Текст книги "Избранное. Том 1"

Автор книги: Зия Самади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятнадцатая

Кашгар окутан в траурные одежды. После расправы в городе тишина. Все еще не высохла кровь – темнеют на улицах бурые сгустки. Уже три дня висят наворотах Хейтка пригвожденные за уши четыре головы.

Расправа в двадцатом веке не уступала дикому разгулу, описанному в древних сказаниях. Кровопийцы, «пришедшие через перевалы» из чуждых стран, не удовлетворялись реками пролитой крови, они хотели заронить страх в сердцах уцелевших жителей, превратить их в Покорных рабов.

Четыре пригвожденные к воротам Хейтка головы – это головы Шамансура и его военачальников. Их умертвил в Янгисаре Ма Цзыхуэй, игравший роль мачжуниновского жандарма на юге Восточного Туркестана. Тысячи кашгарцев прошли в трагические дни мимо пригвожденных голов. Сердца обливались кровью, а губы, безмолвно моля о помощи, проклинали палачей, призывали на них гибель…

Турап с тремя наиболее смышлеными из своих ребят и присоединившийся в пути Тохти-уста с подмастерьем пришли на площадь Хейтка. Заполнившие пространство люди стояли в молчании. Вооруженная охрана никого; не подпускала близко к пригвожденным головам. Турап остановился шагах в двадцати, вывел вперед сыновей и скорбно, но четко произнес:

– Это – для нашего поношения. Никогда не забудьте, дети мои.

– Для чего кровенишь их сердца, Динкаш? – спросил кто-то рядом.

– Будь ты хозяином земли, которую попираешь, не говорил бы так, глупец, – возразил Тохти-уста. – Разбойники мало того что истребляют наш народ, они еще и надругаются над нами.

– Что посеешь, то и пожнешь, говорят. И им воздастся по делам их, дети мои, – проговорил опиравшийся на посох белобородый старик.

– О господи, ведь проклянешь эти дни… – донесся голос из группы женщин, лица их были закрыты белыми накидками.

Вдруг раздалась дробь барабанов, и на площади поднялась суматоха. Вот так же три дня тому назад загремели барабаны, а потом началось побоище, улицы заполнились трупами… О всевышний, неужели подкарауливали, когда уцелевшие выйдут наружу… Вон от Песчаных ворот несутся кавалеристы. И от Ярбага тоже солдаты идут.

Барабанщики достигли площади Хейтка. Дробь установленных на четырехколесных телегах барабанов оглушала. У ворот, где висели головы казненных, барабанщики остановились. Кавалеристы полукольцом охватили толпу на площади. Люди, утратив надежды на жизнь, читали молитвы, тихо просили друг у друга прощения.

Подкатила запряженная парой коней коляска и, взметнув пыль, остановилась в центре площади. В ней сидели кашгарский кази-калан – судья, рядом с ним офицер и двое людей в чалмах. Кази-калан поднялся, разгладил закрывавшую грудь черную бороду и низким голосом прокричал:

– Люди! В приволье, и безопасности занимайтесь с сегодняшнего дня своими делами…

Толпа, ожидавшая, что тишину вот-вот разорвут выстрелы и начнется поголовное истребление, уже склонившаяся перед неизбежным, после слов кази словно ожила, зашевелилась.

– Его превосходительство Га-сылин, – еще громче продолжал судья, – направил высочайшее повеление успокоить мирных граждан. Его превосходительство Га-сылин оказывает сверх того такую милость: разрешает этих вот, – кази-калан показал рукой на головы, – похоронить по обычаям шариата…

Люди облегченно заговорили между собой.

– Тише! – крикнул человек в чалме, стоявший рядом с судьей.

– Граждане, не говорите, что не слышали! – Кази поднял правую руку. – Сегодня его превосходительство Га-сылин намерен оказать нам честь – пожаловать в город. Население Кашгара должно выйти на торжественную встречу высокой персоны.

– Нас дурачат…

– Выведут за город и перебьют…

– Не пойдем, пусть здесь убивают!

Люди заволновались. Некоторые бросились бежать в боковые улочки, но кавалеристы перехватили их. Находившийся возле кази-калана дунганский офицер спросил у переводчика, что кричат в толпе.

– Они пререкаются о том, чего ждать от Га-сылина, – смягчил переводчик выкрики.

– Скажи народу: с того дня, как Га-сылин войдет в город, он будет делать только хорошее. Придет порядок, наступит покой. Все дела станут решаться по заветам ислама, – произнес офицер.

Переводчик перевел его слова. Но народ не поверил да и не мог поверить, потому что на протяжении трех лет Кашгар четыре раза переходил из рук в руки, обреченный на страдания от каждого нового властителя, а тот, кто сегодня намеревается прибыть как «великодушный отец», только вчера устроил бойню в Янгисаре и Кашгаре.

– Эй, люди! – еще громче прокричал кази. – Не зря говорят: «Кого брат возьмет, та и невестка твоя!» Га-сылин овладел Кашгаром, и теперь хозяин страны – он. Мы, как послушные подданные нашего господина, должны выполнять его повеления!..

– Этот круглый арбуз чуть перекатился и в дунганина превратился, – желчно проворчал Турап.

– Не оттого ли все беды, что среди нас появляется вот такая продажная пакость, – поддержал друга Тохти-уста.

– Похоже, достанется еще нам, несчастным!

– Вот именно, Динкаш. Никак наши дела на лад не идут, на удивление. Что ни предпримет народ, все болячками кончается.

Офицер в коляске понял, что на торжественную встречу Га-сылина народ можно выгнать только силой – по доброй воле он не пойдет. Дунганин сказал что-то находившемуся рядом коннику, тот передал приказ командиру отряда. Кавалеристы двинулись на толпу и погнали ее, как стадо. Турап под предлогом, что ему надо увести детей, пытался выбраться из толпы. Кавалерист ударил его по голове тупой стороной шашки. Дети, увидев кровь на лбу отца, заревели в голос, солдаты, выпустившие было их, вновь оттеснили мальчиков лошадьми в толпу и погнали дальше.

Глава шестнадцатая

1

Как муравьи разоренного муравейника, уйгурские воины все еще не были собраны воедино. Разгром у Чокан-яра, отход Ходжанияза под прикрытие Яркенда, гибель Шамансура, переход метавшегося из стороны в сторону Решитама с «карательпеками» под покровительство Ма Чжунина – все эти события обессилили армию Восточнотуркестанской республики. Не было сил ни для контрнаступления против Ма Чжунина, ни для того, чтобы противостоять приближавшимся с севера, как наводнение, войскам Шэн Шицая. От «Восточнотуркестанской исламской республики» осталось одно название.

Если Касым-хаджи, Гаип-хаджи, Оразбек были приверженцами Англии в «исламском правительстве» Сабита-дамоллы, то ферганские и ошские басмачи – Джаныбек, Юсуп-курбаши и Осман – служили дубинками в их руках. Гопур-хаджи и его приверженцы – типичные гоминьдановцы прокитайского направления. Остальные назиры – фанатичные исламисты, все они защищали интересы только высших слоев населения, хозяйские и свои личные.

«Исламская республика», не заслужившая у народа доверия, не отвечавшая духу времени, стала рушиться, как дом на песке. Одержимый идеей панисламизма, Сабит-дамолла в Ходжаниязе увидел ту силу, которой хотел воспользоваться в условиях военного времени для осуществления своих намерений.

Ходжанияз уважал Сабита-дамоллу как религиозного ученого, считался с его советами, однако не мог примириться с окружившими Сабита пришельцами извне вроде Гаипа-хаджи, совавшими всюду свой нос и чувствовавшими себя хозяевами. Особенную неприязнь Ходжанияза вызывали басмачи Джаныбек, Юсуп-курбаши, Осман, да и они платили Ходжаниязу тем же, относились к нему свысока – «с коня». Наивно-простодушному «президенту» оказалось не под силу уговаривать по любому поводу людей самых разных убеждений и взглядов, руководить ими. Не было ни единства мнений в руководстве, ни единства действий, не удалось собрать в один кулак и военные силы.

Три соперника сцепились в вооруженной схватке в Восточном Туркестане – Шэн Шицай, Ма Чжунин и Ходжанияз. Кто из них сыграет решающую роль?

Ходжанияз оказался в самом тяжелом положении, и перед ним встал неотвратимый вопрос – что делать? Он уединился с Махмутом Мухитом, не пригласив больше никого.

– Что дальше?.. Скажите хоть что-нибудь! – В его голосе прозвучали угрызения совести, раскаяние, скорбь и уныние. Ходжанияз с горечью обвинял себя в допущенных ошибках. «Вот к чему мы пришли. Неужели зря пролито столько крови, а?..» Он вздрагивал, и в глазах его сверкали огоньки исступления.

– Еще не все потеряно: у нас есть Хотан и Яркенд, – попытался утешить Махмут.

– Мы уступили Кашгар, наш оплот Кашгар! – простонал Ходжанияз, ухватив в кулак бороду. Казалось, он сейчас готов один врубиться в ряды врагов.

– Были ошибки и у нас, хаджи, – глубоко вздохнул Махмут Мухит. Последнее поражение сильно подействовало на него, темное лицо совсем почернело, однако Махмут крепился и напряженно старался найти выход из тупика. – Опыт подсказывает, – продолжал Махмут, собравшись с мыслями, – что в наших условиях недостаточно опираться только на собственные силы. Надо было с самого начала держаться за верных союзников.

– Где, где они, ваши союзники? Все они изворотливые и лживые пройдохи!

– Нет, хаджи. Ласковый теленок, говорят, нескольких маток сосет. Мы не сумели обращаться подобающим образом ни с другом, ни с врагом. Поверили куцым рассудком лишь в свои силы и остались в одиночестве… – Сколько дней он бродит, словно замороченный по лесу, а сейчас горькие доводы Махмута принесли облегчение. – Верно, многое делалось кое-как. Но давайте хоть что-то предпримем. Нельзя, чтоб кровь была пролита зря.

– Мне кажется, нужно собрать солдат, установить новую линию обороны. И срочно создать отряды добровольцев. Если не опереться на поддержку хотанцев, то сделать ничего не удастся.

– Но пойдут ли они на это?

– Бугра – сторонник единства и союза. В нем я уверен.

– Тогда берите дело в свои руки. Я займусь солдатами.

– И еще, – сказал Махмут, – до того, как мы восстановим силы, надо попытаться заключить с противником хотя бы временный мир, это нам выгодно.

Предложению Махмута Ходжанияз не стал противиться, как в прежние времена…

2

Турап узнал о гибели Рози несколько позже, и от мысли, что потерял единственного оставленного отцом родного человека, сердце облилось кровью. «Розек, Розек-старший… куда ты ушел, родной? Убивать кротких, веселых, как ты, – у кого, безжалостного, рука поднимается?» – горестно повторял он. Наконец, поручив детей божьей воле, Турап завернул в кушак четыре-пять кукурузных лепешек и отправился в Янгисар, где нашел свое успокоение Рози. У Песчаных ворот его схватили разведчики Ма Цзыхуэя и еле-еле выпустили после трех дней заключения.

«Что за времена настали! – роптал Турап. – Горе в том, во-первых, что своей живой душе не хозяин, горе еще в том, что над останками близких погоревать не можешь!» Он жаловался всем встречным знакомым, растравляя душевную боль.

Когда Турап добрался до лавки Тохти, он зарыдал в голос. Мастер знал о горе друга, сидел тихо, давая Турапу вволю выплакаться.

– Предали земле? – спросил он, когда Турап умолк.

– Заманджан стоял над могилой, похоронили…

Друзья притихли, словно пряча друг от друга скорбь.

Тишину в лавке нарушало лишь царапание мышей да стрекотание сверчка, угнездившегося в сыром углу у сточного отверстия.

– У меня, – поднял голову Тохти, – есть немного горчичного масла. Возьми на поминки по духу усопшего.

– А я сколько мотался по городу, думал найти хоть каплю…

…Турап нес домой два цзиня масла и около десяти цзиней муки. Все-таки нашлась возможность прочесть отходную молитву и приготовить обязательные для обряда тонкие поминальные лепешки, которые жарят в масле. У самых его дверей торчал, как кривой столб, придурковатый Масак, он преградил дорогу:

– Где спер, Динкаш?

Турап обмер. Он в жизни своей не присвоил ни единого чужого гроша!

– Не бойся, Динкаш! Ты еще убедишься, что я любую тайну проглатываю, как котенка.

– Что по ночам шатаешься?

– А то, что топай со мной мелкой рысью! – приказал Масак.

– Да ты чего? – перепугался Турап. Он слышал, будто когда дунгане вошли в Кашгар, Масак вертелся около них, помогал зарывать трупы и вообще сблизился сними.

– Не виляй хвостом, шагай со мной, говорю, Динкаш!

– Скажи правду, Масак, ты поведешь меня убивать?

– Ты станешь богачом.

– Милый, не дурачь, скажи толком.

– Пойдешь – узнаешь. А по правде – я сам ничего не понимаю. Ну, идем со мной.

Турап безропотно занес поклажу домой и вышел.

…Когда Масак ввел Турапа, Турди ел пельмени, обмакивая их в кислое молоко. Он вытаращил глаза и махнул вошедшим рукой – туда, где можно сесть.

Поздоровавшись, Турап присел, подобрав под себя ноги. «Вот и увидел я уйгура, который не пригласил к столу человека, пришедшего во время еды. Ой обжора, да он глотает не жуя, будто кто отнимет!»

– Эй, придурок! Садись-ка, чем торчать кочерыжкой! – пробурчал Турди Масаку, тот не решился сесть без хозяйского дозволения.

Масак грузно, как верблюд, опустился на пол.

Турди, наверное, не в силах доесть оставшиеся несколько пельменей, взглянул на Турапа:

– Похоже, проголодался, подвигайся ближе, – наконец-таки оказал он внимание гостю.

– Спасибо, я, сыт, – ответил Турап. А сам, не в силах оторвать глаз от посыпанных черным перцем пельменей, проглотил слюну.

– Ну, тогда выпей чаю.

– С удовольствием! – Турап принял в руки пиалу.

– Ты знаешь тропу на Яркенд? – спросил Турди.

– Ха, – невнятно ответил Турап.

– Я верю тебе и потому говорю. Есть и другие, но я призвал тебя, потому что доверяю.

– Я не понял, о чем вы говорите, байвачча, – Турап прикинулся простачком.

– Покажешь дорогу. Но чтобы об этом не знал никто, кроме нас троих, понял?

– У меня восемь детей, байвачча, я не могу их оставить ни на день.

– Об этом не тревожься, твоим детям дам еды на год, – заверил Турди.

– Так это дело на целый год? – перепугался Турап.

– Да нет же, самое большое на неделю. За неделю ты добудешь пропитания на целый год, чего тебе еще надо? Сверх того получишь одежду на семейство.

– Время тревожное, случится что-нибудь, и мои восемь деток…

– Хватит, Динкаш, не скули! – прикрикнул Масак.

– Там, где я, опасности для тебя ни на волосок не будет. На, потратишь на детей, а завтра в это же время придешь сюда, – Турди вынул из кармана горсть монет и положил перед Турапом.

– Байвачча, – Турап еще надеялся на избавление, – пусть деньги пока полежат, я с матерью детей моих…

– Слюнтяй! – Масак, подскочил, словно намереваясь придушить Турапа. – Разве мужчина ищет ума у бабы?

– Не болтай попусту, Турап. Не согласишься по-хорошему – отведаешь плохого, – припугнул Турди.

Турап не знал, как быть. «Подлец Турди, похоже, дунганский прихвостень. Не соглашусь – выдаст им…»

– Положи деньги в карман! – приказал Турди и сам засунул их Турапу. – Масак, возьми из кладовой мешок муки, бочонок масла и доставь к нему домой.

…Следующей ночью Юнус, Турди и Турап отправились в Яркенд.

3

Полночная луна заливает окрестности призрачным светом. В комнате светло от ее лучей. Ветерок колеблет ветви тутовника, и они словно веером обмахивают лунный лук. Заману не спится. Очутившись в одиночестве, он пытался связать в один узел все события своей жизни, начиная с детства, чтобы прийти к какому-то заключению, но, запутываясь в паутине бесконечных вопросов, терзался. «Как многие, кинулся я в водоворот, – шептал он, – и чего же добился? Водоворот вышвырнул меня на берег. Что делать теперь? Бросить оружие, вернуться в Кульджу, к прежнему ремеслу? Неужели так завершатся три года мучительной борьбы? Ох ты… вот тебе независимость родины, народная свобода…» Заман иногда ощущал в себе силы, способные преодолеть на пути любые преграды, потом вдруг чувствовал себя одиноким, жалким, безвольным, утратившим способность бороться, безнадежно отчаявшимся. «Был бы жив Пазыл-ака, что было бы? Наверное, создал бы партию, которая организовала бы народные массы и привела их к освобождению родины. Кто поведет народ по верному пути, который Пазыл-ака только указал? Сабит? Бугра? Махмут? Ходжанияз? Или возникающие из неизвестности, таинственно появляющиеся нечистые руководители-пришельцы?»

У Замана перехватило дыхание. Он встал с постели, открыл окно. Полная луна светила с неба. Неподалеку в цветнике прозвучал голос соловья. На память пришла ночь в Кульдже, когда они вдвоем с Халидой слушали в саду соловья и светила такая же луна. «Халидам! – мысленно обратился к ней Заман, повернувшись туда, где пел соловей. – Если бы все стали свободными, то были бы свободны и вы. Я сейчас как одинокий журавль в пустыне, не знаю, куда лететь. И вы, быть может, покорились, потеряли надежду, что исполнятся заветные мечты… Одинок я. Не могу протянуть вам руки. И голос мой вас не достигнет. И лишился я своего Рози-ака, которого вы почитали, Халидам!..»

– Все еще не спите, Заманджан? – внезапно раздался голос Сопахуна.

Заман молча уставился на него.

– Ну как, головная боль утихла? – Сопахун подошел ближе, будто любящий старший брат положил ладонь на лоб Замана.

– Спасибо, голова болеть перестала.

– Идемте ко мне. Я заказал старухе кисло-сладкий рисовый суп с мясом.

Заман уступил уговорам. Комната Сопахуна была такая же тесная, как у Замана, и сырая.

– Садитесь ближе к столу, – пригласил Сопахун, он принес две глиняные чашки с супом.

– Вкусно, – похвалил Заман. – Старушка такая же мастерица готовить, как моя мама.

– Что может сравниться с едой, приготовленной материнскими руками? – вздохнул Сопахун. В его словах слышалась тоска, и Заман вздохнул. Но чтобы не растравлять Сопахуна, повернул разговор: – Какие новости?

– Похоже, что пока остановимся здесь. Махмут Шевкет уехал в Хотан.

– Вот как? – удивился Заман. – А зачем?

– Чего не знаю, того не знаю. Горячего примешь – вспотеешь и остынешь.

– Как меня оттерли в сторону, так и я ничего не знаю, что у нас делается, – раздраженно произнес Заман. – А вы все-таки постоянный спутник хаджи-ата и имеете отношение к тому, что они замышляют.

– Все еще не ясно, куда двинемся, где встанем. Ясно только: у хаджи-ата голова пошла кругом.

– Конечно, такой разгром…

– Да. И все беды от раздоров и пакостей. Не вмешайся недавно мы с Моллахуном, и вас бы…

– Знаю. Изуверы вроде Хатипахуна тревожатся, что я материалист-безбожник. Если б я достиг этого – чего еще желать! Не боюсь злобных доносчиков, страшно, что все наши усилия впустую, милый Сопахун!

– И я не знаю, какой будет исход. До последнего времени следовал за старшими, верил в них…

Заману нравилось, что Сопахун говорит о себе без утайки. Прямодушный кумульский парень принял Ходжанияза за «духовного отца» и поверил – тот ведет по пути справедливости. Сопахун взял в руки оружие с самых первых дней кумульского восстания и был убежден, что борьба Ходжанияза против угнетателей принесет народу освобождение. Но в чем будет это освобождение, как оно осуществится, об этом он не задумывался. По представлениям Сопахуна, достаточно уничтожить китайскую тиранию – и делу конец. Однако мало-помалу, погружаясь в водоворот событий, он начал понимать: путь до эпохи свободы не близок и усеян острыми колючками. У него открылись глаза и на то, что «духовный отец» Ходжанияз, которому он предан, оказался неспособным преодолеть преграды, и теперь Сопахун придирчиво пересматривал и действия Ходжанияза, и свое собственное прошлое.

– Выходит, мы уже не скрываем, что мы в тупике? – спросил Заман.

– Скрыли бы, да отовсюду выпирает.

– Поднимать народ на неорганизованную «революцию», без руководящей и направляющей партии, – преступление, – повторил Заман завещание Пазыла. – Вот потому-то мы ничего не добились. По этой причине мы привели народ не к свободе, а к пропасти, к угрозе еще большего угнетения, обрекли на напрасную резню!..

– Будь сейчас Пазыл-ака, мы, наверное, не попали бы в такое тяжелое положение, а?

– Сказанное им было лишь пожеланием, истиной, не воплощенной в жизнь. Мы знаем, что и сам он поздно пришел к такому заключению и высказал его перед смертью. Если бы партия была создана в начале восстания, мы не блуждали бы разобщенно, как сейчас…

– Правильно, Заманджан. По своему невежеству и неопытности мы с самого начала допустили ошибки – и немало…

– Как говорят, «битый будет осмотрительным». Мы еще окрепнем, мы найдем пути к свободе!

Эта надежда – и только она – давала им силу жить, и Заману, и Сопахуну…

Глава семнадцатая

1

Когда Сопахун вошел, Ходжанияз был одет и ждал его.

– Пришли? – коротко спросил он.

– Пришли. Сидят в приемной.

– Накажи джигитам: пусть никого не впускают. Сам от двери ни на шаг.

Ходжанияз вышел в приемную. Юнус и Турди вскочили на ноги, склонились в приветствии. Юнус поднес руки Ходжанияза к глазам, осведомился о здоровье и самочувствии.

– Садитесь! – произнес Ходжанияз, не выносивший излишней церемонности, и опустился на ватное одеяло. Юнус и Турди сели перед ним. – Слизь-скользь не разводите, говорите правду, зачем пришли, – хмуро сказал Ходжанияз.

– Мы не намерены, хаджи-ата, заниматься пустыми разговорами. Скажу прямо: мы представители Шэн Шицая.

– Знаю, что вы послы, вот и принял. Не тяните, говорите открыто.

– Шэн Шицай хочет заключить соглашение с вами, хаджи-ата.

– Хм… – Ходжанияз чуть подумал, ухватив, как обычно, кончик бороды. – А сдержит ли обещания нечестивый обманщик? – уставился он на Юнуса.

– На этот раз он пообещал подписать официальное соглашение при свидетелях.

– Что предлагает нечестивец? Или, как и прежде, дурачит пустыми посулами?

– Создать объединенное правительство на основе участия обеих сторон. Вам – пост заместителя председателя. Махмуту Мухиту – место командующего национальными войсками в Кашгаре, остальным – департаментские и окружные должности, смотря по положению…

– Только-то? Нет, я должен быть председателем. Не согласится – пусть пасет свиней этот нечестивец!

Юнус почуял склонность к соглашению, потому что его предложение не было отвергнуто сразу. Он проговорил:

– Я уйгур. И считаю: продавать интересы уйгуров – тяжелее смерти…

– Не трещи много, говори о деле, – перебил Ходжанияз.

– Хорошо. Вы решили воевать. Как вы справитесь с Шэн Шицаем, если не устояли против Ма Чжунина? Кто не знает, хаджи-ата, что солдаты ваши разбежались, а от республики остался пустой звук? Можно при таких обстоятельствах выстоять и против Ма Чжунина, и против Шэн Шицая? – Вопросы Юнуса были предельно откровенны.

– Хотан и Яркенд в моих руках, солдат соберу заново… – Ходжанияз проглотил конец фразы, будто сам не верил сказанному.

– Мы не преувеличим, если скажем, что войско Шамансура разбито наголову. Да еще известно, что хотанцы не намерены объединяться с вами. – Слова Юнуса звучали уверенно и решительно, словно сказанные самим Шэн Шицаем.

Ходжанияз ухватил жесткую свою бороду, прикусил ее кончик, задумался. «Шэн Шицай знает о моем тяжелом положении. Почему же он хочет соглашения со мной? Нет, здесь кроется какая-то тайна…» – сомневался он.

– Сейчас, хаджи-ата, лучше избежать напрасного кровопролития. Шэн Шицай весьма потворствует вам – и в большом, и в малом.

– Когда я встретился с Шэн Шицаем в селении Шуймогу возле Урумчи, тоже присутствовали беспристрастные свидетели со стороны. Тогда пройдоха обещал Южный Синьцзян. Теперь его обещания стали скупее.

– Но сейчас и обстановка не та, хаджи-ата. От возможности соглашения недалеко и до чаши сожаления, если отвергнете предложения Шэн Шицая. – Юнус начал овладевать ходом беседы. – Он обещает с сегодняшнего дня взять на себя расходы по содержанию подчиненных вам солдат.

– Подумаем, посоветуемся, – растерянно произнес Ходжанияз. Он уже столкнулся с трудностями – не хватало оружия, снаряжения, продовольствия.

– С кем вам советоваться? Время острое, что-нибудь изменится, не упускайте момента, хаджи-ата.

– Посоветуемся с Сабитом-дамоллой, с Махмутом…

– Лучше не вмешивайте в это дело Сабита-дамоллу. – Юнус придвинулся к Ходжаниязу и прошептал: – Вы, верно, не знаете, что Сабит-дамолла и Ма Чжунин ищут возможности сближения?

– Где услышал? – строго спросил Ходжанияз, повернув побледневшее лицо к Юнусу.

– Вот, бог свидетель, Турди-байвачча, он богатый купец, в политику не вмешивается, пусть сам скажет.

Турди не участвовал в беседе, а когда Юнус показал на него, со страху позабыл, что говорить.

– Я ведь правду сказал, Турди-байвачча? – обратился к нему Юнус.

– Сабит-дамолла дважды просил меня быть послом к Ма Чжунину. Я, Гази-ходжа, ссылался и на то, и на другое, не позволил ухватить себя за хвост, – ответил заранее подученный Турди.

– Пройдохи! Все пройдохи! На душе одно, на языке другое! Мям-мям… – Ходжанияз крепко ухватил бороду. Густые, сросшиеся брови вздыбились, глаза засверкали огнем. Турди испугался его дикого вида. «Правду говорили, что он придушил многих. Пришли послами, а уйдем побитыми…»

– Верить или не верить сынам человеческим, подсказывают обстоятельства, – Юнус будто посыпал солью рану Ходжанияза. Он начал сетовать на назиров республики, но Ходжанияз протянул руку:

– А вы двое… Вы, шлюхи, ищете выгод у двух хозяев. Нет вам веры. Если вы послы, почему не прислали с вами ни одного китайца?

– Откровениями аллаха клянемся – мы чистосердечные послы. Мы едва пробрались сюда тайком от Ма Чжунина. Ладно, не верьте нам, пусть прибудет китаец, – сказал Юнус.

– И мы хотим жить, хаджи-ата. Сами знаете, что я не жалел во имя ислама ни денег, ни продовольствия, – пролепетал Турди. И подумал: «Пропади он, пост назира финансов. На каждом шагу опасности, о боже!»

– Вы не будете возражать, хаджи-ата, – спросил Юнус после затянувшейся паузы, – если мы сообщим Шэн Шицаю, что пришли к соглашению?

– Подождите пять дней, – ответил Ходжанияз.

Он вызвал Сопахуна и приказал проводить послов.

2

На воротнике кителя Шэн Шицая петлицы генерал-полковника, на левой стороне груди пожалованный Чан Кайши орден. Дубань расхаживает по кабинету. В походке его отражается состояние человека, довольного плодами проделанной работы. В прищуренных узких веках лукавая улыбка. «Победа обеспечена, – шепчет он. – Теперь надо определить политическое направление, соответствующее внутренней и внешней обстановке…»

Быстро подошел к рабочему столу, сел, взял кисточку для письма, задумался, собираясь что-то написать на чистом листе бумаги. И вновь углубился в размышления. Вошел личный секретарь, сообщил, что в приемной ожидает начальник управления безопасности Чжао.

– Пусть войдет, – разрешил Шэн Шицай.

Осторожно переступая, Чжао подошел, сел на стул против стола Шэн Шицая.

– На, прочти, – дубань протянул телеграмму.

Чжао прочел и, возможно, не смог удержать радости, вскочил с места.

– Ходжанияз отошел-таки от Сабита!

– Садись. Конечно, выход Ходжанияза из Восточнотуркестанской республики облегчает наше наступление против Ма Чжунина. Однако вполне вероятна попытка Сабита-дамоллы объединиться с Ма Чжунином. Какие есть данные о последних шагах Ма Чжунина?

– Ма Чжунин пытается расширить свое влияние, используя авторитет религиозной знати.

«Хе! – мысленно усмехнулся Шэн Шицай. – Он собирается управлять Синьцзяном с помощью, так сказать, религиозного оружия, как некогда генерал-губернатор Ян… Ну не смешно ли, когда мальчишка, сопляк Га-сылин прилаживает к себе застарелые, выброшенные на свалку доспехи?» На неулыбчивом лице Шэн Шицая проступила ироническая ухмылка.

– Ма Чжунин распространил объявление о том, что не будет в течение трех лет взимать торговых пошлин…

– А сам он протянет ли три месяца? – Шэн Шицай вскочил, будто собрался влепить Чжао оплеуху. Всегда серые его щеки посерели еще больше.

Пусть Ходжанияз стал заодно с Шэн Шицаем, но военная угроза со стороны Ма Чжунина пока существовала. Особенно опасался Шэн Шицай, что Ма Чжунин надолго закрепится в населенных сплошь уйгурами – почти пятью миллионами уйгуров – Аксуском, Яркендском, Кашгарском и Хотанском округах и объединится с Сабитом-дамоллой. Поэтому Шэн Шицай решил ускорить, с одной стороны, военное наступление, а с другой – посеять распри между Сабитом и Ма Чжунином.

– Одновременно с наступлением наших войск части Ходжанияза должны ударить по Ма Чжунину с тыла. Для этого надо доставить как можно скорее Ходжаниязу оружие и снаряжение. Юнусу накажи всеми средствами препятствовать сговору Сабита с Ма Чжунином.

– Есть, господин дубань, – склонил голову Чжао.

– Белые русские много помогли нам. Но до конца им доверять и отпускать поводья нельзя. Белый генерал Бектеев сейчас командует Южным фронтом. Ни на минуту не спускать с него глаз! – Шэн Шицай отдал еще не-сколько запутанно-замысловатых указаний. – А теперь, – произнес он, покончив с распоряжениями по организации шпионажа и раздоров, – скажи, что ты думаешь о будущем Юнуса и Турди? – Дубань впился взглядом в Чжао.

Тот не понял, с какой целью задан вопрос. Он считал, что эти преданные агенты должны быть удостоены особенных наград, они хорошо проявили себя, сея рознь между уйгурами и дунганами, науськивая одних почитаемых людей на других. И Чжао ответил:

– Уважаемый господин дубань, вы же сами пообещали Юнусу высокий пост председателя во вновь организуемом правительстве.

– Хе! Пусть Юнуса сделают председателем уйгуров на том свете!

– Но…

– И не задумывайся! – вытаращился Шэн. – Им известно многое!

– Есть…

– Ты должен убрать их в тот день, когда наши войска займут Кашгар.

«О небо, неужели и меня ждет такой же исход?» – ужаснулся Чжао. По побледневшему, как стена, лицу Шэн Шицай догадался о его переживаниях.

– Если сохранять жизнь отступившимся от своего народа предателям, власть не удержишь. Пойми: нужно время от времени обновлять состав таких изменников, убирая отслуживших.

– Есть…

– Юнусу дай телеграмму с благодарностью от моего имени за проделанную работу. Особо укажи, что через немного дней он станет председателем.

– Есть…

– Доставку военного снаряжения и материальной помощи Ходжаниязу организуйте через Юнуса. Возможно, это будет его последнее задание.

– Есть, господин дубань! – Старательно отдав честь, Чжао вышел.