной войны, чтобы перед всем миром утвердить честь и достоинство исламского вероучения… Как можно в то же самое время злейшего врага, непримиримого нечестивца Шэн Шицая предпочитать детищу мусульман Ма Чжунину – это ли не усугубление ошибки, мой хаджи?

– Га-сылин не держит слова, он предал меня. Как можно называть его мусульманином, если он убивал мусульман? – Лицо Ходжанияза покраснело от злости. Он готов был поверить во что угодно, даже в то, что солнце взошло с запада, но только не в то, что Ма Чжунин может быть искренним.

– Га-сылин молод, горяч. Возможно, кто-то совратил его дурными советами. Сейчас он признал свою вину, раскаялся. Аллах прощает раскаявшихся грешников. А мы, люди, почему не можем простить? – начал убеждать Сабит, а Ходжанияз, ухватившись за свою густую и жесткую, как иглы ежа, бороду, задумался. Сабит рассуждал убедительно, однако Ходжанияз чувствовал свою правоту и лишь не мог выразить ее словами. Дамолла, приняв его молчание за согласие со своими доводами, увещевающе сказал:

– Если откровенно – мы ведь плохо подготовлены к войне. И не навели порядок в нашем государственном устройстве, ощущаем трудности в обеспечении, экономике. Нужно воспользоваться соглашением с Ма Чжунином…

– Дамолла! – закричал Ходжанияз, не вникая и не желая вникать в доводы Сабита. – Не морочьте мне голову! Договорюсь с нечестивцем, но объединяться с лжецом Га-сылином нет моей воли!

«Господи… Не сошел ли он с ума? Или не может сдержать неистовство от ненависти к Ма Чжунину?» – подумал Сабит. Он испытующе посмотрел на собеседника. Густые сросшиеся брови Ходжанияза, показалось ему, выражали совершенную беспечность. «Сидит как истукан! Как, какими словами убедить этого упрямца?»

После длительного молчания Сабит наконец заговорил:

– В истории, мой хаджи, часто бывали случаи, когда во имя интересов родины и народа начинали считать другом вчерашнего врага. По какой причине мы не берем в пример исторический опыт, не вникаем в уроки борьбы наших предков? Хорошо подумайте, мой хаджи. Внутренние и внешние задачи нужно решать на основе верной оценки собственного положения…

– Глава правительства – я! – оборвал Сабита Ходжанияз. – И свое слово я сказал!

– Ведь безусловно целесообразно и благоразумно было бы использовать возможности и военную силу человека, склонившего перед нами голову! Как бы потом не пожалеть… – произнес на прощанье Сабит-дамолла.

Глава девятая

1

По возвращении из Хотана Заман и Рози помылись в бане и в тот же вечер отправились к Турапу, но встретили его на площади Хейтка. После радостных приветствий Рози спросил:

– Удивляюсь: ты – и вдруг разгуливаешь по улицам?

– Душа затосковала. Я не работал сегодня. Шел проведать вас.

– И мы соскучились по вас, Турап-ака, – сказал Заман.

– Как хорошо! – обрадовался Турап. – Идемте ко мне, овцу предложить не смогу, но на курицу рассчитывать можете.

– Ты не огорчайся, Динкаш, – остановил брата Рози. – Может, лучше посидим где-нибудь, поблаженствуем, а? Как вы, мой ходжа? – подмигнул он Заману.

– Это дело, – поддержал Заман. – Вдруг Рози-ака расщедрится сегодня и мы попадем в столовую!

Однако Рози предпочел отделаться шуткой:

– Не взыщите, но гостям Кашгара хозяева не позволяют вытрясать свои карманы.

– Не беда, если разок и вывернешь их наизнанку!

– А они у него дырявые! – ввернул Турап, и Заман расхохотался.

– Нет, давайте испытаем сегодня друг друга на щедрость, – не растерялся Рози.

– Столовые, пожалуй, уже закрыты. Может, на самсу сходим?

– И там тоже, наверное, огни потухли, – взглянул Рози на Турапа.

– Идемте. Мне по силам заставить затопить тонур, – пригласил Турап.

Низко нагнувшись, они вошли в комнатушку, тускло освещенную коптилкой. Здесь никого не было. Коптилка на тонуре – круглой печи – густо чадила. Из дальнего угла вдруг послышался голос:

– Кто пришел?

– Что-то ты раньше кур улегся спать, мастер? – откликнулся Турап.

– Динкаш, что ли? Входи сюда.

Турап сделал знак Заману, и они проникли во вторую комнатку, дверь в нее была еще ниже, так что пришлось сгибаться вдвое.

– Твое заведение, мастер Тохтахун, снаружи похоже на гробницу, но эту комнатушку нельзя сравнить даже с могильной нишей! – промолвил Турап, поздоровавшись.

– Верно говоришь, Динкаш, приучаюсь с этих пор лежать в могиле, – отшутился, вставая, Тохтахун-уста – мастер по выпечке самсы.

– Твои могилы в том и этом мирах не отличаются друг от друга. Вот, – Турап показал на Замана, – привел к тебе гостя из Кульджи. Не ударишь лицом в грязь?

– Хорошо сделал, Динкаш. Добро пожаловать, дорогие гости. – Он набросил на низенький настил ватное одеяло и усадил Рози и Замана.

В узкой комнатушке, служившей и гостиной, и спальней, и столовой, он зажег «светильник-джинн». Мальчик-подмастерье лет четырнадцати замесил в углу тесто и накрыл его влажной тряпкой.

Еще до того, как мастер поручил ему это, Турап спросил:

– Зачем ты вызвал мальчика?

– Ух! Эти твои вопросы… Ты когда-нибудь в моей лавке оставался голодным? Сейчас будут слоеные лепешки.

– Нет, нет. Не беспокойтесь. Мы придем лучше завтра…

– Посидите чуть-чуть, Заманджан. Как только его руки коснутся теста, тут же услышите запах готовой самсы.

По тому, как вел себя Турап, видно было, что они с мастером в тесной дружбе, когда, как говорится, между друзьями не пролезет и волосок.

– А что будете делать из теста, мастер? – спросил Заман. Ему хотелось обратить внимание хозяина на замершего в томительном ожидании мальчика.

– Артушскую лапшу, – сразу ответил мастер. – И самсу испечем. Скажу прямо, спасибо Динкашу, что привел таких милых гостей. – Уста подмигнул подмастерью правым глазом, и тот исчез.

– Зачем отослал ребенка?

– Не в службу, Динкаш, побудь за хозяина с гостями. – Мастер разостлал скатерть, разложил на ней теплые лепешки, фрукты, поставил снятый с огня чайник с заваренным чаем. – А я слоеные лепешки замешу. – Надев фартук, он вышел наружу.

– Наделали хлопот, Турап-ака, – смущенно сказал Заман.

– Что сделано, то сделано. Еще бы мусалляса и… – Рози причмокнул так громко, словно камень шлепнулся в колодец.

– Наш холостяк не просыхает от мусалляса. Придержи вздохи, Рози, пусть самса поспеет.

– Турап-ака, где мусалляс, там и равап бывает ведь?

– И он бывает, Заманджан. По-моему, в этой лавке равапу обучены, – ответил Турап, пробудив в душе Замана предвкушение радости. И, пока пили чай, он поведал историю Тохти.

Мастер был родом из Яркенда. С малых лет увлекся игрой на бубне и, играя на пирушках, постепенно стал признанным музыкантом. Когда над верхней губой юноши обозначилась темная полоска усов, он влюбился в дочь своего учителя, они объяснились и заручились взаимным согласием. Однажды учитель, склонный к азартным играм, спустил все, что у него было, и сгоряча продал дочь старому баю. Беззащитный и бесприютный Тохти не вынес горя, отряхнул, как говорится, прах родных мест со своих ног и приехал в Кашгар. Здесь он сменил профессию и стал самсипезом.

– Так сложилась судьба этого сорокалетнего парня – он дал зарок не жениться. Заработанным делится с друзьями. Его лавка – прибежище для таких, как мы, – закончил повествование Турап.

– Он и сейчас на бубне играет? – спросил Заман.

– Бубен вон на стене висит. С той поры Тохти ни разу не брал его в руки. Но внимательно слушает, когда играют другие.

– Выходит, еще не угасла обида на учителя?

– Выходит, Заманджан. О бубне при нем упоминать не будем. Он не может оставаться там, где говорят об этом. – Турап опасливо посмотрел на дверь.

В это время мастер, поторапливая ученика, раскатывавшего скалкой круглые сочни, сбрызнул соленой водой раскалившийся тонур.

– Ух, как самсой запахло! – втянул в себя воздух Рози.

– Твой нюх, Рози-ака, получше собачьего.

– Еще бы. Даже находясь здесь, могу распознать вонь кульджинского Юнуса-байваччи, – похвастался Рози, а Турап удивленно поднял брови, будто вспомнил что-то.

– Юнуса-байваччи, ты сказал?

– Да. Наши спины сгорбились под тяжестью грузов этого скряги, – уже не шутя ответил Рози.

– Ваш Юнус сейчас в Кашгаре…

– Что? – в один голос вскрикнули Заман и Рози.

– Вы испугались?

– Не испугались. Вы точно знаете, Турап-ака, что Юнус в Кашгаре?

– Своими глазами я не видел. Слышал от одного человека.

– От кого, Турап-ака, от кого?

– От Турди-байваччи.

– И он здесь?

– Турди известный кашгарский бай. Мне ли его не знать? А вы знакомы?

– Знакомы, Турап-ака, хорошо знакомы. – И Заман рассказал о том, как познакомился с Турди еще в Шанхае.

– Паршивца Турди я вожу по ночам. В последние два месяца он взял в обычай ездить больше ночью, чем днем. Заедет в какую-нибудь узенькую улочку и исчезнет, а я стой и жди.

– По части распутства они с Юнусом одной породы, – презрительно заметил Рози.

– Забредет на улицу продажных красоток – ничего от меня не скрывает. А в последнее время стало по-другому. Недавно велел привезти придурковатого Масака, увел его в какой-то тупичок. А Масак из тех, которым нипочем человека убить, а потом газели распевать.

– По-другому, говорите, стало, Турап-ака? – Заман заподозрил неладное. «Для чего приехал в Кашгар Юнус? Торговать? Нет. Он скрывается, не для того перенес дорожные мучения. Путешествует? Развлекается? Тоже нет. Такой осторожный, как Юнус, в смутное время ни за что не отправится в путь. Посланец? Стой, стой… Когда мы с Сопахуном уезжали распределять обмундирование солдатам, какие-то двое, я слышал, побывали у Ходжанияза. Не эти ли стервятники? Но хаджи сказал бы… Какой смысл прятать послов?»

– Что? Все слова, похоже, проглотили? – прервал Рози размышления Замана.

Заман не ответил. Он собрался поподробнее расспросить Турапа о Юнусе, но в это время вошел Тохти-уста, держа в руках полное блюдо только что испеченных, горячих пирожков.

– Спешил я, наверное, не получились. Прошу, дорогие гости, пожалуйста, – пригласил уста. Он подкрутил усы и примостился с краю скатерти.

Подмастерье, знавший, чем сдобрить угощение, приподнял в углу шкуру, прикрывавшую отверстие в полу, извлек глиняный кувшин высотой с ребенка и поставил перед мастером. Затем достал из ниши в стене четыре глиняные чаши, расставил их на скатерти и тихонько вышел.

Наблюдая за ловкими движениями худенького паренька, Заман вдруг вспомнил своих младших – брата Азиза и сестренку Азизу, – сердце у него дрогнуло, он глубоко вздохнул.

– Первым делом пропустим по одной, – предложил мастер и разлил по чашам вино. Всегда унылое лицо его вдруг засияло улыбкой. «Похоже, он создан для дружбы», – подумал Заман. – А теперь очередь за самсой, – пригласил мастер, когда гости выпили.

Пирожки оказались отменного вкуса, Заман в жизни не ел таких: и посолены в меру, и черным перцем хорошо приправлены, и сало курдючное в фарш добавлено… Все ели с удовольствием.

Тохти-уста опять наполнил чаши. Вино, изготовленное из особого сорта зеленых груш, быстро проявило свою силу: лицо и уши Замана раскраснелись, начало разогреваться тело. Однако перед глазами, терзая сердце, продолжала стоять угрюмая фигура Юнуса. «Что нужно в Кашгаре шэншицаевскому прихлебателю?» Рози, сидевший рядом, заметил, как померкло лицо друга. «Чем расстроен Заман? Не Юнус ли причиняет ему боль?» – пробормотал он, чувствуя, что и сам сегодня не сможет отдаться веселью.

– Пусть эта горбатая конура станет для вас просторной гостиной! Больше веселья, дорогие гости! – призвал Тохти, разливая в цветастые чаши крепкий чай, принесенный подмастерьем.

– Спасибо за угощение, Тохтахун, мы признательны вам больше, чем если бы вы даже верблюда закололи, – поблагодарил Заман.

– А мне, когда ел самсу, вспомнилось детство в Кашгаре, вся душа перевернулась, и плакать захотелось.

– Э-э, Рози, не верится что твои глаза способны пролить слезу, – возразил Турап.

Все улыбнулись.

– Этот шайтан, – Тохти щелкнул по кувшину, – попав внутрь, чего только не заставит делать. Потому особо принуждать не буду, пусть каждый пьет по душе.

– Вина уже достаточно, – сказал Заман.

– Я не сражаюсь, как вы, с винтовкой в руках, но готов быть с вами, – заявил изрядно раскрасневшийся Тохти. – Хотя по правде сказать, будь у меня винтовка, не знаю, в кого стрелял бы…

Заман спросил:

– Как же так, Тохтахун-уста? Враг, в которого надо стрелять, известен, не так ли?

– Если бы я взял винтовку, то в первую очередь перестрелял бы своих «кафиров», которые среди нас…

– Что-что? – скрытый смысл слов Тохти заинтриговал Замана.

– Эта башка, – Тохти постучал по своей голове, – хотя и задыхается в провонявшей копотью и закваской лавчонке, она все-таки знает, мой господин, что происходит вокруг. – Он принял еще одну чарку вина и продолжал: – Не в обиду будь сказано, но дастархан перед вами я разостлал не потому, что вы служите Гази-ход-же, а потому, что уважаю вас как людей.

– А что значат слова о своих «кафирах»?

– Грабители чиновники… муллы… оболванивающие таких сирот, как мы, призывами открыть… путь исламу… Не пугайся, Динкаш! Чего скрывать? – У Тохти, видимо, горело на сердце, он расстегнул рубаху, обнажил мохнатую, напоминающую шкуру барашка грудь, похлопал по ней.

– Верно, – произнес Заман, заражаясь настроением хозяина, – нельзя сказать, что среди нас нет злонамеренных людей.

– Вот уже три года стервятники, что не могут добыть и жабу, морочат горожан, устроили кашу в наших головах! – Тохти придвинулся к Заману. – Важные, надутые, шагают, выпятив брюхо!.. Всякие Оразбеки, Юсупы-курбаши, Османы, Джанибеки – что они принесли нам, кроме грабежей? Эти басмачи, бежав от своего народа, искали у нас убежища, а теперь они наши освободители! – Тохти рассмеялся так, что не удержался от улыбки и подмастерье.

– Они не упустят случая снять саван даже с мертвого…

– Слова твои – как сахар с уст, Динкаш! – обрадовался поддержке Тохти. – Вот и говорю, что если возьму в руки винтовку, так их прежде всего раскатаю! – Он облизал пересохшие губы, и подмастерье сейчас же налил ему чаю.

«Тохти прав. Говорят же, что народ видит зорко, слышит тонко. Только от бестолковости и глупости можно утверждать, что ничего не видит и не ведает Тохтахун-уста, живущий в норе, куда не попадают лучи солнца, день-деньской задыхающийся в темной клетке, как и тысячи других бедных мастеров. Да, да, от глупости…» Заман снова прислушался к Тохти.

– Ты, Динкаш, говоришь: «Поберегись». Не буду беречься! Если чиновничьей тени боишься – прочь из лавки! – Глаза Тохти налились кровью от вина и ярости. – Так о чем я говорил? Да! Я грыз бы зубами этих басмачей!.. Теперь эта, как ее называют? А, республика! Что она сделала для нас? Как прибитая гвоздями обуза: парней в солдаты дай, налоги дай. Люди обозлены… Всякие происшествия, ссоры не прекращаются! – Тохти жадно допил остывший чай, пригладил усы. – А Гази-ходжа, как вы его зовете, звучит громко, да мало толку, разве не так?..

– Эй, ты из рамок не выходи! – протянул руку Турап.

Заман остановил его:

– Ничего, говорите, Тохти-ака, вреда в этом нет.

– Знай, Динкаш, это не те слова, которые придумывают, шлепнув себя по заднице. Не мои слова. Это сердечная скорбь всех униженных нашего времени.

Турапа покоробило грубое выражение, он спросил:

– Если тебе Исламская республика не по нраву, какой же ты власти хочешь?

– Какая нужна власть – спроси у своей совести, у большинства народа спроси – скажет, Динкаш!

«У народа спроси – скажет, – повторил его слова Заман. – То же самое говорил и Пазыл-ака! Потому-то мы и называем мудрые выражения народными – их творит народ-созидатель».

– Что толку от черни, скажи мне! – возражал между тем Турап. – Куда ее поведут, туда идет и знать ничего не знает! Бараны!

Тохти раздраженно замахал руками:

– Вот-вот! Потому и дожили до такого, что были баранами… А теперь нужно найти способ не быть баранами, понял, Динкаш?

– У нашего соседа – в Советском Союзе, – вмешался Заман, – трудовой люд объединился, сбросил царя и народ сам управляет государством. И все свободны, равны, живут в достатке.

– А мы почему так не можем? Или мы у бога пасынки? – Турап не понял Замана.

– Нет, Турап-ака, все мы одинаковые люди. И если бы свободу распределял аллах, то прежде всего предоставил бы ее богобоязненным уйгурам. Но свободу на блюде не преподносят. Мы достигнем ее, если пойдем по пути, проложенному советским народом.

– Вот-вот! Слова Заманджана вонзаются в сердце, как гвозди. Если будем смирными, как бараны, то станем добычей первого встречного. Мы нищенствуем…

Тохти не договорил – раздался стук в дверь. Мастер вышел, о чем-то переговорил с пришельцем и вернулся обратно.

– Кто? – с беспокойством спросил Турап.

– От хозяина лавки, по поводу платы за аренду, – зло ответил уста. – Ростовщик проклятый! Душу готов вытянуть!

– Придет время, Тохти-уста, и исчезнут ростовщики вместе с властителями, что их поддерживают, обязательно! – Заман встал. – Наш угнетенный народ поднимется со своими требованиями…

Мастер поднялся прямо перед Заманом:

– А где тот, кто крикнет: «Вперед!» – и поведет наш народ? Предводитель где, предводитель?

– Предводитель не падает с небес, он рождается на родной земле, по которой ходим мы с вами!

Заман и Рози распрощались с хозяином, пообещав навестить его еще раз…

Они возвращались молча.

«В словах Тохтахуна заключена истина, – размышлял Заман. – У людей низших сословий день ото дня нарастает недовольство правительством. А почему? Правительство – национальное, руководители – национальные, армия – национальная, все дела ведутся на национальном языке… Все построено на национальной основе, а народ недоволен. Затянувшаяся война, ухудшение жизненных условий вызывают раздражение уставшего народа. Но главная причина не здесь – она в баях, духовной знати, притеснителях, вельможах ханской кости, чиновниках… Вот где источник народной ненависти!»

Размышления Замана прервала печальная песня, прозвучавшая невдалеке:

 
В Кашгаре сироты за баней в золе
Привыкли лежать.
Им, неухоженным, только и знать
Курить анашу, в асыки играть…
 

– Слыхали, Заманджан? Кто сложил эту песню, высказал правду.