Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Глава четырнадцатая

1

Заман проснулся рано, полежал немного, слушая пение соловья, а потом вскочил, оделся и вышел из комнаты. Мать уже успела прибрать во дворе и поливала цветничок с розами.

– Ты что же поднялся в такую рань? – спросила она.

– Соловей разбудил, мама, – ответил Заман, кивнув на куст цветущей сирени, похожий на клубы густого тумана. Там поселился соловей.

– Этот соловушка, сынок, не покинул нас и после твоего отъезда… Куда это ты направляешься?

– Пойду пройдусь, мама.

– О-э? Приехал, а дня не посидишь дома. Совсем сделался чужим…

– Что ты, мама! Кроме вас, у меня никого нет.

– Побудь дома, младшие так тосковали по тебе, а ты…

– Больше я никуда не поеду, – начал он успокаивать мать, – хватит мне служить у баев на побегушках.

– Правильно, сынок. Когда не было тебя дома, я ночей не спала, молилась богу… – Мать утерла рукавом глаза.

– Ну вот, опять… Не надо, мама.

Заман, как в детстве, прильнул головою к ее груди. Мать нежно погладила сына по голове, постепенно успокаиваясь.

– Свет очей моих, сынок мой, – шептала она.

– Мама, – проговорил Заман, осторожно высвобождаясь из ее объятий, – я скоро вернусь. Жди меня к чаю.

– Возвращайся быстрее, сынок. К твоему приходу я приготовлю завтрак. Посмотри, как красиво у нас в огороде! – мать показала на аккуратные грядки, за которыми всегда ухаживала сама.

– У тебя золотые руки, мама, – Заман улыбнулся. – В твоих руках и сухая травка зеленеет…

Он вышел на улицу. Дом, который снимала семья Замена, примыкал к большому плодовому саду бая Ван-кадыра, этот сад славился необыкновенным цветником.

Заман, с наслаждением вдыхая густой аромат, вошел в сад. Старый цветовод Сулейман занимался поливкой.

– Пусть не знает печали ваше сердце! – приветствовал своего давнего знакомого Заман, подойдя к арыку.

– Ты посмотри! – Сулейман пополоскал кетмень в воде. – Совсем мужчиной стал.

– Таков закон природы!

– Не знаю, какой уж там у природы закон, дружок, – отвечал цветовод, – знаю только, что тебя вырастили молитвы твоей матери и ее руки. Если не взрыхлить землю вокруг цветка да не полить его вовремя, засохнет. А ты? Как бы ты вырос без материнской заботы и любви?

– Не спорю, дядюшка.

– Теперь ты должен кормить мать, ухаживать за нею. Иначе зачем растить детей?

– Что это за цветок так пышно распустился? – переменил разговор Заман.

– Ученые вы люди, все знаете – как писать, как читать, а язык цветов для вас непонятен. Какой запах у него, вот посмотри. – Старик, осторожно шагнув через грядки, срезал цветок. – Понюхай, никакие духи с ним не сравнятся!

– Спасибо, дядя Сулейман! – поблагодарил Заман.

– Этот из первых весенних цветов. А те, что раскрываются к осени, пахнут еще сильнее. Почему, а?

Заман, слушая старика, смотрел на цветы, посаженные ровными рядами, и ему казалось, что он видит их впервые в жизни. Зеленые листья отливали бархатом, тут и там на концах стеблей уже красовались бутоны, испускавшие такой запах, что душа невольно тянулась к ним, а в сердце пробуждалось тревожное и сладкое чувство, подобное чувству любви. «Правы поэты, когда сравнивают красивых девушек с цветами», – подумал Заман.

– Вы настоящий чародей, дядя.

– Э, дорогой, каждый в своем деле должен быть чародеем. В старину говорили: «Лучше початок, чем бесполезная трава…» О-о! Пока мы болтаем, вода-то грядки размыла!

Сулейман, подцепив кетменем пласт дерна, так метко швырнул его в размытое место, что Заман изумился:

– Ловко же у вас это получается!

– Думаешь, свою бороду я выкрасил? Она побелела от работы с кетменем, сынок, У кого слабая поясница, тому лучше за кетмень не браться. Ты все еще работаешь у бая?..

– Да.

– Наверное, немного поправил свои дела, а?.. Хотя у бая лишнюю монетку не вырвать. Вот я уже тридцать лет работаю в этом саду, но к халату халат не прибавляется.

– Душа спокойна, и на том спасибо. Растите цветы, ухаживаете за садом – что может быть лучше?

– В саду, около цветов, душе действительно спокойно, да ведь уши-то слышат…

– Что слышат?

– Не хитри, – обиделся Сулейман, – ты все знаешь, зачем со мной хитришь?

– Вы говорите о кумульских событиях?

– А о чем же еще? Сам видишь – цены растут, баи прячут свои богатства. Что будет завтра-послезавтра?

– Это забота баев…

– Нет, сынок. В таких случаях все беды сыплются на головы бедняков.

– Может, кумульцы для того и восстали, чтобы избавиться от этих бед?

– Чего не знаю, того не знаю.

– А не стыдно нам, дядя, сидеть сложа руки, когда поднялись кумульцы? – продолжал Заман.

– Разве это очередь к столу с угощением?.. Куда спешить? Да и кто знает, как идут дела у кумульцев?

– Наверное, плохо стоять в стороне, когда они хотят освободить всех нас, мусульман.

– Ты оставь мусульманство… Мусульмане, сынок, вместе держатся только в мечети, а выйдут – и у каждого против другого нож.

– Не говорите так, дядя Сулейман. Есть разные люди…

– Э, пустой все это разговор… – Сулейман вскинул кетмень на плечо и, вздохнув, добавил: – Будем жить, как все живут.

«Как все… – повторил про себя Заман, шагая домой. – Значит, нужно всех раскачать, поднять…»

За маленьким столиком собралась вся шумная семья, и мать, или, как ее звали соседи, тетушка Раушанхан, совсем расцвела. Заман с удовольствием ел поря – свежие, только что испеченные слоеные лепешки с зеленью, запивая их соленым чаем с молоком.

– Бери, бери, сынок, ты ведь в детстве так любил поря, – придвигала мать к нему поближе румяные лепешки.

– Еще! Еще, ака, – подталкивали Замана сидевшие по обе стороны брат Азиз и сестренка Азиза.

– Я скоро лопну, если буду слушать вас, – рассмеялся Заман, но, уступая уговорам младших, положил себе еще одно поря.

– Когда ты уезжаешь, ака, мама каждый день…

– Хватит! – перебил сестренку Азиз, считавший себя по сравнению с нею взрослым.

– Ты командуешь, как глава семьи! – погладил брата по голове Заман.

– Ака, знаешь, он…

– Говорю тебе – хватит! – опять покосился Азиз.

– Ты, кажется, братец, и в самом деле держишь себя так, будто много старше сестренки. Так нельзя, скажу я тебе.

– Вечно они спорят, – вмешалась мать. – Чай уже остыл, выпей. Работает он ничего, но вот насчет шалостей…

– Что ты работаешь, хорошо, братец, а шалить надо в меру. Главное, давай не будем обижать единственную сестренку! – Заман по-отцовски похлопал Азиза по плечам и нежно погладил мелко заплетенные косички Азизы.

– О аллах, пусть дети мои растут здоровыми! Пусть наша жизнь пройдет так же хорошо и шумно, как сегодня, – вздохнула мать.

Застольную беседу прервал громкий стук в ворота.

– Опять, наверное, твои дружки, сынок! Не дадут даже спокойно поговорить…

Заман пошел к воротам. Вернулся он с совсем незнакомым человеком. Мать, проводив гостя и Замана в комнату, оставила их вдвоем.

– Салам от Пазыла-афанди, – проговорил гость, едва за ней закрылась дверь.

– Какого Пазыла-афанди?

Гость показал условный знак.

Заман не скрывал своей радости.

– Давайте знакомиться! Как вас зовут?

– Салим. Сам я из Турфана, – ответил Салим-каска. Он начисто сбрил бороду, был одет по-кульджински – штаны и бешмет из вельвета, на голове тюбетейка, на ногах сапоги с длинными голенищами.

– Как вы нашли наш дом? Когда приехали?

– Приехал вчера вечером. Ваш дом нашел легко – по рассказу Пазыла-ака. Я из тех, что вырастают из-под земли…

Предупреждая вопросы Замана, гость рассказал о положении дел у повстанцев, об их успехах, а потом, распоров подкладку бешмета, достал письмо Пазыла. Заман прочел:

«…Борьба перешла во вторую стадию. Раньше мы не всегда шли по прямой, допускали ошибки. Раскрыться нашим глазам помогли враги. Мы стали бдительны. Теперь у нас достаточно сил для борьбы. Народ бурлит, как река, не вмещающаяся в берега. Если направить всю ее мощь в единое русло, мы сможем одолеть врага.

Необходимо, не упуская момента, повсюду поднимать народ, организовать его. Глаза и уши мои обращены к вам. Когда зажжете пламя восстания? Время пришло, еще раз повторяю – время пришло…»

В конце письма Пазыл рассказывал о предательстве Ма Чжунина. Заман вспомнил слова Пазыла, сказанные во время встречи на дороге из Цзяюйгуаня в Кумул: «Нелегко найти бескорыстного союзника… Лучше всего опереться на собственные силы…»

«Он был прав», – подумал Заман.

– Вы где остановились? – спросил он Салима.

– В хотанском караван-сарае.

– Хм… Там не очень удобно. – Заман немного подумал и добавил: – Приходите к нам вечером.

– Хорошо, – ответил Салим, поднимаясь.

– Посидите немного, чайку попьем.

– Угостите, когда придет время…

2

Проводив Салима, Заман поспешил к Лопяну поделиться новостью.

Его путь лежал через шумный базар. Уже гостеприимно открыли свои двери столовые и чайханы, зазвучали призывные крики шашлычников, начали торговлю хозяева ларьков, где продавались одежда, ткани, всякая утварь, наперебой предлагали свой товар ремесленники, – словом, базар кипел. Судьбы базарных завсегдатаев, целиком ушедших в каждодневные заботы жизни, были связаны в одно целое невидимыми нитями. Эти люди, кто как мог, боролись за жизнь: сильный брал верх над слабым, умный обманывал глупого, ловкач простака. Тех, кто упускал птицу своего счастья, безжалостно втаптывали в серую пыль. Кто, когда и для чего обрек на все это род человеческий? На такой вопрос никто не мог ответить, все лишь проклинали свою судьбу, и этим дело кончалось…

Заману базар был знаком с детства, но все-таки каждый раз он открывал здесь что-то новое. Несколько лет назад он бегал сюда, чтобы продать сшитые отцом тапочки, и на вырученную мелочь покупал у пекарей хлеб, в деревянной будке мясника – мясо, у зеленщиков – овощи. Если хватало денег, покупал еще арбуз или дыню. И сейчас все эти мелкие торговцы привычно сидели в своем тесном ряду. Все как будто то же и не то – во внешнем виде базара что-то показалось ему необычным. «Эх, Кульджа, родная моя Кульджа! – зашептал Заман, окидывая взглядом базар. – Есть ли на земле другой такой изобильный город?»

А в толпе продвигалось несколько вооруженных солдат. За ними следовало около десятка пароконных арб на высоких колесах. «Эти изверги опять забрали у кого-то урожай, – догадался Заман. – Если бы не они, как вольготно жилось бы народу… Не пришлось бы изнывать под зноем с утра до вечера этой старушке с рукодельем, сидящей на корточках, или вон тому сапожнику, или дунганину, что чинит разбитую посуду… Ничего, скоро настанут дни, и мы навсегда сбросим ненавистное иго!»

– Шагай полегче, чего людей давишь? – остановил Замана его близкий друг Зикри. – Куда торопишься?

– Есть срочное дело!

– Вай-вуй… Что-то ты забегался, приехав из Шанхая, дружище! Думаешь, мы не замечаем?

– Ну хорошо, если заметил…

Их разговор прервали звуки бубна и барабанов. За двумя барабанщиками в плотной толпе продвигались шесть-семь вооруженных всадников. У центра базарной площади они остановились. Все повернулись к ним, потому что обычно в таких случаях сообщали что-нибудь важное от имени губернатора.

– Люди! – закричал глашатай, развернув над головой большой лист красной бумаги. – В этом приказе, на котором стоит печать господина председателя Цзинь Шужэня, написано о большой радости…

Толпа силилась разглядеть печать и непонятные китайские иероглифы.

– Узоры печати похожи на стенку китайской веранды, – сострил Зикри, стоявшие рядом с ним засмеялись.

– Войска председателя Цзиня изгнали с территории Синьцзяна разбойника и грабителя Ма Чжунина… – продолжал глашатай.

– Вот так новость! – заговорили в толпе. Но лица большинства выражали плохо скрытое недоверие: «Кто знает, правда ли это…»

– А вы, – продолжал глашатай, – не отвлекайтесь от своих дел, спокойно работайте… – Он немного передохнул. – В ближайшие дни будет пойман и повешен нарушитель спокойствия Ходжанияз…

– Люди! Не верьте этому лжецу! – подал голос Заман.

– Кто это? Держите смутьяна! – крикнул глашатай.

Пока солдаты, расталкивая народ, пробирались к Заману, он вместе с Зикри скрылся. Никто и не подумал выдавать их. На площади стоял невообразимый гул, и что кричал глашатай, никто, кроме его самого, не слышал.

– Надо же быть осторожней! – укорил друга Зикри, когда они выбрались из толпы.

– Пожалуй, мы и так слишком осторожны! Сам видишь, до чего докатились – и все из-за осторожности!..

– Надо знать, где что говорить!

– Ладно, мы еще потолкуем, а сейчас я спешу…

Лопян только что получил телеграмму: товарищи просили его выехать в Урумчи. Он не знал, чем вызвана эта просьба, терялся в догадках. «Возможно, – думал он, – придется остаться там работать… Тогда на кого здесь оставить дела? Почему не сообщили всего?» В этот момент и появился Заман.

– От Пазыла-ака пришел человек…

– Постой, постой, у меня тоже был гость…

– От Пазыла? – удивился Заман.

– Утром пришел, вначале попросил лекарство, потом заговорил о Пазыле. Я выгнал его, заявил, что не знаю никакого Пазыла.

– А как он выглядит? – побледнел Заман.

– Низенький, толстенький, глаза косые…

– Нет, не он! У меня был молодой, стройный джигит. Он показал условные знаки. Вот письмо, написанное самим Пазылом-ака.

– Выходит, гоминьдановские шпионы напали на мой след. Что же он пишет?

Заман изложил по-китайски содержание письма.

– Ма Чжунин рано или поздно должен был предать, – сказал Лопян. – Вопрос только – что за причина толкнула его на это теперь? Письмо Пазыла молчит об этом.

– Зато гоминьдановцы говорят: «Ма Чжунин бежал, и в ближайшие дни мы покончим с Ходжаниязом». – Заман рассказал о происшествии на базаре.

– Гоминьдановская пропаганда, конечно, не упустит такой случай.

– А мы будем сидеть сложа руки?

Лопян достал из шкафа написанную по-китайски листовку:

– Нужно перевести, размножить и распространить.

– До каких пор мы будем переписывать бумажки? Ведь Пазыл-ака приказывает немедленно подняться! – запротестовал Заман, беря листовку. – Или так и будем ждать, когда кумульцы придут в Кульджу? Пора браться за оружие!

– По-твоему, надо восставать сегодня же? Нет, Заман, мы еще не готовы. Ошибка Пазыла в том, что он не создал руководящий центр заблаговременно, перед восстанием. Поэтому не получилось согласованных действий, народные выступления разрозненны, не объединены в одно целое. Пока не поздно, необходимо исправить эту ошибку…

Заман вышел от Лопяна раздосадованный. Хотя у китайца была своя логика, горячее сердце Замана рвалось в бой. «Кажется, и Лопян любит только болтать и тянуть время… Может, уехать к Пазылу-ака?.. А если он спросит: „Что, в Кульдже ничего не смогли сделать?“ – что я отвечу ему?..»

Весь во власти размышлений, Заман не заметил, как пришел к Касымджану, своему приятелю, жившему за счет выручки от продажи различной мелкой утвари деревенским баям.

Муэдзин самой большой в Кульдже Дян-мечети поднялся, пыхтя и отдуваясь, на минарет. За то ли, что его красная толстая шея напоминала бычью, или за то, что голос у него был как рев у быка, люди прозвали его «Муэдзин-бык». Едва он прокричал первый раз призыв к молитве, как вслед за ним, подобно петухам, закричали муэдзины других мечетей.

В это предрассветное время около мечетей и в мечетях сновали какие-то люди в чалмах, расклеивали на стенах листки, раскладывали их на мимбарах – кафедрах для проповедников – и на ковриках для молящихся. Потом эти люди исчезли. Вскоре, еще в предутреннем сумраке, мечети заполнились верующими.

По завершении утренней молитвы имам, поднявшись на мимбар, сказал:

– Люди, сегодня хадис шарипэ – священное предание – прочитано не будет. Вместо этого представитель его превосходительства огласит нам письмо господина губернатора.

– Имам-ахун, – спросил кто-то с места, – когда мы делали поклоны, наши лбы касались бумаги. Что означает это?

– Да, да, что это? – раздались голоса.

Сначала, пока в темноте светились всего две свечи у кафедры, листков никто не заметил. Теперь же, когда рассвело, все увидели их перед собой. Имам сам взял в руки листок с кафедры.

– Какой неверный мог сделать это?! – воскликнул он.

– Во время молитвы мы прикасались лбами к бумаге, написанной неверными! – ужаснулся Муэдзин-бык.

В мечети поднялся переполох.

– Давайте прочтем, что там написано! – крикнул кто-то.

Грамотные уже успели прочесть листовку и пересказывали кратко ее содержание неграмотным:

«Не будем сидеть сложа руки, братья! Скоро Гази-ходжа появится под небом Или. Громите гоминьдановцев!»

В мечети поднялся шум, порядок нарушился, ничего нельзя было разобрать. Представитель губернатора оказался в глупом положении. Он присоединился к имаму и муэдзину, собиравшим листовки. А народ, выйдя во двор, толпился у листков, наклеенных на стены…

Подобные картины наблюдались и в других мечетях, на базаре, всюду, где собирался народ.

Глава пятнадцатая

1

Громадный кирпичный дом под железной кровлей вместе с прилегающим к нему садом в городе называли «большим двором Юнуса-байваччи». Улицу перед этим великолепным зданием всегда чисто подметали и поливали водой. Однако прохожие обычно недоуменно пожимали плечами: дом, казалось, пустовал – его окна почти всегда были закрыты, и из-за них не доносилось на улицу никаких звуков.

Через калитку в воротах Заман вошел во двор.

– Вас просили пройти в контору, – сказал привратник и тут же запер ворота на большой замок.

Контора, большая комната, примыкавшая к жилым помещениям, освещалась висевшей под потолком пятидесятилинейной лампой. На столе, на видном месте, лежала записка, написанная рукой Юнуса:

«Немедленно отправь телеграммы!»

Телеграмм было четыре. Одна – приказчику в Шанхай, чтобы пока не отправлял в Синьцзян караваны с товаром. («Значит, испугался кумульцев… А ведь вчера только хвастался!») Две другие – в Кашгар и Хотан, там приказчикам предписывалось закупать и хранить местные шелка, ткани и ковры. («Вот навозный жук! Подгребает под себя товары, чтобы потом взвинтить цены на них…») Четвертая телеграмма была написана по-китайски и адресована Шэн Шицаю. Она особенно заинтересовала Замана. Отыскав в словаре значения незнакомых иероглифов, он несколько раз повторил про себя неожиданное ее содержание: «Дела идут хорошо». («Странно. Что значат эти слова? Или этого шайтана и с Шэн Шицаем связывают торговые дела? Но тогда бы я знал об этом. Нет, здесь что-то другое…»)

Собрав телеграммы, Заман хотел было выйти, но оказалось, что входная дверь закрыта снаружи.

– Кто там? Откройте дверь! – крикнул Заман.

– Хи-хи-хи…

– Кто там? Довольно! Я тороплюсь!

– Не открою. Сегодня вы мой пленник…

Заман понял, кто сыграл с ним шутку, и от удивления замер на месте. И лишь немного спустя сказал:

– Если я не исполню вовремя поручения вашего отца, будет нехорошо. Откройте же, Халидам…

– Выходите через боковую дверь!

– Боковую дверь?.. – Заман удивился: она вела в женскую половину дома.

– Не бойтесь. Дома никого нет, все в саду. А бабушка уснула. – Халидам, звеня украшениями, удалилась.

«Вдруг меня кто-то увидит? Позор… Или она разыгрывает меня?» Но делать было нечего, он приоткрыл боковую дверь, вошел и увидел через противоположную дверь в зеркале большой гостиной стройную девушку. Заман попятился.

– Стыдно… ой, стыдно, – раздался дразнящий голос Халидам, – джигит убегает от девушки! – Она вышила из гостиной к Заману.

Заман ничего не ответил – засмотрелся. Раньше ему приходилось видеть Халидам несколько раз мельком, но вот так, лицом к лицу, он столкнулся с ней впервые.

– Что ж вы молчите? Ну-ка, скажите, похожа я на шанхайских девушек?

Тонкими, стройными руками она уперлась в гибкий, нежный стан и быстро повернулась, отчего мелкие косички на мгновение разлетелись в стороны вокруг головы, напомнив Заману лепестки невиданного яркого цветка. Ее большие красивые глаза стали вдруг грустными, но она тут же звонко рассмеялась. От ее сияющего личика и затененных ресницами глаз, над которыми изгибались тонкие брови, веяло безмятежной радостью. Стройный стан, обтянутый черным бархатом, три ряда бус на белоснежной шее, серьги с рубиновыми искорками и тюбетейка, вышитая золочеными нитками… Заман окончательно растерялся:

– Не знаю, – что и сказать… Вы как…

– Ха-ха-ха! – Халидам подошла к Заману. – Мне говорили, что вы разговорчивый. Отчего же язык проглотили?

– Увидел вас…

– Что вы рассматриваете на полу? Или я вам не нравлюсь? – Она взяла его за руки.

Горячая кровь прихлынула к сердцу Замана, оно забилось быстро-быстро, – казалось, вот-вот вырвется. «Байские дочки любят пококетничать», – решил Заман, и волнение его улеглось.

– Заман! – Девушка взяла его за руки, заглянула в глаза. – Заберите меня отсюда.

– А если узнает ваш отец?..

– Кроме вас, никого мне не нужно…

– Я же нищий по сравнению с вами, Халидам.

– Пусть… Я не променяю вас даже на шаха…

– Подумайте хорошенько, Халидам. Вы девушка… Как бы не…

– Я ведь говорю – не боюсь ничего. Или я вам не нравлюсь?

– Как можете вы не нравиться?..

– Заман мой… – Девушка приникла к нему, обняв за шею.

Опьяненный ароматом ее волос и каким-то неведомым, непонятным ощущением, Заман не смог сдерживать свои чувства…

2

В Кульдже, славной своими садами, самым большим и самым красивым был сад Юнуса-байваччи. Он растянулся почти на полмахалли Айдо в южной части города. В нем росли кашгарский инжир, яркендская джида, турфанский виноград, хотанскне персики, аксуские гранаты, кучарский урюк и даже алма-атинский апорт. В центре сада возвышалась рядом с бассейном стеклянная беседка, ее сверкающие радугой грани отражались в голубой прохладной воде, и в солнечный день трудно было оторвать взор от этих нежных переливов. Вокруг бассейна цвели куньминские ирисы и самаркандские тюльпаны.

Наиболее известные сады имели собственные имена: Гульшан-баг – Сад-цветник, Долят-баг – Сад богатства, Хяря-баг – Пчелиный сад. Не был исключением и сад Юнуса, его называли Рахат-баг – Сад наслаждения. Но если другие сады – туда пускали всех желающих – становились иногда местами народных гуляний, то в сад Юнуса доступ был закрыт, Рахат-баг не приносил радости никому, кроме хозяина и его друзей. Сам Юнус с наступлением весны дневал и ночевал в саду.

Не изменил он своему обыкновению и в этот вечер, вместе с несколькими приятелями блаженствуя в Рахат-баге. Отблески светившихся в стеклянной беседке цветных китайских фонарей падали на цветы, воду, деревья, придавая им сказочный вид. Извечные спутники цветов соловьи наполняли вечернюю тишину своими трелями.

Заман, войдя в сад, направился к беседке по аллее японских елей. Приблизившись, он услыхал слова Юнуса:

– Подождите, Садык-афанди, вы не улавливаете сущности вопроса.

Заман заглянул в беседку. Несколько человек полулежали на ковре, опираясь на пуховые подушки, четверо сидели за покрытым белой скатертью столом-. Кипел самовар, громоздились разнообразные бутылки со всяческими винами и напитками, блюда с печеньем, фруктами и сладостями. Слуга разливал чай. Среди сидевших Заман узнал Муталлиба-байваччу.

– Вы, – отвечал Юнусу Садык-афанди, небрежно играя галстучным зажимом с бриллиантовым глазком, – кроме Китая, ничего не видели и потому так превозносите китайскую культуру. А я побывал в Европе, учился в Стамбуле и заявляю, что перед лицом европейской, а в особенности турецкой цивилизации о культуре одурманенных опиумом китайцев и говорить нечего.

– Но нельзя же, Садык-афанди, так пренебрежительно сбрасывать со счета китайцев, имеющих пятитысячелетнюю культуру! – возразил Юнус, хрустя по привычке пальцами.

– Их культура – это стародавнее прошлое. Китайцы не ушли далеко от него. Промышленные города Китая, которые вы видели, созданы капиталом и техникой иностранцев. Наполеон говорил: «Не надо будить китайцев – пусть спят», – а я добавлю: и пусть курят свой опиум.

– Что толку, – подал голос Муталлиб-байвачча, – восхвалять одних и охаивать других? Мы должны перенимать хорошее у всех и улучшать свое положение. Что у нас есть, чем мы можем гордиться? Тем, что верим в заклинания, играем в карты, отдыхаем на джайляу, едим, пьем и, разбогатев, обзаводимся женами?

Спорщики умолкли. «Муталлиб-байвачча мыслит более ясно и точно, чем они», – подумал Заман.

– Зачем мы ищем разногласий друг с другом, – опять заговорил Юнус, – если находятся люди, объявляющие нас национальными предателями вот в этих листовках! – Он вытянул из кармана несколько листков и протянул сидевшим. «О! Значит, пуля попала в цель!» – обрадовался Заман.

– Я читал, все это болтовня младенцев. – Байвачча, о котором говорили, что он недавно вернулся после обучения из Германии, презрительно отшвырнул листок. – Кумульцы сами не могут избавиться от своих вонючих шуб, а туда же – хотят освободить нас!

– Это напоминает мышь, которая щекочет хвост коту, – угодливо рассмеялся кто-то.

– А сами вы что делаете для своего народа? – спросил Муталлиб.

– Не стали ли вы, дорогой мой, поклонником Ходжанияза? – воззрился на Муталлиба Юнус.

Муталлиб собрался ответить, но его опередил Садык:

– Лишь когда из уйгуров, узбеков, казахов, татар сформируется единая тюркская нация с единой культурой, вот тогда можно будет ставить вопрос о самостоятельности. А до той поры любого человека, мечтающего изменить общество, нужно отправлять в сумасшедший дом! – Он налил в стакан пива и выпил.

«Вот ты и есть первый враг своего народа!» – чуть не крикнул Заман.

– Всех, кто не согласен с политикой правительства, надо заносить в черные списки! – зло прокричал Юнус.

– Да бросьте вы, вместо того чтоб веселиться, ударились в политику!.. – вмешался кто-то, разливая по рюмкам водку.

Заман вошел в беседку и почтительно поздоровался.

– Где вы ходите? Я с самого утра не мог найти вас! – насупил брови Юнус.

– Никуда не уходил, байвачча.

– Поручения выполнены?

– Да.

– Хватит деловых разговоров, байвачча. Бедняга и так бледен, видимо, устал, – вмешался Муталлиб, всегда благоволивший к Заману. Он притянул Замана за руку и усадил рядом с собою. – Как ваши дела? Вы совсем забыли обо мне…

– Простите. Я не успел навестить вас, – смутился Заман.

– Кто это? – спросил Садык у Юнуса, нисколько не стесняясь присутствия Замана.

– Мой секретарь.

– Других поручений нет, байвачча? – спросил Заман.

– Нет.

– Погодите, не торопитесь, – важно поднял руку-Садык. – Как вас зовут?

– Заман.

– Заман? – в удивлении вскинул брови Садык. – Вы взяли себе в имя слово с огромным значением – эпоха, целая эпоха, джигит, а!

– Так он же в Союзе родился! – иронически пояснил Юнус.

– Да ну? – еще более удивился Садык. – А я учился в Стамбуле… Вон тот, что закинул ногу на ногу, – в Берлине. Хотелось бы потолковать с вами.

– Будет время – я не откажусь.

– Чистый воздух, прекрасный сад, близкие душе люди – что еще нужно для беседы? Вы расскажете про Советы, а мы – про то, что видели, и сравним, а?

– Во-первых, – мягко уклонился Заман, – сейчас нет необходимости в таком сравнении, а во-вторых, разве это к месту?

– А ваш секретарь, кажется, не простак, Юнус-байвачча, – ухмыльнулся Садык и, достав турецкую сигарету, предложил Заману.

– Спасибо, я не курю.

– А как насчет спиртного?

– Пью лишь кумыс.

– Налейте ему кумысу! – приказал Садык. – Садитесь, а то ноги устанут.

– Спасибо. – Заман принял в руки большую чашу: кумыса.

– Мы тут разошлись во мнениях, – начал Садык. – Юнус-байвачча видит в кумульских событиях простой разбой. А я другого-мнения: считаю, что этот бунт может перерасти в народное восстание. А как вы думаете, Заман?

– Не знаю, что и сказать… – Заман кинул быстрый взгляд на Муталлиба, тот ободряюще кивнул головой.

– Послушайте, Заман, – придвинулся ближе Садык. – Я учился в Стамбуле, но знаю и русский язык, интересовался русской литературой. Возможно, мы с вами окажемся единомышленниками. Джигит, учившийся в Германии, и по характеру близок к немцам. Он задумал создать «Германо-синьцзянскую нефтяную компанию» и стать ее пайщиком. Насчет Муталлиба говорить нечего – вы сами его знаете… Он смотрит на мир открытыми глазами. И сказать может лучше нас. Турди-ака думает об одном: была бы удачная торговля да сытная пища. Остальные бездельники – хамелеоны: какого цвета мы, такого и они. А вот у вас, мне кажется, должен быть какой-то иной, свой взгляд на жизнь. Выскажите его. В наше время Кульджа становится местом, где люди могут позволить себе иметь различные точки зрения…

– Садык-афанди, вы что-то чересчур разливаетесь перед этим юношей! – Взгляд Юнуса будто выгонял Замана вон из беседки.

– Не коситесь, Юнус-байвачча. Мы живем в эпоху, когда именно такие молодые люди могут сказать многое, – Садык положил руку на плечо Замана. – Говорите, не стесняйтесь.

Заман задумался. В свое время Пазыл внушил ему, что среди кульджинской интеллигенции можно найти союзников, однако необходимо сохранять осторожность. «Смотри не переборщи!» – предупреждал Пазыл.

– Я не в силах ответить на такой сложный вопрос…

– Не смущайтесь, Заман, – ободрил Муталлиб. – Раз Садык-афанди сам пожелал узнать ваше мнение – смелей. Мы всегда вместо практических действий занимаемся тем, что вот так разглагольствуем попусту.

– Ну и мастер же вы язвить, Муталлиб! – Юнус почему-то принял упрек в свой адрес.

– Если вы хотите знать мое мнение, афандим, – решительно заговорил Заман, вспомнив при этом свою беседу с цветоводом дядей Сулейманом, – я за большинство. Куда пойдет основная масса, на той дороге буду и я.

– Хм… – промычал Садык, будто у него внезапно разболелись зубы. Он сделал гримасу и отвернулся.

И тут, словно в поддержку Замана, опять запели соловьи. Афанди, обучавшийся в Берлине, улыбнулся и потянулся за шампанским. Муталлиб покрутил усы, а юнусовские прихлебатели многозначительно переглянулись.

– Кто же оно, это твое большинство? – перешел на «ты» побледневший Юнус, устремив взгляд на Замана. – Ты, кажется, считаешь большинством этих дикарей, этих бандитов! – Ему хотелось закричать: «Вон отсюда!» Но он сдерживался перед гостями и потому тихо произнес: – Иди занимайся своими делами!

– Поговорим позже! – бросил вдогонку Заману Садык.

– Я не против! – донесся из темноты сада голос Замана.

3

И жизнь, и душу, и все помыслы свои Заман готов был отдать народному делу, поэтому ничто не связывало его с Юнусом, Садыком и их приятелями. Однако Заман не умел еще отстаивать свои взгляды в борьбе с такими людьми, не знал, как смотреть на них – как на временных союзников, от которых можно ждать хоть какой-то помощи, или как на врагов, с которыми нужно вести решительную борьбу. В душе он все-таки надеялся, и не без влияния Пазыла, что национальные баи могут содействовать свержению гоминьдановской власти. Однако сегодняшний разговор в саду поколебал эти слабые надежды. Заман начал понимать весь вред узконационального мировоззрения. «Юнус, Садык и подобные им будут только препятствием на нашем пути, – размышлял Заман. – Хорошего от них ждать нечего. Но неужели мысль Пазыла о „единстве сил“ ошибочна? Или он брал в расчет лишь таких, как Муталлиб?».