Текст книги "Паук у моря (СИ)"
Автор книги: Юрий Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
– А что я могу? – уныло развел руками лейтер-староста. – Год такой. Целое стадо изгрызли в две ночи. Это ж львы, им чего, от них шестами не отмашешься. Оружия не даете, на все селенье один топор да шесть стальных наконечников. И куда с этим? Льва речью о славе Эстерштайна не вразумишь, он дурной и голодный.
– Поговори еще! – зашипел фельдмейстер. – Сдурел, прилюдно такие незаконные речи вести⁈ Тут тебе не в арлаг дорога, а разом в штлаг дурные мослы двинешь.
– Я говорю – год плохой, – дрогнувшим голосом поправился староста. – Хищник злобствует, а по возрасту долг-ленда что выросло, то и отдали еще весной. В остальном только девки к возрасту и подошли. Взяли бы, а? Вон смотри – какая крепкая!
Он указал на Эльви – девчонка перепуганно попятилась. Ровесница Анн, она была почти на голову выше, крепенькая, даже непонятно с чего такие бока наела.
– Её? И куда? – закатил глаза фельдмастер. – В Медхеншуле учиться на перзёнлих-динер[5], в личные прислуги отдать? Пусть восхищает.
Солдаты и селяне засмеялись. В личные прислуги Эльви явно не годилась. Нет, бедрами и иным она в красавицы запросто готова вырасти, но мордаха…. Льва отпугнет без всякой оружейной стали. Густая смесь кровей феаков[6] и байджини дала смуглую кожу и раскосые глаза, это же самая низкая смесь, тут даже ахт-дойч[7] только вдалеке проходил.
Мать Эльви обиделась, сказала, что девчонка у нее хорошая. Ей ответили, что хорошая, да только судьба ей – ламам хвосты крутить. Мать Эльви сказала еще погрубей, ей ответили хохотом. Тут староста глянул на Анн:
– Вот! Милашка же, и разумна, всё на лету все схватывает. В лекарские сестры прямая дорога! Выучится на славу!
– Что болтаешь⁉ – в голос заорала мамка. – Она же кроха совсем. Да гляньте на нее – что там выучивать-то⁈
– Действительно, – фельдмастер смерил Анн опытным взглядом. – Не доросла. Может, через год. Мелка, да и внешностью…
– Где же она «мелка»⁈ – ужаснулся староста, ухватывая Анн подмышки и легко неся к столбу с метками. – Просто телосложение это… миниатюрное! Вот! Не мелкое, но миниатюрное, да!
Прислоненная к столбу с метками, Анн аж зажмурилась от ужаса и неожиданности.
– Колени выпрями, – без злобы приказал фельдмастер. – Нет, все равно на два пальца не дотягивает.
– Да она от страха, – в отчаянии пояснил староста. – Господин фельдмастер, да войди в положение. Ну, сами видите – нечего с деревни взять. А девка разумная, хорошая, здоровая. Уже с пращой шныряет. Как зубы молочные сменятся, так и на личико ничего будет. Понятно, не ксана, но миленькая. Неужто Эстерштайну толковые работницы не нужны?
– Нужны. Но она не доросла. Мне её что, за ноги потрясти, кости вытягивать прикажешь? – проворчал фельдмастер. – Забракуют.
– Что же тут браковать⁈ Отличный ребенок, даровитый, пусть миниатюрный! – застонал староста.
– Да где ты это господское слово-то выудил? – поразился фельдмастер. – Умно-то как звучит. А глянешь – два пальца, а то и три, роста не хватает.
– Ну, так что… у вас недобор, а у нас уже третий год недоимки, – староста обвел взглядом примолкших собравшихся. – Я чего, за себя трясусь, что ли? Да, я же не скрываю – в штлаг кому охота? Не спорю. Но я-то туда, а вы все куда, а? В арлаг все и пойдете, в болота, в самую середку. Уж лучше девчонку слегка за ноги потянуть.
Фельдмастер крякнул:
– Чего скрывать, времена непростые. Этой весной у нас с Холмов три деревни переселили. Тяжко в арлаг шли, упряжек-то мало. Но недоимки прощать закона пока не выходило. Так что…
Он снова посмотрел на Анн, потом на мамку:
– Твоя? Статью не вышла, но угадать сходство можно. Что скажешь-то?
Мамка ничего не сказала, только заплакала и бессильно присела на корточки.
Анн вышла из-под проклятой метки, развязала на поясе пращу – отдать нужно, Дед нужное оружье одной рукой плел, старался. По щекам текли слезы, но оно и понятно.
– Ишь ты, – сказал, качая головой, фельдмастер. – И, правда, не дурочка.
Староста вздохнул.
– Ладно, прощайтесь, – махнул рукой фельдмастер. – Чего тянуть, поедем. Путь неблизкий.
…Мамка обнимала, не вставая с корточек. Анн подумалось, что нужно как-то пережить, вон, уже почти одного роста с мамой, когда та сидит. Подковылял Ганз, прижал на миг к себе. Потом Дед крепко обнял, Анн сунула ему пращу:
– Может, младшему, да?
– Передам. Про тебя скажу. Ты это… – Дед шептал едва слышно. – Вспоминай. Пусть редко, но непременно. Так оно хотя и тяжелее будет, но себя не забудешь. Кто себя забывает – тому сгинуть легче, в бою много раз проверено.
Мамка молча кивала. Потом шепнула:
– Бабкино наследство тоже помни. Только не проговорись.
Анн прижалась крепко-крепко, понимая, что в последний раз, но все равно не понимая.
– Это… поехали, – окликнул на редкость мягко фельдмастер, подхватил Анн, опустил за высокую загородку в повозку. Оглянулся на селян:
– В Бец-Канцелярии[8] за девку непременно слово замолвлю. Ведь в Медхеншуле попасть – оно не худшая судьба. Не печальтесь.
Держалась за крепкие жерди Анн, тряслась в повозке, смотрела, как удаляется знакомый лог, становится все меньше каменная пирамидка у дороги. Фельдмастер прошелся пешком, но уже поднялся в седло, его конь неспешно ступал рядом со скрипящей повозкой, седок помалкивал. Наверное, думал о том, кто его-то кровь будет увозить из этой деревни. Хотя, может и не потяжелела мамка – все ж первая ночь полнолуния, она не особо надежная. Но что делать, нужны работники улучшенной крови великому Эстерштайну – сам-то фельдмайстер наполовину дойч, пусть и не городской, не особо высокий пост занимает, но богат и ест досыта. Потому как происхождение. За кровью следить нужно, тут каждая доля важна, это все знают.
* * *
…Проснулась Анн сразу и с облегчением. Фургон катился бодро, ничего недоброго с ним в ущелье не стряслось, лошади довольно пофыркивали. Впереди уже показались первые строения Форт Белла. Сон – ненужный и навязчивый – следовало немедля забыть. Этакие сны – которые не сны, а чистое личное воспоминание – тоже часть наследства, причем самая ненужная. Но наследство – пусть и неимущественное – абсолютно незаконно, так что удивляться нечему, раз в нем не только нужные способности, но и ненужные вполне хранятся. Об ином нужно думать.
Анна Драй-Фир была на службе, и неизменно выполняла ее хорошо.
[1] Ругательское проклятье, практически непереводимое.
[2] Фир-дойч – неофициальное обозначение человека, имеющего четверть истинной – дойч крови
[3] Искаженное немецкое «аусвайс». Здесь и дальше употребляется достаточно много слов в местном, неправильном, но устоявшемся произношении.
[4] Предмет культового назначения, трофей. В настоящее время строго запрещен, но тайно сохраняется в отдаленных феакских деревнях.
[5] Собственно, «перзёнлихе Динерин» – и означает «личная прислуга», подразумевается домашний лакей или приближенная к господам служанка.
[6] Расы, проживающие под властью Эстерштайна. Феаки – невысокие, симпатичные жители холмов, относительно спокойны характером, рассудительны, но зло помнят долго. Байджини – приморские жители, смуглы, темпераментны, по преданию, пришли из-за моря. Оба народа и тресго – нечеловеческая раса – обитали на здешних холмах задолго до прихода дойчей.
[7] Ахт-дойч – человек с ⅛ крови дойчей.
[8] Районный, местный отдел Государственной Канцелярии.
Глава 2
В доблестном строю
Пронзительный фельдфебельский свист вошел прямо в мозг, выдрал из блаженной неги сна, заставил завибрировать и тело, и разум.
– Взвод, подъем! Подняли задницы, нежные самочки!
Верн свалился с койки – нары были трехъярусными, высокими, а он всегда предпочитал близость потолка – почему-то с детства наверху чувствовал себя комфортнее.
Правая рука замедлила падение, повис, ухватившись за стойку, попал почти в сапоги. Нет, обуться с лета еще никому не удавалось, проверено поколениями курсантов.
Казарма кипела в яростном движении: одевалась, напяливая брюки, сапоги, затягивая ремни. Верн, слегка сталкиваясь с друзьями, завершил процесс – на пятачке между коек одеваться уже весьма крепким парням было тесновато. Рядом пустовало помещение второго взвода: за запертыми дверями сорок спальных мест, если бы разрешили, можно было бы разместиться в один ярус, а не только проводить дежурную уборку раз в месяц. Но подобные роскошества не в традиции Ланцмахта. Ибо ничто так не сплачивает, как совместное натягивание штанов, близость товарищеского локтя, ляжки и запаха заспанного пота.
Раздирающий уши свист:
– На зарядку! Пошли вон, господа будущие офицеры!
Курсанты кинулись в дверь. Замыкающий по традиции получает пинок в зад, настоящий и полноценный фельдфебельский пинок, запросто сшибающий с ног. Лететь по полу коридора желающих нет: форменные брюки если и не порвешь, то запачкаешь уж точно.
Тройка друзей не медлит – Вольц работает локтями впереди, пробивая дорогу, широкоплечий Фетте расширяет брешь, замыкающий Верн пресекает попытки сокурсников подставить подножку или толкнуть в спину. Без обид, парни, это четвертый курс, тут важно боевое сколачивание расчетов.
Четвертый курс училища – глупцы и слабаки давно исчезли, сгинули – кто переведен в Инженерный, кто просто растворился, отчисленный и бесславно покинувший эту славную воинскую жизнь. Остался крепкий и спаянный костяк курса, единый как механизм, но состоящий из отдельных монолитных звеньев-деталей. Тройка Вольца не самая крупная деталь курса – есть шестерка Цицо, они сейчас и возглавляют движение. Что ж, «численное превосходство – важнейший фактор победы», как говорит Вольц.
После духоты казармы утренний холод изумляет – кажется, что легкие пытаются втянуть не воздух, а некие кристаллы ледяной океанской глубины.
«Район столицы обладает уникальным климатом. При строительстве Нового Хамбура это обстоятельство учитывалось в первую очередь», значится в учебнике. Толковать формулировку можно по-разному, но рассуждать и подшучивать на эту тему не рекомендуется. Особенно если хочешь получить лейтенантские погоны. Но вообще-то строить здесь столицу было чистым садизмом. Или мазохизмом. Дико холодные ночи, неистовая жара днем, практически непредсказуемые ветра над руслом Ильбы и озером Альстер – хуже места и не придумаешь.
«Они спешили. Переброску имущества и эвакуированных гражданских пришлось вести в первое же относительно подходящее место» – объясняет древние смутные обстоятельства Вольц. Он знает чертовски много – у него допуск в офицерскую библиотеку, порой разрешается взглянуть на старинные издания Университета, еще сплошь бумажные, уникальные. Строго секретная информация, но Вольц не признает преград.
…– Резче! Еще резче! – рычит фельдфебель Сак. – Вы, козявки ослиные, тщитесь мечтать о погонах. Так не бойтесь пернуть от натуги. Или хотите в рапорт⁈
Взвод энергично работает гантелями, в рассветном сумраке сверкают надраенные медные сферы спортивных снарядов, для утяжеления залитые свинцом. Когда-то гантель казалась неподъемной. Курсантам тогда было по двенадцать лет[1].
– Резче! Выше! Пердеть и стараться! Или мигом вылетите в чистильщики жирного городского говна!
Фельдфебель Сак пугает. С четвертого курса переводят и отчисляют крайне редко. Ланцмахту и Ерстефлотте не хватает офицеров. Еще месяц учебы, стажировка в фортах, полноценный взводный выезд в передовые части, охота за партизанами тресго, возвращение в училище, подготовка к экзаменам, сдача – и всё…. «Считайте, погоны у нас на плечах».
Узкий погон лейтенанта пехоты или ротмистра кавалерии[2] на левом плече строевой кирасы или парадного кителя – об этом мечтают все. В смысле: все гражданские – от последнего деревенского ахт-дойча до вальяжных выпускников Инженерки. Девушки и дамы тоже мечтают, конечно, не о собственно службе, а об объятьях героев-мужчин в офицерской форме. Да, пусть звучит вульгарно, но по сути-то…
Будущие офицеры получили отличное культурное воспитание. Верн не только слышал, но и точно знает, что означают слова «вульгарно», «садомазохизм», «опера» и «грибной жульен». Пусть часть этих понятий и несет отвлеченный, сугубо исторический смысл, но офицерское образование это не только стратегия-тактика, боевая подготовка, секретные техники и понятия об основах магии, но и высочайшее понятие дойч-культуры.
– Легче шаг! Воздушнее! Вам это нравится, маленькие цизели! Улыбаться, я сказал! – рычит Сак.
Взвод, ритмично поднимая гантели над головой, движется «гусиным шагом». Это тоже весьма историческое упражнение. Никто из военнослужащих мифических гусей не видел, возможно, эти птицы еще в Старом мире вымерли, как ископаемые динозавры и страусы. Может и нет, говорят, что гусей видели за Северными заливами, но моряки Ерстефлотте известные врали. Не может быть птиц с такой мучительной походкой. Хотя про гусей и Анн что-то слыхала. Впрочем, это не показатель, там дело не в образовании, Анн просто очень знающая.
– Закончить упражнение! Встать! Смирно! Выссаться, вымыться, порядок навести! Вперед, славные цизели!
Курсанты рванулись в казарму. Песочные часы над дверью казармы уже перевернуты: на сортир, умывание, заправку постелей и построение к завтраку – десять минут. Кто не успел, продолжает спокойно заправлять кроватку, позавтракают без него.
Да как тут не успеть, тренировка великое дело. Тройка слаженно управляется с койками – в шесть рук довести «стрелки» одеяла и «зуб» подушек до идеала не так сложно. От всех троих воняет зубным порошком «Йозеф» – запах резкий, на редкость сомнительный, обезьяний запах, но уставной.
– Это ничего, – ворчит Вольц. – Скоро нам придется осваивать бритву, а это, вояки, еще то личное оружие.
Щетина, видимо, первой проявится у Фетте – в ушах у него уже появился некий рыжий пух, и товарищ утверждает, что эта поросль сводит с ума девушек. Весьма сомнительно – если бы он был рыжеволосым всей башкой, тогда конечно. Но уши не показатель густоты дойч-крови.
Все трое курсантов, в общем-то, темноволосы. У Фетте присутствует легкий намек на каштановость шевелюры, хотя цветом пряди больше похожи на поросячью щетинку, у Верна можно выискать оттенок меди, чуть заметный, но определенно приятный девичьему взгляду, Вольц головой темен как ночь, но берет иным достоинством – всё же дополнительная восьмая часть дойч-крови – это много.
Нет, Верн никогда не завидовал другу. С расовым происхождением всё прозрачно: все курсанты прошли проверку нацкомиссии, черепа измерены, зубы проверены, происхождение подтверждено документально, номера свидетельских показаний навечно выбиты на пластинке «свайса». Регулярная переаттестация проходит благополучно. Не совсем понятно, зачем перемерять черепа курсантов раз в полгода. Даже Вольц, откровенно двинутый на параграфах армейских уставов и циркуляров, смеется – случаев выявления внезапно возникших признаков принадлежности курсанта к расе тресго, ксанам, доисторических признаков евреев, славян, монголоидов попросту не отмечено. Чисто устаревшая традиция эти нацкомиссии. Понятно, Ланцмахт, тут все держится на святых традициях.
В этом и маячила очевидная, но почему-то тщательно замалчиваемая проблема. Верн не собирался ее обсуждать с кем либо, даже, видимо, с Анн. Но в чем смысл расовой чистоты? Основополагающей теории уделялось не менее двух лекций в день. Слушали, конспектировали, сдавали зачеты. Верн был вовсе не туп (разве что после двухсуточного выхода «в полной боевой» на отроги Хеллиша), решал расовые задачи с легкостью. Но на практике-то…. Безусловно, дойчи в умственном и культурном отношении стоят на порядок выше всех иных народов, это известно даже детям, глупо с этим спорить. Но зачем уделять аксиомам столько учебных часов?
Чистокровных дойче оставалось мало. Видимо, слишком мало. По сути, они существовали лишь в замке, появляясь в Нижнем городе исключительно по государственным праздникам, или в иных немногочисленных официальных случаях. Сам Верн видел истинных дойче регулярно, но лишь потому, что курсантский взвод по графику каждую десятидневку заступал на охрану 1-го Замкового периметра, тройка Вольца, как отличники учебы, усиливали караул у Хауп-ворот[3] замка. Курсанты точно знали, что истинные дойч – живые и реальные, существуют, и весьма недурно выглядят и одеваются. Но, к примеру, нынешняя малышня Медхеншуле подозревала, что истинные дойч – сказка, пусть и не особо волшебная. Да, приезжают какие-то красивые господа на праздники, дарят отличникам учебы подарки, а потом случается торжественный обед. Фасолевый суп с мясом и тутовый клабен-пирог – это здорово, но не сами дойчи эти вкусности готовят, всё это на школьной кухне варится и печется – запах-то, он с утра манит…
Анн куда больше рассказывала о женской части Школ, в мужской половине Медхеншуле она бывала, естественно, намного реже. Но Верн, проведший за забором Школьного квартала полноценные десять лет, знал, что бытие школьников мальчиков и девочек отличается лишь преподаваемыми дисциплинами, составом педагогов (чтоб им башку содрало) и меньшей склонностью мальчишек к накрахмаленности рубашек. Но дело не в этом. Вот если младшее поколение перестает верить в реальность истинных дойч – дело плохо. Государство существует лишь благодаря дисциплине и вере, об этом и Вольц не устает повторять, да и так понятно.
…Взвод звонко бряцал медными ложками, с акульей скоростью уничтожая картофельную кашу с ломтиками жесткой ламотины и половинкой нарезанного куриного яйца. Минута – тарелки пусты, можно пить цикорный кофе с печеньем и коричневым куском тростникового сахара. Четвертый курс – кормят роскошно, это изменилось.
Времена меняются. Об этом говорят все, пока расплывчато и неопределенно. Анн говорит иначе, а она знает, о чем говорит – знать, хитрить и оставаться неповешенной – ее жизнь.
Верн был курсантом-выпускником, почти офицером, и ничего не боялся. Чего бояться бойцу, знающему почти все о войне, бывавшему в опасных рейдах, уже получавшему боевое ранение, ходившему на утлых кораблях Ерстефлотте почти до самых Заливов? Судьба мужчины и солдата – честно сражаться за фатерлянд, честно исполнить долг-ленд, и честно завершить свою жизнь точно в назначенный командованием и богами срок. Ну, желательно завершить попозже и с мечом в руке. Но одного Верн все же боялся. Совершенно незаконно, преступно, малодушно боялся. И ничего здесь не поделаешь. Увы.
Взвод надраивал сапоги, готовясь к строевой подготовке. Верн привычно полировал щеткой обувь, а мысли были странные. Вот что толку мерить черепа и зубы, если враг может быть здесь, в строю, совершенно неотличимый от честных товарищей формой и башкой, сдери ее совсем? Нет, понятно, не совсем враг – за фатерлянд и родной Эстерштайн курсант Верн личный номер 9945 отдаст жизнь, не задумываясь. Но соучастник преступления, следовательно, и сам…. Да ну его к черту эти мысли, это же и не преступление, поскольку…
Кстати, как выглядит черт, которого многие поминают, но никто толком не видел – большая загадка. Вольц по секрету признался, что ему попадалась иллюстрация в библиотечном издании: черт там похож на рослого дикаря-тресго, только совершенно черного, имеющего хвост, копыта и рога. При этом он не вооружен. Абсолютно нелепый зверь с точки зрения биологии – умели древние дойч врагов придумывать, изваяние такого черта хоть в Истормуз ставь – очень назидательно.
Взвод, рыгая и попердывая после завтрака, разбирал учебное снаряжение и оружие. Лично Верну старинный армейский обычай казался устаревшим – что тут рыгать после каши-то? Древние воины питались совершенно иначе, в учебнике упоминают о связках колбас, о непонятном «жарком» с разнообразными подливами, об истинном и несравненном говяжьем гуляше, о прямо-таки десятках куриных яиц на одно рыло и «хлебах, мазанных маслом» – все входило в имперский рацион. Фетте хоть ночью толкни, начнет перечислять блюда и напитки, включая всякие сказочные «шоколадцы и шипучие вина». Да, в старину было с чего рыгать. А сейчас этакие военные традиции откровенно излишни, к тому же они не всех девушек впечатляют.
…– Фронт – лево! Щиты сомкнуть! Шторн, Бекк, трипперные вы львы, щиты выше! Наклон держать! Держать говорю, медузы селезские!
Ругательства, как и шоколадцы – малопонятны, они предания эпохи Первого Прихода. Зато остальное понятно: плечо товарища по оружию не теряем, шаг, укол копья, тяжелый щит не опускать, поворот строя – все разом, единое многоногое существо…
Щит практически настоящий, боевой: многослойный надежный, чуть выгнутый прямоугольник, заслоняющий солдата от подбородка до колен. Качественные ремни креплений, медные заклепки, фронтальная часть усилена, правда, не стальными накладками, а медными. Железо слишком дорого, его на учебное вооружение не тратят. Но вес выдержан – в бою солдат будет пользоваться любым щитом, замена разбитого не доставит проблем – у любой пехотной роты Эстерштайна такие же стандартные щиты и копья. На изготовление щитов идут лучшие кожи лам, внешний слой – отличная свиная кожа, кожи склеены и пропитаны секретными составами. Щитов подобного качества у врагов нет и не будет. Конечно, бой в строю, для которого и создавались стандартные армейские щиты – событие редкое. В коротких стычках и длинных рейдах громоздкий пехотный щит скорее обуза. Но на вооружении состоят щиты кавалерийского и флотского образцов, с ними курсанты проводят не меньше времени…
Вообще-то Верн предпочел бы получить погоны ротмистра. Нравятся всякие зверюги, особенно строевые армейские лошади, коих очень мало, посему получить должность в кавалерии – мечта малореальная. Курсантов обучают верховой езде, но скорее символически. Истомленные лошади из конюшни училища откровенно ненавидят неуклюжих седоков, курсанты отвечают примерно тем же. Верн понимает, что иначе и быть не может – лучшие животные в строю боевых разъездов или на коневодческих фермах. На всю страну едва ли насчитается тысяча верховых скакунов. И это огорчительно, до училища-то думалось…
Много чего думалось, но давно повзрослел. У фатерлянда много проблем. В конном животноводстве, в металлообработке, в научных и научно-магических исследованиях, в… Нет, курсант Ланцмахта должен думать о хорошем. К примеру, у армии отличные вьючные животные. Не все это понимают, но даже пара хорошо обученных лам попросту незаменима в боевом рейде. Да, тяжелые вьюки животные унести не способны, но каждый килограмм груза, снятый с двуногой пехотной спины – уже может решить исход боя. И вообще ламы – умные и понимающие животные, причем не лишенные чувства юмора.
Лично в Верна ламы никогда не плевали. Завидующие товарищи хором обвиняли в знании тайных феакских заговоров – грубоватые шуточки насчет происхождения личного состава не одобрялись командованием, но искоренить поддразнивания было невозможно. Курсант Верн отругивался и подшучивал, но вообще-то…
Иногда странные советы Анн оказывались удивительно полезными. Собственно, почти всегда так и бывало. Правда, насчет строевой подготовки она ничего не советовала, иногда только спрашивает и ужасается. Удивительно забавной и наивной бывает Анна Драй-Фир…
Правильно выполнять утомительные боевые движения и оставаться способным мыслить на сложные темы – вот истинная цель офицерской подготовки.
– Коли! Коли! Резче!
Громыхая тяжелыми подметками сапог, строй наступает, слаженно бьет коварный воздух медными длинными остриями учебных копий. Штатное пехотное копье Ланцмахта носит странноватое название «пи-лум». Оружие в рост человека, почти наполовину состоит из наконечника, в оружии точно определен баланс, точности броска помогает шар-утяжелитель, наполненный свинцом. Отлично пронзает незащищенную плоть визгливых вояк-тресго (или иных врагов фатерлянда), при попадании в щит застревает, противник вынужден бросить защиту, тут-то он и обречен. Практически идеально продуманное оружие этот пи-лум. Проблема все та же – нехватка железа. Учебные копья оснащены медным наконечником, свернутый в конус-трубку, он достаточно остр, вполне готов пронзить мишень из тростникового плетеного мата, да и в неосторожно подставленный зад или ребра человека вонзится почти на полную глубину. Но не выдерживает малейшего поперечного удара. Часть учебного дня курсанты проводят, выпрямляя наконечники в специальных тисках или меняя на новые. Запас наконечников изрядный – вот с чем армия не испытывает проблем, так это с медными изделиями – оружейный «Альстерский Орел» – готов завалить своей продукцией все побережье. Но по сути – это игрушки. С боевыми железными наконечниками на копьях курсанты только в караул и заступают.
Инженеры и рабочие Нового Хамбура – непревзойденные специалисты. Отличные кожаные изделия, качественные шерстяные ткани, волшебная по качеству оптика, стеклодувное производство, любые медные и свинцовые изделия, переработка мяса, меда и сахарного тростника, средств гигиены – такого мыла, помад и зубного порошка больше нигде нет и не будет. Потрясающий уровень образования и здравоохранения – таких школ и клиник история просто не знала. Строительство и наука, с учетом знания всех секретов Старого мира – в сущности, государство Эстерштайн всесильно.
Проблем две – отсутствие железа и вымирание. Еще есть проблема с дефицитом древесины, но с этим почти справились.
«Не в том месте, не с теми силами и не с тем оснащением. Стандартный штабной просчет» – говорит Вольц о Первом Пришествии. Понятно, это разговор с друзьями, поскольку стукачей хватает, «геста» не спит. Но и полностью истребить подобные обсуждения – немыслимо.
– Перерыв! Переведите дух, подотритесь под юбочками, господа курсанты! Опоздавшие в класс сильно пожалеют!
…Верн принимает подаваемые сокурсниками щиты, навешивает на крюки в безупречную настенную шеренгу. Это тоже талант, глупый, но весьма востребованный в учебном взводе. У капитана Ленца зоркий глаз – перекос в пару миллиметров и щиты с грохотом полетят на пол, взвод будет обеспечен дополнительным упражнением на добрую половину ночи.
– Отлично! Слезай! – командует Вольц.
Верн спрыгивает с табурета – ряд щитов радует глаз. Какой идиот придумал развешивать щиты почти под потолком – истории неизвестно. Кто-то весьма остроумный тогда казарму оборудовал.
«Рано или поздно Эстерштайн сдохнет» – именно эту мысль, пусть и совершенно по-разному, формулировали Вольц и Анн в разговорах наедине. В это гадкое предсказание не верилось. Да, Вольц был лучшим другом, еще с нелегких времен мужской школы, Анн была не только другом, но в их общее пророчество верить было никак нельзя. Нельзя и всё тут!
Эстерштайн был и остается великим. Страна справится. И где-то там – в ином мире, существует Великий Рейх. Рано или поздно цивилизации воссоединятся и станут Единым – как и было задумано. Придет новая кровь, отыщутся месторождения железной руды, в стране появится бронза и сталь, чугун, и даже алюминий. Нет, Верн не был специалистом в химии-геологии, но верил, что так всегда и бывает – боги помогают бесстрашным избранным. Главное, не ждать милостей богов, действовать самим – разведывать, искать, прорубать дорогу в дальние земли, покорять новые дикие племена и брать нужное Эстерштайну. Об этом писали авторитетные книги, об этом объявляли в новостях и накатывали в газетах. С этим были абсолютно согласны курсанты, весь Ланцмахт и Ерстефлотте, да все-все с этим были согласны – весь народ великого Эстерштайна. По-крайней мере, вслух.
Анн сомневалась. Ну, она женщина, воспринимает все недоверчиво. Да и привыкла никому не верить, можно понять ее заблуждения.
– Живей, живей, увальни! Брюки подтянуть, улыбаться, ослы безмозглые! В класс!
Перерыв, с учетом установки на места учебного оружия и питьем воды, сократился до пары минут и закономерно истек – часы в коридоре исторгали последние песчинки. Курсанты тяжелой рысцой забегали в класс.
Верн упал на скамью, выхватил из парты учебный планшет – керамический прямоугольник со слоем ровно нанесенного цветного воска был подготовлен еще с вечера. На контрольных зачетах курсанты выпускного курса уже пользовались дорогой бумагой, но на лекциях вот так – привычным с младших классов учебным способом. Планшет был с обгрызенным углом – на первом курсе Фетте на спор откусил, восемь нарядов подряд тогда вместе сортир убирали, было, кстати, не смешно. А пишущее стило теперь уже свое, неуставное, с крошечной серебряной монограммой на колпачке. Подарок понятно от кого.
Полковник фон Рихтер уже стоял у доски.
– Итак, господа курсанты, тема лекции «Герренфольк[4] – задачи текущего периода».
Заскрипел мел, преподаватель начал с обязательного магического знака в углу доски…
Верн сдержал вздох, повторил «паука», стило аккуратно и красиво проминало синий воск.
…– Таким образом, наш великий ученый профессор Ханс Гюнтер убедительно доказал: в Старом мире существовало лишь пять подтипов истинного арийца. Зи ферстеен? – монотонно вещал фон Рихтер.
Немедленно потянуло в сон.
Беда была не в теме лекции – доказательство избранности – вполне важная и необходимая составляющая личных убеждений любого разумного человека[5]. Но преподаватель не очень понимал, о чем говорил, тезисы зияли откровенными провалами логики и бессмысленными холмами патетики, включение весьма смутно-понятных сложных дойч-слов размывало остатки смысла. Ерунда какая-то. Вон – курсанты уже подперли кулаками щеки и откровенно подремывают, Вольц почти открыто положил на колени драгоценный томик Гинденбурга. И как ему, мерзавцу, в библиотеке такие ценности выдают под «честное слово»?
…– Таким образом, гениальный Розенберг был прав в главном, но заблуждался в деталях: тщательно контролируемые смешанные браки вполне способны укрепить органическое единство души и тела народного духа…
Класс неумолимо отвлекался, плевать ему было на народный дух. Только Фетте, трудолюбиво высунув кончик языка, согнулся над планшетом. Девок рисует. Задницы ему удаются почти гениально, над остальными прелестями еще работать и работать.
…– Мы в заднице, – сказала в прошлую встречу Анн. – Ты прав – нужно все равно сражаться, не сдаваться, служить и надеяться. Это верно. Но, может быть, есть и какой-то осмысленный выход? Медицинский и хирургический? Понимать, что мы в жопе, она гниет и нарывает, и не пытаться что-то сделать – глупо.
– Ну и каков выход? Очередной мятеж? Не только преступно, но и безумно. Нет у нас никакого нарыва и внутреннего гноя, просто внешние обстоятельства неблагоприятны. Справимся с ними, и все пойдет на лад. Это же вполне очевидно.
– Не знаю. Это ты учишься и умнеешь. Я-то медицинен-сестра, мне сильно думать – опять преступление. В Хейнате пусть думают, в Ратуше. Там все умные, и большие деньги имеют.
