Текст книги "Красная роса (сборник)"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

желтоватый пух, но уже догоняли родителей, носились друг за дружкой, будили время от

времени лесную тишину смешным писком.

Она не сразу заметила маленького рыбака, который терпеливо держал в воде удилища,

выманивал глупого карпа. Карпы тут жили вольготно, прочерчивали кое-где тихую гладь

острыми плавниками, а то и выпрыгивали из нее, ртом ловили мошву, что так и вихрилась, так и

танцевала над самой водой.

Инесса вздрогнула, когда в самом дальнем конце озера, видимо, в том месте, где оно самое

глубокое, что-то тяжелое бросилось в воду, подняло в утренний воздух, уже окрашенный

невидимыми лучами солнца, фонтан брызг, засопело, зафыркало, закашлялось, заболтало

руками и ногами, подняло голову и поплыло по тихому озеру.

Кто-то там купался, и девушка не мигая следила за ним. Не отец ли ее купается спозаранок?

Непохоже, не по-стариковски плещется купальщик в озере, а по-молодецки, по-спортивному

окунулся, гребет так, что даже волна плещется о берега, ни лица его не видно, ни ног, ни рук,

только спина черная, как у негра, да черные волосы.

Купался незнакомец недолго, выскочил на противоположный берег, встряхнулся, как конь

после купания, заметила только Инесса, что был молодым, стройным, сложенным

пропорционально, ладно. Бегом бросился к турнику, соединяющему два столба, и, ухватившись

руками, подтянулся ловко, завертелся, затем раз десять подтянулся, словно нарочно

демонстрировал перед девушкой свою ловкость и силу.

Инесса невольно залюбовалась, не могла отвести от него глаз, хотя и не видела лица

спортсмена, но почему-то была уверена, что он молод и красив. Наблюдала за ним будто бы и

безразлично, ни о чем не думая. Отвертев «солнце», продемонстрировав все, на что был

способен, незнакомый спортсмен, не глянув в сторону нимфы, затаившейся в ветвях ивы, рванул

бегом.

Инесса только с грустью вздохнула: то ли ей захотелось узнать, кто он, этот атлет, то ли

стало-завидно, что она сама не способна вот так. Перевела взгляд на сосновый бор и чуть не

вскрикнула от удивления. Среди могучих корабельных сосен пылал и переливался красный, как

жар, диск солнца, ясные лучи пронизывали лесные чащи золотыми стрелами, восток пламенел, а

небо золотилось, синело и играло такой прекрасной радугой, которую, наверное, можно было

увидеть разве что в глухом Полесье, на глухой, заброшенной лесной поляне.

И показалось ей на миг, что попала в края неизведанные, на безлюдье, которое приносит

утешение и покой сердцу, и подумалось девушке: «Как было бы хорошо, если бы это мгновение

было бесконечным». Вспомнилось, что Гёте тоже хотел, чтобы остановилось мгновение, так оно

было прекрасно.

Инесса была вынуждена возвращаться к отцовскому дому, идти навстречу неизвестному:

или встретить счастье, или ощутить еще один удар несправедливой судьбы.

Солнце над горизонтом осветило всю околицу, развеселило Таль, тихо струившуюся в своем

земляном желобе, посеребрило дубы по обе стороны запруды, раздуло пламя в окнах всех

строений лесничества.

Инесса возвращалась к дому уже по другой тропинке, по слегка примятой траве. С восторгом

рассматривала в зеленом травяном ковре орнамент из одуванчиков. Некоторые одуванчики

красовались круглыми пуховыми шапочками, они сразу напомнили девушке родной город и

улицу: там тоже в уютном палисаднике, заросшем кустами бересклета, росли в изобилии

одуванчики и радовали своим желтым цветом и малышей и взрослых. Инесса любила на них

взглянуть хотя бы мимоходом, спеша в школу. Вспомнила – вздохнула: что теперь дома

делается?

Лесничество оживало, к петушиному кукареканью и птичьему пению, собачьему лаю и

каким-то непонятным и незнакомым девушке звукам прибавлялись голоса людей. Было странно,

что они здесь, в лесном городке, над озером и мини-речкой, не заглушались, не тонули в общих

шумах, а звенели ясно и отчетливо, словно усиленные чудесным незримым аппаратом, каждое

слово долетало, будто из спрятанных радиорупоров.

– Захарка, ты коней поил? – послышался густой баритон.

– Захарка не дурнее кого-то… – пропищал в ответ надтреснутый тенор. Инесса услышала в

голосе нескрываемое раздражение и чувство обиды.

– А почему у них бока позападали?

– И у тебя позападали бы…

Какое-то мгновение разговор не возобновлялся, а затем снова тот же шутливо-насмешливый

баритон:

– Захарка, а твоя Мотря козу доила?

Из ответа не удалось узнать, исполнила Мотря – может, жена или дочь Захарки – свою

утреннюю обязанность или поленилась, – Инесса не разобрала слов. Видимо-таки, Мотря козу

подоила, так как баритон поинтересовался:

– А молоко холодное или теплое?

– Иди ты… – взвился в небо тенорок.

Инесса только ступила на веранду, как ее снова охватили беспокойство и тревога:

залюбовавшись красотой утра, забыла, зачем оказалась среди этой красоты. Предстоящая

встреча с отцом отступила было куда-то вдаль, теперь же в любой миг могла отвориться дверь, и

она должна была оказаться один на один с отцом, посмотреть ему в глаза, уловить его взгляд. И

если еще вчера, когда ехала в эти края, она хорошо знала, что ему скажет и как скажет, то за

ночь и утро развеялись все слова.

На цыпочках прошлась по веранде, шагнула к столу, не зная, как ей вести себя дальше:

посидеть тихонько, чтобы не будить хозяев, или, может, опять прилечь на диванчике.

Неожиданно дверь отворилась, у Инессы невольно перехватило дыхание, она испуганно

обернулась к тому, кто должен был там появиться. Появилась Ольга Карповна.

– Доброе утро. Не замерзла? Комары не закусали? Вот и хорошо, очень хорошо…

Инесса затаив дыхание отвечала односложно на все вопросы, а сама не сводила глаз с

двери в комнату, ждала появления отца.

– Умывайся да завтракать будем, а то Иван Матвеевич уже почаевничал и пошел в свою

контору. Подкрепляйся и иди. Я ему сказала, он будет ждать…

Полегчало на сердце у девушки. То, что должно было произойти, откладывалось на какое-то

время, и уже в этом было облегчение и даже счастье.

Завтракала без аппетита, смотрела в тарелку и почти не видела, что ей туда положили,

наскоро выпила чаю – спешила идти наниматься на службу. Ольга Карповна пожелала ей

традиционное «ни пуха, ни пера», ласковыми глазами проводила девушку, указала дорогу к

конторе и занялась своими делами.

Лесничество уже жило. Куда-то прошли несколько женщин и девушек с лопатами и быстро

исчезли в лесной чаще. Неподалеку от вышки стояли мужчины и парни, переговаривались с

дежурным.

– Поджилки не трясутся? – расспрашивал снизу знакомый Инессе баритон. – Штаны

завязал?

– А ты отойди подальше, – советовал дежурный.

Баритон хохотнул, оставил дежурного в покое, принялся за другого:

– Послушай-ка, Захар, а ты мед любишь?

Инесса приблизилась к толпе и успела разглядеть присутствующих. Спрашивал чубатый и

белозубый красавец, а тот, кто должен был отвечать, сидел на карачках под штакетником,

смачно тянул цигарку.

– Мед он любит, да пчел боится… – явно на что-то намекнул один из присутствующих.

Захарка блеснул маленькими глазками из-под мохнатых рыжих бровей. Уже было собрался

что-то отвечать, но, видимо, передумал, жадно впился в окурок.

– Захарка, а ты о пчелах что-нибудь знаешь?

– Да знает… Только не говорит.

– О пчелах не знает, а мед, говорит, сладкий…

Так они добродушно и лениво насмехались над неказистым человечком, пока тот не

произнес надтреснутым тенорком:

– Идите вы…

– Тише! – прервал его атлет. – Видишь, дети ходят.

Инесса поняла, что это было сказано про нее, и, опустив голову, молча прошла мимо них.

– Эге-ге, уважаемая незнакомка! А у нас, между прочим, люди здороваются…

Баритон явно насмехался, но показался Инессе человеком приятным, рассердиться на

шутника было невозможно.

– Добрый день! – механически поздоровалась она.

– Доброе утро и вам, прекрасная незнакомка!

Неподалеку, почти рядом, была расположена контора лесничества. Инесса взглянула на

открытую дверь и заколебалась, заходить или подождать, поэтому и не расслышала ответа, так

как было не до того, – из конторы вышел ее отец.

Узнала его сразу. Да, именно таким она его и представляла, именно таким она хотела видеть

своего отца. Выше среднего роста, стройный, как юноша, невзирая на пять десятков лет. Он

внимательно посмотрел ясными серыми, с чуть заметной синевой молодыми глазами на девушку,

улыбнулся одними глазами, усталыми и грустными. Смотрел на Инессу, а звал кого-то другого:

– Роланд Яковлевич, куда вы положили ключи от кладовки?

Инесса услышала ответ и сразу же узнала, кому он принадлежал. Человек объяснял, что

ключи лежат в столе, в самом нижнем ящичке. Ей почему-то пришлось по сердцу, что того

смелого купальщика зовут непривычным даже для города именем – Роланд.

Робко, точно так, как все те, кто впервые нанимается на работу, остановилась Инесса перед

отцом-начальником.

– Добрый день, – поздоровалась она.

Он ответил мягко, скупо улыбнулся, скользнул еще раз глазами по лицу девушки, и она

заметила, что его глаза сначала было ожили и загорелись, а потом сразу потухли, и прежнее

выражение усталости и грусти снова поселилось в них.

– Вас зовут Инна?

– Да, – чуть слышно ответила, а сама не могла отвести глаз от отца. Чувствовала, как что-

то давит у нее в груди, как к глазам подступают слезы, таким родным и дорогим вдруг стал ей

этот человек… Казалось, что пройдет еще миг, и она не выдержит, упадет ему на грудь, и будь

что будет.

Иван Матвеевич какой-то миг словно ждал, надеялся, что и в самом деле произойдет что-то

необычайное, что эта юная, как утро, девушка обрадует и утешит его чем-то необычным, но, не

дождавшись, сказал официально, так, как, очевидно, говорят все начальники на свете:

– Вы на работу? По зову сердца к нашим лесам или временно… перебыть?

– Привело меня сюда и в самом деле сердце, но как будет дальше… не знаю… – опустив

глаза, нашлась она с ответом.

В этой фразе не было фальши. Как ни странно, но именно так ее и воспринял лесничий, ему

понравилось, что девушка не клянется в любви к природе и лесу, а сказала откровенно о том,

что чувствовала.

– Хорошо, давайте свои бумаги, будем думать…

Бумаг у Инессы было немного: паспорт, да аттестат зрелости, да еще справка о

приобретенной в школе профессии, к которой и сама Инесса не относилась серьезно. Они

лежали в ее карманчике. Их можно было достать вот сейчас, подать собеседнику и наконец

увидеть выражение лица человека, который, вскормив ребенка на алименты, восемнадцать лет

спустя при таких необычных обстоятельствах встречает свое чадо. Даже дернулась было рука к

карманчику, но остановилась на полпути. Инессе не хватило решительности.

– В вашем доме остались… Извините…

Он понимающе и подбадривающе улыбнулся, не рассердился, только пошутил:

– Начало многообещающее… Ну ничего, здесь недалеко, возьмите и – милости просим.

Инесса вздохнула облегченно и почти побежала со двора лесничества.

Вернувшись в свой кабинет, Иван Матвеевич поймал себя на том, что забыл, зачем выходил

во двор и о чем спрашивал Роланда. Перед глазами стояла девушка. Стройная, крепконогая,

красивая. Серые с синевой глаза, такие большие и вопрошающе-удивленные. Где он встречал

подобное выражение глаз? Был убежден, что встречал, но где, при каких обстоятельствах? Нет,

нет, эту девушку он встречает впервые, но выражение глаз, овал лица…

Вспомнились студенческие годы. Ольга… Именно она так вопрошающе-удивленно смотрела

на его орден, да, на орден, а не на него, убого одетого, тощего студента, не имевшего, кроме

стипендии, никаких других средств к существованию.

Потянулась ниточка воспоминаний. Откуда же было получать помощь со стороны студенту, у

которого не то что родители, но и вся ближняя и дальняя родня и даже все односельчане лежали

в одной широкой и глубокой яме под большим камнем с надписью: «Жертвам фашистского

произвола…»

Его родное село – неподалеку отсюда, вблизи тех мест, откуда вытекает бедная на воду

Таль. Прекрасное полесское село. Тихо и спокойно из века в век жило оно лесной жизнью,

руководствовалось прадавними представлениями и законами, свято оберегало первобытно-

языческую влюбленность в природу и красоту. Во времена оккупации оно не покорилось

фашисту. Не сразу отыскали его оккупанты среди лесов, озер и болот, а когда наконец

появились здесь, то не были встречены хлебом-солью. Свысока взглянули на них селяне, ни в

чем не перечили, но ничего и не делали для них. Зато партизан приветствовали с радостью,

обеспечивали их хлебом и давали убежище, советы, посылали в боевые отряды сыновей и

дочерей. Сам Ковпак сюда заходил, сидел в кругу уважаемых и мудрых дедов и курил цигарку,

хитро щурился, расспрашивал.

Непокорное свободолюбивое село фашисты сожгли до последней хаты, дедов мудрых,

женщин трудолюбивых и ласковых девушек-красавиц. Деток над глубокой ямой поставили,

наверное, ждали, что на колени упадут, просить будут, – ни один на колени не упал…

Поэтому и некому было помогать Ивану Иваненко, лишнего рубля ждать было неоткуда. Жил

по-партизански, носил на груди боевую награду, а в груди – кусок вражеского металла и не

грустил: что попало в рот, съедал, а нечего было, то и сутки, и двое, а то и трое мог жить, даже

не думая о еде. Разве в партизанах не приучился ограничивать себя во всем?

Ольга Буржинская была едва ли не единственным человеком, догадавшимся, почему это так

тощ орденоносный Иван. Все чаще посматривала на него удивленно-вопрошающе, будто

ненароком делилась с ним во время продолжительных совещаний и заседаний то яблочком, то

бутербродом. Не замечая той ласки, он брал, даже не благодаря, механически совал себе в рот,

жевал и одновременно раздумывал над тем, как лучше развернуть комсомольскую работу, как

провести то или другое мероприятие.

«Эти мне девушки с вопрошающе-удивленными глазами, – думал он сейчас, вспоминая

Ольгу Буржинскую, – остерегаться их следует, они до добра людей не доводят».

Выглянул в окно. Девушка стояла во дворе лесничества лицом к лицу с Роландом, вероятно,

забыла, куда и зачем пошла. «Видно, не работа тебя, красавица, сюда манит. Не ищешь ли ты

простаков, голубушка?..» – подумал недружелюбно и решил повести себя с ней более сурово,

проявить, как говорится, принципиальность, не то промахнешься, растаешь, пойдешь навстречу,

а потом самому же придется раскаиваться. Во всяком случае, уже сейчас ясно, что не

лесопосадки, не лекарственные растения и не грибоварение, не говоря уже о прополке и

расчистке, интересуют в лесу пришлую красавицу. Ловля, всюду ловля…

Об одном как-то призабылось Ивану Матвеевичу: ловят не только девчата, ловят чаще всего

девчат. Так повелось с незапамятных времен, еще когда род на род нападал, в первую очередь в

плен брали девушек, их выманивали, редко когда обращались с ними деликатно, чаще всего

скручивали руки белые сыромятной кожей, хлестали кнутами нежное тело, не жалели ножек

босых, угоняли в неволю, продавали на всех работоржищах. Забрасывала их судьба по всем

мирам, во все гаремы, ставила на самые тяжелые и самые изнурительные работы…

Инесса только намеревалась прошмыгнуть во двор, пойти в лесок, побыть одной,

поразмыслить, подумать, как ей повести разговор с родным отцом, а тут дорогу преградил атлет…

Внимательно заглянула ему в глаза и не заметила в них Инесса насмешливых чертиков, только

уважение прочла во взгляде. «Борьке Болконскому до этого Роланда далеко», – подумала она.

– Извините, девушка, что я так бесцеремонно… но у нас такое безлюдье, и каждый новый

человек – счастье… Тем более такой… человек. Поэтому простите мое нахальство, но мне

показалось, что «старик» повел себя с вами недоброжелательно… Вы что-то хотели… с чем-то

обратились, а он и слушать не стал…

Начав речь, он уже не мог остановиться, сумбурно перепрыгивал с одного на другое,

опасался, что его не дослушают, не оценят старания проявить доброту и заботливость, видела

его насквозь, догадывалась, что ему хотелось во что бы то ни стало с ней познакомиться, но

многозначительно молчала. Была еще слишком юная и неопытная, но каким-то шестым, женским,

чувством осознавала, что именно так, а не иначе должны знакомиться красивые парни с теми

девушками, которые встревожили им сердце.

– Если быть объективным, то это на него не похоже. «Старик» у нас вполне на уровне. Без

пяти минут доктор наук! Но иногда бывает… Вот-вот разменяет старик вторые полсотни, ему уже

трудно понять душу молодых и таких симпатичных… Поэтому… извините, что я так

бесцеремонно…

– А вы покороче. Много слов еще не означает много мыслей, – откликнулась в ответ

Инесса, причем проговорила это так спокойно и с таким превосходством, что и сама этому

удивилась.

– Мудро сказано! – обрадовался Роланд. – Благодарю за науку.

– Не стоит благодарности, – иронически улыбнулась Инесса.

– Ну, все это в шутку, шутить очень люблю, хотя и не всегда удачно. Остап Вишня из меня

не получился, а вот если когда в чем нужны будут мое содействие или помощь, то это уж без

шуток – вот моя дружеская рука и крепкое плечо. Если понадобится, то не только «старику», но

и самому черту рога своротим.

Так они вышли со двора. Инесса свернула на дорогу, в сень раскидистых дубов, и Роланд

потянулся за ней. Инессе было приятно его явное ухаживание, она нисколечко не смущалась

перед незнакомым хлопцем, не терялась под его горячим взглядом.

Ей стало так уютно и спокойно в его обществе, что она заразилась его шутливым

настроением, спросила:

– Вы что, за деревьями здесь присматриваете? Или вырубаете?

– Сажаем! В первую очередь посадка, культивация. Вырубка – вынужденная

необходимость.

– Эти дубки вы тоже сажали? – ухмыльнулась она.

– Эти? Сажали и эти. Только не я, а мой далекий предок. Думаю, при Хмельницком или еще

раньше…

– Великаны!. Красавцы какие! – восторгалась Инесса.

– Уникумы! Их здесь были сотни, государством охранялись. Но фашистам, как известно,

закон не писан. Уничтожили. Только эта прекрасная семерка и осталась случайно…

Со двора донесся требовательный голос:

– Роланд Яковлевич! Ау, где вы? Идите скорее…

– Уже всполошились. Без Роланда лес не растет… Ну, побегу, спасибо за разговор, думаю,

он будет не последним.

Инесса молча взглянула на парня, глаза ее светились.

– А со «стариком» я побеседую… по-своему…

– Только прошу без бесед. Я сама умею с людьми разговаривать.

Роланд перепрыгнул через невысокий штакетник, побежал на голос, а Инесса стояла под

сенью великана-дуба и улыбалась. «Ну и люди, ну и мужчины… Если ему что-нибудь от тебя

нужно, то соловьем залетным поет, а потом… Не нужны мне ни ваши адресочки, ни шуточные

разговорчики…»

Проживала Ольга Карповна в лесничестве, а работала в медпункте соседнего села.

Начиналось оно сразу же за Талью, только пройтись запрудой, перейти мост, миновать долину,

оккупированную раскидистыми вербами и чернокорой старой ольхой, и уже начинались

колхозные кладовые. А там улицей, улицей, потом через овраг, затопленный орешником,

бузиной и крушинником, и сразу же – сельская площадь, на площади – магазин, контора

колхозной бригады, а дальше в саду и медпункт. Минут пятнадцать – двадцать – и на работе.

– Живу по-европейски, – шутила Ольга Карповна. – Работаю в густонаселенном пункте, а

ночевать спешу в городок-спальню, на чистенький воздух, на первозданный покой.

Все успевала делать Ольга Карповна. По дому управиться, навести такой порядок, что у нее

все сияло и блестело, сварить, да и не лишь бы что, а выдумывала разные блюда, из газет и

журналов списывала рецепты кулинаров, а главное – составляла суровый, по-научному

выверенный рацион на каждую неделю, с карандашом в руках подсчитывала калории,

необходимые для болезненного своего мужа.

Ивана Матвеевича она обожала. Девичество ее сложилось как-то странно. Она не была

обделена природой. Привлекательности не надо было занимать, всем взяла девушка, а смелости

и решительности – как отрезано. Как ни подступались к ней однокурсники, даже и с других

факультетов хлопцы не обходили вниманием, а ей хоть бы что. Словно и не парни они, а она —

не девушка. Все внимание – науке, все свободное время – книгам, театру, ни минуты делам

личным. Так и институт закончила. Ей советовали найти кандидата в мужья из киевлян,

быстренько оформить брак и остаться в Киеве, а она этим не прельстилась. Поедет туда, куда

пошлют, а «кандидаты» ей пока что не нужны.

«Кандидат» объявился в самом глухом месте, в лесном поселении, да и не сразу. Сначала он

стал ее постоянным пациентом. Его недуги и болезни были определены известными киевскими

профессорами, она сама, хотя еще и не имела достаточной практики, полностью подтвердила

диагноз, лечение тоже было назначено без колебаний. Лесной озон, чистый воздух как основное

лечебное средство – все это имелось в избытке, а вот некоторые препараты нужно было вводить

с помощью шприца и иголки. Колола сама, делала это умело. А пациент во время каждой такой

несложной операции смущался. После укола, чтобы загладить смущение, Иван Матвеевич

начинал шутить, разговаривать, темы для бесед находились всегда интересные, с особенным

увлечением говорил Иван Матвеевич о лесе и его богатствах.

Началось все с лекарственных трав. В то время Ольга Карповна еще не была сторонницей

фитотерапии. В институте некоторые из научных светил защищали лекарственные растения со

страстью, а большинство отзывалось скептически, над сторонниками «травяной» медицины

многие в кулуарах посмеивались и называли их чудаками.

Иван Матвеевич, жрец лесов, постепенно ее перевоспитал. Он так зажигательно и

убедительно рассказывал о каждой лекарственной травке, цветочке или деревце, корешке или

ягодке, доказывал ей, сколько в них таится тех или других витаминов, химических элементов,

необычных соединений, животворных веществ, что она не могла ничего возразить.

Все чаще они прогуливались, сначала поблизости, потом ходили и ездили в дальние походы,

и столько интересного, невиданного, необычного он ей показал и раскрыл! Новыми, более

мудрыми и более добрыми глазами она смотрела на каждое растение в лесу, на каждый цветок,

на каждую травинку. А потом и на животных перешла ее любовь. Лес жил своей таинственной,

такой прекрасной жизнью, в нем проживали дивные и, по глубокому убеждению Ивана

Матвеевича, благородные животные.

Как-то он приболел, и она проведала его. Застала в его доме все в образцовом порядке, но

сразу же ощутила: порядок полный, а тепла нет. Она знала: тепло в дом может внести только

женщина. И он прочел ее мысли.

– Холодные стены в моем доме, Ольга Карповна?

– Холодные, – вздохнув, призналась она. – И медицина бессильна их утеплить?

Ей послышался в этом намек. Она покраснела, но сказала откровенно:

– Только женщина может их согреть, Иван Матвеевич.

У нее как-то странно стиснуло сердце в груди. Она увидела перед собой уже не пациента, к

которому привыкла так, как привыкают к ближайшим соседям, родственникам, – перед ней был

он, тот единственный, которого каждая женщина ищет и ждет. Вспомнила: у него есть ребенок, и

снова зашлось сердце, но уже болью, и сразу же поблекло все вокруг.

– Вернется ваша… все устроится… – вяло проговорила она.

– Не вернется, – сказал он твердо и даже сердито. – Ее отпугнуло то ли мое

ампутированное легкое, то ли лесные чащи. Нашла более достойного и более здорового. Что же,

закон естественного отбора… Дочь так и не увидел…

– Еще увидите…

– Не знаю…

С того времени они оба, даже не осознав как следует, что произошло, потянулись друг к

другу.

Как-то, то ли всерьез, то ли в шутку, он ей сказал:

– Совсем я одичал в холодных стенах.

– Сами виноваты…

– Нет, Оленька, виноваты вы…

Он впервые назвал ее вот так, и она поняла, что время пришло. Вспыхнула, опустила

голову, удивилась:

– В чем же моя вина?

– Не хотите согреть мой дом…

Она покорно склонилась ему на грудь. Так все просто и естественно получилось. И осталось

оно, то первое признание, для них обоих драгоценной реликвией.

Счастливо сложилась их жизнь, одно печалило и огорчало: не было детей. Об этом почти не

говорилось вслух, а думалось часто, но никогда не жаловались на свою судьбу. Со временем и

это отошло, годы стали налегать на плечи, работа и общественные, да и домашние хлопоты

забирали все время, думать о том, чего не случилось, жалеть о том, чего не было, уже не

приходилось.

…Ольга Карповна ждала возвращения своей случайной квартирантки, а та где-то

задержалась. Ждать было некогда, и она, не запирая дверь на ключ, вышла из дому.

Девушку увидела неожиданно, как только вышла в долину и прошла мимо низко

склонившихся ив. Та стояла на мостике, проложенном через мелководное русло. Сначала даже и

не подумалось Ольге Карповне, что это она, ведь пошла в контору, а оказалась возле речки.

Услышав сзади чьи-то шаги, Инесса испуганно оглянулась.

Ольга Карповна так и утонула в ее больших серо-синих глазах и вдруг встревоженно

вздрогнула: где она видела эти глаза, это неповторимое выражение печали и задумчивости?

– А я тебя ждала дома.

– Я еще не окончила разговор… – подняла виновато девушка глаза.

– Бегу на работу. А ты, Инна, заканчивай свои дела и иди домой. Будь как дома.

– Я вам так благодарна…

Они разошлись. Ольга Карповна через мостик заспешила к дороге, ведущей из села, а

Инесса побрела назад, в контору.

Отойдя на сотню шагов, Ольга Карповна вдруг остановилась, пораженная: она вспомнила,

кому принадлежал тот взгляд, то неповторимое выражение глаз. «Неужели?..» – подумалось ей.

Только вздохнула. Подуматься может все что угодно!..

Над Талью рассеивалась утренняя дымка. Инесса нырнула под широченную, похожую на

палатку, крону дуба-великана. У нее вдруг возникло желание высказать отцу все, хоть чуточку

испортить ему тихую идиллическую жизнь. Все его так ценят, так уважают: «наш старик», милая

женушка пыль с него сдувает, он себе и живет… не горюет. Первую жену бросил… от родной

дочери откупился жалкими алиментами.

Бунтовала ее душа, мысли вихрились, все ее существо жаждало бури, она готова была к

трудному, даже неравному бою, но чем больше об этом думала, тем понятней ей становилось, что

во всяком случае теперь она на это не способна. Потому что кто разберет, кто поймет этих

непонятных предков. Мама намекала, что отец бросил их из-за «какой-то», а эта «какая-то»

твердит, что мама бросила отца в самое трудное для него время. Что же получается? Она ему

изменила, оставила беспомощного в безнадежном состоянии, в котором даже чужих людей не

оставляют?

«Нет, этого не могло быть… Но почему же в таком случае она так перечила тому, чтобы я

встретилась с отцом? Где правда, кто прав, кто из них виноват? Если бы знать, если бы

разобраться… Видимо, самым разумным будет пойти к отцовскому дому, забрать свой

чемоданчик, выйти из этой глуши на широкую дорогу да и повернуть оглобли назад».

На площади, возле вышки, все еще были те самые люди, которых она видела. Слышались

смех и насмешки, снова подтрунивали над Захаркой.

– Захар, а что ты делать будешь с козлятами?

Ответа Захарки не слышно, или, может, он не реагирует на вопрос.

– Не продал бы ты мне козла с козочкой?

Захар, похоже, не спешит с торговлей, а уже кто-то третий заинтересованно:

– А зачем тебе, Микола, коза да еще и с козликом?

– Как зачем? Козеферму заведет.

– Идите вы…

Захарка, судя по всему, усвоил единственную защитную фразу и пользуется ею беззлобно.

Инесса неспешно вышла к тропинке, ведущей к конторе, но не свернула на нее. То, что до

недавних пор было самым главным ее стремлением – посмотреть отцу в глаза, бросить ему слово

обвинения и натешиться его растерянностью или испугом, услышать слова раскаяния и боли, —

все это в один миг потеряло свою магическую силу, стало смешным и мелким. Ну и что из того,

что она бросит отцу язвительное слово, доставит ему огорчение? Разве этим вернет назад свое

детство, утраченное счастье матери?

Счастье матери?

А в самом ли деле мать потеряла счастье? А может, она убежала от несчастья? Видимо, не

хотела прозябать в лесных чащах, на берегу жалкого ручейка, хотя он и носит такое красивое

название, и улетела в поисках настоящей радости. И таки нашла то, что искала, за Иосифа

вышла замуж… Это же сколько лет назад? Во всяком случае, очень давно. Поэтому и получается,

что отец, Иван Матвеевич, возможно, совсем и не повинен в приписываемых ему грехах. Жаль,

что до последнего времени она не задумывалась над этим. Все началось с алиментов, с упреков

Касалума…

Зашаталась почва под ногами девушки. Что ж, она осуществила то, что задумала: отца

увидела. А что ей еще надо от него? Хорошо, что он такой видный, интеллигентный человек,

кандидат наук, без пяти минут доктор. Значит, таким отцом следует гордиться. А судить или

оправдывать – это уже не дело дочери. Поэтому, девка, поспеши в дом, возьми свой

чемоданчик, да и прощай, отец, прощай, Таль, прощайте, детские выходки…

Низко опустив голову, она направилась к отцовскому дому. Ничего не осталось в ее

сердце – ни тяжелого, ни радостного. Пустота. В этих странствиях ничего не обрела и не

потеряла. Только и всего, что удовлетворила острое любопытство.

– Долго ходите, девушка… – вдруг услышала знакомый голос и испуганно съежилась,

широко раскрытыми глазами впилась в лицо своего отца.

– Нет, я вас не разыскивал, домой ходил – забыл очки…

У Инессы отнялась речь – смотрела на отца.

– Вижу, уже успели разочароваться… Ну что же, наша Таль на первый взгляд неказистая.

Не всякий ее даже заметит, особенно в летнюю пору. Хитренькая она у нас, летом оставляет

наши леса, любится с самим Днепром, а вот весной себя показывает…

Так необычно, так нежно и ласково говорил отец о неказистой Тали, словно человека

характеризовал. Инессе даже показалось, что она совсем по-другому взглянула на этот

невзрачный ручеек, и почувствовала, что ей теперь будет очень недоставать его в жизни.

– Леса наши тоже не раскрыли вам свой характер. Сейчас они такие величавые и ласковые,

такие спокойные да убаюканные, в это время они растут, сил набираются, к пенью птичьему

прислушиваются. Они любят эти концерты, солнце их пригревает, небо пестует, вот они и

мечтают в задумчивости, внешне красивые, а бесхарактерные. А пускай только осень наступит

или зима придет…

Так поэтично, так красиво говорит отец. Интересно, а что он скажет, когда узнает, что

Инесса… его дочь?

– Разочаровались, девушка, не узнав по-настоящему нашей глуши. А она только на первый

взгляд, если со стороны взглянуть, глушь. А какая безудержная жизнь кипит в этой глуши! Тут и

великаны-лоси, тут и зверье помельче ведет извечную игру с жизнью и смертью, птицы бороздят

небо, одни улетают, другие появляются, и муравьи делают свое дело…

Иван Матвеевич и сам не знал, зачем говорил все это незнакомой и, по всему видно,