Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Хм… – Заман затруднялся толково ответить на вопрос. То, что он сказал, было общей оценкой положения, усвоенной от Пазыла и подобных ему людей. – Вопрос вот в чем. Чтобы изменить состав правительства, нужно поставить во главе отвечающих этому делу людей. Где они, те, что смогут провести нужные изменения? Ты, я, Сопахун? Еще несколько таких? Что можем мы – малочисленная группа неопытных?

– Так, по-вашему…

– Так, Рози-ака, так. Нужен полководец – сардар, который сможет встать впереди. Сардар!

– Теперь второй вопрос. Пошли слухи, что наш бородач, – так за глаза иногда называли Ходжанияза, – стал «баоань-сылином»[35]35
  Баоань-сылин – командующий по охране общественного спокойствия (китайск.).


[Закрыть]– по-нашему командующим по защите. Кто дал ему эту должность?

– Ты где слышал такое? – чуть не вздрогнул Заман: совсем недавно ему говорили, будто Шэн Шицай предлагал Ходжаниязу звание командующего по охране спокойствия населения Южного Синьцзяна. Но точных сведений не было, и Заман тогда не придал значения слуху. Теперь, услышав то же самое от Рози, он встревожился.

– От Турапа-Динкаша, – ответил Рози.

– От Турапа? – еще больше удивился Заман. – А Турап где услышал?

– Не знаю, мой ходжа. – Голос Рози дрогнул: обычно, услыхав мало-мальски интересную новость, он выспрашивал все до мелочей. Единственный раз не сделал так и теперь горько упрекал себя. Произошло это в прошлую пятницу на базаре, где торгуют насваем. Турап подскочил к нему и тихонько спросил: «Знаешь, что Гази-ходжа стал баоань-сылином?» Рози ответил: «Нет», – и Турап тут же уехал на своей повозке, запряженной черным мулом.

«Не зря распространился этот слух, – рассуждал Заман. – Вдруг Ходжанияз заключил тайное соглашение? Нет! Нет! Как можно сговариваться с Шэн Шицаем? А если сговорился, то Восточнотуркестанская республика не устоит… А Ходжанияз? Представитель и Шэн Шицая, и республики? Надо выяснить – любым способом…» Помолчав немного, он вновь обратился к Рози:

– Ну, а третий вопрос?

– Он, мой ходжа, какой-то смутный. Может, не нужно…

– Мужчина не должен попусту языком трепать. Спрашивай.

– Зачем мы, как спросонок, вдруг приехали в Хотан? – Рози задал свой вопрос тихо, почти шепотом.

– По правде говоря, я и сам толком не знаю, – смутился Заман. – Мне сказали: «Поедешь с Махмутом», – я и поехал. Больше ничего не знаю.

– Мям, мям! – по-кумульски произнес Рози, сильно вытянув губы. «Далеко в сторону они тебя отодвинули, после того как погиб Пазыл-ака. С носатой птицей Хатипахуном я еще позабавлюсь, если цел останусь», – чуть не сказал он, но сдержался.

– Завтра начнутся переговоры. Наверное, я понадоблюсь, чтобы записывать. И тогда станет ясно, для чего мы приехали. А теперь пора к подушкам, а?

Рози убрал со стола, пожелал Заману спокойной ночи и ушел в свою комнату.

3

Строение, обнесенное высокими стенами – глинобитными снизу, саманными сверху, – походило на небольшую крепость и стояло особняком, скрываясь за тутовыми деревьями, так что снаружи не было видно жилых помещений: ни гостиной с балконами, ни столовых комнат, ни спален. Но люди там жили: крепостца переходила по наследству в семействе Маматимина Бугры от дедов к отцам, – невзрачная внешне, блистающая красотой внутри. Состояла она из внешнего и внутреннего дворов, между которыми был разбит цветник, а по бокам – сад. Ночью Заман не заметил ничего – пышность и великолепие строений, цветника и сада открылись ему только утром.

Здесь сразу же после завтрака и начались переговоры – в обширной гостиной, застланной хотанскими коврами. От хотанцев в них участвовали эмир-ил-мулюк – правитель по хозяйственным вопросам – Махаммат Нияз-алам, командующий войсками – эмир-ил-аскер – Маматимин Бугра и эмир-владетель – эмир сахиб – Шамансур. Кашгарцев представляли Махмут Мухит и Хатипахун.

Перед началом поговорили о том, нужен ли протокол. Согласившись с предложением Бугры, послали за Заманом и Гаппаром – хотанским писцом. Оба молодых человека учтиво поклонились старшим, прошли в сторонку к круглому столику, где лежали приготовленные тростниковые ручки, и, соблюдая установленный этикет, замерли. Среди сидевших на почетном возвышении, застланном поверх ковра ватными одеялами, выделялось грубо вытесанное, всегда хмурое лицо чернобородого Махмута. Рядом с ним – громадным, суровым – маленький, мальчишески нежный Бугра казался крошечным. Он, ничуть не смущаясь, пристально рассматривал Замана с момента появления того в гостиной. Отметил про себя высокий рост, светлое лицо, чистый лоб, большие открытые глаза. «В нем светится смышленость. Держится свободнее Гаппара, наверное, горд», – подумал он и ласково сказал Заману, с трудом превозмогавшему неловкость от назойливого внимания:

– Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо, господин. – Заман продолжал стоять.

– Беда на нашу голову – невоспитанность, – проворчал, ненавидяще посмотрев на Замана, Хатипахун, – куда ни попадет, везде напакостит.

– Садись, братец, – разрешил Махмут.

Заман только теперь сел возле столика на корточки.

– Говорят, время – золото, не будем тратить его впустую, приступим к делу, – начал Бугра, и Хатипахун, горя желанием опередить Мухита, будто поддерживая Бугру, изрек:

– Поистине верно. – Махмут и рта раскрыть не успел, как Хатипахун продолжал: – Прошу высоких господ принять привет и искреннее уважение Гази-ходжи.

– Благодарим, – ответили хотанцы, и Махмуту в их ответе послышалось что-то деланное, неискреннее.

Наступила неловкая пауза.

– Мы долго ждали, что приедете вы, – заговорил Махмут, – но вот в конце концов приехали сами.

– Выражаем большую признательность за то, что вы оказали нам честь, – ответил, глянув на Махаммат Нияза, Бугра. – Во всяком случае, хуже не станет, если вы увидите положение в Хотане собственными глазами.

– Конечно. Встреча и беседа с каждым из вас может принести пользу общему делу. Потому что основа наших намерений – выражение дружбы, направленной к единству.

– Единство и наше заветное желание…

– Однако, – перебил Бугру Махаммат Нияз-алам, почесывая похожую на козлиный хвост бороду, – для нас и по сию пору скрыты во мраке истинные цели Ходжанияза-хаджи.

– Цели Ходжанияза ясны как дважды два – совместно противостоять жестокому врагу…

– Об этом нужно сказать не общими словами, а откровенно, ничего не утаивая. Мы, хотанцы, привыкли называть вещи своими именами. – Последнюю фразу Нияз-алам произнес на хотанский манер.

– Когда существует единая Восточнотуркестанская республика, вы подняли в Хотане знамя отдельного правительства. Разве это не раздвоение единого целого, господа? – резко спросил Махмут.

Хотанцы переглянулись. В разговор вмешался разозлившийся Шамансур:

– Выходит, вы нам советуете – разбредайтесь и бросайте оружие, – так?

Бугра, смущенный, что брат распалился, бросил на него осуждающий взгляд.

– Зачем так, братец? – ответил Махмут. – Пусть сольются солдаты с солдатами, правительство с правительством. Не это ли будет единением сил?

Стало пронзительно тихо. Лишь писцы нарушали тишину скрипом камышовых перьев по хотанской бумаге.

– Мы совсем не против объединения, – подал наконец голос Бугра, – но сможет ли ваша подкрепленная объединением республика обеспечить освобождение Восточного Туркестана?

– Исламская наша республика – путеводная звезда для всех правоверных, – начал было Хатипахун, но Махмут хмуро глянул на него: «Довольно болтать!» – и тот будто язык прикусил.

– Мне кажется неуместным сомневаться в том, что возникшая под руководством Сабита-дамоллы республика не сможет обеспечить освобождение родины, – заявил Махмут и добавил: – И вам, беспокоящимся об этом хотанцам, невозможно оставаться в стороне.

– Мы не в стороне! – возразил Нияз-алам. – Мы искренне верим Сабиту-дамолле – не только как главному назиру, но и как шейх уль-исламу, главе наших мусульман. Однако у нас есть основания сомневаться в способностях Ходжанияза.

Шамансуру хотелось воскликнуть: «Справедливые слова!» – но он промолчал, побаиваясь брата. А Бугра укоризненно смотрел на Нияза: «Слишком резкие, неподобающие для этого места слова говорите, ученый алам!..»

– Вы не признаете способностей Ходжанияза и Сабита-дамоллы тоже, что ли? А ведь, объединившись, мы все дела решали бы совместно. Недоверие к себе и к своим всегда губило нас и погубит теперь… До каких пор мы будем сгибаться перед чужаками? Когда-то предки наши создавали могучие государства и умело управляли ими! А мы не устаем охаивать свое и восхищаться чужим!

Махмут умолк. Молчали и хотанцы – им нечего было возразить. Они уважали Махмута, потому что много слышали о его храбрости, самоотверженности, преданности родине. Бугру, по образованию ученого-историка, покорили его слова: он тоже твердо стоял за создание Уйгуристана, за объединение уйгуров. А Нияз-алам, желая смазать впечатление от слов Мухита, сказал, пристально глядя ему в глаза:

– У нас есть сведения, что Ходжанияз тайно сговаривается с неверным кафиром Шэном…

Бугра обозлился на Нияза: к чему обсуждать здесь непроверенные слухи? Только накануне он внушал аламу и другим, что, не имея веских подтверждений, нельзя придавать значения этим разговорам.

Темное лицо Махмута побагровело, но он сдержался и внешне спокойно ответил:

– Шэн Шицай не раз присылал послов для переговоров, это правда. Однако речи о расположении Ходжанияза к Шэн Шицаю несовместимы с истиной.

Ответ Махмута хотанцев не удовлетворил. Заман сейчас был особенно насторожен. Ему казался уместным упрек Нияза-алама, он хотел, чтобы мучившая его загадка разрешилась. Но хотанцы не стали вдаваться в обсуждение этого вопроса. Лишь Бугра веско проговорил:

– По-нашему, доверяться коварному Шэн Шицаю, идти на соглашение с ним – все равно что связать родину и народ по рукам и ногам. Молю аллаха, чтобы слухи эти оказались ложными!

– Да ниспошлет аллах могущество исламу! – Военный муфтий Ходжанияза, его доверенный секретарь, до сих пор сидевший как истукан, не принимая участия в обсуждении, предпочитавший, видимо, произносить лишь общеизвестные утверждения и призывы, оказался верным себе и на этот раз.

Пререкания длились долго. В конце концов обе стороны договорились совместно противостоять общему врагу, однако хотанское правительство сохранило свое особое положение.

В тот же вечер после пира с подношением подарков в честь Шевкета – Доблестного (как его прозвали) – Махмута Мухита и его людей делегация отбыла в Кашгар.

Глава седьмая

1

Когда Ма Чжунин оделся и вышел; его любимец белый конь был уже заседлан. Увидев хозяина, конь ударил копытом о землю, запрядал ушами и тихонько заржал. Ма Чжунин быстро подошел к коню, погладил его лоб, расчесал ровно подстриженную, как у девочки, челку, ласково похлопал по высокой красивой шее, легко вскочил в седло и в сопровождении одного лишь телохранителя двинулся по улице.

Было еще темно, только-только начал светлеть восток, предвещая, что скоро из-за гор появится золотое блюдо солнца. С Тянь-Шаньских гор подул прохладный предутренний ветерок, пошевеливая хвост и гриву белого коня.

Ма Чжунину нравились ранние прогулки верхом – они приносили успокоение душе. Запутанные, неразрешимые думы терзали его всю ночь. Сейчас он будто убегал от них, торопясь уехать подальше от города, и вот уже белый конь взмок и начал выплевывать пену, – он всегда, разгорячившись, выплевывал, словно играя, в обе стороны пену изо рта.

Миновав кладбище на северной окраине Аксу, всадники выехали на развилку дороги, ведущей к уездному городку Баю. Здесь Ма Чжунин легко спешился, похлопал по мокрой шее коня, протер платком его лоб и глаза, передал поводья телохранителю, а сам пошел в сторону, к холму.

Когда он взобрался на холм, со стороны оставшегося вдалеке города донесся звук сигнала, по которому солдаты строились на утренние занятия. Обычно Ма Чжунин сам присутствовал на учениях и в нужных случаях показывал, как выполнять то или иное упражнение.

Яркие лучи взошедшего солнца осветили долину и начали слепить глаза. Утренняя тишина нарушалась лишь журчанием ручья да шелестящим полетом диких уток.

Ма Чжунин долго стоял на холме, не отрывая взора от бескрайней долины. «Чарующий край, – пробормотал он, вглядываясь в затуманенные равнины Такламакана, – но я вступил сюда, не постигнув его тайн…» Да, Га-сылину, «юному командующему», как его прозвали, недостало времени осмыслить историю сложной многовековой борьбы за независимость, которую вел восточнотуркестанский народ, некогда было вникать в суть раздиравших край противоречий. Наступая с войсками на земли уйгуров, он напоминал задиру-петуха, озабоченного только дракой. Не приняв во внимание внутреннее положение в крае, он начал терпеть поражения и только теперь принялся осмысливать ошибки.

«Нет, меня одолели не потому, что я был слаб или непредприимчив… Все-таки я беспрепятственно, как нож в масло, врезался в синьцзянские земли и дошел до Урумчи, – думал он, вспоминая свое победное продвижение в начале войны. – Если бы Шэн Шицаю не помогли техникой и вооружением, я поставил бы его на край могилы, да!» Он вспомнил, как в январе 1934 года в ожесточенных боях у города Урумчи потерпел поражение от войск Шэн Шицая и отступил через перевал Даванчин к Карашару, оставив под снегом большую часть отборных своих солдат. Сердце сжалось, Ма Чжунин зашагал по склону. Телохранитель повел было к нему коня, но командующий взмахом руки остановил его, спустился к ручью, напился из пригоршни.

Чуткий Сяо Ма – малый Ма, – не первый год служивший при командующем, стиравший ему белье и стлавший постель, везде и всюду тенью следовавший за ним, научившийся по лицу угадывать душевное состояние хозяина, понял, что Ма Чжунин чем-то мучается, и попытался отвлечь его внимание:

– Нынче, наверное, урожай хороший будет: журавли низко летят, – тихо, но достаточно четко произнес он.

Га-сылин посмотрел в небо. Стая журавлей, выстроившись за вожаком в форме гусиного крыла, летела к востоку. Вдруг, нарушив строй, они закружились, как в водовороте, крылья их заработали часто и беспорядочно, и протяжное «кру-кру-кру…» всколыхнуло небо. Потом из скопления птиц снова вырвался вперед вожак, и вся стая полетела за ним дальше. Взмахи крыльев опять стали равномерными, журавли выстроились в ряд и теперь походили на растянутую нитку с янтарными бусинами. Бусины, удаляясь, все уменьшались и уменьшались. Ма Чжунин провожал их взглядом до тех пор, пока журавли не превратились в серебристые точки, а потом и совсем исчезли из виду.

Опустив голову, Ма Чжунин пошел к коню. В седле он немного приободрился: «Еще не все потеряно. Пробуду какое-то время в Аксу, пополню войска, приведу их в порядок. Двинусь на Кашгар, возьму его, потом Яркенд и Хотан. В моих руках окажутся Курля, Кучар, Аксу, Кашгар, Яркенд, Хотан. Там до пяти миллионов уйгуров. Приручу их, создам сильное войско и пойду на север…» У Ма Чжунина прибавилось сил после принятого решения, и белый конь, будто не касаясь земли, понес его вперед, торопясь доставить к победной цели.

Поодаль показались солдаты, вышедшие на утренние учения за стены городской крепости. Га-сылин стал наблюдать, не слезая с коня. Настроение его опять испортилось: солдаты-новобранцы и те, кто их учил, двигались вяло, нехотя.

– Наемные попрошайки! – воскликнул в сердцах Га-сылин, но его восклицание никто, кроме Сяо Ма, не расслышал. В урумчинском бою он лишился лучших своих офицеров-дунган, им самим подготовленных. Те, что их заменили, были малоопытными наемниками из провинций Ганьсу и Цинхай. Эти подонки готовы душу и тело прозакладывать за трофеи, за добычу, они ринулись в богатый край Синьцзян, словно притянутые магнитом. Способные обобрать даже покойника, они после недавних поражений лишились наживы и, не находя никаких возможностей для «коммерции», день ото дня все более падали духом. Потому-то они обучали новобранцев так лениво, считая каждый свой шаг.

«Где былой воинский порядок? Задор? Где? Где?»– думал Га-сылин, пришпоривая коня.

Былого воодушевления не замечалось и среди дунган. Убедившись в несбыточности намерения стать хозяевами Синьцзяна, прославленные военачальники, составлявшие опору Ма Чжунина – Ма Шимин, Ма Хусян, Бэйда, – стали жалеть, что так опрометчиво пошли за ним. «Уже нет смысла воевать ни с Шэн Шицаем, ни с Ходжаниязом, – думали они. – Хватит, с остатками сил нужно выходить в Цинхай, домой». Другие считали: «Шэн Шицай выигрывает. Как бы там ни было, нужно прийти к согласию с ним…» Третьи шептали: «С самого начала не нужно было ссориться с Ходжаниязом. Если бы мы сохранили единство, то раздавили бы Шэн Шицая в лепешку. Да и сейчас еще не поздно. И уйгуры, и мы – мусульмане, есть возможность найти общий язык». И только Бэйда, более других близкий к уйгурам, оценивал положение глубже и вернее, считая главной ошибкой Ма Чжунина то, что он не выступил в защиту местного населения: «Уйгуры, как и наш народ, заточены в железной клетке китайских захватчиков. Вместо того чтобы помочь им выбраться, мы подняли против них оружие и помешали правому делу. Надо думать о том, как стереть это черное пятно нашей истории…» – и несколько раз пытался объяснить свою мысль Ма Чжунину.

Га-сылину стало известно, что Шэн Шицай собирается наступать большими силами через Карашар и из Кульджи через Муздаван. Он подозревал, что Шэн Шицай и Ходжанияз уже сговорились совместно действовать против него, и сомневался, хватит ли у него сил противостоять сразу двум противникам. Свои опасения он от соратников скрыл, однако до него дошло, что многие знают и думают об этом. Тогда он созвал высших офицеров своей армии на военный совет. Присутствовавшие высказались не таясь. Заключительные выводы Га-сылин сделал сам:

– Необходимо добиться соглашения с Сабитом-дамоллой. Пусть Бэйда завтра же отправляется в путь. Но, дожидаясь соглашения, мы не будем сидеть сложа руки. Надо скорее взять Кашгар. Ма Шимин и Ма Хусян, вы отвечаете за усиление боевой подготовки!

– Ши![36]36
  Ши! – Есть! (китайск.).


[Закрыть] – встали с места генералы.

2

Ноша была крайне тяжелой для его молодости, для недостаточного жизненного опыта, и теперь Ма Чжунин совсем лишился сна. Он и ел кое-как, наскоро: нужно было то спешить в штаб, то провести учения с новобранцами, то дать наставления офицерам, то посетить казармы, то проверить, как кормят солдат.

И когда сегодня, измотанный нескончаемой, беспрерывной, начавшейся с раннего утра работой, он поздно ночью вошел к себе, его ждал на столе ужин – куриный бульон, две паровые булочки-момы, тушеная рыба под острым соусом. Сняв с помощью слуги Чжоу Дайяна верхнее платье, вымыв руки в поставленном на стул тазу с водой и вытерев влажным горячим полотенцем лицо, Ма Чжунин сел за стол. Проглотив две-три ложки бульона, положил в рот два кусочка рыбы, коротко бросил Чжоу Дайяну:

– Убери!

– Ши! – ответил тот, но не двинулся с места, всем своим видом как бы говоря: «Ну зачем голодать? Ешь! Ведь целый день ничего не ел…»

– Чего ждешь? Убери! – Га-сылин понял слугу и приказал без гнева, но решительно.

Чжоу Дайян начал собирать посуду, однако опять остановился:

– Говорят, водка вызывает аппетит…

– Вон ты какой! Пьяницу из меня сделать хочешь? – Тронутый заботой слуги, Га-сылин обмакнул мому в бульон, съел, улыбнулся. – Теперь доволен, сяогуй?[37]37
  Сяогуй – чертенок (из слов: сяо – маленький, гуй – черт; китайск.).


[Закрыть]

– Ши. – Тот наклонил голову, собрал на деревянный поднос посуду со стола и вышел. Через короткое время он вернулся с маленьким чайником без чашки: командующий любил пить крепкий чай прямо из чайничка. – Урюк принесли…

– Не нужно, иди спи, сяогуй, – опять улыбнулся Га-сылин.

Сяогуй поклонился три раза и вышел. Напившись чаю, Га-сылин прилег на походную кровать.

Он вспоминал родных редко – не хватало, наверное, времени. Однако сегодня, когда сяогуй заставлял его поесть, вспомнилась мать, Ма-тайтай, как ее называли.

«Давно не пробовал материнской танмомы – сладких булочек…» В детстве он очень любил танмому, и мать почти каждый день баловала своего любимца. Озорной Сяо Ма (маленький Ма – Мухаммар) набивал сладостями карманы и бежал на улицу. Там он раздавал сладкое ребятишкам с условием, что те будут возить его на своих спинах… Они часто играли в войну, он всегда был командиром, распоряжался всласть… «Мать, наверное, была бы недовольна мной, – вздохнул Га-сылин. – Эх, если бы вернуть беззаботные детские годы…» Вспомнились родные края, родственники, друзья – все, с кем играл, с кем рос, не припомнилась лишь милая сердцу подруга, потому что не было ее у него.

Однако мысли его постепенно переключились на солдат, офицеров, на предстоящие сражения. «Вот будет у меня тридцать тысяч солдат, да добровольцев тысяч десять наберу – тогда задам взбучку Шэн Шицаю! Оружия, правда, маловато…»

Он нащупал на столике сигареты, закурил, часто затягиваясь. «Те обманщики обещали сделать меня вождем исламского мира… Чему верил я, дурак? Посулам? Где их обещанная помощь? Кто скажет, как теперь сложится моя судьба – из-за того только, что когда-то так легко поверил Японии, находящейся на краю земли?.. Чтобы не попрать прах павших соратников, не отречься от них, чтобы не сгорать со стыда перед памятью любимой матери, перед своими товарищами, я должен идти дальше… Но – не смогу. Уже поздно. Даже былой славы не вернуть…»

В дверь тихонько постучали.

– Кто?

– Я, – ответил сяогуй.

– Чего тебе?

– Сато…

– Что?! – воскликнул Га-сылин, вскочил с кровати и, как подстреленный зверь, заметался по комнате.

Бесцеремонный гость уже стоял на пороге, улыбаясь:

– Гимнастикой занимаетесь перед сном? – Он протянул остановившемуся посреди комнаты командующему руку, тот сделал движение убрать свою, потом все-таки ответил японцу рукопожатием.

– И здороваться не хотите, друг…

– Садитесь, раз приехали, – через силу пригласил Ма Чжунин.

– Уже три дня, как приехал…

– Что? – удивился Га-сылин. «Настоящий черт, исподтишка подкрался, следит, вынюхивает», – подумал он.

– Не удивляйтесь, дорогой. Я, как ангел-хранитель, всегда кружусь около вас.

– Ангел-хранитель! – зло повторил командующий. Ему не терпелось отвесить пощечину притворщику, и только сумрачный вид Сато удержал его, он спрятал руки в карманы.

– Конечно. Если мы не протянем руку помощи сегодня, ваша гибель будет предопределена завтра.

– Где ваша помощь?

– Мы в обещаниях крепки, в уговоре строги. Мы много вам – помогли, поставили на ноги, а что вы дали взамен? – Сато говорил требовательно, будто взыскивал долг с несостоятельного должника.

– А что я должен был вам дать? – Голос командующего задрожал от злости, мысленно Га-сылин упрекнул себя за это: «Поразительно! Этот мерзавец всегда выводит меня из равновесия…»

– Вы должны были занять Синьцзян. А что сделали? Мы вас не на заячью охоту сюда направляли, в конце концов! – Сато будто читал наставления ребенку.

– А что бы сделали вы на моем месте?

– Я? – Сато осекся в поисках подходящих слон, Га-сылин попал в самое слабое место. Однако опытный шпион быстро нашелся: – На вашем месте я для вида принял бы предложение Шэн Шицая и овладел обещанными Кумулом, Баркулем, Люкчуном – в общем восточными воротами Синьцзяна. Тогда гораздо легче было бы получать от нас оружие и помощь… – Он обвинил Га-сылина в поспешности, в стратегически неоправданном углублении в южные районы, в беспрерывном перемещении с малыми силами.

Га-сылин возмутился:

– Вы кормили меня пустой грудью! Вы лишили меня помощи в самое тяжелое время! – И хотел добавить: «А теперь не путайтесь! Предоставьте меня самому себе!» – но смолчал.

Сато опять словно угадал его мысли:

– Успокойтесь, мы от вас не отказываемся. Начатую игру закончим вместе. Надлежащую помощь получите.

– Помощь?

– Хе-хе… помощь, – хрипло рассмеялся Сато: он уловил, как изменилось выражение лица Га-сылина. – Только вы слишком отдалились. Доставлять вам оружие очень непросто…

– Так где же ваше оружие? – Га-сылину остро не хватало военного снаряжения. Услышав столь своевременное обещание, он готов был отказаться от решения порвать с японцами.

– Мы хорошо осведомлены. Даже о соглашении с Сабитом-дамоллой…

– Кто сообщил вам?

– Не нужно об этом спрашивать. Ладно, мы не против, если у вас на время станет одним врагом меньше. Но думаю, что ваш план едва ли осуществится. У Са-бита-дамоллы есть свои ангелы-хранители, без их откровений он ничего не предпринимает.

– Скажите лучше об оружии. – Га-сылина раздражали бесконечные назидания Сато.

– Оружие идет через Черчен – Чарклык.

– Только еще идет? Как бы это опять не оказалось пустой приманкой…

– Нет, Кашгар и Хотан пас интересуют не меньше, чем вас. Оружие получите в Маралбаши. Просил бы отправить сегодня же вечером сотню надежных кавалеристов навстречу каравану.

Га-сылин облегченно вздохнул, в голове зароились новые воинственные планы. Сато поднял руку.

– Не думайте, – сказал он, – что это поистине золотое оружие мы дадим вам просто так. Теперь мы будем контролировать все ваши действия. Кстати сказать, мы не считаем правильным отправлять к Сабиту Бэйда одного.

– Почему?

– Не будьте ребенком. – От ехидной улыбки Сато Га-сылину стало не по себе, он даже отвернулся. – Вреда не будет, если вы приставите к Бэйда преданного вам человека. Пусть они следят друг за другом.

– Ладно. – Га-сылин с ненавистью взглянул на коротконогого Сато.