Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

1

Солнце только-только поднялось над горизонтом, а городские улицы уже наполнились людьми. В море голов по обеим сторонам главных магистралей через каждые сто шагов выделялись своей неподвижностью украшенные полумесяцем со звездой малихаи – особого покроя шляпы с загнутыми кверху и разрезанными по бокам полями. Это стояли, очевидно для порядка, вооруженные солдаты – уйгурские парни; ладно сидела на них военная форма – бешметы и штаны из местной ткани, чекменя, и кожаные сапоги.

С пештаков – порталов – главных мечетей-медресе, Хейтка, Ханлик и других гремели барабаны и литавры, напоминая о днях больших праздников. Под их звуки кружился в торжественном шествии нескончаемый людской водоворот с бело-зелеными, красными флагами и плакатами: «Да здравствует Восточнотуркестанская республика!», «Изгоним злейших врагов нашей родины!», «Да здравствует Гази-ходжа!»

Народ из Когана, Тугменбеши, Самана, Пахтака и других пригородных селений Кашгара вливался в цитадель через Решетчатые ворота на востоке, Песчаные – на юге, Новые – на западе и Ярбагские ворота на севере и впадал в городскую толпу, как реки в море.

– У-у… Можно ли верить глазам своим? Кто бы знал, что в Кашгаре столько народу! – растерянно ахал Турди.

– А что вы, приятель, когда-нибудь хотели знать, кроме своего золота-серебра? – усмехнулся Юнус-байвачча.

Турди огрызнулся:

– Да и вы, байвачча, мало что знаете, кроме как путаться с красотками! – И сам засмеялся своей шутке.

Вслед за ним рассмеялись окружающие. Уязвленный Юнус собрался ужалить в ответ Турди, но из толпы кто-то окликнул их:

– Эй вы, купцы! Спускайтесь сюда, если не прикованы к своей повозке!

– Сам сюда иди, чудак господин! – крикнул Турди.

Плотный, коренастый человек, держа под руку товарища, протолкался к коляске. После взаимных приветствий Турди предложил:

– Забирайтесь сюда – с коляски хорошо видно.

– Спасибо, Турди-ака! Но что интересного – торчать колом на одном месте? Идемте в толпу! Или вам трудно таскать свое брюхо? – улыбнулся коренастый.

– Попали в точку. Наш приятель из тех, что и в сортир верхом на лошади ездят, – вставил Юнус. Все расхохотались, и Турди тоже. – А кто они? – спросил Юнус, когда все замолчали.

– Это поэт Шапи, – ответил Турди. – Берегитесь, байвачча, как бы не попасть вам в его стихи!

Юнус слышал кое-что об этом человеке. Шапи было под сорок, он слыл одним из тех новых кашгарских интеллигентов, которых но одежде европейского покроя прозвали «короткополыми господами». Его считали первым из поэтов, чьи сердца посвящены родине.

– Мне говорили о вас, – сказал Юнус, внимательно разглядывая Шапи.

– А этот вот, что прижмуривает глаз, как голубенок, – Аджри, – Турди показал на юношу лет восемнадцати, маленького, щупленького, с раскосыми глазами. – Он тоже не из прилизанных сладкозвучных поэтов.

– Изучает усердно арабский и персидский языки и литературу, – добавил Шапи, словно гордясь спутником.

Один из солдат, наблюдавших за порядком, преградил коляске путь и сказал, что дальше ехать не разрешается.

– Идемте, Турди-ака. Мы вас поведем! – пригласил Шапи.

Вчетвером, взяв друг друга за руки, чтобы не потеряться, они двинулись вперед. Толстякам вроде Турди, конечно, было трудно протискиваться в толпе.

– Вы, наверное, целый год не переступали порога бани. Вот и попаритесь бесплатно, – не переставал дурачиться Юнус.

– Я и вправду вымотался, – взмолился Турди.

– Потерпите, Турди-ака, Хейтка совсем близко, – начал уговаривать Шапи.

– Неужели все эти люди собрались сами по себе? – спросил Юнус.

– Готовились-то давно. А кроме того, разве кашгарцы не падки на новости и перемены? В таких случаях кто усидит дома? Не слышите, у всех на устах «Гази-ходжа»?

– Но скажите, братец, что же хорошего принесет жалкому народу желанный «Гази-ходжа», который у всех на языке? – Юнус внимательно посмотрел на Шапи.

– Народ не жалок. Жалок тот, кто не умеет верно оценить его мощь, – отозвался Шапи.

– Люди как овцы, – настаивал Юнус. – Был бы хороший пастух…

– Нет! – перебил его Шапи. – Вы повторяете старые предрассудки, дорогой! Народу нужно просвещение, про-све-ще-ние! Вот тогда он не будет ничьей овцой.

– Народ не виновен в том, что на него обрушены все беды и несчастья, что его судьбами торгуют сидящие на его шее! – вступил в спор Аджри.

– Вдвоем вы, похоже, готовы меня съесть. Придет еще время поспорить с вами поодиночке, – попытался отшутиться Юнус, а Турди ухмыльнулся: «Предупреждал же, что язык поэтов – шило. Вот и колется…»

С большим трудом протолкались они до площади Хейтка. Здесь людская масса, казалось, не имела ни конца ни края. По шариату женщинам запрещено участвовать вместе с мужчинами в каких бы то ни было сборищах, однако на площади среди темных мужских шапок бросались в глаза и пестро-зеленые женские паранджи. Музыканты загремели сильнее в барабаны и литавры, соперничая между собой, в лад им застучали бубны, призывая певцов и танцоров. На крышах строений, лавок, столовых становилось все больше и больше женщин и детворы. Ребятишки, как галки, облепили все деревья вокруг. На площадь стало уже невозможно втиснуться. Однако людской поток, вливавшийся через четверо больших ворот, не прерывался…

Один из трех военачальников с крыши перед куполом мечети помахал флагом с изображением звезды и полумесяца. Это был сигнал. По нему воинские подразделения четким строем двинулись к Ярбагским воротам, разрезая надвое людское море. Грянула военная песня-марш, широко распространенная тогда в народе:

 
Мы славное воинство,
Знамя – знак достоинства.
За тебя, Уйгурстан мой,
Мы пойдем на смертный бой,
Цвети, цвети, край родной.
Славься, доблестный герой.
 

Песню подхватили люди, строем двинувшиеся за солдатами, – многие тысячи голосов…

2

Главный назир Сабит-дамолла вместе с другими вождями выехал навстречу Ходжаниязу. На северной Кашгарской дороге, ведущей в Урумчи, воздвигли сразу же за Ярбагским мостом шатер. Вокруг расставили охранников, а большой отряд наблюдал за порядком и спокойствием среди горожан, растянувшихся в две бесконечные шеренги от площади Хейтка до шатра.

Весна рано приходит на юг Восточного Туркестана. С начала марта установилась ровная погода, однако обычный для этого времени холодный ветер с гор Калпун начал пронизывать тех, кто был легко одет. К тому же в суматошной утренней горячке многие не успели позавтракать, и вот под воздействием голода и холода то тут, то там началась воркотня.

– Ехать так пусть едет этот самый Гази-ходжа! Ох, Хейтахун, ветер мне всю душу выдул, – пожаловался соседу пожилой человек.

– Если б даже с неба ему появиться – и то уже пора бы, – откликнулся кто-то.

– Наши великие выгнали нас на рассвете, как стадо коров! – Тот, кого назвали Хейтахуном, спрятал продрогшие руки на груди, под одеждой.

– Меня-то, дурака, кто звал? – Сказавший натянул на уши шапку с белым мехом, сплюнул с досады на-свай. – Чем идти встречать безумца, продавал бы на базаре свою самсу![25]25
  Самса – пирожки с мясом и луком, выпеченные в особой печи – тонуре.


[Закрыть]

– А я только золу из очага выгреб и манты на каскан[26]26
  Каскан – закрытая деревянная решетка для приготовления на пару мант – пирожков с рубленым мясом и луком.


[Закрыть] разложил – Муса-фанатик торчит над головой, как цирюльник. Если бы не его плеть, ни к чему мне такой переполох, одинокий я, – сокрушался продавец мант, засунув руки в рукава замасленного чапана.

– У меня так и осталась недотканной половина холста. Если к полудню не закончу и не сдам хозяину, он не заплатит мне, – плакался продрогший ткач-наемник.

– Ну что вы скулите! – возмутился толстый торговец в бобровой шапке. – За час я зарабатываю столько, сколько вам всем не видать и за месяц. И вот… – Он вынул из кармана серебряные часы на цепочке, взглянул на них. – Уже четыре часа торчу здесь, а лавка закрыта. Зато, говорят, Гази-ходжа везет добро на сорока мулах, половину поделит между такими, как вы.

– Опять же мы ни с чем останемся, бай. Разве золото-серебро проскочит мимо вас? – усмехнулся старик, у которого зуб на зуб не попадал от холода.

– Война пошла на пользу баям!

– Баи-ростовщики и господа цены все повышают, бедняков совсем придавить хотят.

– Вот прибудет Гази-ходжа… Эх, если бы он их проучил…

– Да, говорят, Гази-ходжа справедлив.

– В свое время увидим, – вступил в разговор молодой парень. – А от таких вот, – он показал пальцем на толстощекого торговца, – народ никакого добра не жди.

– И ты здесь, дебошир? – злобно глянул торговец. – Не удался ни солдатом у Томура-сычжана, ни посыльным у Шамансура, ни нукером у Юсупа-курбаши, так решил стать адвокатом голодранцев? – Торговец расхохотался, однако никто не поддержал его, все смотрели отчужденно.

– Верно, братец-баи. С каждым из красавчиков сыграл я разок. А теперь думаю пощупать таких, как вы, перекупщиков.

Торговец, названный перекупщиком, побледнел, потому что во время войны действительно скупал по дешевке награбленное у населения добро, которое перепродавал потом втридорога. Чуткий к слухам, он одним из первых узнал, что Ходжанияз выслал в Кашгар с надежной охраной ценности на сорока мулах, и надеялся «сторговать» хота бы одного мула.

– Ходжанияз не грабитель, – продолжал молодой парень. – Добро на сорока мулах, о котором говорили, принадлежит правительству, и вам оно не по зубам. Собирайте на продажу подковы дохлых ослов – это доходнее.

– Вон! Вон! Знамя на повороте! – крикнул кто-то, и смех оборвался, все повернулись к северу.

Далеко впереди по дороге из Урумчи показалась из-за поворота темная лента. Шум в толпе стих, сидевшие встали, шеренги выровнялись. Учителя построили школьников. Темная лента, постепенно увеличиваясь, приближалась. Это был отряд конников, он несся, вздымая пыль.

Государственные мужи вышли из шатра. Впереди конного отряда на полном скаку выделился всадник на белом коне – в соответствии с народной приметой: «Белый конь – предвестник светлого пути».

– Гази-ходжа! Гази-ходжа! – прокатились крики над толпой, взволновавшейся, как река в половодье.

Всадник на белом коне – и с ним еще пятеро – оторвался вперед шагов на пятьдесят. А позади них стройно двигались по дороге сотня за сотней. В отчий дом уйгуров – в Кашгар – вступало войско, заслужившее в кровопролитных боях за освобождение родины название национального. Величаво восседает на белом коне Ходжанияз, как сказочный – богатырь. И люди, давно ждущие настоящего вожака, вождя, покровителя, кричат: «Добро пожаловать, Гази-ходжа, добро пожаловать!» Народ Восточного Туркестана, веками томившийся под ярмом маньчжуро-китайских властей, боровшийся против них при малейшей возможности, но не сумевший по тем или иным причинам отстоять свою свободу и независимость, почитал Ходжанияза как человека, зажегшего в Кумуле «факел освобождения», и называл его Гази-ходжой – полководцем священной войны. Народ Кашгара, Яркенда и Хотана искренне верил, что Ходжанияз и есть тот сардар – военачальник, который поведет к свободе и великим деяниям. Богачи, подобные Юнусу, и Турди, влезшие в толпу для изучения настроений, были удивлены и обеспокоены искренней преданностью простых людей Ходжаниязу.

– Ой-ой… Кашгарцы на руках готовы носить этого кумульца, – проворчал Турди.

– Сегодня темный люд поднимет на руки своего Гази-ходжу, а завтра об землю ударит, – съязвил Юнус-байвачча.

Сабит-дамолла встретил Ходжанияза шагах в ста от шатра. Трое высших офицеров выскочили вперед, один принял под уздцы белого коня, второй придержал стремя, третий помог Ходжаниязу спешиться. Именно в этот миг раздались голоса: «Добро пожаловать, Гази-ходжа!» Сабит-дамолла заключил Ходжанияза в объятия, а потом представил ему влиятельных лиц, почтительно стоявших по сторонам. При этом каждый из них подносил к своим глазам «благословенную» руку Гази-ходжи. Затем все двинулись к шатру.

– Привет Гази-ходже!

– Привет воинам!

Возбуждение нарастало, у многих от волнения выступили на глазах слезы. «Опять плач, – думал Заман, всматриваясь в лица и придерживая поводья коня. – Плач радости или страдания?». Заман на гнедом коне с белым пятном на лбу выделялся среди всех, даже рядом с рослым, плечистым Сопахуном, навесившим на себя крест-накрест два маузера и привлекавшим всеобщее внимание.

Юнус издалека увидел своего врага.

– Узнаешь вон того ублюдка на гнедом со звездой? – Юнус тихонько толкнул Турди.

– Еще бы! Это же Заман!

– Ладно, ладно, много не болтай, постарайся поскорей убрать его с глаз долой!

– Чего? – перепугался Турди.

– Тихо! Не услышал бы кто! Потом поговорим, – Юнус предостерегающе приложил палец к губам.

Ходжанияз вместе с Сабитом-дамоллой поднялся на возвышение перед входом в шатер, подумал немного и неспешно, четко заговорил:

– Почтенные жители Кашгара! Спасибо вам за то, что вышли встретить меня и воинов, прибывших со мной… Я простой солдат! Моя цель – освободить от угнетения наш многострадальный народ. Чудовища во главе с грабителями Шэн Шицаем и Ма Чжунином ворвались в наши родные края, чтобы отбирать наш хлеб, сделать нас своими рабами, они готовы проглотить нас живьем… И до тех пор, пока мы не изгоним их, нет и не будет нам ни покоя, ни мира, братья мои!

Опять загремели голоса:

– Очистим от врагов священную нашу землю!

– Смерть заклятым врагам!

– Братья! – продолжал Ходжанияз. – Мы желаем быть хозяевами земли, которую унаследовали от дедов и отцов. Мы хотим жить в мире. Мы готовы с почетом проводить тех пришельцев, которые пожелают добровольно покинуть наши земли. Но если они заупрямятся, мы будем драться до последней капли крови!

– Освободим родину!

– Да здравствует Восточный Туркестан! – прокатились громом людские голоса.

Глава вторая

1

Правительство Восточнотуркестанской республики размещалось в «даотай ямуле» (искаженное китайское «даотай ямынь») – бывшей резиденции губернатора Кашгарского округа, находившейся в Старом городе, – так называлась основная часть Кашгара, населенная уйгурами, в отличие от Нового города, где жили почти исключительно китайцы.

Пока что во внутреннем убранстве здания все оставалось как при китайцах: серые стены, низкие камышовые потолки, сырые, расположенные анфиладой комнаты. Мало света давали крохотные клетчатые, наподобие шахматной доски, оконца, заклеенные хотанской бумагой. Изменения выразились в том лишь, что за главными воротами ямыня снесли стену, преграждавшую путь злым духам, которые, по китайским поверьям, могут двигаться только по прямой линии.

Сегодня здесь Ходжанияз должен официально вступить в президентскую должность и принять назиров – министров – во главе с Сабитом-дамоллой. Кое-как прибрали приемную, кабинет, внутренние покои, застеклили окна, украсили занавесками. В комнатах разостлали ковры, расставили крытые плюшем кресла, стулья, столы. На противоположной от входа стене кабинета повесили большой ковер с изображением Мекки, на его фоне особенно красиво смотрелось похожее на трон большое кресло – президентское…

После утренней молитвы в мечети Хейтка Сабит-дамолла прибыл в сопровождении телохранителей в резиденцию и вызвал во внутренние покои секретаря.

– Сделано все, как вы приказывали, ваше превосходительство, – почтительно склонился тот.

– Я еду к Ходжаниязу-хаджи[27]27
  Хаджи – совершивший хадж, паломничество в Мекку.


[Закрыть]. К десяти часам всем назирам быть в приемной.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – снова склонился секретарь, спиной отступая к двери.

Сабит-дамолла не успел встать, как на пороге появился Гаип-хаджи.

– Разрешите, ваше превосходительство?

– Пожалуйста.

– Ассаламу алейкум – мир вам.

– Ваалейкум ассалам – и вам мир. Сделайте милость, – указал на стул Сабит-дамолла.

Гаип-хаджи сел, повернулся к вошедшему за ним парню лет двадцати, среднего роста, с плоским смуглым лицом и длинным носом – личному телохранителю в военной форме. Телохранитель замер с видом крайней преданности и неподкупности.

– Сайпи, подождите меня снаружи.

– Слушаюсь! – Сайпи немедленно вышел.

– Вы оказали любезность, посетив меня в столь ранний час. Что-нибудь важное? – спросил Сабит.

– Прошу простить, что беспокою с утра, – привстал Гаип-хаджи.

– Сидите, сидите, ничего особенного.

– Дело вот в чем, – заговорил, немного подумав, Гаип. – Если судить по настроениям простонародья, мы, кажется, подняли имя Ходжанияза несколько выше, чем следовало.

– Но разве имя и влияние главы правительства не одно из важнейших условий управления государством?

– Поймет ли правильно наше уважение безграмотный человек? А вдруг мы посадим себе на голову дикого упрямца, а потом не сможем удержать поводья?

Сабит пристально посмотрел на Гаипа-хаджи.

– Нужно использовать влияние Ходжанияза, чтобы поднять народ на борьбу с врагами. А держать покрепче поводья и привести его к месту стоянки – ваша и наша забота.

– Это все верно, ваше превосходительство. Однако былая деятельность Ходжанияза, да и сегодняшняя встреча… Невежд легко вести за собой. Но я подозреваю, что этого уведут другие. – Гаип-хаджи высказывался уверенно, не оставляя места для сомнения.

Лицо Сабита выразило удивление и крайнее беспокойство. После некоторого размышления он с присущей ему живостью произнес:

– Доверие человека к человеку порождает искренность. Если делать выводы, опираясь на подозрения, можно ошибиться. Сейчас нет ничего более важного и великого, чем стремление к единству. А для единства прежде всего необходимо доверие, а?

– Это верно, – согласился Гаип. – Ваши доводы бесспорны. Но ведь не одно только стремление к единству решает все? Я не могу поверить, что Ходжанияз человек твердых убеждений.

– Выводы делать пока еще рано. Жизнь покажет, – Сабит поднялся с места. Гаип в знак уважения к нему тоже вскочил и сложил руки. – Поедемте-ка вместе к Ходжаниязу.

Третий день нескончаемым потоком тянулись посетители в Назербаг, к одному из домов крупнейшего кашгарского богача Ахунбаева, где остановился Ходжанияз. Люди разных сословий спешили не только оказать ему почтение, но и хотели донести собственные просьбы и пожелания. Купцам нужны были более широкие возможности и снижение торговых сборов и пошлин, муллы-ишаны просили новых привилегий для религиозных деятелей и увеличения числа мечетей и медресе, представители прогрессивной интеллигенции предлагали по возможности пристроить в школы детей, повысить народное самосознание посредством развития культуры и просвещения. Те, кто надеялся получить должность от Гази-ходжи, жаловались на назиров, намекая на необходимость сместить их всех.

Сироты – дети погибших в боях, бедняги, подвергшиеся ограблению, крестьяне, задавленные поборами, горемыки, обреченные на изгнание из родных мест, кустари-ремесленники – толпились у дверей Гази-ходжи, не имея возможности попасть к нему.

Хатипахун, вышедший проводить знатных ахунов с огромными чалмам на головах, презрительно оглядел столпившихся и сказал толстому мулле:

– И чего тут нужно этим, а?

– Наверное, подаяния пришли просить? – предположил вполголоса толстый мулла.

Хатипахун поднял вверх руки, проскрипел, как крупорушка:

– Эй, народ! Вы дадите наконец отдохнуть его превосходительству ходже или нет?

– И мы люди, как другие. Разве плохо, что мы хотим сами высказать Гази-ходже свои просьбы? – ответил белобородый ремесленник.

– Вот, мы ограблены, остались без крова…

– Заработки низкие, цены высокие, прокормиться стало трудно, – проговорил наемный ткач.

– Верно говорит! – выступил вперед поденщик, обутый в легкие драные башмаки на босу ногу. – Господа прибрали к рукам хлеб, и вышел застой.

– Кто же, как не ходжа, войдет в наше положение?

– Увязли в войнах, когда займемся мирными делами?

Хатипахун приготовился прочитать наставление людям, но его заслонил Заман:

– Отцы, матери! Гази-ходжа обязательно войдет в ваше положение. Но у него не хватит времени принять каждого из вас. Если я выслушаю и все запишу, а потом сообщу Гази-ходже – что вы скажете?

– Вот это уже дело! А кто ты, сынок? – спросил седобородый ремесленник.

– Я один из помощников Гази-ходжи.

– Спасибо тебе, сынок, пусть будет по-твоему, – согласился белобородый.

– Нам всего-то и нужно, чтобы просьбы дошли до Гази-ходжи!

Расстроенные пренебрежительно-грубым обращением Хатипахуна, люди начали было озлобляться, но теперь, удовлетворенные, окружили Замана. Те, у кого были заготовлены прошения, вручили их, а остальные, оставив четырех человек для изложения жалоб Заману, разошлись по домам.

– Этот безбородый, видно, не из добропорядочных? – тихо спросил у Хатипа толстый мулла.

– Именно так, господин, – ответил Хатипахун, провожая злобным взглядом Замана. – Он выкормыш красного по имени Пазыл. Смерть избавила нас от того мерзавца, а время избавления от этого никак не приходит.

– О всевышний! Красный, говорите? – Толстый мулла вытаращил глаза.

Стук запряженной парой лошадей коляски оборвал их разговор. Оба склонились почти до земли перед Сабитом-дамоллой.

2

Вечером того дня, когда Ходжанияз вступил в Кашгар, было устроено большое пиршество. Каждому из окружения Ходжанияза – в соответствии с его положением – были преподнесены подарки, однако никаких бесед ни о внешних, ни о внутренних делах не было. Они частично начались лишь сегодня после завтрака.

– Когда ваше высокопревосходительство сражались за освобождение северной части родины, – начал Сабит-дамолла, – мы тоже отважно боролись за изгнание врагов из Алтышара[28]28
  Алтышар – дословно Шестиградье – название части Восточного Туркестана, включающей города Кучар, Аксу, Уч-Турфан, Кашгар, Яркенд и Хотан. Иногда, учитывая город Янгисар, именуют Джетышар (Семиградье).


[Закрыть] и вот, всевышнему было угодно, создали Восточнотуркестанскую республику.

– Так, – качнул головой Ходжанияз.

– Мы наладили отношения с Турцией и Афганистаном. А теперь считаем необходимым установить связи с соседом – Советским Союзом, Индией, а также с Англией и даже с Китаем.

– А они дадут нам винтовки? – вдруг спросил Ходжанияз.

Сабит удивился неожиданному вопросу и растерялся, не зная, что ответить, но на помощь пришел Гаип-хаджи:

– Дело, наверное, не только в том, ваше превосходительство, чтобы брать винтовки. Нам сейчас, как осиротевшему козленку, нужно сосать тех, кто дает молоко…

– Говорите яснее, что хотите сказать! – перебил его Ходжанияз.

– Надо принимать любую помощь. Без поддержки какого-нибудь большого государства мы не сможем обеспечить освобождение, – резко ответил Гаип-хаджи.

– Не скроем – мы получили от англичан оружие и готовы взять еще, если будет необходимо. Братская Турция – наш верный союзник. А с красной Россией… – Сабит чуть помолчал. – С красной Россией мы думаем ограничиться лишь торговыми отношениями.

– Говорят, у русских открытая душа, без коварных замыслов, как у других, а, дамолла? – спросил Ходжанияз.

Гаип-хаджи тут же ответил:

– Возможно, их душа открыта для других, не для нас.

В разговор вступил молчавший до сих пор Махмут Мухит:

– Мы больше занимались военными действиями, у нас не было времени определять внутреннюю и внешнюю политику. Теперь это время настало.

– Конечно, конечно. Сегодня я заговорил об этом лишь в порядке сообщения, – смутился Сабит-дамолла.

– Шамансур так и остается в стороне, с вами не объединяется? – снова задал каверзный вопрос Ходжанияз.

– Я положил все силы на укрепление единства. Республика – плод моих стараний. А Шамансур держится в стороне. Хочет создать отдельное Хотанское падишахство, – тяжело вздохнул Сабит.

Да, Шамансур очень на это рассчитывал. В недавнем прошлом Томур, присвоивший себе китайское звание «сычжана» – командира дивизии, занял Кашгар и обвинил Сабита-дамоллу в заговорщических связях с Шамансуром. Заключил в тюрьму. После убийства Томура дунганами Сабит вышел из заключения. Десятого июля 1933 года Сабит-дамолла, Шамансур и старший его брат Махамматимин (Бурга) объявили о создании в Хотане и Яркенде Восточнотуркестанской исламской республики под их управлением, о чем была опубликована декларация. В том же году, 12 ноября, управление республикой перешло в Кашгар и официально оформилось здесь. Вот о чем коротко поведал сейчас Сабит.

– И этот пройдоха посмел так вознестись? – разозлился Ходжанияз.

– Как только ваше превосходительство сядет на президентский трон, мы сможем в совершенстве решать вопросы укрепления внутреннего и внешнего единства, – иронически заговорил Гаип-хаджи.

Сабит, прикрывая его насмешку, повел речь о другом:

– Мы готовы сегодня провести церемонию вашего вступления на президентскую должность и официально объявить об этом.

Он рассказал о порядке церемонии, ее политическом значении, о том, как торжественно она проводится в других странах, а затем кратко изложил суть политической программы республики.

– Зачем такая пышность? Все равно нам не сравняться с большими государями. Я привык вершить дела на коне, – возразил Ходжанияз, а Гаип-хаджи злорадно подумал: «Не говорил ли я, что из дикого дехканина президента не сделать?»

– И это верно, – согласился Сабит, – но высокие государственные должности захватывать не полагается.

– Когда полностью освободим родину, говорите о «троне» или еще о чем хотите, и пусть будет по-вашему. А сейчас надо бросить все силы на разгром врага! – стоял на своем Ходжанияз, не очень любивший официальные торжества.

– Мы должны объявить народу, что ваше превосходительство стали президентом, – упорствовал Сабит. – Вам необходимо официально принять эти обязанности.

– Ну хорошо, только без излишних торжеств, не беспокойте народ.

– Пусть будет по-вашему, – согласился Сабит-дамолла.

3

Назиры во главе с Сабитом-дамоллой хоть и не стали, по желанию Ходжанияза, устраивать пышных торжеств, однако все вышли на улицу, встретили его с почестями и ввели в президентский кабинет.

– Ваше превосходительство хаджи, – обратился Сабит, когда все сели, – от имени присутствующих деятелей, а также всего народа поздравляю вас с сегодняшним благословенным днем, когда вы заняли президентское кресло!

– Будьте благословенны… благословенны! – встали все, поздравляя.

– Восточнотуркестанская республика с благотворного дня своего возникновения готова была принять ваше высокопревосходительство на почетный президентский пост. И вот сегодня мы достигли наших мечтаний. Да будет эта радость вечной…

– Аминь! – оборвал речь Сабита Хатипахун.

Более известные и более высокие по званию знатные ахуны с ненавистью посмотрели на него и сморщились.

– Если его высокопревосходительство господин президент позволит, – продолжал Сабит, – я представил бы опору нашей республики – министров-назиров.

– Хорошо, дамолла, пусть будет по-вашему, – разрешил Ходжанияз.

– Вот этот господин – назир внутренних дел, – Сабит показал на низкорослого хмурого человека.

– Знаю этого турфанца. Садись, брат, – улыбнулся Ходжанияз вставшему Юнусбеку.

– А вот наш военный назир Оразбек, – с особым ударением произнес Сабит-дамолла.

Оразбек вскочил, отдал по-военному честь. Вроде не было в нем ничего особенно примечательного, но лицо выражало какую-то бесстрашную удаль.

– Сколько у вас солдат? – Ходжанияз очень внимательно взглянул на Оразбека.

– Регулярных более трех тысяч, а если добавить добровольцев, то дойдет до шести тысяч, – четко ответил Оразбек.

– Маловато. Нужно больше. У Шэн Шицая и Ма Чжунина много солдат, и оружие хорошее.

– Под руководством вашего превосходительства мы конечно же создадим национальное войско, способное противостоять любым врагам. – Сабит-дамолла выразительно посмотрел на назиров.

– Да, так будет. За это нужно взяться всеми силами, – заключил Ходжанияз.

– Али-дамолла – назир финансов.

– Новые деньги выпускаете? – обратился Ходжанияз к Али, растерянно захлопавшему глазами.

– По указанию его превосходительства главного назира, господин.

– А дороговизна, я слышал, растет?

– Мы только начинаем заниматься финансовыми делами, – пришел на выручку Сабит-дамолла. – Условия военного времени подорвали наше хозяйство, и трудности с материальным обеспечением в самом деле большие.

– А господа пройдохи вздувают цены? – веско добавил Ходжанияз.

«Вай-вай! Вот это припечатал! – возликовал Заман. – На хаджи-ака нужно воздействовать народными жалобами». И он подтолкнул стоявшего рядом Сопахуна. А Гаип-хаджи злился: «За самое слабое место ухватил, бешеная борода! Кто его подучил?» И назиры пришли в удивление от таких вопросов.

– Нужно покарать обманщиков народа, несущего бремя войны! – подал голос Махмут Мухит.

– Есть еще поганцы, для которых личная выгода дороже свободы родины. Они замышляют даже вывезти свои богатства в Индию и Афганистан. Мы разрабатываем меры пресечения подобных нарушений и осуществим их после утверждения вашим превосходительством. – Главный назир сумел смягчить и этот вопрос. – Вот его святейшество – наш назир по делам религии и наследования имущества, – Сабит представил человека в длиннейшем халате, с огромной чалмой на голове.

– Мям-мям, – нарочито по-кумульски промычал Ходжанияз, – если все муллы начнут наворачивать на свои головы по такой чалме, то у нас не останется полотна на саваны покойникам!

Назир по делам религии, смутившись, опустил голову и съежился, будто весь ушел под чалму. А остальные назиры, одобряя простоватую, но острую насмешку Ходжанияза, многозначительно переглянулись. Гаип-хаджи беспокойно посмотрел в сторону президента: «Не так уж наивен этот горец, как прикидывался!» Заман склонился к Сопахуну: «Правильно поддал!» Хатипахун, с самого Кумула грезивший о должности назира по делам религии, думал: «Вот-вот, выкинуть бы этого тупицу с большой чалмой и малым умом да меня, бедного раба, туда бы с божьей помощью…»

– Гаипа-хаджи вы знаете сами. Он наш главный советник.

– Вот оно как, дамолла? – Ходжанияз пристально посмотрел на Гаипа: нос с горбинкой, красноватые глаза, грудь колесом, высок, по отношению к другим держится свободно, говорит легко. «Уйгур ли он?» – усомнился Ходжанияз.

– Садитесь, эфенди. Откуда вы родом? – деликатно спросил он, хотя до этого подобных вопросов никому не задал.

– Отец прирожденный кашгарец, мать из Диярбакри[29]29
  Диярбакри – местность в верхнем течении Тигра.


[Закрыть]. Отец женился, когда совершал хадж – паломничество в Мекку, – быстро ответил Гаип-хаджи.

– Хорошо…

– Я горд тем, что являюсь воспитанником и помощником Сабита-дамоллы, – перебил Ходжанияза Гаип.

А в соседней комнате умилялся Сайпи: «Мой хозяин не то что прочие!»

– Остальных представлю вам позднее… А сейчас, если вас не утомит, я хотел бы осветить общее положение…

– Не к спеху, дамолла, – остановил Сабита Ходжанияз. – Я сегодня думал посмотреть на солдат…