Текст книги "Паук у моря (СИ)"
Автор книги: Юрий Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
Анн помогает ему подняться с дивана, подхватывает рабочую сумку. Получает поцелуй в шею. Вот это напрасно: шея чувствительное место, надо было раньше целовать, и не только целовать. Или в следующий раз, башку бы ему содрать.
– До встречи, герр майор.
– Подумай, Анни. Это хорошее предложение. И честное.
Вот что тут думать? Анн проходит через комнату с канцелярскими столами, вежливо кивает, отвечая на прощальные кивки чиновников и секретарш. Что вот они думают – знают ли, что медицинен-сестра искусна во многих видах массажа? Если не знают, то наверняка придумывают даже большее, чем есть на самом деле. Люди, они такие. Но дисциплина – это святое, сплетничать будут только шепотом и в самом узком кругу. Так что плевать, что они думают. И плевать, что думает Йоз. Он неплохой халь-дойч, получше многих. Щедрый. Но переходить в личные медицинен-служанки Анн не будет. В сущности, многие выпускницы Медхеншуле о таком бы мечтали, это редкое предложение, оформление разрешения будет стоить майору уйму марок. Отдельная комната в хорошей квартире, снисходительный хозяин-любовник, спокойная городская жизнь. Пара долг-лендов с зачатием от не самого худшего мужчины. Недурно. Но вряд ли, очень вряд ли. Анна Драй-Фир слишком далеко зашла, назад уже не выскочить. И потом, она слишком любит удовольствия и свободу, пусть и всего лишь на час в день, но это роскошный порок, от такой испорченности не отказываются.
Четыре марки, сунутые щедрым майором в карман служебной сумки, сразу же переложились в платье. Анн быстро шла по теневой стороне улицы. Все еще палит, но скоро солнце смягчится. Вообще работать в самую жару в городе – весьма разумная идея, тут много спасительной тени. Еще один пациент, и переходим к главным делам.
Анн работает с мужской, видавшей виды шеей, убирает «закостенелость» и поддакивает болтовне хозяина. Здесь всё просто, старикану просто скучно. Служанки нет, в гаштет-клаб не таскается по причине возраста, но отставник весьма заслуженный, многознающий. А сплетни – это всегда важно.
Со службой на сегодня – всё. Теперь важные дела. Анн проезжает одну станцию на трамвае (по правде говоря, ноги уже не очень-то хотят ходить, вот же проклятый возраст). От станции идти недалеко, что удобно во всех отношениях, кроме одного – место малолюдное, непрестижное. Именуется Западный Зак[6], хотя он вовсе не тупик, поскольку стоит на вполне проезжей дороге к городским воротам, просто она здесь узкая, дальше вообще прорублена сквозь тело холма Малого Хеллиша Но здесь – в начальной части – стоят жилые дома, дровяной склад, этот небольшой квартальчик вполне прилично и надежно отгорожен от холма общей каменной стеной. Инженеры, солидные чиновники и военные здесь квартировать, конечно, не будут, но оно и не надо.
Хочется промочить горло. Хотя бы кружкой пива. Это нервы. В жизни Анн случались моменты более важные и ответственные, но крайне редко.
Анн постучала в дверь – листы меди, оберегающие ценную древесину, позеленели и нуждались в замене. Но это не очень срочно.
– О, фрау Анна! Мы уже ждем, – намекает отперший дверь усатенький господин с погончиками старшего квартального секретаря.
– Служба. Больные, они требуют внимания, порой с кем-то и задержаться надлежит.
– Понимаю, понимаю. Я лишь о том, что все готово к подписанию.
Еще бы не понимал герр Цензи, за такую-то сумму авансом.
Квартира невелика: две комнаты, кухня с полуразвалившимся камином, есть крошечная мансарда, там только Анн в полный рост и может выпрямиться. По сути, это не квартира, а половина дома – вторая часть выходит окнами на проездной Тупик, а отсюда – дивный вид на ограду склада и склон холма. Учитывая состояние жилья, место и репутацию квартала (крайне малоизвестного) – почти трущоба. Зато кровля в хорошем состоянии, соседей мало, да и вообще медицинен-сестра Анна Драй-Фир попросту не может позволить себе большего, вот даже со всеми натяжками и «легендами» никак не может.
– Как он там? Адекватен?
– Подписать сможет, – несколько уклончиво заверяет герр Цензи.
Продажа недвижимости в Эстерштайне запрещена. Всё сущее, включая землю, дома, скот и детей, принадлежит фатерлянду. Можно жить, рожать, временно владеть, извлекать из пользования имуществом некоторую выгоду, но не продавать и наследовать. Замечательные, честные, понятные законы. Вот и приходится оформлять сделки сложным окружным путем.
Нынешний владелец дома пребывает в откровенно дурном состоянии души и тела: худое, желтоватое лицо – последствия систематического и чрезмерного употребления шнапса и баддруга[7]. Даже зрачки желтые, печень у счастливчика на грани, непонятно, что раньше: угодит в арлаг или околеет.
– Итак, господа, прошу проверить договор! – приглашает, торжественно открывая папку, герр Цензи.
Господа: желтоликий полупокойник, Анн, двое свидетелей – квартальный полицейский и ближайший сосед, тщательно обтирают руки и берут драгоценные листы бумаги. В столице все умеют читать – это отдельная гордость культурного Нового Хамбура. Писать не все умеют, но оно и не надо, главное помнить, как своя подпись ставится.
Договор относительно стандартен: аренда с правом перестройки и открытия собственного торгового дела. Срок длинен – пятьдесят лет, оплата вперед, это не запрещено законом, хотя…. Закон похож на анатомию: абсолютно всем людям понятно, где заканчивается бедро-ляжка и начинается ягодичный отдел, но вряд ли ту границу возможно указать с точностью до миллиметра. Нет, если кожу снять и мышцы ланцетом поднять, тогда конечно. Но кто ж каждую сделку ланцетом ковырять будет-то? Господам чиновникам за такой труд не платят, им как раз за прямо противоположное участники сделок приплачивают. Так что остаются у закона некие узкие неопределенные зоны между ногами и жопами.
– Все ли понятно, господа? Нет ли ошибок? – взывает герр Цензи.
Анн тщательно осматривается:
– Стул-то где? Три стула было.
Все смотрят на арендодателя. Тот морщится.
– Понятно, пропить успел, – вздыхает герр Цензи. – Сразу деньгами отдашь, осел свиноухий. Иных препятствий к подписанию не видим?
Анн выходит из комнаты, лезет в сумку, распарывает подкладку. Скальпель в пальцах точен, страх ушел. Всё идет нормально, да уже и поздновато бояться.
Вернувшись к неустойчивому столу, медицинен-сестра раскладывает столбиками серебряные монеты. Собравшиеся почтительно наблюдают – сумма изрядная, такую далеко не каждый день видишь.
– И как вы, фрау Анна, столько денег в одиночку рискуете носить? – ворчит новый сосед. – Вы махонькая, вызнают, тряхнут разок. Хорошо если только без денег останетесь, а то и жизни можно лишиться. В нынешние времена проще простого.
Полицейский поддакивает – оба мужчины опытные, пожившие, у соседа старый шрам поперек головы, похоже, когда-то крепко топор тресго его приложил.
– Ваша правда, страху натерпелась, – признается Анн. – Но что делать, на охрану тратиться не могу, и так-то скребла, занимала… Ну, все ж донесла мирно, слава богам. Главное, не болтать насчет такого.
С этим все мужчины согласны – лицо у Анн (сейчас) слегка напуганное, простоватое, но милое. Как с такой трепетно нервничающей девушкой не согласиться? Продавцу-арендатору, конечно, не до праздных мыслей – безотрывно смотрит на столбики монет, пытается подсчитать, сколько это будет в бочках шнапса и кисетах баддруга.
Чиновник лично окунает перо в чернильницу – весьма немногим присутствующим доводится регулярно на бумаге подпись выводить, тут бы без клякс обойтись.
Ответственная операция завершена успешно – подписи поставлены, герр Цензи умело подсушивает экземпляры договора. Идиот-арендодатель отдает ключ и сгребает в заранее припасенный мешочек звонкие марки оплаты.
– Э, за стул-то? – напоминает любезный полицейский.
Приходится слегка повозиться – новоявленный богач напрочь «забыл» об исчезнувшей мебели. В воспитательных целях стул оценивают в непомерные пять марок, изымают штраф и выпихивают глупца на улицу.
– Вот, сразу почище воздух стал, – ворчит сосед.
– Пропьет, дня в три пропьет, – предрекает полицейский.
– Это, господа, уже не наше дело, – призывает к корректности господин Цензи.
Анн благодарит за участие в сделке, раздает «стуловые» деньги. Можно было бы и поэкономнее, «на кружечку пива» конечно, святая традиция, но по марке – это избыточно. Учитывая аванс господину чиновнику и полицейскому. Но ничего, хорошие отношения с новыми соседями и квартальной властью, они того стоят.
– Что ж, успеха, фрау Анна, – желает вполне удовлетворенный живоглот Цензи. – Поздравляем с приобретением, в смысле, с выгодной арендой. Да и нам тут знающая медицинен-сестра не помешает.
Господа сваливают, любезно прощаясь и намекая на любую разумную помощь. Новая соседка им нравится, всем троим, оптом, – это не так сложно понять.
Анн сидит на стуле, смотрит в пыльное окно – склон рядом, норы-прорези в склоне похожи на глаза черепа, полуобвалившаяся галерея ниже – на ряд зубов. Нет, склон не скалится, скорее… наблюдает ней-тра-ль-но – есть такое редкое интересное слово, его мало кто знает. Медицинен-сестра поднимает воображаемую рюмку, салютует малой части Хеллиша. «Ты – древний и злой, я – старая и недобрая, нечего нам делить, будем соседями. Вечером непременно за тебя выпью».
Очень сложное дело сделано. Прямо даже и не верится. Анн проходит по комнатам: все нужно мыть, камин срочно перекладывать, ночью тут крепко замерзнешь. Но на кухне остались омерзительно грязные горшки, в крошечном дворике даже лопата валяется, это ценность. Хорошая сделка, но трат и работы впереди… сдери ей башку.
Она берет сумку, выходит на каменные ступени крыльца, тоже нуждающиеся в поправке. Но ключ в замке поворачивается без особых усилий. Дом, свой дом, да поверить невозможно!
Полегчавшая сумка почти не оттягивает плечо. Столько денег разом отдать – это же просто ужас! Но теперь в сумке ключ и договор – это куда ценнее всех денег, имевшихся у Анн в жизни. Сделано дело. Нет, ну как в такое поверить⁈
И все же ощущение счастья потихоньку наплывает. Идущий навстречу от станции мужчина, с тяжелой, воняющей рыбой корзиной (на рынке вечерние остатки по дешевке брал), смотрит с большим интересом, оборачивается вслед. Да, нужно лицо «поубавить», сиять позже будем. И нужно накинуть шаль, уже прохладно.
Вообще Анн слишком часто мерзнет. Понятно, не в дневную жару, но на грани дня и ночью – постоянно. Видимо, из-за мелкого телосложения. Давно привыкла держаться и подавлять дрожь, но от этого ощущение холода не стало приятнее.
Как и большинство приличных столичных фрау, у Анны Драй-Фир есть свое постоянное место в дамском кафе-клабе. Нет, собственно кофе здесь пьют наскоро, дабы на минутку присесть и дать отдых ногам. Но здесь можно умыться, а то и искупаться, привести себя в порядок, переодеться перед свиданием, иметь арендованный шкаф для сменного наряда и мелочей. Это удобно – если после службы бежать в общежитие или квартиру, уйму времени потеряешь, да и результат едва ли будет успешным – на обратном пути заново пропылишься и непростительно взмокнешь.
В «бельевой» перешучиваются полураздетые фрау, пахнет духами и хорошо разогретыми утюгами, веет трепетным предчувствием развлечений, нескучным вечером и беззаботным весельем.
Анн успевает выпить чашечку кофе и поболтать с хозяйкой кафе. Достойная женщина, знающая все свежие сплетни. Ну, медицинен-сестре тоже есть что шепнуть, это полезные минуты.
Нарядная девушка идет по темнеющей улице – фонарщики уже забираются на столбы, улица, полная гаштетов, гаштет-клабов и кофеен, до рассвета многолюдна и ярко освещена. Ночами здесь не грабят и не похищают, самое спокойное место города, разве что с Хейнатом по безопасности можно сравнить. А девушка хороша. Возраст забирает многое, но и кое-что дает. Например, чувство вкуса в одежде, умение красить губы и носить драгоценности. Анн не сумасшедшая, чтобы цеплять на себя килограмм серебра, просто она знала талантливых девушек и фрау, умевших быть истинно обольстительными, и училась. Многому училась. Если добавить к этим наукам умение «играть», то можно затмить почти всех красоток этого уличного вечера. Можно, но не нужно.
На нее смотрят, оценивают, хотят. Знакомиться на улице – верх городского неприличия, подождут, когда зайдет в гаштет. Там рюмка (а лучше бутылка) шнапса, разговор за ужином или скорая пара слов, и наверх – в номер. Можно послушать музыку в нижнем зале, но с этим у Анн не очень, да и неуютно, когда много людей. Лучше побыстрее наверх. Хотя и ужин не помешает.
Анн сворачивает в «Тибет» – заведение весьма приличное, хотя и с загадочным названием. Кто-то из мужчин немедля входит следом, но миниатюрной красотки уже нет – сразу свернула, коридорчик ведет к кухне, но не доходя до пахучих котлов и плит, можно найти еще одну дверь, вот оставленные на блюде два пфеннига, и выход в соседнее заведение. Маневр несложный, но известный далеко не всем. Гаштет-клаб – характерное место, тут всякие случаи возможны.
В «Горячей крови» не бывает уж слишком много посетителей – у гаштета хорошая репутация, но цены выше среднего. Подобное времяпровождение и так обходится горожанам недешево, а ведь ужин и секс (глупейшее слово, появившееся не так давно, Анн предпочитает старое доброе «либе-либе») нужны человеку регулярно. Желающие решительно сэкономить ходят в гаштет-клабы в полнолуние – когда услуги номеров и ужины бесплатны, оплачивает государство. Но полнолуние – это полнолуние.
Анн занимает столик – вполне удачный – заказывает салат, кусочек рыбы, кружку светлого пива. По традиции серьезную часть ужина заказывает и оплачивает мужчина. Впрочем, девушка не очень голодна. Опять волнение отвлекает. И жажда – слава богам, пиво не потеряло свой вкус! Что может быть лучше первого глотка⁈ Только собственное жилье.
А о судьбоносной покупке, об улице Зак сейчас не думается. Анн ждет, расковыривая печеную рыбу вилкой, и бережно потягивая пиво. Побыстрей бы он пришел. Вдруг что-то случилось? Да нет, что могло случиться, слухи о серьезных происшествиях расходятся мгновенно. Ну, так где он? Время же…
Вот он! Неприлично юный и дико симпатичный, военная форма ему идет идеально. Среднего роста, с четкой офицерской выправкой, вот только прическа… но она уставная, тут уж ничего не поделаешь. Хорош! Вот вправду хорош!
– Я здесь! – Анн вскидывает руку, точно выбирая дозу приличествующего кокетства и нетерпения.
Эстерштайн не очень одобряет устойчивые любовные связи – они вредят улучшению крови нации. Но прямого запрета нет, да он и бессмысленнен. Некоторым людям свойственно тупо и упорно выбирать одного и того же партнера для постели, заведомый довольно устаревший предрассудок. Поощрять такую узость поведения фатерлянд не будет, но и в арлаг за глупость не сошлет.
[1] Весьма искаженное трансферзоспинальс/Transversospinals – группа коротких мышечных пучков, иинтерспиналес/Interspinales – межкостистые мышцы, соединяющие остистые отростки позвонков. Вследствие преподавания основ анатомии на довольно жуткой смеси трех языков (прослеживаются остатки латыни) медицинская терминология приобретает довольно странные и пугающие формы. Учитывая систему образования, это не так уж удивительно.
[2] Общая спальня в учебном заведении закрытого типа.
[3] (искаж.) бицепс.
[4] Они же штрудели – кондитерское изделие, рулет из тонкого теста с фруктовой начинкой.
[5] Правильно – апфельшорле, прохладительный напиток. В Старом мире готовился из яблочного сока и газированной воды, здесь из сахарного тростника и хорошей чистой воды.
[6] Не совсем переводимая игра смыслов, порой характерная для Эстерштайна. На дойч-языке – sackgasse – уличный тупик, а собственно sack – «мешок» и «мошонка».
[7]Наркотик, в буквальном значении «дурное снадобье» от bad drug.
Глава 4
Лучшее свидание
Она прелестна, как те мифические женщины Старого мира. Воротник серого платья чуть приоткрыт, и это почему-то кажется вопиюще неприличным. «Служебные до-плеч» локоны волос сейчас лежат особенно эффектно, улыбающееся лицо почти светится в полутемном зале гаштета, притягивает и восхищает. Это она умеет, и привыкнуть к подобному невозможно. Как и привыкнуть к тому, что она вообще существует в этом мире.
Верн, придерживая на ремне увесистый гросс-месс, склоняется к поданной руке. Целовать руку в нынешние времена – манера редкая, почти экстравагантная. Но производит впечатление, и это курсанту нравится. Умение производить впечатление на дам – бесценно, хорошо, что научился.
Ее запястье пахнет духами – самую малость, строго в меру, это тоже искусство. Но ладонь кажется слишком тяжеловатой для своего размера – только это, и мрачная глубина светящихся глаз – выдают истинный возраст девушки.
– Как прошло дело? – бормочет Верн.
– Гладко. Тебе не стоило беспокоиться.
Со стороны беседа выглядит игривой, отчасти это действительно так – уже первый взгляд позволяет убедиться, что все прошло благополучно, волноваться не о чем. Сегодня не о чем волноваться – это когда пойдет отсчет новой десятидневки до следующего увольнения – тревог хватит. Вот эта медицинен-сестра – жуткая авантюристка, просто страшно подумать насколько бесшабашно она способна рисковать. Она словно каждый день в боевом рейде, без любых временных отходов в тыл и увольнительных. Хорошо, что курсанту Верну на службе особо некогда думать над этими жутковатыми обстоятельствами ее жизни.
Пара смеется, болтает и ест – на столике бутылка «Берли-шнапса», две порции ринд-гуляша «по-старинному», вкус блюда не имеет абсолютно ничего общего со вкусом повседневного гуляша-по-армейски. Тонкие излишества чревоугодия – в Новом Хамбуре они еще не окончательно забыты. Кстати, пирожное тоже весьма недурно, да и кофе из виртуозно пожаренных вальнус-орехов хорошо.
Пара не медлит – как и большинство оказавшихся на свидании в «Горячей крови», считает, что главное блюдо их ждет наверху. Верн забирает бутылку шнапса, так все делают. У лестницы подхватывает подружку, легко ставит на ступеньку перед собой – Анн смеется. Спиной она способна «играть» ничуть не хуже чем лицом. Верн чувствует, что сейчас на них смотрят десятки пар глаз, и некоторые весьма завидующие. Так и необходимо, но это чудовищно бесит, сдери им всем башку.
Номер чист, проветрен, белье на постели идеальное. Вот этим «Чистая кровь» по праву и славится. Анн сходу заваливается на кровать, в голос ахает – и возглас, и скрип достойного, стопроцентно деревянного, предмета мебели пусть слышат в коридоре. Городские гаштеты хотя и считаются местами беззаботного интимного веселья, но глаза и уши «гесты» здесь везде.
Анн закидывает руки за голову, вытягивается. «Игра» сходит с лица – оно все равно остается милым, но куда взрослее и серьезнее. И она устала. Все же возраст, об этом нельзя забывать. Едва слышно говорит:
– Ну? Рассказывай скорее! В море выходили?
Верн ставит стул ближе, по-кавалерийски оседлывает, бубнит:
– Нет, корабля взводу так и не выделили. Дальше стрельбища не уходили. Давай-ка ты сначала расскажи. У тебя важнее.
– Ладно…
…Она рассказывает о прошедшей сделке и будущем ремонте камина, заново описывает дом на улице Зак. Про дом Верн уже слышал не раз, сделка готовилась долго, имелись и иные варианты покупок, их обсуждали. Для Анн это важнейшее событие, теперь она имеет шанс остаться в столице навсегда. Конечно, гарантии нет, придется еще много хитрить и давать уйму взяток. Но сделан очень важный шаг. И для Верна, конечно, тоже. Можно будет регулярно видеться. Хотя курсант Верн очень скоро перестанет быть курсантом, и неминуемо уедет служить. Но в столице гораздо проще встретиться, по сути, предлог даже и искать не надо.
– Через год оформлю торговый патент. Видимо, это будет «Лавка массажных кремов и принадлежностей», в этом деле серьезных специалистов все равно нет, особо меня проверять и некому, – шепчет Анн. – К этому времени у тебя уже формально скопится какая-то сумма от жалования, войдешь «деловым партнером». Вполне правдоподобно.
– До этого момента еще уйма времени, – напоминает Верн.
– Ничего. Главное, не сунь свою голову куда не надо. Помни, что ты учился на офицера, а не на лихого дурака.
– Сама-то.… Бегать по городу с почти тысячей марок в сумке – не лучшая затея. Нужно было взять охрану.
– Где? Нанимать не самых надежных людей – риск. С ними-то и наверняка засыплешься. Это Хамбур, милый.
– Мам, тебе нужен настоящий любовник. Надежный.
Мать и сын смотрят друг на друга. Сейчас разница в шестнадцать лет не имеет особого значения. Верн знает, что вот эта чертовски недоверчивая женщина доверяет только ему. Да, Анна Драй-Фир обладает тысячей достоинств, и грех женского простодушия она изжила давным-давно. Если она вообще имела подобную слабость даже в детстве.
– Где же его взять. «Настоящий любовник» в наши-то времена… – вздыхает Анн.
– Перестань. Ты – женщина, великолепная во всех отношениях. Тебя переоценить невозможно. Разве что со статусом крови чуть промахнулась. Но тебе же и не нужен для настоящей поддержки истинный дойч.
– Упаси меня боги, только этого не хватало. Мне и халь-дойч абсолютно не к месту. Тут дело не в статусе крови, сдери ей башку. Дело в честности отношений. Это весьма редкое сокровище, милый.
– Еще бы! Но ты же не станешь слепо прыгать головой на камни. Осторожно, с тщательной разведкой, ведя пристальное наблюдение за объектом…
Анн улыбается, закидывает ногу на ногу, одним изящным движением оправляет подол платья (вот откуда такая манера у пусть удивительной, но всего лишь медицинен-сестры?), шепчет:
– Приятно видеть, что ты подходишь к делу с правильной и хорошо подготовленной стороны. Надеюсь, не забудешь об этом и в нужный момент. В нужный для себя. Что касается меня, то шансы попросту ничтожны. У меня есть ты, есть еще один человек, которому я весьма доверяю. Найти третьего, даже отдаленно достойного – это какой же немыслимой должна быть у меня удача? Нет, я, безусловно, любимица богов, но не настолько.
– Гм, ну шанс-то всегда остается. Тебе стоит присматриваться, – Верн слегка поколебался, но все-таки уточнил. – А этот парень? Он не дотягивает? До полностью «настоящего и доверенного»?
Мама молчит. Довольно долго. А потом ее голос становится почти неслышным:
– Наоборот. Он намного умнее меня и абсолютно надежен. Я знаю его с детства. Могла бы называть его отцом. Но не захотела. Возможно, тебе об этом совершенно незачем знать. Но возможно, и наоборот.
Верн молчит, потом закрывает рот, еще слегка осмысливает сказанное, и шепчет:
– Я это… шокирован. Так, кажется, называется. А этот парень, он, случайно не…
– Твой отец по крови? Вот еще, ерунда какая. Кровь тебе дал чистый дойч, никаких подделок. Я тогда была юна, простодушна, даже мысли не имела насчет фальшивых АЧС-жетонов. Хотела верно и точно исполнить свой долг-ленд. Что и сделала. А глупость параллельно шла.
Мать и сын смотрят друг на друга.
«Глупость» – это он, Халльт Верн 9945. Вернее, не сам по себе данный курсант, а то, что он знает свою мать, а она знает его. Уже уйму-уйму лет знает, всегда знал.
Верн в курсе некоторых подробностей, но все равно не понимает, как она умудрилась. Совершеннейшая девчонка, первый долг-ленд, да еще с ее хрупким телосложением. Как вообще в Киндер-палац можно выведать номер новорожденного? Это же строжайшая государственно-гражданская тайна. И потом… Умудриться остаться в Медхеншуле, подруливать своим служебным распределением, интриговать, добиваться цели, которая не дает ни малейших денег и положения, всегда оставаться где-то рядом. Это какой талант у мамы? Все эти хитроумные шпионы вездесущих тресго, коварные внутренние заговорщики и мятежники, за которыми вечно охотиться «геста», они рядом с мамой и не стояли.
– Ничего особенного, – шепчет догадливая мама. – Просто это редкое преступление, никому не приходит в голову подобные злоумышления подозревать и отслеживать. Может, я вообще одна такая. Слишком поздно попала в столицу, слишком хорошо помню Холмы.
– Да, с этим мне здорово повезло, – признает Верн. – Ну, ты хоть сейчас будь осторожна. Главное-то сделано.
– Это верно, сдери ему башку. Буду аккуратнее. Слушай, закупорь бутылку, шнапс выдыхается.
Верн лихо, по-армейски, вбивает пробку в горлышко, возвращает бутылку на стол. Но любопытство не дает покоя.
– Мам, а он вообще кто такой – этот твой парень?
– Рассказывать не буду, это явно лишнее, – шепчет мама, явно хочет что-то добавить, но останавливается.
Оказаться в «геста» рискует каждый эстерштайнец, языки в тайной службе развязывать умеют, там расскажешь всё, ну, или почти всё. Это данностью живут все, а уж люди, нарушающие закон, помнят о «гесте» каждую минуту и лишнего не болтают.
– Я не про его имя и должность. Просто интересно – какой характером и вообще. Тебе понравиться – это нужно быть незаурядным мужчиной.
Мама улыбается:
– Он – псих. Исключительно молчаливый и умный. Но псих. Ему бы тоже было интересно на тебя взглянуть. Я обдумывала, как это можно сделать, но не придумала.
– О! Ты и не придумала⁈ Это почему?
– У вас жизнь абсолютно не пересекающаяся. Вы похожи на уши – левое и правое – в сущности, эти органы живут совсем рядом, но увидеть друг друга им не дано. Разве что путем решительного отсечения.
– У тебя чрезвычайно анатомическое чувство юмора.
– Видимо, правильно говорить «анатомичное». Хотя я не уверена. Впрочем, не важно. Выдастся случай, я вас обязательно познакомлю. Но это вряд ли. Нужен очень-очень странный случай.
– Ладно. А вы не думали… ну, обосноваться вместе? Видимо, это в принципе как-то возможно.
– Вряд ли.
– Почему?
Мама засмеялась:
– Вот, сдери нам башку, какой ты сегодня любознательный. Лучше расскажи про училище.
– Сейчас расскажу. Но ты все же ответь. Почему ты не хочешь с ним жить? Все же у тебя возраст, рядом было бы надежнее.
– Боги, не будь таким наивным. Что особо надежного в близости двух преступных психов? Но дело даже не в этом. Он не хочет.
– Он⁈ Не хочет жить с тобой⁈
– Милый, жизнь сложнее, чем ты представляешь. Намного. Этот «парень» опытен. По сути, я для него девчушка. Вот как ты для меня. Правда, поскольку он мне точно не отец, это не мешает нам иногда славно развлекаться. Но я ему не пара, да он и не может себе позволить. Нет, не буду объяснять. И так много наболтала.
– Ладно. Я все равно ничего не понял. Вернее, понял, что совершенно не понимаю изрядную часть жизни Хамбура.
– Это верно. Давай рассказывай, о чем знаешь.
Верн рассказывал об училище. Всякие стрельбы и получение новых экспериментальных образцов кирас маму не особо интересовали, вот про сокурсников выспрашивала с интересом. Собственно, она знала почти всех курсантов и офицеров училища. Некоторых даже видела и узнавала в городе.
В малом возрасте Верн не сразу понял, отчего фрау-мама так тщательно переспрашивает и просит заново рассказать о событиях и товарищах по классу. Наверное, только лет в десять осознал – она учит видеть, замечать и запоминать. И учит скрывать, что ты очень многое видишь, замечаешь и помнишь. Насколько это полезное и редкое умение, оценил, лишь поступая в училище.
…– Хорошо. Будь осторожен. И намекни Вольцу, что перед выпуском старые враги частенько намереваются устроить грандиозную пакость. На долгую память былым камрадам.
– Намекну. Но это вряд ли – курс у нас уже совсем немногочисленный, делить и мстить нам нечего.
– Тем лучше. Но будь поосторожнее. У вас будет непростое время.
– Хорошо. Не волнуйся так. Обстановка на границах довольно спокойна. Обычные рейды, караулы, ничего опасного.
Мама молча прижалась щекой к щеке, оберегая помаду на губах.
– Можно и еще посидеть, подозрений не вызовет, – не очень уверенно сказал Верн.
– Убедились, что все нормально, и хватит с нас. Тебе еще нужно развеяться. Пойдешь в «Штурм-форт»?
– Да, наверное.
– Ну и хорошо. По пустым поводам не дерись, искусственные зубы сейчас вставляют жутко дрянные, зато непомерно дорогие. И там, в «Штурме», видимо, будет некая кудрявая особа, зовут Нелли. Весьма милая девушка.
– Мам, только не начинай!
– Я лишь к тому, что она действительно милая. И интересная. Может тебе понравиться, пусть она и не очень округла в бедрах. И стоит помнить, что в прошлые десять дней в городе опять выловили случай триппера. В «Бюллетене здоровья нации» писали.
– Да что это такое⁈ Откуда эта зараза берется?
– Из замка, милый. Вся зараза из замка, – напомнила мама спорную, но весьма популярную в столице версию. – Надеюсь, почетный караул вы несете строго по уставу, на всяких нарядных дойч только взглядами и отвлекаетесь.
Верн ухмыльнулся.
Он проводил Анн на улицу, посмотрел, как она удаляется, слегка помахивая выходной сумочкой, порядком потяжелевшей от бутылки дорогого «Берли-шнапс». Сейчас совершенно в глаза не бросалась – растворялась неприметная фигурка среди гуляющих или спешащих в гаштеты горожан. Гм, как же она умеет «играть».
Мама у курсанта немножко ведьма, но это лучшая из ведьм, и уж точно лучшая и единственная мама.
Курсант Верн у нас – удивительный везунчик. Ему имеет смысл поправить на ремне гросс-месс и поспешить в «Штурм-форт». Рюмка шнапса, танцы, душный, но уютный номер… Кстати, нужно взглянуть на эту Нелли. Как ни возмущайся, но мама в оценке девчонок не ошибается.
* * *
Переодевание в служебное платье, короткий путь на станцию и ожидание трамвая заняли некоторое время, и Анн успела успокоиться. Свидание с сыном, восторг и радость – он здесь! он никуда не делся! – неизменно опьяняло. И это опьянение было совершенно лишним, поскольку не несло расслабления, а наоборот. Сейчас, сидя на скамье и глядя в ночную темноту за окном, медицинен-сестра напряженно припоминала: что он сказал, как она ответила, все ли верно и понятно пояснила? Вспоминать было сложно, заслоняла все еще плещущаяся в голове радость. И тревога. О, боги, как же сложно иметь детей!
Ладно, всё нужное не скажешь, все важные слухи не передашь. К тому же он мужчина, солдат, а вояки на бабские мелочи внимания не обращают, они нацелены на прямолинейное рубить-стрелять-колоть. Ничего тут не поделаешь, он сам выбрал.
… а тогда они сидели в тишине Истормуза, ну, в тишине относительной – из-за забора раздавались азартные вопли – мальчишки играли в футбол, дальше, за разделяющем поперечным «кордон-забором» повизгивали девчонки: в Медхеншуле шел час вечерней прогулки.
– Это мне? – прошептал Верн, глядя на расставленные на ладони мамы крошечные фигурки.
– Только одна. Остальные мне нужно будет вернуть. Они очень редкие.
Фигурок было три: маленькие, в полустершейся, но яркой краске. Солдат, лев и некая непонятная машина с двумя колесами и длинной трубой. Лично Анн ничего подобного раньше не доводилось видеть; в смысле, не только машину, а вообще столь маленьких и тонко сделанных фигурок. Размером в два ногтя, плоские, но очень выразительные, из металла, похожего на свинец. Возможно, статуэточки изначально считались игрушками – в Старом мире ведь жили очень-очень роскошно.
