Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

1

Уже много суток подряд Заману никак не удавалось выспаться. Сегодня он направился в спальню пораньше. Его постоянный друг и спутник Рози куда-то ушел, разложив фрукты на низеньком круглом столике и оставив зажженную восковую свечу. Рози, похоже, ушел давно, потому что свеча оплавилась с одного бока и стала совсем коротенькой. В комнате сделалось дымно и пахло копотью. Заман поправил фитиль и задумался, стоя посреди комнаты. Кашгар для него был священным не потому, что он уйгур, а потому, что представлял доказательства исторической древности родной земли и обладал присущими уйгурскому городу особенностями. Со времени приезда сюда Заману некогда было даже голову почесать: помимо выполнения секретарских обязанностей, он читал народные прошения и жалобы, спешил довести их содержание до сведения Ходжанияза или Махмута и, получив ответ, передавал просителям. Когда в промежутке между делами выкраивалось свободное время, Заман торопился осматривать улицы, а в особенности памятники старины. И сейчас вот вдруг расхотелось спать, Замана потянуло на улицу, но, вспомнив о Розахуне, он остановился. «Странно, чем он занимается? Никогда не уходил, не предупредив…»

Заман прилег, не раздеваясь, но опять вскочил, увидев на подоконнике книги в старых переплетах. Взял одну из них, положил на столик, сел на корточки, начал перелистывать. Книга, похоже, долго хранилась в неподобающих условиях: переплет замаслился, побурел, страницы пожелтели и покрылись пятнами. На первом листе, прямо посередине, каллиграфически четко выведено: «Тарихи Рашиди» – двумя отдельными строчками, все еще не потерявшими сверкающей ясности.

– Чагатайский язык… – вздохнул Заман. – Многих слов не пойму. Эх, тупица, почему не изучал я как следует уйгурский язык? Как смогу узнать прошлое уйгуров, если содержание таких исторических книг не будет мне полностью понятно? Стыдно. Для чего я, как навозный жук, собрал столько книг, если не смогу прочесть их? Нет, нет! Как бы ни было, но надо изучить и чагатайский, и древнеуйгурский языки, освоить их письменность…

Заман по приезде в Кашгар приобрел через Рози десятка полтора сочинений. Среди них были «Всеобщая история», «Записи по истории тюрок», «Тарихи Рашиди», «Тарихи амнийа» и другие. Он сожалел, что не может свободно читать их, кроме, разве, «Тарихи амнийа» Мусы Сайрами – «Истории спокойствия», написанной в самом конце девятнадцатого века и повествующей о прошлых владениях Кашгарии… Эта книга еще сильнее разожгла в нем интерес к историческим трудам, особенно таким, как «Тарихи Рашиди» мирзы Мухаммед-Хайдера Дуглата, обстоятельно изложившего историю Восточного Туркестана.

– Не привиделся ли вам джинн в кашгарских развалинах? Что-то вы сами с собой говорите. Берегитесь, мой ходжа! – пошутил незаметно вошедший Рози.

– Как хорошо, что ты пришел, Рози-ака!

– Или вообразили себя в медресе на молитве – диковинную книгу раскрыли?

Заман блаженно рассмеялся:

– Не диковинную, а историческую. Ты же сам мне ее купил.

– Для меня они все одинаковы, мой ходжа.

– Куда ходил?

– Зерно в закромах не провеивать – гниль нападет, а вам – в щели сидеть будете – мозги паутиной затянет…

– Каким же ветром хочешь ты меня провеять?

– Ветром каймачного[30]30
  Каймак – пенки, снятые с кипяченого молока.


[Закрыть] базара. Идемте! – Рози взял Замана под руку. – Там, в улочке по соседству, у меня родня живет.

Они отправились узкими закоулками, где обычно селятся бедняки. Рози уверенно шагал в ночной тьме, а когда они попали в тесный тупичок, остановился, огляделся по сторонам. Однако в темноте ничего не было видно.

– Пришли, что ли, Рози-ака?

– Тут стояло дерево – джида, куда же она делась, а? Верно, кто-то на дрова срубил.

Рози прошел шагов на десять вперёд и, согнувшись, начал шарить по земле руками.

– Что ты делаешь?

– Помолчите, говорю. – Рози продолжал искать. В конце концов он, должно быть, что-то нашел под глиняным забором: – Слава богу, хоть этот пенек уцелел…

– Какой пенек?

– Из моего детства! Турап – его прозвали Динкашем из-за бровей вразлет – любил по вечерам сидеть на нем и курить травинку.

– Ты и через тысячу лет ничего не забудешь, Рози-ака!

– Что делать, если на другое умение бог поскупился? Хоть в этом повезло.

Рози уверенно ввел Замана в узкий дворик без ворот. Заман в удивлении остановился, стесненный низкими стенками дворика. Рози тотчас же проговорил:

– Идите, не удивляйтесь. Завтра при свете еще насмотритесь на лачуги, которые будто сидят одна на другой. Это улица обездоленных.

И вправду, в Кашгаре есть кварталы с такими узкими «улицами», что там едва может пройти один лишь человек. Если попадется встречный, приходится протискиваться…

– Земля, хозяйство в руках баев, ходжей. А бедные, живут в такой тесноте-обиде. Мир неравенства, скажете. – Рози осторожно постучал в низенькую дверь на разболтанных петлях. – Выходи, Динкаш, родня пришла!

За дверью послышались мужской и женский голоса, зажегся свет.

– Ну-ка, подойди поближе! Какая такая родня у меня объявилась? – Мужчина шагнул через порог. Рози бросился его обнимать. – Что за выходки? Брось шутить! – вскричал тот.

– Я же это! Я! Ты забыл меня, единственный брат мой? – Голос у Рози дрожал.

Турап всхлипнул.

Они стояли, обнявшись, после двадцатилетней разлуки, и Турап, словно ребенка, чуть приподнимал Рози над землей и опускал, потом поднимал вновь…

У Замана защемило сердце. «Встретят ли так меня, когда вернусь в Кульджу?»

В дверях появилась обеспокоенная женщина. Разглядев, как муж не то борется, не то обнимается с кем-то, вскрикнула:

– О алла! Что за шутки?

– Розахун приехал! Братец мой Розахун! Слышишь, Данахан?

– Розахун? Твой старшой? Ой, господи! Проходите же в дом, в дом пройдите!

Женщина распахнула дверь. Пока мужчины входили, она успела в свободном уголочке разостлать ватное одеяло.

– Проходите, проходите вперед… – Она не знала, как разместить гостей в тесной комнатушке. – Дети заснули, сейчас я их разбужу.

– Не беспокойтесь, пусть спят. Мы потревожили вас ночью… – виновато проговорил Заман.

– Ради такой встречи… Садитесь, пожалуйста. – Турап ухватил Замана, потянул вниз.

Заман сел, огляделся. В тесной комнатушке в ряд, будто уложенные дыни, спали восемь ребятишек. Там, где сидели сейчас Заман и Рози, была постель хозяев, Данахан завернула и сдвинула ее в самый угол. В крохотной переполненной клетушке не оставалось свободного места, чтобы, как говорится, иглу воткнуть. «Вот она, нищета… У Керимахуна восемьдесят тысяч му[31]31
  My – 0,06 гектара.


[Закрыть] земли, а здесь восемь детишек лежат вповалку и из-за тесноты ног согнуть не могут. Тяжело в Кашгаре с землей… – размышлял Заман, не сводя глаз с детей. – А какие сердечные муж и жена! Дети для них, наверное, дороже всяких богатств…»

Турап и Розахун оживленно расспрашивали о чем-то друг друга, а Данахан тем временем разостлала скатерть и поставила перед Заманом глиняную чашу с вымытыми грушами.

– О, кашгарские зеленые груши! – Рози взял одну, полюбовался. – Чем дольше хранишь, тем слаще делаются. Ешьте – глаза станут острее, сердце помолодеет. Берите, Заманджан.

– Не обессудьте, родные, время позднее, иначе мы приняли бы вас по-другому, – извинялся Турап.

– А это? Это что? – Заман указал на чашу. – Чем плохое угощение? Разве у нас в Кульдже сохранишь груши до этих дней? По-честному говорю – каждая стоит барана!

– Лишь бы гости были не в обиде… – отозвалась Данахан.

Трудно было поверить, что этой женщине уже за тридцать, что она мать восьмерых детей: здоровьем было налито тело, на лице ни морщинки, ладно сидело на ней скромное бязевое платье.

– Садитесь, сестра, ноги устанут стоять, – Рози потеснился. – Турап, Данахан, большого подарка я вам не принес. Вот, пусть дети полакомятся. – Рози развязал платок на поясе и высыпал на скатерть сладости.

– Это, это… излишне. Я увидел тебя целым-невредимым, и душа моя достигла неба, – Турап прослезился.

– Как заботливы вы, Рози-старший, – растрогалась Данахан. – Ешьте груши, порадуйте нас.

– Заман мне как брат, мы будто сроднились с ним. – Рози не терпелось похвалиться другом.

– Да, – подтвердил Заман, – мы делим поровну и горе, и радости, мы прошли через испытания товарищества и братства.

– Эх, будь у меня баран, заколол бы сейчас в честь вашей дружбы! – воскликнул Турап.

– Вон на стене равап[32]32
  Равап – пятиструнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни.


[Закрыть], сыграйте на нем да спойте свои газели, это будет лучше, чем закололи бы верблюда, ака, – предложил Заман.

Брови Турапа от удивления прыгнули вверх.

– Рози… обманул вас! – Он взглянул на брата.

– Не хитри. Я так истосковался по тебе, по твоим детям, по твоим газелям, что притащился среди ночи, – притворно обиделся тот.

– Розикам никогда не обманывает. Сыграйте, если вам не трудно, – повторил просьбу Заман.

– Только б не сплоховать перед гостями, – заскромничал Турап, настраивая инструмент. – Мои газели оставим на другой раз, а сейчас, может, послушаете песни удалого Саита-ночи?

Как определяют по первым шагам скакуна, так по манере держать равап нетрудно было угадать в Турапе искусного музыканта. Едва заиграл он традиционный для равапа напев маргул, как сразу же привлек внимание слушателей. Быстрые движения гибких его пальцев напомнили Заману игру Зикри на дутаре, и мысли сами собой понеслись в далекую Кульджу, на Или… А Турап играл уже другую мелодию, и к трогательному звучанию равапа присоединился голос певца:

 
Стонет, стонет край родной —
И душой рванулся в бой,
Бросил эхом громкий клич
Саит-ночи удалой:
 
 
– Уч-Турфан, родной приют,
Насмерть за тебя стою!
За твои хлеб, воду, соль
Жизнь свою отдам в бою!
 
 
Уч-Турфан, услышь меня!
За простых твоих крестьян
В бой пошел лихой Саит,
С ним плечом к плечу друзья.
 
 
Переняв врагов в пути,
Справа-слева охватив,
Прочь прогнали – далеко
От полей родных и нив…
 

Турап умолк. Все сидели, не шевелясь, будто не замечая, что не звучат уже ни музыка, ни пение. Печальная мелодия унесла слушателей в неведомую даль, и они витали там, не смея возвратиться. Даже дети замерли. А может быть, их слух привык уже к грустным напевам, и они покойно наслаждались ими сквозь сон.

– Очень, очень благодарен вам, Турап-ака, – чистосердечно произнес Заман. – Вы настоящий исполнитель, большой мастер!

– Чему не научишься, скитаясь по столовым, пекарням, сапожным будкам. В моей игре, конечно, много промахов, я ведь не учился у больших мастеров…

– Не скромничайте, Турап-ака. Вы жемчужина, затерявшаяся в куче мусора.

– В Кашгаре умелых рук немало. И, говоря по-вашему, они похоронены в здешней пыли, мой ходжа, – вздохнул Рози.

– С вашего разрешения мы пойдем. – Заман поднялся.

– Да куда же вы ночью… Наверное, недовольны угощением! – заговорили чуть не вместе жена с мужем.

– По-моему, большего удовольствия не бывает. Спасибо вам еще раз.

И как ни упрашивали хозяева остаться ночевать, гости распрощались и ушли.

1

Трое лазутчиков долго переругивались друг с другом, как старые сплетницы. Чжу-шожа, направленная в Кашгар под видом свояченицы Турди по линии жены-дунганки, которой он обзавелся еще в Шанхае, проклинала Шэн Шицая за непосильное задание:

– Ну подумай, Юнус, разве легко проникнуть к Ма Цзыхуэю, осажденному в цитадели Нового города?

– Пусть так! – Юнус раздраженно поднял вверх короткие усы. – А ты думала, Шэн Шицай прислал тебя сюда для развлечений? – Он схватил бутылку коньяку, налил себе и выпил, не предложив собеседникам.

– Не злитесь, байвачча, конь не пал, бык не сдох, еще ничего страшного не случилось. Что нам, умирать ради Шэн Шицая? Работаем в меру сил, не так ли? – Турди налил две рюмки коньяку. – Пожалуйста, милая шожа.

Но та сидела насупившись.

– Время идет, а мы уселись, как наседки, ничего не делаем. Думаете, Шэн Шицай не поручил присматривать за нами? – Юнус зло, уставился на Турди.

– Ладно! – Чжу-шожа, раздраженная упреками Юнуса, покраснела от злости. – Что, по-твоему, надо делать, а? Я-то не знаю здешних условий!

– Твоя главная задача – прибрать к рукам Ма Цзыхуэя. Знаешь сама, чего ж меня спрашивать?

– Знаю. В таком случае не ваша ли с Турди задача – создать мне условия для работы? А что вы сделали? Важничаете, будто У Сунь, убивший свирепого тигра… – не осталась в долгу Чжу-шожа, сравнив перетрусивших лазутчиков с храбрым героем романа «Речные заводи».

– Зачем спорить? – остановил ее Турди. – И так на столе все остыло. Давайте поедим, а потом решим что-нибудь. – Он проглотил одну за другой две рюмки коньяку и занялся фаршированными легкими.

Чжу-шожа и Юнус к еде не притрагивались, курили и осуждающе смотрели на обжору Турди. «Соломенное брюхо, – морщилась шожа. – Да и я тоже дура, закрутилась с этими чаньту. Как жаль Шанхая…» И она мысленно перенеслась в далекую двадцатиэтажную шанхайскую гостиницу, где ей было так весело.

– Послушайте, байвачча, мне пришла в голову одна мыслишка, – заговорил Турди, успевший уплести добрую половину фаршированных легких, целую жареную курицу и приступивший к запеченной утке. – Если мы втянем в наше дело этого осла Масака… – Турди поперхнулся, закашлялся и выхаркнул на Чжу-шожу плохо прожеванный кусок мяса.

– Эй-я! – вскричала китаянка и бегом выскочила из комнаты.

Юнуса тоже затошнило.

– Да-a, приятель, вы наловчились выплевывать мясо, как из пращи, – презрительно заметил он, предчувствуя, как будет стыдно перед шожой.

– Мало ли претерпел я из-за проклятого кашля, – начал без зазрения совести изворачиваться Турди.

Он вытер хотанским полотенцем блестевшее от жира лицо, выпил две чашки кислого молока, блаженно выдохнул. «Ну и обжора! – мысленно укорял его Юнус. – И как можно заниматься вместе с тобой таким тонким делом? Ты же куча свежего навоза!»

– А тот Масак…

– Оставьте, приятель, своего осла! Тут не знаешь, как избавиться от других ишаков!

В этот момент появилась Чжу-шожа со скрещенными на груди руками. Она спросила:

– Есть у вас надежный дунганин или человек, который среди дунган сумеет сойти за своего?

– А тебе зачем? – удивился Юнус.

– Замуж выйти…

– Что? – Юнус подпрыгнул как ужаленный, он ревновал свою красотку ко всем и каждому.

– Другого выхода нет, – жеманно произнесла шожа и игривой походкой, будто впервые показывая себя Юнусу, подошла к столу, подняла рюмку вина.

– Ну, скажи, зачем тебе понадобилось выходить замуж? – серьезно спросил Юнус.

– Вместе с мужем я «убегу» к Ма Цзыхуэю, – торжествующе произнесла Чжу-шожа, довольная тем, что оказалась хитроумнее толстопузых чаньту и взяла над ними верх.

– А поверит твоему «бегству» Ма Цзыхуэй?

– Чтобы поверил, придумай что-нибудь убедительное. Это твое дело, не то какой же ты нам начальник, Ю-шангун! – улыбнулась она Юнусу.

– А у нее мозги на месте, байвачча! – воскликнул Турди, начавший новое наступление на утку.

– Вы, приятель, обо всем судите так же легко, как жрете готовое!

– Придумаете что-то более подходящее – еще лучше. А я устала. – Чжу-шожа, покачиваясь, ушла к себе.

Юнус, хоть и понимал, что ее предложение наиболее разумное, не хотел ни при каких обстоятельствах отпускать красотку от себя и потому решил найти какой-то другой выход из положения. Лишь в самом крайнем случае мог он временно отказаться от своей любви. И тут вспомнил, как один из руководителей шэншицаевской разведки – Чжао Ян – сказал перед отправкой в Кашгар, что при необходимости Юнус может воспользоваться услугами агента по имени Ма Лин, и дал пароль для связи. «Вот его-то и надо завтра найти! – решил Юнус. – Это нетрудно, у него заведение, где делают сладости из патоки».

– Завтра я буду у Сабита-дамоллы. – Юнус выпил три рюмки вина и облегченно вздохнул. – А к моему возвращению, приятель, ваш Масак должен быть здесь!

– Ладно.

– Через перекупщиков нужно побыстрее скупить продовольствие, и не только в Кашгаре, а в Яркенде, Хотане, Аксу.

– Что за шутки? – вытаращил глаза Турди.

– Если мы завладеем продовольствием, Ходжанияз и все прочие окажутся в наших руках. Питание солдат будет зависеть от нас…

– Вот это да-а-а! Вы оказываетесь наравне с Чжу-шожой по уму!

– Вонючие слова летят от вас, приятель!..

– Но ведь в самом деле так. – Турди, не обращая внимания на грубость Юнуса, выбрал два самых крупных граната, выжал из них сок, выпил.

Вбежала Чжу-шожа с телеграммой в руке:

– Новое задание!

– От дубаня? Самого?

– Да-а!

– Что там?

Китаянка пересказала содержание зашифрованной телеграммы:

– «Ма Цзыхуэем займутся другие, вы не вмешивайтесь. Усиливайте разлагающую работу среди его наемных китайских солдат…»

– Хм… Что-то новое, – заметил Турди.

– «В отношении Ходжанияза и Сабита изменений не будет».

– Изменений не будет, – повторил Юнус слова телеграммы. Это означало, что Шэн Шицай хочет перетянуть Ходжанияза на свою сторону, а оставленному в одиночестве Сабиту-дамолле нанести удар. «Кто знает, как бы и меня не сегодня завтра не обрекли на одиночество». Задумавшись, Юнус вздрогнул от этой внезапной мысли.

– У вас озноб, жар, наверное, начинается, байвачча. Выпейте-ка вот гранатового сока – на сердце легче станет, – Турди протянул пиалу.

Юнус с отвращением глянул на Турди и обратился к Чжу-шоже:

– Передай Шэн-дубаню: «Поняли» – и отдыхай.

2

Поднявшись на заре, Ма Цзыхуэй понаблюдал за военной подготовкой солдат, а потом взошел на стены крепости – осмотреть состояние оборонительных сооружений. Цитадель кашгарского Нового города, можно сказать, окружила себя баррикадами. На четырех углах возведены башни-паотаи с тремя пулеметными гнездами каждая, у всех четырех ворот по бокам установлены пушки. Вокруг цитадели построено новое ограждение высотой в рост человека, с бойницами для стрелков, а перед ограждением вырыт и заполнен водой широкий ров. Сколько раз уйгуры пытались взять цитадель штурмом, но все попытки разбились о прочность укреплений и неустрашимость дунганских солдат. Распорядившись добавить на стене еще мешков с песком, Ма Цзыхуэй остановился над южными Воротами прощения и приставил к глазам бинокль.

Солнце уже поднялось над хребтами Куньлуня и залило бескрайний оазис. Далеко-далеко виднелись крошечные фигурки дехкан, взмахивавших кетменями. «У нас тоже появилась первая зелень, тоже началась пахота… Эх, где те дни, когда я просто выращивал овощи?» – вздохнул Ма Цзыхуэй. Отец его был искусным огородником. Их зелень созревала дней на десять раньше, чем у других, и не его ли отца уважительно называли Ма-сифу – мастер Ма? Не думал Ма-сифу, что, дав образование единственному сыну, лишится его… «Что мне здесь надо, для чего я покинул родину, а? – затосковал Ма Цзыхуэй. – Ведь не учили же меня родители обрекать на лишения таких же тружеников, разорять их жилища, нарушать покой и даже убивать? Где то самое освобождение? С каждым днем я все больше погружаюсь в кровь…»

Ма Цзыхуэй, когда-то не вникнув в суть происходящего, сделал рискованный шаг, а теперь раскаивался, что стал одним из виновников резни и погромов, и жестоко осуждал себя и Ма Чжунина за это. Совесть терзала его из-за того, что стал он препятствием в борьбе за свободу уйгурского народа, который так же, как и его народ, страдал от произвола китайских притеснителей. «Мы ошиблись. Нужно было объединиться с уйгурами. Наши судьбы одинаковы. А теперь поздно, время упущено, и вражда зашла слишком далеко… – Глаза Ма Цзыхуэя затуманились, он сел на мешок с песком. – Эх, Га-сылин… Преклоняюсь перед твоим умом, отвагой, но мальчишеская заносчивость и строптивость мне не по душе. Будь ты вдумчивее, серьезнее, мы не оказались бы в таком положении…»

– Господин командующий! Прибыл связной от Га-сылина!

Ма Цзыхуэй спустился в бывшее военно-административное управление в Новом городе, превращенное в штаб обороны. Здесь его дожидался Ма Шоу – в недавнем прошлом китайский губернатор Кашгара.

– Где связной?

– Измучился в дороге. Я приказал ему отдохнуть. Вот письмо Га-сылина, – Ма Шоу протянул запечатанный удлиненный пакет.

Ма Чжунин сообщал о своем намерении прибыть в Кашгар в конце марта и требовал ни в коем случае не сдавать Новый город. Он советовал беречь основные силы, сеять раздоры между Ходжаниязом и Сабитом-дамоллой, предлагал попытаться хотя бы временно сблизиться с Шамансуром. Ма Чжунин собирался накопить после прибытия в Кашгар силы и перейти в контрнаступление против Шэн Шицая.

Ма Цзыхуэй передал письмо Ма Шоу и, дождавшись, когда тот прочтет, спросил:

– Что вы на это скажете?

Хитрец Ма Шоу уловил по тону, что командующий чем-то недоволен, и ответил двусмысленно:

– Слишком сложные задачи. Но в любом случае против желаний Га-сылина идти не стоит.

– А как по-вашему, господин губернатор, почему Га-сылин не остановился ни в Карашаре, ни в Аксу и продолжает отходить к югу?

– Трудно что-нибудь сказать. Все-таки, по-видимому, это проявление слабости, – опять уклончиво ответил опытный чиновник.

– Он понял, что не остановит Шэн Шицая ни в Карашаре, ни в Аксу. И что же – теперь собирается возложить на нас эту еще более трудную задачу? Мы и так еле-еле держимся в Новом городе, словно кусок ваты в море огня! – Ма Цзыхуэй раздраженно вскочил и начал ходить по комнате. – Хоть какую-нибудь бы помощь выслал…

– Шэн Шицай превращается из кошки в тигра. У него тыл крепче, – вздохнул Ма Шоу.

– Перепугались, господин губернатор? – преобразился Ма Цзыхуэй. – Может, уже мечтаете сговориться с Шэном?

– Когда Шэн Шицай отдавал Га-сылину Южный Синьцзян, надо было брать. А теперь, я думаю, он не даст даже одного села. – Ма Шоу в первый раз высказался решительно и открыто.

Ма Цзыхуэй удивился этому:

– Тогда, может быть, нам заключить соглашение с Ходжаниязом и Сабитом?

– Кхе… – задумался Ма Шоу. Он побаивался вспыльчивости Ма Цзыхуэя и потому слова свои тщательно взвешивал. И только все обдумав, он решил сейчас сказать то, к чему давно пришел в душе: – Полезнее всего заключить соглашение не с Сабитом-дамоллой, а только с Ходжаниязом. Если его не перехватит проворный Шэн Шицай.

– А почему не с Сабитом?

– Он человек большого масштаба. Ему придется подчиняться.

– А Ходжанияз нам не верит. Мы насторожили его.

– Он зауряден и простодушен. К нему можно подобрать отмычку.

Они долго обсуждали, что можно бы предпринять, но конкретно ничего не решили, условились поступать только по указаниям Га-сылина.

«Почему Ма Шоу не дал мне такого совета раньше? – спрашивал себя Ма Цзыхуэй. – Тут что-то кроется…»

3

Повозка Турапа, запряженная черным мулом, миновала «ореховый дворец», проехала по улочке через каймачный базар и остановилась возле узенького тупичка.

– Жди меня у водоема Турумтай, – бросил седок, вылезая из повозки.

– Ненадолго, байвачча?

– Чем дольше прождешь, тем больше получишь.

– Хорошо, байвачча. – Турап хлестнул мула.

Человек, сошедший с повозки, смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за поворотом. Потом вошел в тупичок и условленным стуком постучал в третьи ворота. Ворота приоткрылись, впустили его и опять закрылись.

– Хозяин дома?

– Только пришел.

Привратник пошел вперед. Он провел гостя через внешний двор во внутренний, а там – к домику с приземистой верандой.

Во всех четырех стенах комнаты, как исстари заведено в Кашгаре, устроены были ниши, сверху донизу загроможденные одеялами или заставленные фарфоровой и глиняной посудой. Юнус сидел у стола, еле-еле, освещенного лампой, и вглядывался в бумажку, испещренную мелкими буковками. Вошедшего Турди он, наверное, не заметил, головы не поднял.

– Вы не завещание свое читаете? – пошутил Турди, смеясь, как обычно, к месту и не к месту.

Слово «завещание» обидело Юнуса всерьез:

– У вас, приятель, сочувствия ни на волос. Наверное, и в могиле будете скалиться.

– По-нашему – ешь плов, даже если небеса обрушатся!

– Садитесь! – приказал Юнус.

– Почему перебрались сегодня сюда?

– Нужно чаще менять место, чтобы не мозолить людям глаза. Очевидно, через несколько дней опять придется переходить. Позаботьтесь о подходящей квартире.

– На этот счет будьте спокойны. Не преувеличу, если скажу: почти половина Кашгара наша.

– Хватит болтать! Скажите, что сделали.

– Сегодня я обрадую вас, байвачча.

– Ну-ка, ну-ка?

– Ходжанияз согласен принять нас с вами завтра вечером.

– Вот это дело! – обрадованный Юнус налил в рюмки коньяку.

Однако от следующих слов, которые Турди произнес почти шепотом, радость его улетучилась:

– Я долго ломал голову, как это устроить. И если бы не Моллахун-ака, ничего бы не вышло. Ходжанияз подозревает, что вы человек Шэн Шицая, будьте осторожны.

– Вот как? А вы?

– Я вне подозрений. Не я ли еще в Кумуле подарил ему «для дела ислама» товаров на пятнадцати верблюдах?

– Он прослышал о моем приезде?

– Они тоже не дремлют. Я объяснил, что вы приехали по торговым делам и для проверки своего здешнего имущества.

– Замана видели?

– Нет.

– Не влез бы этот поганец.

– Я говорил с Моллахуном. Хатипахун и его единомышленники отдаляют Замана от Ходжанияза. Сейчас только Сопахун поддерживает его.

– Вот… – Юнус взял со стола бумагу. – Первое распоряжение Ходжанияза: изъять зерно у перекупщиков и распределить среди дехкан на семена. Второе – призвать под ружье добровольцев. Завтра нам прежде всего надо пожертвовать Ходжаниязу все свои запасы продовольствия, опередить, пока их у нас не отняли.

– Сколько денег пропадет! – Даже в полумраке стало заметно, как побледнело обычно красное лицо Турди.

– Не беспокойтесь приятель, убытки вернем иными путями.

– Делать нечего, будь по-вашему… – вздохнул Турди.

– С другой стороны, надо распространить листовки о том, что Ходжанияз враг баев, встал на путь красных, отбирает добро у зажиточных. Пусть усилится недовольство баев!

– Это вы как знаете. С какими хлопотами собирал я продовольствие! Как жалко! Да сейчас бы цены поднять, сколько прибыли сразу было бы… – снова вздохнул Турди.

– Следующее… – Юнус раскурил сигарету и продолжал: – Надо отпечатать тысячу листовок, в которых очернить Ходжанияза и Сабита-дамоллу.

– Пирим… – ужаснулся Турди, взывая, по обычаю уйгуров, в тяжких случаях к помощи духовного покровителя.

– Оставьте свои «пирим-мирим»! Подошло время определить к делу и тех двух, которых вы откармливаете как на убой.

– Ибрагим готов.

– Он, по-моему, труслив. Скажи: «Заман пришел» – и засеменит прочь, как перепелка в траве.

– Пусть так, но знаменитого Пазыла он все-таки провел!

– Не провел, а предал. Как бы и с нами не обошелся так же. За ним глаз да глаз нужен. А тот человек когда придет?

– Уже должен ждать во внешнем дворе.

– Зовите, поговорим.

– Во рту пересохло, промочить бы! – Турди взглянул на коньяк, облизал губы.

– Дело завершим – и жажду утолим.

– Глотку хоть смазать… – Турди отправил в рот два жирных куска баранины, вышел.

Пока он ходил за Масаком, Юнус еще раз просмотрел подготовленные для отправки Шэн Шицаю секретные телеграммы – о численности исламских солдат, их вооружении, местах расположения, с данными о Командном составе. Кое-что дополнил.

Вошли Турди с Масаком. Не поздоровавшись, Масак приткнулся к косяку, замер у входа, как кривой куст.

– Садись! – показал место Юнус.

Тот, не поблагодарив, опустился, словно верблюд, на колени. Грубость, соединенная с тупостью и слабоумием, так и выпирала из него.

– Хочешь разбогатеть и жениться на хорошенькой вдовушке?

– Хи… чего ж не хотеть? – не задумался Масак и показал в улыбке желтые зубы.

Юнусу стало противно, он приподнял край ковра и сплюнул.

– А человека убить сможешь?

– Чего ж не убить? – Теперь Масак посмотрел на Турди, который знал, что еще в Кульдже во время ссоры из-за денег Масак придушил сестру и пырнул ножом брата, потом бежал в Кашгар, где убил товарища и присвоил его имя. Турди не раз пользовался его услугами.

– Если мы сейчас пошлем тебя убить человека, пойдешь?

– Чего ж не пойти?

Удивленный его ответами, Юнус взглянул на Турди: «Тварь в своем уме?»

Турди понял его взгляд.

– Объясняться с ним бесполезно. Но если получше втолковать поручение, исполнит в точности.

– Чего ж не исполнить? – Масак по привычке глядел в сторону.

– Смотри сюда, Масак, – начал внушать Юнус, поймав его бегающий злобный взгляд. – На этот раз нужно убить не какого попало человека. Не будешь осторожен – поймают. Понял?

– Чего же не понять?

– Не говорите ему лишнего. Растолкуйте, что делать, и все, – вмешался Турди, знавший Масака.

Юнус уже несколько дней обдумывал план убийства Замана. Слово за словом он вдолбил свой план Масаку. Юнус пообещал убийце в случае удачи тысячу саров[33]33
  Cap – денежно-весовая единица, равная примерно 35 граммам.


[Закрыть] серебром, молодую женщину и переброску в любой город, по выбору.