Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава десятая

1

Замана разбудил громкий стук в дверь.

– Заман, Заман! Откройте, говорю!

– Кто? – Не очнувшись ото сна, Заман не в силах был поднять с подушки голову.

– Я, да я же!

Узнав по голосу Сопахуна, Заман быстро вскочил, распахнул дверь.

– Одевайтесь! – Сопахун был взволнован.

– Что случилось? Куда пойдем?

– Ма Чжунин наступает…

– Это точно?

– Точно. Прибыл нарочный от полковника Амата из Астин-Артуша. Да одевайтесь же скорее!

Заман заторопился.

– И что же делать? – спросил он.

– Не знаю. Хаджи-ата вызвал Сабита, Оразбека, Махмута Мухита, еще нескольких. Мы должны быть на месте до их прихода.

– Выходит, Ма Чжунин выступил раньше, чем предполагалось?

– Да, так случилось, вай довва! – вздохнул Сопахун, по привычке употребив кумульское многозначно-выразительное слово «довва». – Как думаете, что будет?

– Не знаю, брат, – Заман разделял его тревогу. – Во всяком случае, положение наше хорошим не назовешь. Два месяца потратили на всякие мелочи. И военной подготовкой не занимались, как нужно бы. Но об этом и заикнуться нельзя.

– Чего же ждать, если у хаджи-ата любимый советчик Хатипахун, ох, довва… – Сопахун прикусил нижнюю губу. Неунывающий рослый силач, добросердечный, открытой души человек, он был беззаветно предан Ходжаниязу, пользовался его доверием, но, несмотря на это, временами изливал Заману свои переживания, вызванные поведением Гази-ходжи, которое он никак не мог одобрить. Вообще, если бы не заступничество Сопахуна, кляузники давным-давно расправились бы с Заманом, а то и устранили совсем. Всего лишь два дня назад Хатипахун доносил: «Пьет вино. Не молится. Не почитает духовных пастырей…» Сопахун не выдержал: «Зачем вы так, Хатипахун? Что плохого он сделал? Где мы найдем другого такого же честного и рассудительного работника?» Ходжанияз, доверяя суждениям Сопахуна, пресек ябедника: «Нехорошо, ахун, грызть человека дела!» Однако после этого Заман не получил ни одного важного поручения.

– Я готов! – Заман прицепил к поясу девятизарядный пистолет.

Подняв с постели спавшего в соседней комнате Рози, они вышли на улицу. Со стороны «Ханской медресе» донесся призыв на предутреннюю молитву.

В это же утро, когда Заман и Сопахун шли к резиденции главы республики, Чжу-шожа, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле растолкала недавно уснувших после кутежа, храпевших Юнуса и Турди.

– Ой-ой, что за напасть… – Юнус очнулся, и сердце его от страха ушло в пятки, а глаза испуганно обшарили комнату.

Турди, чуть приподняв веки, захрапел снова.

– Телеграмма, говорю! Телеграмма! – кричала Чжу-шожа.

– Эй, скотина, вставай! – крикнул Юнус.

Турди протер глаза, зевнул, широко раскрыв огромный, как печное отверстие, рот.

– Не перевернулся ли мир? Что за шум?

Юнус, не обращая внимания на его слова, вчитывался при свете лампы в расшифрованный текст:

«Ма Чжунин готов наступать на Кашгар. Действуйте энергичнее. Сообщайте положение каждый день».

Турди, не умыв лица, потянулся к еде..

– Хочу успеть съесть, что предназначено, пока не погиб от шальной пули. – Турди напихал в рот урюка и шумно выплевывал косточки.

– Ма Чжунин двинулся на Кашгар…

– Что вы сказали? – Турди, несмотря на многопудовый вес, слетел с постели легче пушинки и подскочил к Юнусу. Дрожащими руками схватил телеграмму, хотя не знал ни одного китайского иероглифа.

– Ма Чжунин собирается выступать.

– О, горе мне! О, где ты, совершенный пирим-хранитель? – запричитал Турди. Он страшился и дунган и сражений.

– Оденьтесь, приятель!

– Куда пойдем?

– Приведите Ибрагима!

– Да как я его сейчас найду? Этот блудливый осел сидит на месте?

– Где бы ни был, найдите и приведите. А что поделывает Масак? Никакого толку от вашего придурка! Опять упустил Замана!

– Если поручений нет, я выйду, – проговорила шожа, сощурив веки.

– Иди.

Чжу-шожа вышла, покачивая бедрами. Она не проявляла ни страха, ни беспокойства.

– Заман на небо не улетит! – проворчал Турди, одеваясь.

Юнусу стало смешно, оттого что «приятель» никак не может попасть ногой в штанину, от его сиплого – спросонья – похрюкивания, но он сдержался, возразил Серьезно:

– На небо, говоришь? Теперь этот ублюдок постоянно будет вместе с солдатами!

– Потерпите немного, – едва смог произнести Турди.

– Только из-за вашей неповоротливости его до сих пор не убрали с глаз.

– А может, теперь он погибнет в бою от какой-нибудь дикой пули? И чего постоянно печалиться об этом Замане! – Турди как будто решился высказать свое недовольство Юнусу.

– Не ворчите, как баба, ведите Ибрагима!

– Ладно, хозяин, – Турди встал с места. У порога обернулся: – А о себе позаботиться не нужно?

– А какая забота? – не понял Юнус.

– Деньги, ценности… – Он приблизился к Юнусу: – Как бы Ма Чжунин не загреб все.

– Не беспокойтесь, как-нибудь изловчимся. Делайте свое дело. Вот бы, – Юнус задумался немного, – прощупать как-нибудь Сабита-дамоллу: что он ответил мачжуниновским послам?

– Ладно. – Турди вышел. Бесконечные поручения Юнуса обозлили его.

«Пусть с конскую голову золота потрачу, но Замана проучу! – думал Юнус, одеваясь. – Отомщу и за себя и за дочь…» Юнус ненавидел его и чего только не предпринимал, но до Замана пока не мог дотянуться. Придурковатый Масак дважды выследил Замана, но оба раза тот был не один. Заман вообще редко появлялся на улице, да и то с неразлучным Рози. К тому же оба при оружии. Юнус попытался через Турди прибрать к рукам Хатипахуна и с его помощью отстранить Замана от Ходжанияза, а потом – расправиться. Но и эта затея провалилась. «Пусть в могилу торчком попаду, но из Кашгара не двинусь, пока не напьюсь твоей крови, ублюдок…» – прошептал Юнус и направился в комнату Чжу-шожи.

2

Только-только рассвело, когда Заман и Сопахун дошли до резиденции Ходжанияза, однако там, во внешнем дворе, увидели больше десятка солдат, державших в поводу оседланных коней. «Карательпеками» называли этих одетых во все черное воинов за их круглые, похожие на береты шапки, отороченные по краю мехом. Вместо кушаков они подпоясывались поясами с серебряными наборами, а вооружены были карабинами.

– Оразбек приехал! – догадался Заман.

В это время открылись главные ворота, и во двор въехали три коляски. В первой сидел Сабит-дамолла с неизменным своим Гаипом-хаджи, во второй и третьей – назиры торговли и земледелия Касым-хаджи и Гопур-хаджи. Заман и Сопахун приветливо и по достоинству встретили их.

– Хаджи приехал, сын мой? – обратился Сабит к Сопахуну.

– Да, хаджи-ата здесь, – почтительно ответил Сопахун. Он знал, что сегодня Ходжанияз прибыл прежде всех и приказал немедленно вызвать некоторых назиров.

Сабит взглянул на Замана, хотел что-то сказать, но вместо этого по-обычному ласково обратился к Сопахуну:

– Проведи нас к нему, сын мой.

– Хорошо, дамолла, – Сопахун пошел впереди. Заман следовал позади всех.

После памятной размолвки Сабит редко, лишь при крайней необходимости, встречался с Ходжаниязом. Ходжанияз в свою очередь перестал с ним советоваться, как прежде, вершил дела единолично и обращался с дамоллой жестко. Если бы не умиротворяющее влияние Махмута Мухита, сдерживавшего Ходжанияза, размолвка могла бы углубиться и перерасти в соперничество, а то и в острую вражду между сторонниками Сабита и Ходжанияза. Когда сегодня, еще до рассвета, Ходжанияз пригласил его к себе, Сабит предположил, что это не к добру.

У Ходжанияза сидели постоянные его собеседники – Махмут Мухит, караванщик Моллахун, Хатипахун и несколько полковников: Амат, Курбан, Самсакнияз, Хамут-хаджи. Ходжанияз оделся по-военному: на голове широкий тельпек, на плечах пепельно-серый, похожий на макинтош бешмет, на ногах черные хромовые сапоги, маузер он повесил не сверху, а под бешметом.

Президент хмурил брови, казалось, что его воинственная злость вот-вот разразится неудержимым гневом. Окружающие, словно подделываясь под настроение Гази-хаджи, тоже сидели напряженные и суровые.

– Садитесь, дамолла, – пригласил он Сабита, едва тот с назирами вошел и поздоровался. – Дунганин-пройдоха, с которым вы рассчитывали договориться, пошел на нас войной. – Сабиту в его словах послышался горький упрек. – Не говорил ли я, что нельзя ему верить?

– Конечно, – многозначительно ответил Сабит, – такому необычному человеку, как Ма Чжунин, можно и верить и не верить. Но если бы мы нашли с ним общин язык и договорились, по меньшей мере выиграли бы время.

– «Так сделать лучше, этак сделать было выгоднее», – оставим пустые разговоры, дамолла. Пришло время думать о войне с Га-сылином!

«Этот дикарь – ворона с медвежьей хваткой: вцепится – не выпустит…» – подумал Сабит.

– Впереди тяжелые бои, возможно, предстоит испытание войной, которое решит нашу судьбу, – сказал Махмут Мухит. – Поэтому нужно собрать и привести в готовность все наши силы.

– Не к чему преувеличивать военную мощь Ма Чжунина. Его основные силы разгромлены, – подал голос военный назир Оразбек.

– Не годится считать врага немощным, господа! Известно, что Ма Чжунин получил от японцев оружие, – вступил в разговор Гаип-хаджи.

– Что за речи? Помогли ему японцы, да? У вас с языка не сходят фаранги[40]40
  Фаранг – француз, здесь – европеец вообще.


[Закрыть] и им подобные! – упрекнул Ходжанияз.

– Управляя государством, необходимо придавать одинаковое значение внутренней и внешней политике, господин Гази-ходжа, – начал разъяснять назир торговли и внешних сношений Касым-хаджи. – Без использования внешних сил одержать победу над врагом, будет затруднительно.

– А где же те, кто чистосердечно и бескорыстно протянет нам руку помощи? До каких пор будем, мы легкомысленно верить пустым обещаниям? – спросил Махмут Мухит. – Появись сейчас, в трудное время, искренний помощник, мы готовы держаться за него обеими руками.

– Господа, не надо забывать о помощи англичан, когда началось хотанское восстание и когда создавалось Хотанское государство. И сейчас путь не заказан – можно вновь обратиться за помощью, – предложил Касым-хаджи. Приверженец Англии, он был связан с Шилдрейком и действовал по его указаниям. Поддерживая «хотанцев», Касым-хаджи намеревался сделать военным назиром Шамансура вместо Оразбека, чтобы в конце концов самому взобраться на вершину власти.

– Не морочьте мне голову, – отмахнулся Ходжанияз. – Давайте действовать, надо преградить путь Га-сылину. Хватит говорить, будем – готовиться к бою.

– Мы отклонили мир, – наставительно произнес Сабит-дамолла, – теперь вынуждены проливать кровь. Если бы поступили по-моему…

– Еще что-нибудь хотите сказать, дамолла?

– Хочу сказать, мой хаджи, – ответил Ходжаниязу Сабит, – что нужно отправить послов к Ма Чжунину – отказаться от войны. В крайнем случае выиграем время.

– Нет! – отрезал Ходжанияз. – С Га-сылином вместе не буду!

Все остались недовольны резкостью ответа. Даже ближайший его сторонник Махмут Мухит не произнес в поддержку ни слова, Сабит-дамолла сожалел, что Ходжанияз, не имеющий опыта ведения государственных дел, поверхностно подходит к рассмотрению насущных вопросов. И решил, что молчание лучше открытой ссоры. Возразив Ходжаниязу, он поставил бы под угрозу дрогнувшее единство, и тогда положение еще больше осложнилось бы. Поэтому он проглотил нанесенную при всех обиду. Гаип-хаджи вознамерился было дать отповедь «дикарю», но предвидевший это Сабит сделал знак – «нет надобности». Сторонники Сабита-дамоллы Касым-хаджи, Гопур-хаджи и Оразбек, подлаживаясь под настроение главного назира, тоже сидели молча, но в каждом кипело раздражение.

Наконец Махмут Мухит прервал затянувшееся молчание:

– Положение дошло до той степени, когда не остается ничего, кроме как воевать…

Совещание длилось долго. Выработали такой план: Ходжанияз с войсками выйдет к Маралбаши навстречу. Ма Чжунину, Оразбек и Шамансур со своими отрядами, обеспечивая тыл Ходжанияза, совместно атакуют осажденного в крепости Нового города Ма Цзыхуэя, не позволяя ему соединиться с Ма Чжунином.

Создали «комиссию обороны» во главе с Сабитом-дамоллой, Махмутом Мухитом и Бугрой, которая должна была мобилизовать население Кашгарского, Яркендского и Хотанского округов на борьбу с врагом, на обеспечение фронта, а в районах, занятых противником, поднять народ на восстание…

3

Замана отправили в редакцию газеты – доставить обращение правительства ко всему народу Восточно-туркестанской республики. Выполнив поручение, Заман собрался уходить. Шапи-вышел с ним. Подойдя к Рози, ожидавшему на улице, Заман, перед тем как сесть на коня, обратил внимание на то, что люди, загрузив пожитками арбы, навьючив скарбом лошадей и мулов, с шумом и гамом спешили куда-то.

– Что это они на ночь глядя? – спросил Заман.

– Известно что – хвосты поджали. Не видите, бегут… – ответил Рози.

Когда «кочевники» приблизились, им навстречу выскочил Шапи. Он остановил высокого, навьюченного тремя парами тюков мула и обратился к сидевшему поверх вьюков:

– Доброго пути, дядя. Что за кочевье?

Всадник ответил вопросом:

– А вы из тех, кто следит?

– Удираете? – спросил подошедший Заман.

Всадник оробел, увидев человека с оружием, однако все-таки спросил:

– Свобода передвижения еще не отменена?

– Нет, конечно. Но куда вы едете с поклажей, с женами, детьми? Какие беды, какие несчастья обрушились на вас? А? Нехорошо пугаться ни с чего!

– Не мы одни, – вмешался какой-то конный позади всадника на муле, – и большие люди бегут…

– Кто эти большие люди? – строго спросил Заман.

– Богатые торговцы! – ответил всадник на муле. – И мы, прежде чем придут дунгане, решили убраться от греха подальше.

– Дунгане в Кашгар не придут. Наши солдаты выйдут им навстречу и дадут достойный отпор. Возвращайтесь по домам и спокойно занимайтесь своими делами.

– Вы не можете задерживать нас! Мы не подневольные! – прозвучал из арбы чей-то молодой голос.

Шапи он показался знакомым. Поэт подошел к арбе.

– Да это ведь Бахти, сын имама нашей мечети! Взгляните-ка! Бежит, чтобы не попасть в ополчение!

– А что такого? Моя воля…

– Скажи-ка правду, имамский сын, – подошел Заман, предварительно наказав Рози не пропускать никого, – кто тебя подучил бежать из города?

– Да чего тут подучивать? Мало мы бед от войны натерпелись? – ответил Бахти, продолжая недвижно сидеть в арбе. И – то ли сами, то ли детишек умышленно ущипнули – три-четыре младенца заревели в голос.

– Сынки, – обратился с мольбой старый дед, – не задерживайте нас, будем вечно за вас молиться…

– Возвращайтесь по-хорошему. За городом вас переловят солдаты и все равно вернут обратно. Только зря намаетесь, – уговаривал Заман.

– Пусть будет что будет, мы согласны, только пустите нас.

Кашгарцы, измученные войнами и грабежами, услышав о приближении мачжуниновских солдат, всполошились. Далеко бежать они не собирались, намереваясь отсидеться в считавшихся тихими горных районах. А сынки имамов, ахунов, купцов, баев бежали – от призыва в солдаты.

– Рози-ака! – Заман решил прибегнуть к угрозам. – Приведи солдат!

– Есть! – Рози вскочил на коня.

– Повремените немного, – вмешался Шапи, поняв Замана. – Эти граждане по незнанию введены в заблуждение ложными слухами. Пусть возвращаются по домам. Как думаете, братья?

– А что солдаты, расстреляют, что ли? – продолжал упрямиться Бахти.

– Отведем вас в следственное управление и проверим! Похоже, среди вас есть злостные подстрекатели! – громко прокричал Заман.

Его слова вроде бы подействовали. Тот, что сидел на муле, сказал жалким голосом:

– А через два-три дня бросите нас на разграбление, и опять мы виноваты будем?

– Нет! Что бы ни случилось, мы будем вместе с вами, – ответил Заман.

– В тяжелый для родины и народа час вы заботитесь только о своей шкуре, бежите прятаться – разве это человечно, разве это честно! – воскликнул Шапи.

– Отцы и матери! – воодушевился Заман. – Не стыдно ли вам бежать, бросив насиженные места, когда мы, солдаты, защищая покой и привольную жизнь тысяч, миллионов, таких, как вы, подставляем себя под пули врагов?

Многие бросились бежать из города, поддавшись темным слухам. Они согласились возвратиться по домам. Бахти и всадник на муле тоже перестали упрямиться.

– Нужны подробные разъяснения в газете, – сказал Заман, когда «кочевники» разбрелись. – Возвратив бежавших, мы сделали хорошее дело. Но сегодняшний случай, Шапи-эфенди, показывает, что нужно, помимо действенных статей, поднимающих патриотический дух народа, возбуждающих ненависть к врагу, обратиться к живому воздействию на людей, к слову устному.

– Очень верно, Заманджан. К делу надо привлечь и тех, у кого быстрое перо, и тех, у кого острый язык.

– Я пойду, Шапи-эфенди. Дела…

– Давайте чаще встречаться, Заманджан. Честное слово, я как-то привязался к вам. Пойдете в бой?

– Да. Я с винтовкой, а вы, Шапи-эфенди, с-пером, – Заман вскочил на коня. – Всего доброго, Шапи-эфенди. Увидимся в лучшие времена.

– Счастливого вам пути, Заманджан!

«Светлая голова у этого парня. Стремится все знать. Без сомнения, в будущем станет крупным человеком, – подумал, глядя вслед Заману, Шапи. – Какой путь выберет его горячее сердце?»

В редакции Шапи внимательно прочел обращение правительства Восточнотуркестанской республики к народу. В нем неоднократно повторялись выражения вроде «священная родина», «светлая вера», «правоверное отечество». «Тысячи и тысячи раз готовы твердить религиозные заклинания, дескать, мы, мусульмане, последователи пророка Мухаммеда, – подумал он. – Ладно, пусть и это, но ведь у нас есть много других имен, способных вдохновить народ на борьбу, пробудить его национальную гордость! Почему мы не говорим о месте уйгуров в истории, об их высоком вкладе в сокровищницу мировой культуры? По какой причине не взываем к гордым именам Махмута Кашгари, Юсупа хас Хаджипа (Баласагуни), Ахмета Югнаки, Абдураима Низари, Залели, Новбати, Билала Назыма, Садыра Палванз, Ипархан и сотням других, славных и героических, не зовем следовать по немеркнущему пути наших предков, не призываем перенять у них беззаветную преданность родине и народу, смелость и самоотверженность? Нет, нет! Пришло время отказаться от бездушного, не утоляющего народной жажды пустословия – предрассудков ислама с его „небесными“ доказательствами. Пусть себе старший писец религиозного ведомства и похожие на него преклоняются перед подобными обветшавшими древностями – это их дело. Мы больше не пойдем по их пути…»

Шапи захотелось дополнить обращение своими мыслями, однако рука с пером остановилась: перед глазами предстали печати и подписи Ходжанияза и Сабита-дамоллы.

4

Когда Заман и Рози выехали за Решетчатые ворота и достигли мельницы, они увидели Турапа, ехавшего в своей повозке по дороге от гробницы Аппака-ходжи. Они придержали лошадей.

– А я собирался ехать к вам. – Турап спрыгнул с повозки.

Заман уловил в его голосе смятение, спросил:

– Что-то произошло?

– Нужно кое-что сказать. Слезьте с коня. – Турап оглянулся по сторонам.

Заман спешился, подошел.

– Будьте осторожны, – прошептал извозчик. – Вас хотят убить…

– Что? Кто? – заволновался Заман.

– Турди-байвачча…

– Турди?

– Да. Я только что отвез в Коган полоумного Масака.

– Расскажите сперва о Турди, Турап-ака!

– Не спешите, все по порядку расскажу. – Турап, будто ему сдавило легкие, прерывисто вздохнул и продолжал: – Пьяный Масак всю дорогу поносил Турди. Я говорю – не ругай ни за что человека, отвечать придется. А он: «Чего ж не ругать? Подлец Турди даже убить человека велел!» – У меня в сердце щелкнуло. Спрашиваю: «Кого же ты должен убить?» А он: «Сам не знаю. Зовут вроде Заманом…» У меня сердце чуть не разорвалось, Заманджан.

– Что ж ты не придушил его на месте, Динкаш? – вскричал Рози.

– Я начал допытываться: «Зачем убивать Замана, если ты зла на него не имеешь и даже не знаешь?» А Масак рукой махнул: «Чего ж не убить? За деньги и мать убью». Вот он какой…

– Больше ничего не говорил?

– Нет. У дома приятеля своего вылез из повозки.

– Спасибо за предупреждение, Турап-ака. Теперь буду осмотрительнее. Попробуйте расспросить его еще.

– Об этом не беспокойтесь, Заманджан. Я и сам начал подозревать подлеца Турди.

– Но на след их, Турап-ака, нужно выходить очень осторожно. Тут дело не в том, что им нужно убить меня, нет, это наверняка шайка крупных подстрекателей и убийц. Не будем долго задерживаться здесь. Всего доброго, Турап-ака!

– Ой, подождите! – воскликнул Турап. Он достал из-за пазухи свернутые бумажки и протянул Заману: – Вот, прочтите, я собрал их у гробницы Аппака-ходжи.

Заман взглянул – это были подстрекательские, листовки. Он сунул их в карман.

– И за это большое спасибо, Турап-ака! – И, попрощавшись, вскочил на коня.

«Вот и показался конец веревочки, – думал Заман, скача во весь опор, словно преследуя врагов. – Теперь пора распутать тугой узелок. Юнус, Юнус… Ты не только политический преступник, ты отъявленный убийца, – Заман вспомнил о листовках, ощупал карман. – Наверное, того же содержания, что и утренние. Подстрекатели, без сомнения, из одного гнезда с Юнусом. Но как объяснить все Ходжаниязу? Турди и Юнус жертвовали деньги и продовольствие, он им верит… Вот сложное дело…»

Листовки, вроде тех, о которых думал Заман, распространялись в Кашгаре шпионами всех мастей и всех видов. Шэншицаевские агенты стремились вызвать в народе панику и запугивали: «Ма Чжунин – головорез. Он захватит Кашгар и перебьет весь народ. Люди! Позаботьтесь о своих жизнях и имуществе!» Японские же шпионы вели агитацию в свою пользу: «Ма Чжунин – главный защитник всех мусульман. Люди, он несет вам мир и благоденствие. Встречайте Ма Чжунина, идите к нему навстречу. Уклоняйтесь от призыва в войска продажного Ходжанияза! Ходжанияз – злейший враг мусульман. Он сговорился с грязным нечестивцем Шэн Шицаем и хочет, связав народ по рукам и ногам, выдать неверным. Будьте бдительны, братья мусульмане!..» Сторонники Англии гнули свое: «Ма Чжунин – японский прислужник. Не идите за этим перекати-полем без корня! Ма Чжунин – злодей, пришедший из провинции Цинхай для того, чтобы сделать вас рабами японцев. Не пускайте его в Кашгар! Эй, братья-мусульмане! К свободе, к лучезарной жизни вас приведет только один-единственный человек – шейх уль-ислам Сабит-дамолла! Сыны милого Кашгара, блистательного Хотана, любимого Яркенда, проявите самоотверженность во имя веры, во имя нации! Вставайте на священную войну под высоким знаменем ислама, тесно сплотившись вокруг Сабита-дамоллы!..»

Противоречивые призывы сбивали людей с толку, не давали объединить их.

В разгар такой неразберихи войска Ма Чжунина двигались из Аксу на Кашгар.

5

На площади Хейтка рядами выстроены войска. Перед военным походом, согласно установлениям ислама, необходимо прочесть «кутби зафар» – молитву о даровании победы. Потому-то воинов при полном снаряжении собрали на площадь до призыва к утреннему богослужению.

Когда Ходжанияз-хаджи вместе с назирами и высшим духовенством пожаловал в мечеть, муэдзин взошел на минарет и прокричал азан – призыв к молитве. Сегодня напутствуют на священную войну, будут снова и снова просить о даровании победы, и голос муэдзина звенел и дрожал от волнения. Тысячи солдат в глубоком, молчании слушали его, словно боевой приказ командира. Только короткое ржание застоявшихся коней время от времени нарушало утреннюю тишину.

На молитвенном обряде из четырех ракаатов – стояния, поясного и двух земных поклонов – имамом-предстоятелем был сам главный муфтий Кашгара. Затем последовала «кутби зафар», а после нее длиннейшая проповедь, в которой воины призывались добыть победу отвагой и дерзаниями, не жалея жизней: «погибнете – святые, уцелеете – священные подвижники»…

Частые заклинания муфтия – «илляхи амин» – подхватывали и повторяли многочисленные служители-помощники и войсковые имамы в зеленых чалмах, стоявшие перед каждой сотней. Их призывные голоса перекатывались так, что кони в рядах вздергивали головы и прядали ушами. В заключение, испросив высшего благословения во имя правого дела пророка, во имя победы, во имя безмятежного спокойствия и добродетельности граждан, выделили ради благополучия воинов милостыню нищим и странникам – двадцать коров и сто пятьдесят овец. На этом моление о победе закончилось.

Когда Сабит-дамолла, назиры и почтенные люди, провожавшие Ходжанияза, показались в главных воротах мечети, заранее взобравшиеся на портал глашатаи прокричали:

– Желаем победы Гази-ходже!

Многократно повторенный громкий клич волнами расходился по Кашгару и слышен был далеко-далеко.

Сопахун, постоянный войсковой знаменосец, и сегодня замер под зеленым стягом с изображением звезды и полумесяца. Его чуть удлиненный лоб закрывал малихай с раздвоенными по бокам полями, и как раз посередине малихая был прикреплен серебряный полумесяц, отражающий сияние утренней зари.

Перед строем появился Ходжанияз, со словами: «Аллаху акба-ар» – «Велик аллах!» – поднес к глазам край «знамени победы» и без чьей-либо помощи вскочил на бурого коня с белым пятном на лбу, верного друга еще с кумульских боев.

Высоко подняв голову, повел он взглядом по сторонам. Его вид и взор были величавы и внушительны. На голове, несмотря на лору, шапка из куньего меха, на плечах бешмет зеленого сукна, на ногах ичиги с короткими голенищами. По бокам висели на перекрещенных ремнях два маузера. Собираясь в бой, он всегда навешивал на себя пару маузеров, а в бою, отпустив поводья, метко стрелял с обеих рук. Люди, неравнодушные к своему национальному воинству, страстно желавшие видеть страну независимой, восторженно любовались трепетавшими на утреннем ветерке флагами, замершими в колоннах всадниками при винтовках и саблях, в одинаковых малихаях, в одинаковых темно-малиновых бешметах и желтых кожаных сапогах.

– Видал, Аджри, – Шапи толкнул приятеля в бок, – какие они, а! Уйгурским парням издревле к лицу и военная форма, и оружие. Взглянуть бы, как затрепещут сердца врагов при виде наших джигитов, сидящих на конях, словно ловчие соколы на рукавице!

– Сегодня я убедился, что Ходжанияз прирожденный воин, – сказал Аджри. – Жаль только, нет возле него образованного рассудительного военного советника!

– Ты прав, – подтвердил Шапи. – А эти соколы, если их получше содержать да закалить, и орла возьмут.

– Мы народ, который не сумел проявить своих сил и одаренности и растерялся…

Слова Аджри прервал голос Ходжанияза:

– Сопахун, вперед!

Один из офицеров скомандовал:

– Марш!

Команду повторили сотники. Сопахун двинулся впереди войска. Сотники в свою очередь тронулись с мест, и зазвучал военный марш:

 
Руки наши цепкие, острые глаза,
Душой и телом крепкие, мы для врагов гроза.
Марш, марш на войну, юные бойцы!
За отчизну, за народ встаньте, храбрецы!
 
 
Века под гнетом деспотов нам пришлось прожить,
Нашей милой родине мы не могли служить.
Марш, марш на борьбу, юные бойцы!
За отчизну, за народ встаньте, храбрецы!
 

В свое время этот боевой марш воодушевлял людей, волновал их сердца. И Кашгар всколыхнулся. Возбужденные кашгарцы от мала до велика пошли проводить своих воинов в бой. Глаза Аджри наполнились слезами. Не отрывая взгляда от волнообразно покачивающихся уходящих колонн, он воскликнул дрожащим голосом:

– О мой народ! Судьбу твою я в мире разделю. Сто тысяч мук перетерплю, но от тебя не отрекусь…

6

Деятельный и расторопный, своевременно и безупречно исполняющий поручения, овладевший искусством сжато и содержательно составлять важные бумаги, Заман после хотанской поездки пришелся по душе Махмуту Мухиту. Махмут оставил юношу при себе и, возвратившись с проводов Ходжанияза, вызвал его.

– По решению правительства республики, – начал он, усадив Замана рядом с собой, – руководимые Ходжаниязом-хаджи войска, оставив в тылу Аргу и Астин-Артуш, должны занять у Маралбаши оборонительный рубеж против Ма Чжунина. – Чуть подумав, Махмут продолжал: – Наши предположения и добытые сведения сходятся на том, сынок, – слово «сынок» он произнес с таким выражением, будто высказал что-то заветное, и Заман почувствовал к нему душевное расположение, – что запертый у нас под боком в Новом городе Ма Цзыхуэй, возможно, попытается ударить нам в тыл, чтобы помочь Ма Чжунину овладеть Кашгаром.

– Это неизбежно! – воскликнул Заман и покраснел за свою несдержанность.

– Соображаешь верно, сынок. И что же теперь делать? – Махмут Мухит, прежде чем объявить свое решение, захотел услышать мнение Замана.

– Создать линию обороны, отбить его вылазку и, не ограничиваясь этим, разбить наголову.

– Пра-а-вильно, – одобрил довольный Махмут. – И мы так решили, сынок. Но чтобы наше решение претворить в жизнь, необходимо как можно скорее перевести в Янгисар войска Шамансура.

– А солдаты Оразбека? – спросил Заман. Лицо его выражало удивление.

– Части Оразбека будут в резерве в Старом городе Кашгара.

– Они не будут сражаться против Ма Цзыхуэя? – еще больше удивился Заман. По его разумению, части, подчинявшиеся непосредственно Оразбеку (Ходжанияз приведенных с собой «кумульских солдат» оставил под своим отдельным командованием, не подчинил их военному назиру), в нынешнее напряженное время должны были вступить в бой бок о бок с шамансуровскими.

– В случае необходимости, – как бы подтверждая предположения Замана, сказал Махмут, – военные отряды Оразбека примут участие в бою. Теперь ясно, сынок? – Он улыбнулся.

Заман впервые увидел, как заиграла улыбка на молчаливо-хмуром, почти черном, на первый взгляд грубом и некрасивом лице этого скрытного человека, и подумал: «Улыбка украшает и урода».

– Ясно.

– Тебя, сынок, мы решили отправить с тайным посланием к Шамансуру. Ты согласен?

– Душой и сердцем, – без промедления ответил Заман и хотел по-военному вскочить, но Махмут жестом удержал его на месте.

– Благодарю, сынок. Мы верим тебе, считаем, что ты подходишь для этого поручения. Когда ездили в Хотан, ты видел Шамансура и его брата Бугру. Сказать правду, ты произвел на них очень хорошее впечатление. Выбирая тебя, мы имели в виду и это обстоятельство.

– Спасибо, – Заман смутился от похвал.

– Послание напишет собственноручно Сабит-дамолла. Ты был на переговорах в Хотане, сынок, и знаешь – доверие к нему среди хотанцев велико.

– Да, господин, – ответил Заман, а сам подумал: «Почему он так откровенен, не изменилось ли у нас что-нибудь? Или хочет, чтобы я хорошо выполнил поручение, и потому чистосердечен?»

– Сейчас пойдешь к Сабиту-дамолле, возьмешь письмо. За это время твои спутники будут готовы – и немедленно отправляйтесь в путь.

– Слушаюсь! – Заман встал.

– Хочу пожелать тебе счастливого пути, сынок, – Махмут тоже, встал, проводил Замана. Глядя вслед быстро скачущему на коне юноше, Махмут произнес: Очень мало у нас таких парней…

…У Сабита-дамоллы Заман застал горячо споривших Шапи и Адила. Сам Сабит сидел в своей всегдашней чуть-чуть припачканной чалме, намотанной немного на лоб, в наброшенной на плечи, несмотря на жару, мантии, а перед ним распластался на столе оттиск только что отпечатанной газеты. Дамолла внимательно слушал Адила, время от времени хмуря брови. Он кивнул на приветствие Замана и предложил ему есть.