Текст книги "Паук у моря (СИ)"
Автор книги: Юрий Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)
Паук у моря
Глава 1
Благородный труд
Научно-фантастический роман с элементами мистики, мракобесия и здоровой пропаганды рыбьего жира
Автор благодарит:
Юрия Паневина – за помощь и советы
Романа Козлова – за техническую помощь
Глава 1. Благородный труд
Нож был в руке – хрупкий бледный клинок, но, без сомнения, острый как бритва. Накатывало сладчайшее предвкушение. Вот он, затылок: беспомощный, покорно подставленный, пропотевшие волосы намотаны на кулак, безмозглая голова прижата лбом к земле. Первый надрез будет вертикальным, коротким. Она это сделает!
Анн проснулась за миг до удара Первого колокола. Осознала, что спешить некуда, немедленно соскользнула обратно в крепкое и теплое объятие сна. Над крышами Школьного квартала родился и поплыл утренний чуть дребезжащий звон…
…Где-то за Имперской гаванью, за островами и морским фортом Хаур, далеко на востоке, простор океана озарился и засиял первым лучом солнца. А над еще темными крышами Школьного квартала продребезжал Второй удар колокола. Дослушивала отвратительный звук Анн уже сидя, правда, еще с закрытыми глазами.
Важно первое решительное усилие. С этим у девушки был полный порядок: одеяло откинуть, ноги спустить, войлочные тапки на месте… всё, день начался.
День начался, но глаза так и не открылись. Натягивание простыни, расправка складок на одеяле, установка подушки идеальным «острым зубом» – первоочередное наводилось ощупью. По сути, оно и верно: когда повторяешь процедуру тысячи раз, тратить время и силы на зрение вовсе не обязательно.
Глаза Анн открыла уже у двери, еще раз одернула ночную сорочку и вышла в коридор. Вообще-то, с закрытыми глазами и до умывальни можно дойти, но кто-то из неместных обитателей способен натолкнуться и отдавить ноги. В Четвертом (административном) корпусе квартала иногда случаются сельские гости-стажеры, эти запросто могут налететь и зашибить, дикий народ, башку бы с них содрать.
Основной проблемой Анн были и оставались личные размеры. Она была миниатюрна телосложением – вот едва на сантиметр выше нижней должностной границы роста. Сан-ти-метр – это такая мера длины, крайне незначительная.
В коридоре было холодно, за икры кусал ледяной утренний сквозняк. Внизу хлопала дверь корпуса – самая ранняя смена обитательниц Четвертого уже убегала на службу. Анн сегодня торопиться было некуда, подергивая плечами, стояла в очереди – не очень большой, корпус привилегированный – четыре бабы прошли, и пожалуйте – вот вам «стойло» для очистки организма, умывальник и кран, ваша норма бодрящей воды. Это уже под невнятную ругань за дверью томящейся и торопящейся очереди. Вовсю просыпается Четвертый, уже в силах шевелить языками и сквернословить. Элита квартала, тут все быстро.
Приводила себя в порядок Анн быстро, поскольку имела преимущество: ей не надо было просыпаться разумом. Наверное, это преимущество мелкого организма: нервные сигналы от пяток до головы быстрей проходят, состояние человека меняется как по щелчку пальцев. Так с детства и было. Рост тут, конечно, ни при чем, насчет роста – шутка. Печальная и философская. В физиологии Анн разбиралась намного выше среднего, философию не изучала от слова «совсем», просто думалось иногда на этакие странные темы. Пока училась в школе, казалось, что это дурь и психическое отклонение. Позже выяснилось – нет, это «философией» называется.
Шагая к своей комнате, девушка размышляла на ненужную тему: вот отчего хорошие сны приходят редко, и почему нельзя смысл некоторых красивых слов сразу в школьных классах и объяснять? Уйму бы времени на службу фатерлянду сэкономили.
Ненужные мысли – это глупая роскошь и признак очевидного возрастного упадка умственных способностей. С этим ничего не поделаешь, донервет[1], башку с них сдери, правда есть правда.
Обитательнице угловой комнаты было уже тридцать лет. А может быть, и тридцать один – насчет этого Анн не была уверена, поскольку отвлеченная математика и даты не являлись ее сильной стороной, да и там, – в далеком детстве – все осталось немного смутно. В любом случае – почти старуха, причем преступная старуха.
Анн постоянно нарушала закон – нарушала грубо, осмысленно, упорно, коварно и давно.
Иногда хотелось покончить со всем, плюнуть кому-то в морду,– вот прямо слюной и погуще – и прокричать «я вас обманула! Вы ничтожные и тупые людишки, башку с вас сдери! Вешайте, дермоеды! Мне надоело!».
Минуты нервной слабости свойственны всем женщинам. Но не выпускницам женской школы Медхеншуле. Они воспитанные, прямо аж…
Анн усмехнулась и в два движения сменила ночную рубашку на дневную-нижнюю, упала на табурет и придвинула к себе приготовленную с вечера кружку молока, накрытую четвертушкой лепешки.
Что бы там не говорили любые боги и Свод законов Эстерштайна, быть мелкой, некрасивой, пронырливой и бессовестной – удобно. Ешь мало, шитье платьев чуть дешевле выходит, удача сопутствует. Иногда даже человеком себя чувствуешь.
Доедая, Анн с удовольствием глянула на пустующие койки. Жить в одиночестве – привилегия уровня наиблагороднейших замковых фрау. Многие считают, что для служащей уровня фир-дойч[2] такое невозможно. Ошибаются, нужно просто знать, как это делается. Да, периодически подселяют соседок, но ненадолго. Слава богам и Холмам, в Эстерштайне всё можно купить и продать.
Анн вылизала из кружки остатки молока. Безобразничать в таком возрасте просто смехотворно, но хороший сон, настоящее коровье молоко, отличный план на день – причем все дела нужные, нетяжелые – наслали хорошее настроение. Только бы не сглазить.
Нарушать законы было приятно. Вот чем больше нарушаешь, тем теплее на душе, да и вообще. Анна Драй-Фир, по официальному «свайсу»[3] 23 года, должность «медицинен-сестра 1-го класса», адрес временного проживания: Школьный квартал корпус №4, третий этаж-8, нарушала уйму законов, прямо даже не пересчитать, сколько. Как-то пытались суммировать вместе с Дедом, по скольким статьям приговорит Имперский суд, когда поймает, получалось больше тридцати. Прямо по статье на год жизни – разве не красиво? А ведь это Дед еще не все грехи пронырливой медицинен-сестры знает. Тут, наверное, даже не повесят, ступни ампутируют, а оставшееся в штраф-лаг отправят со сроком до Второго Прихода. Весело, да. Кстати, мысленно называть себя диким именем «Анн», а не правильным государственным «Анна» – тоже преступление. Хотя и мелкое. «Тридцать розог и тридцать дней без сахара», как сейчас помнится.
Нарушения закона грели, но не то чтобы особо надежно, от простуд они не гарантировали. Городское утро, оно очень свежее. Анн с удовольствием нырнула в платье – добротное, шерстяное, выглаженное с вечера и ждавшее своего часа на клайдербюгеле. Именно «клайдербюгель», за дикарскую «вешалку» кара богов не минует. Помнится, в подготовительном классе фрау Ирма этак душевно глупую девчонку подобной клайдербюгелей приложила, что до сих пор ухо гореть начинает.
Вообще школьниц младших классов традиционно наказывают по спине, в особо возмутительных случаях розгами по филейной части. Но мелкой Анне частенько прилетало по затылку и ушам – слегка промахивались педагоги. Оно и к лучшему – надежнее допущенные ошибки запоминались. Кстати, уши так и остались маленькими, канону хоть что-то соответствует.
Общеизвестна и славна красота женщин Эстерштайна: рослость фигуры, крупная и выразительная грудь, широкие здоровые бедра, белокожесть, великолепный румянец, светлые – рыжие, а в идеале белокурые – волосы. Есть еще масса иных обязательных достоинств, но те второстепенные. А воображаемый идеал – вон он, плывет вездесущим миражом, мясистыми бедрами грациозно колышет.
Глупо. Нет, Анн идеалы эстерштайнской женской прелести ничуть не осуждала. Весьма красивые и привлекательные идеалы, хотя насчет «белокурости» явная невидаль – истинными блондинками бывают разве что фрау-дамы истинных дойч и безмозглые невольницы-ксаны. И тех и других нормальный горожанин разве что пару раз за жизнь и увидит. Истинная блондинка – заведомый миф и сказка, вот хоть сколь угодно их мужчины могут вожделеть, но побаловаться в постели с благородной дойч-фрау или дьяволицей-ксаной им не суждено. Проще уж в Истормузе сходить, на изваяние Рус-Кати вдохновиться, она тоже по преданию светлыми волосами обладала, поскольку значилась самой заядлой ведьмой-демоншей и на любые обманы была способна. Вот замечательная была нечисть, между прочим, тоже Эстерштайн и истинных дойчей ненавидела, правда, то в древние времена случилось, давным-давно забыто, нынче в Истормузе никто и не ходит. Надо бы заглянуть, проведать статуи перед переездом.
Анн спохватилась – что-то опять о лишнем думает, а ведь день непростой, важный и насыщенный. Этак и на трамвай опоздать можно.
Сумка ждала на крюке, тоже собранная с вечера. Вешая на плечо служебную поклажу, Анн украдкой пощупала вшитый в ткань груз – не звякнул бы. Нет, глупо, не в первый же раз. Это возраст виноват – многовато лишних мыслей и действий.
Как выглядим? Чепчик на голове сидит ровно, волосы темные, остриженные строго по рангу – до середины шеи – причесаны. Платье чистое, на губах крошек и разводов молока не осталось. Обувь почищена и смазана, досадной ссадины на левой туфле вообще не видно. Вперед, Анна Драй Фир, башку с тебя сдери.
На ходу повязывая шаль, спускалась с третьего этажа в быстром и ровном темпе – лестница, старинная, еще десятилетия Первых построек, считалась очень нарядной, образцом истинного строительства. Пооббились, конечно, ступени и перила, потеряли вид. Ну и демоны с ним, недолго тут ходить осталось.
На посту у дверей уже занял свое дневное место Рихе – отставной обер-фельд Ерстефлотте, одноногий, но зоркий, как тот засратый буревестник.
– Хайль, маленькая красотка!
– Хайль, господин обер-фельд! Хорошей стражи!
– Э, да что тут хорошего, Анни? Ничего и не видишь, кроме вечно бегающей квохчущей курятины.
Анн засмеялась, в меру шаловливо, и выскочила во двор.
Глупо. Нет, не столь слова Рихе глупы – он то что, нормальный мужчина, мир повидал, до сорока лет дожил, в море только ногу и оставил, удачлив, юмор нормальный, солдатский. Сейчас крутит либе-либе с Гердой Зекс-Ахт, многознающей наставницей третьих классов. Достойная сука – ростом с моряка, бедра – в дверь только боком, сиськи – идеал коровы, натурально рыжая мастью башка – предел мужских мечтаний. С такой приятно долг-ленд отдать. А посматривает, хитрец, на мелких и незначительных особ, с низким жалованием и скучным статусом фир-дойч. И только взгляни на него из-под ресниц – мигом сменит моряк любовный курс.
Безусловно, обер-фельд общежития – полезный и нужный человек, с ним много выгодного можно накрутить, и демоны бы с его явно примитивным либе-либе. Но Анн он без надобности, она ходит… как это там у них в Ерстефлотте именуют… помористее!
Вообще-то по океану и даже обширному городскому заливу Анн ходить-плавать не доводилось, только на Шнель-острове бывала, а туда плыть-то всего ничего, даже полюбоваться живописным берегом и каналом не успеваешь. Вот проходит жизнь, а только по улицам ошпаренно и бегаешь, очень верно про курятину было отмечено…
К остановке девушка вышла со слегка подпорченным настроением. Собственно, что тут идти – станция прямо у ворот Школьного квартала, дожидаясь трамвая, можно (и нужно) поулыбаться стражникам-охранникам. На посту им разговаривать не положено, но к чему слова, если есть отдыхающая смена, можно юркнуть с солдатом в Пятый заброшенный корпус и провести несколько минут, пусть не очень романтично, но с радостью для служаки и полезностью для любимого Эстерштайна. В Пятом корпусе сейчас даже крышу кое-как перекрыли и два топчана поставили. Поощряют.
Ну, именно Анну Драй-Фир поощрять не нужно, она и сама отлично знает про свои долги, склонности к либе-либе-романтике и служебному расписанию.
Показался трамвай: черный локо-мот дымил и толкал перед закопченной «мордой» пассажирские вагончики, а за собой тянул пару грузовых вагонов-«плотов» с замковыми грузами, на замыкающем вагоне торчала пара вояк, опиралась на хеллебарды с флажками. До охраны и грузов дела ожидающим на станции пассажирам не было, небольшая толпа пришла в движение, собираясь штурмовать лучшие места. Это традиция такая, на конечной станции – Замковой – в трамвай садилось совсем немного горожан, тамошние жители поголовно в замке Хейнат и служили, в Нижний город катались редко. На Школьной пассажиров было погуще, но все равно в четырех вагонах всем места хватит, беготня к лучшим местам всего лишь традиция и забава. До выходного дня у горожан развлечений не так-то много.
Анн без труда проскользнула к излюбленному месту – второй вагон, третий ряд, у окна, воздух свежий, но не так дует. Упала на отполированную многими задами скамью, сунула под бок ценную служебную сумку. Кондуктор уже торопил завозившихся, локо-мот пискляво свистнул, окутался дымом, и трамвайный состав тронулся. Плавно поплыла мимо стена Школьного квартала, из-за нее доносился писк и визг – классы младших корпусов строились на зарядку и прослушивание ленд-новостей. Скоро раздастся зычный рупорный бас фрау Мергель, девочки начнут делать упражнения и запоминать зачитанное о событиях в Эстерштайне, о судьбоносных решениях в политике и культуре, прогнозах погоды и прочем. Сколько лет прошло, а ничего не меняется.
Пассажирка напомнила себе, что как раз у нее меняется, и даже весьма, оперлась щекой о раму окна и мгновенно заснула. Спать под чтение кондуктором ленд-новостей весьма спокойно, это многие пассажиры любили. Но Анн всякие убаюкивания были не очень нужны, она и так легко засыпала.
Постукивали по рельсам колеса, неспешно полз трамвай к следующей остановке, бубнил о «боях местного значения с мятежниками» кондуктор. На «Верхней-1» Анн слегка проснулась, тут садились в вагон густо и не замедлили пихнуть. Пассажирка отпихнулась локтем в ответ – не в раздражении, просто так полагалось, и заново соскользнула в сон.
В славном городе Эстерштайне нужно всё делать как положено, не задавая глупых вопросов и не медля. Тогда всё будет нормально, ну, если повезет. Глупый город не любит глупых вопросов. Этой основополагающей истине учат в привилегированной (хотя и не в самой высокой степени этого понятия) женской школе Медхеншуле, в «Энджгинери», в академиях Ланцмахта и Ерстефлотте, даже, наверное, в Дойч-Университете. Хотя насчет последнего неточно – с благородными буршами-студентами Анн приходилось сталкиваться крайне редко, работать с ними профессионально тоже не случалось – у этих господ вся прислуга сплошь специальная и отборная, включая медицинскую. Вполне можно обойтись без столь замечательных знакомств, сдери им башку.
Между «Верхней-1» и «Верхней-2» трамвай закономерно сбавил ход – тут начинался спуск-подъем у Малого Хеллиша. Справа потянулась ноздреватая светло-пепельная скальная стена, изрытая бесчисленными ходами, галереями, лазами и провалами-окнами, иной раз опасные отверстия подступали на расстояние протянутой руки к движущимся вагонам, часть дыр была замурована кирпичом, кое-где кирпич уже повысыпался, и скала зловеще подмигивала. Нет, на самом деле Малый Хеллиш был безопасен, ну, почти безопасен, изучен (почти), здесь стояли постоянные бдительные (почти) посты полицейской стражи, имелись предупреждающие надписи на стенах, а особо опасные входы регулярно заново заделывались. В общем, горожане здесь пропадали не особо часто.
Анн скальных опасностей, призраков и старинных преданий не боялась. В детстве в Малый Хеллиш школьную экскурсию водили дважды, связанные общей веревкой девочки тогда прошли по склону, исследовали один из коридоров, слушали опытного вояку-экскурсовода. Рассказывал старикан довольно интересно, красочно, но те ужасы позабылись за полной ненужностью и давностью лет. Больше на скалах Анн не бывала, но помнила, что ей там понравилось – не сами мрачные и полные шорохов эха, темно-белесые древнейшие коридоры и ловушки, а подъем к экскурсионной огороженной площадке – это было слегка похоже на Холмы.
Вот о Холмах и собственном происхождении думать было неразумно. Особенно в столь важный день.
У «Верхней-3» пассажирка безотрывно смотрела в окно, поджидая, когда высохнут слезы на щеках. Утирать лицо не следует, наверняка кто-то обратит внимание, вагон уже наполовину полон, живо шепнут кому-не-надо, в такой-то день очень просто проколоться можно.
У Анны Драй-Фир насчитывалась уйма недостатков, наверное, даже тысяча. Вот и считать толком не умела, и писала отвратительно. Но это законные недостатки, которые даже переходят в официальные достоинства – в Медхеншуле серьезному счету и письму воспитанниц не обучали, для иного их готовили, лишними науками не отвлекали. Но быстрая и неконтролируемая слезливость – это, донервет, вообще никуда. Мужчины с трудом, но простят, вот начальство и клиенты – те жалости не знают. Им хоть изящно плачь, хоть раненой свиньей визжи-хрюкай, громогласно осудят, оштрафуют и нажалуются. Проклятые глаза, а вот что с ними поделаешь? Разве что выколоть, но это не выход. Нищих и инвалидов в Эстерштайне сроду не терпели. Слепой девице прямая и быстрая дорога в арлаг, там – где-то в глубокой камышовой тине – и похоронят.
Глаза пришли в порядок, трамвай уже катил по Нижнему городу: слева тянулись красивые дома Квартала чиновников и инженеров, справа все еще высился склон Малого Хеллиша, но тут уже с тщательно замурованными выходами галерей, наглухо заложенными окнами и лазами. Богато здесь живут, этого не отнять.
На «Фюрер-штрассе» в вагон набилось уж вовсе густо горожан, даже защита скамьи не особо помогала, Анн крепко прижали к окну. Вот что им – местным – пройти тут оставалось? Одну остановку, пфенниг бы сэкономили, башку им всем сдери…
Трамвай выволокся на простор Фатерлянд-плац, с облегчением засвистел и остановился. Началась шумная суетливая выгрузка, в дверях опять кто-то зацепился подолом и голосил. Анн слегка забеспокоилась – этак и на фургон можно опоздать.
Нет, выпрыгнула, рысцой добежала до конной станции – нам №3 нужен, «конечная – форт Белл».
С рейсовыми фургонами в Эстерштайне сохранялся полный порядок – готовый экипаж ждал у помоста. Надежное средство передвижения: пара огромных фургонных лошадей степенно ждет сигнала, реет флажок на торчащей вертикально хеллебарде, кучер бдительно надзирает с высоты, его юный помощник помогает пассажирам подняться по лесенке.
Хрупкий локоток Анн поддержали как всегда с удвоенным старанием, девушка улыбнулась транспортному служащему. Вообще фургон, хоть и чуть дороже, но заведомо выигрывает у трамвая. Тут и толпы нет, и рессоры – старые, но надежные – баюкают. Раньше было наоборот: Анн отлично помнила, как по трамвайной линии ходили два состава – сейчас «Черный» лок-мот остался, а «Красный», со старинным знаком-«пауком» на круглом лбу корпуса, уже давно простаивает в ремонте. Наверное, года два чинят, и по слухам, не особо-то он там починке поддается. Впрочем, слухам матерые эстерштайнцы сроду не верили, наверное, починят-таки трамвай, изыщут железо и чугун на такую ценную машину. Вот будет трамвай вновь пассажиров возить или только замковые грузы таскать – большой вопрос.
Анн поняла, что снова совершенно необоснованно грешит помыслами, и принялась смотреть в окно. Опустевший состав трамвая уже обогнул рельсовый круг перед Ратушей, встал на Конечную под погрузку. В верхнюю часть города и в замок стремилось куда больше служащих, давились на посадке изрядно. Сейчас и на грузовых «плотах» поедут, благо поклажу с них сгрузили, разрешено пассажирам занять. Но все равно прямо штурм времен Третьего мятежа, а не посадка, кондуктора уже в голос орут и дубинками работают. А кричать и дышать на Фатерлянд-плац – удовольствие ниже среднего.
Судебный Угол просторного Фатерлянд-плац славился на всю страну, фермеры сюда специально приезжали посмотреть. Преступников здесь вешали часто, каждый выходной день, причем вздергивали в идеальном стиле – вон шестеро висят, все как по линеечке, даже ноги на одном уровне, хотя вот с тем длинным ворюгой палач-мейстерам явно пришлось повозиться. Но ведь несет разложением невыносимо. Перед исполнением приговора осужденные собственноручно под свои полосатые балахоны хлорную известь засыпают – старинная традиция – но не особо помогает. Известь нынче хуже стала, что ли? Раньше как-то меньше воняло. Или по молодости на всякие мелкие сложности даже и внимания не обращаешь?
– Хайль, господа! Отправляемся! «Номер третий» – от Фатерлянда до форта Белл! Никто маршрут не попутал? – громко напомнил кучер.
– Трогай, Карл, все свои тут, – заверил старичок-отставничок, гордо разворачивая гремучие медные страницы «Эстерштайнской торговой» и косясь на Анн.
Просто ужас какие нынче обеспеченные и образованные пассажиры пошли. Дорогие газеты читают, пусть и месячной давности – все четыре газетные страницы, закатанной убористым текстом медной жести, уже порядком потемнели и помялись-захватались предыдущими умниками. Анн посмотрела на старикана озабоченно и слегка пристально, с малым намеком на злонамеренную бабскую алчность. Отставник немедля уткнулся в газету. Догадливый.
Выглядеть (и казаться) правильно Анн умела с детства. Природное, от мамки и бабки унаследовано, да простят нас боги за такое слово. Когда-то по глупости даром не пользовалась, с возрастом разобралась. Между прочим, самое ценное-тайное знание и умение – прежде всего сама в себе разберись, иначе вообще мало будет толку. Такому искусству в Медхеншуле не учат.
Фургон прокатил мимо величественного здания Ратуши – пять этажей из отборного красного кирпича – это не шутки. В высокие резные двери входили озабоченные служащие, все отлично одетые, мужчины бритые, сплошь в модных элегантных дойч-костюмах, отлично сшитых чиновничьих мундирах, значках и орденах. Отличная добыча, но не по зубам простой фир-дойч. Ничего, обходились и впредь обойдемся.
Проехали мимо Судного угла – экипаж мгновенно наполнила трупная вонь, все принялись отмахиваться, хотя это и не совсем прилично – настоящего гражданина должен радовать смрад поверженного врага рейха. Но не радует, поскольку аж глаза режет. Кучер рискнул подстегнуть упряжку, лошади ускорились.
…«Государственный вор», «убийца», «изменник»… успела Анн машинально прочитать медные таблички на груди трупов.
– А долговязый – продажный шпион, на мятежных тресго работал, – объявил отставник, вновь оглядываясь на девушку.
Анн впала в очевидный панический ужас пред мертвыми шпионами, заодно добавив долю видимой (и труднопреодолимой) тошноты. Нет, тошнотных девушек настойчивый ветеран не любил, снова живо отвернулся. И верно – на груди, кроме боевых знаков, бляха-«шестерка» – шесть раз долг-ленд отдал. Очень меток мужской силой, осел плешивый, того не отнять.
На платье самой Анны Драй-Фир блестела скромная «единичка», правда, из настоящего полированного железа. Рожала один раз, можно сказать, очень мало родному и любимому Эстерштайну от себя отдала. Да, возрастом еще молодая (особенно если по «свайсу»), но вот-вот недостаток рвения в деторождении уже начнет вызывать у окружающих закономерное недоумение и негодование. И значок «фельдмастер государственного здоровья» не поможет.
Анн хотела детей. Трех – минимум. Но хотела не так, как положено законом, а извращенно, по-дикому. Чтоб дети надолго с мамкой остались, чтоб воспитать и видеть, как растут. Не то чтобы Анна Драй-Фир была закоренелой слабоумной бунтовщицей и всякое немыслимое себе в воображении выдумывала, просто у нее была хорошая память. Она до сих пор помнила Холмы и своих. Семью. Вот такое вот проклятие.
Сейчас фургон катил туда – на юг. Понятно, Холмы начинаются намного дальше форта Белл. Нужно свернуть на приморский бесконечный и малолюдный Сюдри-бан. И три дня трястись по скверной дороге, ночевать на укрепленных хуторах, потом свернуть на почти незаметные тропы…. Там Холмы. Дикие места, самая окраина могущественной страны, невысокие, почти безлюдные и бесконечные склоны, ужасная бедность, нищета. Три дня. Или четыре. Может, и пять. Точные расстояния – это секретные сведения. В любом случае Анне Драй-Фир, медицинен-сестре, туда дороги нет. Двадцать пять лет назад счастье мгновенно закончилось и больше не вернется.
Фургон уже прогромыхал по настилу моста, внизу мелькнула бурная вода Дыры, впереди громоздились недобрые утесы. Разговоры в фургоне увяли, пассажиры задергивали пыльные шторки на окнах, делая вид, что собираются подремать. Ездить по недоброй Хеллиш-плац никто не любил.
Когда-то дорогу между горами, изрытыми древними норами-галереями, нарекли весьма едко. Менее всего езда между чудовищными откосами напоминала прогулку по парадной площади. Всадники и экипажи здесь пропадали регулярно, посты ланцмахта делу безопасности не особо помогали. Собственно, солдаты тоже пропадали. Вот этак попадешь служить в адское место и трясись, жди, когда у демонов аппетит на тебя появится. Ужас.
Склоны испещренных ходами древних скал уходили все выше, заслоняли мир с обеих сторон дороги. Анн поудобнее откинулась на жесткую спинку сидения, слегка надвинула на глаза чепец и мгновенно заснула. Нет, к ужасу Хеллиш-плац она не оставалась равнодушна, тоже слегка пробирало. Но ужасов в жизни много, а девушкам надлежит вовремя отдохнуть, поскольку их ждет работа, и эта работа точно никуда не денется, ее, донервет, никакие демоны не сожрут. Да и ехал фургон на юг, если суждено нынче умереть, так хоть поближе к Холмам. Любила Анн бывать в далеком Форт-Белл, несмотря на утомительную дорогу. Напоминало слегка…
…Утро, залитый пронзительно-желтым солнцем пологий склон. Бежит девчонка, спотыкаясь, праща обвязана вокруг пояса, но тушка увесистого суслика-цизеля оттягивает руку, иногда башка еще теплого бедняги задевает траву, тогда охотницу слегка заносит, она спотыкается, но изо всех сил старается устоять на коротких ногах. Ей почти шесть лет, «сильна умом и глазом», как говорит Дед, просто ростом мелковата.
Дома деревни прячутся внизу, у ручья, скрыты склонами от ночных ветров и утреннего холода. Ветерок несет навстречу запах душистого дыма очагов и свежих горьковатых лепешек.
– Мамка, мамка! Едут! Налог едет!
– Не кричи, Анн, заметили уже. И не расшибись, ради всех богов!
Скорости бега взволнованная девчонка не сбавляет, мамка ловит в объятья, прижимает к себе, отбирает и кидает добычу в двери дома. Тушку цизеля ловит Ганз, ворчит:
– Мелкий. Но с жирком.
Брат добр. Потому что хром и едва ходит, и просто потому, что любит сестру. Ее все любят, не потому что шустрая, уже умеет шить, бить грызунов и птиц, а просто так. В семье все добрые, даже Дед, хотя он много лет был на службе, прошел все берега, убил ужас сколько врагов, и ему руку по локоть отгрызли «безумные черные тресго».
– Едут! – вырывается запыхавшаяся девчонка. – Много-много!
– Да когда их мало-то бывало? – вздыхает мамка. – Должны были попозже заявиться, завтра их ждали. Ну что ж, праздник, значит, праздник.
Из дома вопит младший брат – еще малый, только ползает, лобастая башка сплошь в смешном светлом пуху. Потемнеет, конечно. В семье белокурых истинных дойч отродясь не было, обычная семья холмовиков, невыдающаяся.
К дому спускается Дед. Наверное, уже успел убрать связку запрещенных цанц[4] у жертвенника. Поджарый, при энергичном движении короткая культя резко оттопыривает подшитый рукав сорочки.
– Слыхали уже?
– Слыхали. Да вот и Анн углядела.
Все смотрят на девочку – Дед, мамка, Ганз, только младший не смотрит – дополз до порога и старательно ковыряет дыру в половике из затоптанной шкуры ламы.
– А я чего? – удивляется Анн. – Умыться надо, да?
– Надо. Хуже вряд ли будет.
Отряд «налогов» разгружается у дома сельского старосты-лейтера: расседлывают лошадей, распрягают повозки. У ручья звучат грубые голоса и хохот. Там смеется и мамка – ее звонкий голос выделяется по-особенному, кажется почти незнакомым, пугающим. Но мамка всегда знает, что делает. Она умная, красивая, с постриженными почти по нижней границе дозволенного законом волосами, высокая и с грудью, почти как сказочная ксана, а то и истинная дойч, хотя и нельзя так говорить.
Анн помогает свежевать зарезанную в загоне ламу, изо всех сил оттягивает неподатливую шкуру, Дед подрезает жилки, перехватывает единственной рукой, тянет – обнажается тощее, но яркое мясо. Та работа, в которой обе руки нужны, но где же на всё нужное сильных рук набраться-то?
Дед и мамка нравятся друг другу. Это не секрет, вся деревня знает. Мамка вдвое моложе однорукого, красива, а он весь в шрамах и с выбитым глазом, зато хороший человек. Но в этот вечер и завтра они будут порознь, даже близко не подойдут, дни Налога – они такие. Анн всё знает про взрослую жизнь, она и сама почти взрослая.
Вечер оглушительно и заманчиво пахнет жареным мясом, горьким терновым шнапсом, роскошным стальным оружием, упряжью и чужими людьми. Сияет на небе Луна и Темная Фея, обе круглые, красивые, полнолунные. Пируют у костров гости и селяне, чуть нервно смеются женщины, гундит и подхрюкивает губная гармоника, дети разглядывают и кормят травой лошадей в загоне – в деревне такого дорогого и редкого скота нет и не будет. Дед сказал, «особо не вылазь», Анн запомнила и ведет себя скромно.
Усталая, прибрела домой. Ганз уже уложил младшего, а мамки сегодня не будет. Она с фельдмейстером гостей – самая красивая селянка с самым главным и почетным гостем, да. Полнолуние и долг пред Эстерштайном – один из главных законов жизни. Анн знает, что когда-то в такую ночь зачали ее, а до этого сделали Ганза, правда, братик подпортился и теперь никуда не уйдет. До этого был Карли – его уже забрали, и сестрица его почти не помнит. А после Анн родился младший – этот, наверное, крепким вырастет, очень нужным стране. Когда его заберут, может, уже и Второй Приход случится, настоящая Империя воцарится, время у малого еще есть, он же долго расти будет. Но уйдет как Дед, обучится, много подвигов совершит, наверное, с рукой останется – Эстерштайн при Империи станет уж вовсе-вовсе могучим, всех врагов мигом покорит.
Спит уставшая и наевшаяся Анн, меховая подушка под щекой привычна, пахнет ламой и горькой душистой травой. И нет никаких предчувствий.
…Собирался «налог» в путь все там же – у потухших костров. Слегка опухшие после вчерашнего пира возницы уже запрягли, воины надевали шлемы, а фельдмейстер обоза выговаривал старосте:
– Это же как⁈ Мяса недобор, трав по норме едва насушили, людей только двоих дали. Мешков шерсти в норму сдали, но это же просто смех дешевый. Мне-то что, я записал, ты подписал. Но Канцелярия удивится, у них по плану сбора иное значится.
