Текст книги "Красная роса (сборник)"
Автор книги: Юрий Збанацкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
говорила, выливала напоследок в словах то, о чем, может быть, не раз думалось в бессонные
ночи.
– Ой, Инок, Инок. Если бы мы в годы юные были такими мудрыми, как в дни увядания, а в
дни старения такими сильными и решительными, как в юности… Будь осторожна, дочь,
прислушивайся не только к зову сердца, но и к советам разума, будь счастливее, чем твоя мать…
Что могла ответить на это Инесса? Что могла сказать? Ответила молчанием. А когда мать
вышла из комнаты на какую-то минуту, поспешно достала из сумочки фотокарточку Бориса и не
задумываясь разорвала ее на мелкие кусочки. Не осталось памяти о Борисе Савченко – «князе
Болконском»… Что ж, материнская наука не проходит бесследно…
Монотонно работает мотор, шуршат шины по ровному и гладкому асфальту. Убаюкивает
автобус пассажиров. Качается туда-сюда, прыг – вверх, скок – вниз… Только бы и дремать,
позабыв обо всем, только бы отдыхать от дум и тревог, а не тут-то было.
Собиралась Инесса в Москву или даже в Ленинград попасть, а билет в аэропорту словно
механически взяла на Киев. Почему? Да потому, что говорила о Москве и Ленинграде, а думалось
все время о Киеве. Не хотела, чтобы мама знала, куда стремится мыслью, с кем ищет встречи.
Как-то случайно на почтовом переводе увидела она адрес отца. Тайком записала себе.
Зачем? И сама не знала. Не собиралась она ни писать ему, ни встречаться с ним. Мать как-то
говорила, что не по своей воле он посылал дочке деньги, суд заставил, а бухгалтерия того
учреждения, где он работает, регулярно высчитывала проценты из зарплаты и пунктуально
пересылала куда следует. Инесса была уже не маленькая, поняла: не радостью, а обузой стала
родному отцу, который посылал ей определенную сумму для того, чтобы прожить, посылал не
добровольно, а по принуждению.
Она даже обрадовалась тому, что судьба дала ей в отцы Осипа Касалума. Не оставил на
произвол судьбы. Сегодня поняла, что и для него стала обузой, а это значит, что все время,
сколько жила, висела камешком на его шее.
Она возвращалась с выпускного вечера после бессонной прощальной ночи с аттестатом в
сумочке, переполненная радостными надеждами и ожиданиями, а натолкнулась на горькую
действительность. Произошло с ней то, что происходит с неоперившимися птенцами: сидят в
гнезде, и так им хорошо, кажется, что уже готовы в полет, способны на полную
самостоятельность, а налетит гроза, выбросит из гнезда… Летать еще бессилен, раздобыть себе
пропитание не умеет, а к гнезду возврата уже нет… Не было уже возврата к родному гнезду и
Инессе…
Прежде чем броситься в жизненный водоворот, она решила взглянуть на того, кто бросил ее
в этот омут. Она пришла к выводу: виноват во всем ее отец, тот самый, который вынужден был
расписываться в ведомости за зарплату, из которой урывалась частица на дочку. Неужели он,
каждый раз расписываясь в ведомости, никогда не подумал, что ей нужны были не хрустящие
рублики, а прикосновение отцовской руки, тепло отцовского сердца и ласковое отцовское слово?
За что он лишил ее всего этого?
Она ехала в неизвестные и, как ей казалось, очень далекие и неприветливые края только
для того, чтобы посмотреть в глаза и спросить об одном: за что он, ее отец, лишил свою Инессу
самого простого, самого элементарного детского счастья?
Чем ближе подвозил ее автобус к этим краям, тем более упрямо старалась она выбросить из
головы тяжелые думы, подменить их воспоминаниями о далеких и недавних событиях. Перед
глазами вертелся «князь Болконский» то в старомодном офицерском кителе и белых панталонах
в обтяжку, то в пиджачке из полосатой материи, шитом по рисункам журнала мод специально к
выпускному вечеру. «Здесь адресок, здесь адресок», – пел мотор, шипели шины. Ей хотелось
выкрикнуть вслух, что нет никакого адреска, нет «князя Болконского».
Хотела крикнуть и не могла. И не потому, что вокруг сидели незнакомые люди,
переговаривавшиеся или дремавшие. Четыре лохмача, небритые и неумытые, видимо, только что
со смены, азартно гоняли карточного «дурака», гоняли серьезно, молча и только иногда
поднимали такой дикий гогот, что даже мотор автобуса, казалось, захлебывался и на какой-то
миг совсем умолкал. Нет, она просто начинала жалеть о том, что несправедливо учинила тот акт
вандализма над фотокарточкой, так как вряд ли Борька, «князь Болконский», в чем-нибудь
провинился перед ней. Он не композитор Касалум и не инкогнито-отец. Он совсем другой. И
несправедливо судить о нем по поступкам тех мужчин, которые судьбой определены в ее
близкую родню. Если смотреть на ближних, то в мире еще не было ни одного порядочного
мужчины, все принадлежали к породе трутней в пчелином улье. Пчелы, как известно, весь
мужской род уничтожают, а женская половина человечества, наоборот, не уничтожает, а
старательно вылавливает: не успеет с одним отцом рассчитаться, а уже ловит Касалума.
Рассуждая именно так, она нисколько не оправдывала ни отца, ни отчима, но уже и не
осуждала всю мужскую братию. Даже лохматых картежников, которые дико гогочут после
каждого «дурака». Их тоже где-то ожидают жены, навстречу с радостным криком им бросятся
дети, возможно, и поворчит чем-нибудь недовольная жена, но все равно с возвращением
каждого из них к родному гнездышку там затеплится свое, свойственное только этой семье
человеческое счастье.
В самом деле, не следовало бы рвать фото Борьки, не следовало… Если бы он ненароком
узнал о ее поступке, наверняка огорчился бы, подумал о ней, а может быть, и обо всех девушках
так, как вот она думает обо всех мужчинах. Хорошо, что больше она никогда не встретится с
Борькой, что теперь, после школы, их пути разошлись в разные стороны…
Инесса вздыхает. А жаль, что больше она никогда не встретится с Борисом и не напишет
ему. Потому что так неосмотрительно лишилась адреса, даже не попыталась его запомнить. А он
проявил к ней такую благосклонность. На выпускном вечере не отступал ни на шаг, словно
чувствовал, что то была последняя встреча. И в бессонную ночь на берегу озера, когда
предутренний холод забирался под легкую одежонку, набросил на нее свой модный пиджак. Так
тепло было в нем, так приветливо и радостно светились Борькины глаза. Может быть, это
впервые в жизни он был таким счастливым?
Проносились мимо окон кусты и деревья, телеграфные столбы, встречались села, проселки,
люди на миг поворачивали головы, чтобы проводить быстроход-автобус, все было точнехонько
так, как и на всех путях-дорогах, которых теперь много.
Инесса время от времени посматривала в окно, пыталась сосредоточить свое внимание на
новых для нее пейзажах, но ничто не занимало ее внимания. Хоть никогда здесь не бывала, все
казалось ей почему-то знакомым и даже будничным, виденным и перевиденным, во всяком
случае, очень обыкновенным. В какой-то миг даже засомневалась: а стоило ли ей сюда ехать?
Какая потребность и какая необходимость видеть человека, для которого она не что иное, как
ноль без палочки, как надоедливая обуза, наконец сброшенная с плеч? И стоит ли такому
человеку высказывать свою боль, свой гнев и даже презрение?
Уже, кажется, совсем близка цель ее путешествия.. Говорили, что часа полтора-два до
нужной ей остановки, а автобус в дороге уж около того… Каждую минуту он может замедлить
ход, она услышит объявление и вынуждена будет выйти из машины. Сердце встревожилось,
какое-то непонятное бессилие и усталость охватили все тело, чуть не брызнули слезы от
отчаяния. Почему же такое безумное желание пришло ей в голову? Зачем нужна была эта
бесцельная и необдуманная поездка?
Вскоре автобус и в самом деле начал замедлять ход, а потом и вовсе остановился. Шофер
объявил, что это и есть та самая остановка, где ей следует выходить. Неохотно спрыгивает она
со ступеньки, остается на безлюдье. Автобус сразу же трогается и, набрав скорость, исчезает
вдали, а она торчит около своего чемодана, как Робинзон, выброшенный на необитаемый остров.
И если бы не Пятница – какая-то пожилая женщина, которая вышла из автобуса после нее, —
была бы она совсем одна.
Не знала, как ей быть. Или расспрашивать, где тот таинственный лесоучасток, или перейти
дорогу, сесть в холодочке и поджидать рейсовый автобус, чтобы отвез назад. Одинокая
попутчица направилась в свою сторону, даже не взглянув на нее. Инесса хотела было окликнуть
женщину, расспросить, но спазма сдавила горло, не было сил заговорить.
Женщина, словно ощутив отчаяние девушки, оглянулась, видно, с одного взгляда поняла ее
состояние, спросила:
– Вы, девушка, нездешняя?
И таким ласковым, материнским тоном это было сказано, так приветливо светились у
незнакомки красивые молодые глаза, что случайная спутница сразу стала Инессе близкой и
словно давно, знакомой, этот сочувственный взгляд тотчас ободрил поникшую путешественницу,
и она, схватив чемодан, направилась к незнакомке.
Ольга Карповна, так звали женщину, повела Инессу не по асфальтированной дороге через
село, а сельскими окрестностями, чтобы спрямить путь к лесничеству. Именно туда стремилась
Инесса, и именно там, как оказалось, и проживала Ольга Карповна.
Они быстро выяснили, кому куда нужно, были довольны обе: Инесса радовалась, что нашла
проводника, а Ольга Карповна рада была помочь девушке, которая впервые прибыла в эти
отдаленные от города и достаточно глухие места.
Инесса как-то сразу привлекла внимание врачихи (Ольга Карповна была в том селе, вблизи
которого расположилось лесничество, единственным на всю округу медработником), может быть,
своей юной красотой, а может быть, угнетенным и растерянным состоянием. Увидела ее и
вспомнила тот день, когда сама, тоже молодая, впервые попала на эту лесную остановку. И еще
показалось Ольге Карповне, будто где-то видела эту незнакомку, кого-то она ей напоминала, и
поэтому невольно вырвался вопрос, не здешняя ли она.
Инессе тоже с первого взгляда пришлась по сердцу уравновешенная, аккуратно одетая
женщина с большими серыми глазами, открыто и тепло смотревшими на мир, она показалась ей
очень симпатичным человеком, которому можно довериться с первого же знакомства.
– А вы к кому в лесничество? – спросила Ольга Карповна спутницу.
Инесса на миг заколебалась. Хотела было назвать имя своего отца, но не в силах была
произнести его. Решила быть осмотрительной, сначала выяснить по возможности, что за человек
ее отец, как к нему относятся те, с кем он вместе живет и работает, а затем уж и принимать
соответствующее решение. Испортить настроение она ему всегда успеет, но уж если придется, то
следует сделать это солидно. Она уже не школьница, чтобы действовать поспешно и чинить
недопустимые глупости.
– На работу хочу устроиться, – бросила в ответ.
Ольга Карповна с удивлением взглянула на нее еще раз, словно оценивая, на что способна
эта юная искательница работы там, где найти ее легко и одновременно достаточно трудно.
Переспросила:
– Посылают вас или сами надумали?
– Рекомендовали… знакомые советовали, ну, я, конечно, хочу присмотреться…
Что-то не завязывался у них откровенный разговор на эту тему, Инессе он был не то чтобы
не по нраву, а просто в ее положении трудно было отвечать что-либо определенное, а Ольга
Карповна хотя и заинтересовалась необычностью решения девушки, но, как человек тактичный,
заметив растерянность спутницы, не стала больше расспрашивать.
И все же разговор на эту тему между ними вскоре снова возобновился. Это произошло, когда
они, перейдя по утоптанной тропинке неширокую лесную посадку, вдруг оказались в зеленой и
живописной пойме речушки, что вертелась и изгибалась по узкой долине, обвитой с обеих сторон
густыми темными борами, наполняя округлые, увенчанные камышом и осокой озерца или же
старицы, похожие на саму речушку, только и отличные тем, что они уже не извивались меж
берегов, а мирно себе спали, давая возможность кувшинкам да телорезам украшать тихие
заводи, пестуя на серебристо-зеленоватой воде белоснежные, такие прекрасные, такие нежные
водяные лилии. Увидела Инесса ту красоту и поневоле остановилась: никогда у себя на
засушливом юге не встречала чего-либо подобного.
– Ой, какая тут красота! – воскликнула в восторге.
И вдруг ей показалось, что она всю жизнь стремилась попасть именно в такое зачарованное
место, что она тут уже бывала если не наяву, то, может быть, во сне, что ей все знакомо и
дорого: и случайная попутчица, и леса бесконечные, окружающие их со всех сторон, и заливные
луга, щедро украшенные цветами, и озерца с поблескивающей, спрятанной от человеческих глаз
прохладой, и птицы, что поют-заливаются в густых зарослях, и даже комары.
Ольга Карповна немедля вооружилась веткой с прохладными упругими листьями, вручила
подобное оружие и девушке.
– У нас на юге этого добра тоже хватает. Но теперь уже меньше… из самолетов поливают
заводи… – сообщила Инесса.
– Делали это и у нас, – подтвердила Ольга Карповна, – но перестали. Комара
уничтожишь – личинок не будет. Не будет личинок – рыба пропадет.
– А рыбу теперь в прудах комбикормом подкармливают.
– Всю не прокормишь, особенно ту, что в речках и озерах.
– А какая здесь речка протекает? – поинтересовалась Инесса.
– О, река у нас тут знаменитая! Можно сказать, уникальная речка. Правда, соревноваться
ей с Днепром трудновато: Днепр через три республики несет свои воды, свыше двух тысяч
километров преодолевает. Ну, а наша речка пробегает через три района, длина ее то ли
семьдесят, то ли восемьдесят километров. А название дали ей люди красивое, такое и большой,
полноводной реке было бы к лицу. Таль… река Таль. Правда же красиво? Словно из песни какой.
Будто девушку назвали ласково, так и слышится: Таль… Наталья… Я просто влюблена в
название. Ну, вы ее еще узнаете, а может, и полюбите…
– Если устроюсь…
– Извините, а что вы умеете, то есть имеете какую-то специальность?
– Да, имею… Я стенографистка. То есть могу и секретарем, и стенографировать, ну, не так
чтобы очень… Смогу и любую другую работу, лишь бы показали…
Долго молчала Ольга Карповна. Размышляла. Жаль ей стало девушку, догадалась, что не от
хорошей жизни она сюда заехала, видимо, нужда какая-то пригнала на берега благословенной
Тали. Пожалела, что не вовремя появилась Нина – другая девушка, всего неделю назад она
взяла ее в медпункт. Может, эта была бы лучше…
– Чего-чего, а работы в лесу хватает. Лесничество – то же производство, но не знаю, каким
оно покажется новичку.
– Все будет зависеть от начальства… У вас главный начальник – строгий или добрый
человек?..
– Да как сказать, – заколебалась Ольга Карповна. – Как кому. Когда речь заходит о
добрых людях, работящих, а особенно о тех, кто в лес влюблен, – как отец родной. Ну, а если
кто попадет случайно или еще и с нечистыми руками потянется к лесу – очень строгий.
– А как его зовут? – затаив дыхание, спросила Инесса, словно с высокого берега в омут
прыгнула.
– Иван Матвеевич Иваненко.
Инесса чуть не пошатнулась, хотя и желала услышать именно это имя. Попутчица шла
впереди, так как тропка была узенькой, поэтому не видела выражения лица девушки.
Рассказывала о лесничем:
– Много хороших, положительных, как говорят, сторон есть в характере Ивана Матвеевича.
Лес он знает и любит, как немногие из его коллег по работе, каждое дерево в этом неисходимом
лесу его знает и к нему клонится, а он разве что не здоровается с каждым деревцем, знает, чем
каждое из них полезно, чем оно болеет и какая ему нужна помощь. За свой лес, за все то, что
растет и живет в лесу, наверное, не задумываясь жизнь отдал бы, сам живет лесом и всех к
этому призывает. Кто не любит лес, тому в нем нечего делать – так он говорит. Не заботится о
себе, весь в заботах о лесном деле, все остальное ему безразлично, словно оно и не существует…
Так что и не знаю, как на вашу просьбу посмотрит Иван Матвеевич. Если сумеете вы его убедить
в том, что не случайно попали в лес, вероятно, и примет, а почувствует, что… пересидеть
некоторое время, то может и отказать…
Инесса слушала этот рассказ безразлично, другое она и не надеялась услышать, так как
предполагала, что ее отец именно таким и должен был быть: сухим и безразличным к людям,
фанатичным лесовиком, для которого самая последняя деревина в его диком лесу дороже
сердцу, чем родная дочь. Она ему выскажет все. Или даже не скажет, а многозначительно
промолчит. Только гордо и презрительно посмотрит в глаза. Нет, нет, она обязательно выскажет
правду: не работу искала, а хотела видеть человека, бросившего несчастную жену и дочь. Да,
да, она ему это гордо бросит в лицо, поднимет голову и неторопливо уйдет прочь. Если у него не
до конца окаменело сердце, он почувствует собственную никчемность и вспомнит и проклянет
тот час, когда бросил беспомощную дочь на произвол судьбы.
Они вышли на берег реки.
– Вот это и есть она, наша Таль. А почему ее так назвали? В честь гроссмейстеров, кажется,
речек не называли. Чтоб в честь подвесного механизма, с помощью которого поднимают грузы,
была названа, тоже сомнительно… – проговорила Ольга Карповна.
– Разве же это речка? Это же ручеек, – вставила слово Инесса.
– Весной и во время обильных дождей она умеет показать характер, разливается от леса до
леса, тогда вся эта пойма становится морем, хоть пароходами разгуливай по нему.
– А водичка в ней прозрачная, чистая, – похвалила девушка речку.
– Вон там, повыше, плотину запрудили, за лесничеством целое озеро налилось. Вот мы
сейчас снимем обувь, перебредем на ту сторону, а там уже и лесничество…
Инесса забеспокоилась:
– А там есть гостиница? Я смогу где-нибудь остановиться?
– Есть, есть, а как же, без гостиниц у нас не обойтись…
– А может, трудно устроиться?
– Устроим…
Не успела и опомниться Инесса, как прошли через густой, еще не расчищенный сосняк, и,
словно в сказке, перед глазами возникло лесничество. Ей представлялись то одинокий
длиннющий барак, то городишко, то палаточное поселение, но совсем уж не то, что сейчас
увидела.
Над тихим озером, на просторной поляне, с трех сторон окруженной синим лесом,
раскинулся городок, прорезанный короткими улочками, по обе стороны которых возвышались
деревья, за каждым домиком красовались сады. Над озером склонялись плакучие ивы, а с
другого конца поднимались в небо корабельные сосны. В лощине, там, дальше, где пряталась в
камышах Таль, почетным караулом выстроились могучие дубы, такие толстые и раскидистые, что
занимали едва ли не половину всей поляны. Это был не городок, а скорее оазис деревьев и
воздвигнутых человеческими руками строений среди густого пралеса, того самого, на который в
наше время можно набрести разве что в глухом Полесье. Они вышли, можно сказать, с тылу,
поэтому и увидели лесничество в таком ракурсе, что оно все было хорошо видно, но показалось
Инессе таким миниатюрным, будто игрушечным. На игрушечные были похожи аккуратные
кирпичные домики, обсаженные стройными топольками и серебрянолистыми ясенями,
игрушечной казалась площадь посреди лесничества, на которой красовалась оригинальная
вышка метров пятидесяти. На вышке стоял человек в зеленой фуражке, направляя стеклышки
бинокля то в одну, то в другую сторону.
– Как там, Пантелеич, спокойно? – задрав голову вверх, крикнула Ольга Карповна.
– Чисто, – долетел тенорок сверху.
– Иван Матвеевич не звонил?
– Спросите Кирилла…
Ольга Карповна пошла по песчаной улице лесного поселка, за ней Инесса.
– А зачем этот человек взобрался так высоко? – спросила.
– Жара, в лесах сухо, пожар может вспыхнуть…
– А что он может сделать? Предотвратить? – совсем по-детски спросила девушка.
Ольга Карповна объяснила:
– С каланчи далеко видно. Если где-то задымит, он немедленно поднимет тревогу, позвонит
в «пожарку», выедут пожарные и огонь зальют…
Перед ними открылась дубовая аллея. Вековые дубы, толстенные и раскидистые,
выстроились в ряд. Солнечные лучи еле пробивались сквозь густые, похожие на выкованные из
железа листья, в непроглядной тени даже трава не хотела расти.
Инесса глазам своим не поверила:
– Вот это дубки! Им, наверное, по сотне лет!
– Немножко больше. Они помнят еще Богдана Хмельницкого.
– Не может быть! Кто это подтвердит?
– Поживешь в лесу, мудрые люди убедят…
Ольга Карповна свернула во двор, а Инесса стояла как вкопанная, все на этих великанов
смотрела, верила и не верила сказанному.
– Заходи, девушка, в нашу гостиницу лесную…
Инесса перешагнула через порог, оглянулась и опять-таки удивилась. Одноэтажный
особняк, очень красивый, весело светился большими окнами и совсем не походил на гостиницу.
К порогу вела ровная дорожка, а по обе стороны ее нежно пахли бархатцы, сальвии, розы, синел
дельфиниум, изгибались ирисы, маттиола свернулась и спала, ожидая вечера, ибо она – барыня
вечерняя.
– Как тут красиво, – удивилась Инесса, – совсем на гостиницу не похоже!
Ольга Карповна открыла дом, Инесса поставила свой чемодан и так и водила глазенками по
всему тому, что ее окружало: в очень непривычное и необычное окружение она попала,
восемнадцать лет прожила на свете, а даже и не подозревала, что существуют такие живописные
уголки.
– Располагайся, детка, как дома, отдыхай, привыкай. Иван Матвеевич не скоро будет,
сегодня у него важное совещание в обкоме, так что время у тебя есть.
Когда девушка переступила порог, то и совсем удивилась: очень странные в этих лесах
гостиницы, никаких тебе коридоров и гостиничных номеров, все здесь похоже на изолированную
городскую квартиру. Увидела на стене портреты неизвестных ей людей. Только теперь
шевельнулась догадка, что это совсем и не гостиница. Заметила портрет. Шагнула ближе – будто
и Джек Лондон, будто и не он, но очень на него похожий.
– Этот портрет похож на Джека Лондона, я очень люблю его произведения.
– В самом деле есть что-то похожее, а я и не заметила. Не писатель это, девушка, это
лесничий, сам Иван Матвеевич в юности…
Хорошо, что Инесса стояла спиной к Ольге Карповне и та не заметила, как изменилось
выражение ее глаз и лица. Сердце девушки сжалось. Так вот он какой, ее отец… Красивее всех,
кого она знала, даже показался ей похожим на любимого писателя. Впилась глазами,
рассматривая каждую черточку. Как же так могло получиться, что такой внешне красивый
человек оказался таким черствым и бессердечным по отношению к жене и родной дочери?..
Перевела взгляд на другую фотографию и увидела того же человека, но уже в старшем
возрасте. Грустноватые глаза, усталые и добрые, густые морщины около глаз и серебристые
виски, на груди – ордена и медали. Ольга Карповна заметила, что Инесса рассматривает
фотографию, объяснила:
– Это уже теперешний, ко Дню Победы фотографировали.
– А почему эти фотографии в гостинице?
Ольга Карповна рассмеялась:
– Нет у нас гостиницы, есть дом для лесничего…
– Да как же это? – смутилась девушка. – Разве же можно?
– Можно… Гостям всегда рады. Как говорят, чем богаты, тем и рады.
Неясная догадка мелькнула в голове девушки, но она еще боялась поверить в нее.
– А вы… тоже… живете… здесь?..
Инесса не ожидала такого. Думая о встрече, она даже предвидеть не могла, что сразу же
попадет в дом родного отца и в объятия не кого другого, как мачехи… или как бы ее назвать…
Если бы были силы, то вскочила бы на ноги и, бросив чемодан, кинулась бы на лесную
автобусную остановку, чтобы избежать встречи с отцом, которая кто знает чем может кончиться.
Если бы она знала, что это отцовский дом, то в лесу переночевала бы, на аркане бы ее сюда не
затащили. Если бы заподозрила, что встретит там, на остановке, его жену, ни за что не вышла бы
из автобуса, лучше бы поехала куда глаза глядят… Но вот встретились, разговорились. Доброй и
ласковой показалась ей та…
Сидела и думала: как быть? Посидеть, молча встать, бросить на прощанье этой красавице
мачехе обидное слово, передать привет отцу и метнуться назад?
Воспоминание о Касалуме немного охладило ее. Одинаковы они: и ее отец, похожий на
Джека Лондона, и композитор Касалум. И в конце концов, она теперь от них независима. Не
стоит отчаиваться, злиться… Ты, девка, уже способна во всем разобраться трезво, объективно,
принять правильное, достойное взрослого человека решение и соответственно вести себя. Если
кто натворил в жизни глупостей, то имеешь ли право ты, Инок, их повторять? У мамы появился
Иосиф, у отца – Ольга Карповна. Значит, равновесие. Гляди же, Инесса, чтобы не случилось с
тобой такого, что останешься совсем одинокой, без отца и без матери. Значит, спокойствие,
спокойствие и выдержка.
Сама себе удивилась: рассудительность и спокойствие вселились в ее сердце.
Ольга Карповна суетилась у газовой плиты:
– Вот мы сейчас приготовим ужин, подкрепимся, а там и вечер настанет, полюбуемся нашим
лесным предвечерьем, тут у нас вечерняя пора неповторима. Сколько живу, не могу
налюбоваться…
– И давно вы здесь живете? – осторожно забросила удочку Инесса.
– Пятнадцать лет как один день.
– И так сразу же и привыкли?
– Да где уж там! Закончила институт, ну, меня как одинокую в глушь, в село. Оно здесь
вблизи, за Талью, недалеко. Глушь, тоска, но я же сельская, мне не привыкать. Ну, работаю и
работаю, а сама думаю: отработаю свое, а тем временем принц на золотом коне появится,
заберет отсюда… – Улыбнулась ласково-задумчивой доброй улыбкой. – А он, оказывается, здесь
проживал, в своем зачарованном замке…
– Иван Матвеевич? – одеревеневшими губами спросила Инесса.
– Он… Еле живым тогда был. Операцию ему перед тем тяжелую сделали, пол-легкого
отрезали. Ну, я и взялась за него. А у него тяжелая рана в груди, да еще тяжелее боль в сердце.
Жена у него была и маленькая дочь, он их очень любил. Жене не понравилось, видимо, в глуши,
бросила его, больного, беспомощного… Ну что ж, Иван Матвеевич не такой человек, чтобы кого-
либо осуждать. Он ее, молодую женщину, понял. Кому, говорит, хочется жить с больным мужем…
Словно окаменела Инесса, сидя на стуле. Неужто ей все это не снится? Ведь такое не может
походить на действительность… Тут что-то не так. Наверное, она приехала не к своему отцу, к
совсем другому Ивану Матвеевичу попала. Слушала речь Ольги Карповны, а в душе творилось
что-то ужасное.
– Поставила я на ноги Ивана Матвеевича, ожил он. Ну и получилось так, что подружились…
Рассеивалась в сердце Инессы неприязнь к этой женщине. Она не сомневалась в том, что та
говорит правду, ведь какая была бы ей польза обманывать незнакомую девушку. Смешались в
голове мысли, перепутались чувства, вдруг ощутила себя очень и очень уставшей, сон закрывал
ей глаза, клонилась вниз голова.
– О, да ты совсем спишь, девушка? – забеспокоилась хозяйка. – Потерпи минуточку, скоро
ужин поспеет.
Не дала уснуть без ужина приветливая хозяйка, накормила, приготовила постель на
веранде, уложила спать.
– Отдыхай, дитя, сон силы множит…
– Спасибо вам за ласку… – сквозь сон пробормотала Инесса.
Не случайно говорят: утро вечера мудренее. Инесса проснулась добрая, налитая жизненной
силой. Окинула незнакомое помещение, сразу и не поняла, где она, как сюда попала.
Спала она на удобном диванчике, чемодан ее и одежда лежали на низеньком круглом
столике и стульчике-недомерке, все было здесь красиво, удобно и оригинально. Отклонила
занавеску, выглянула в окно и сразу же вспомнила: она в доме отца…
Но не пронялось радостью ее сердце, наоборот, грусть и смятение наполнили душу. И
тревожный трепет охватил ее, ведь в любой миг может открыться дверь, зайдет тот
таинственный, похожий на Джека Лондона Иван Матвеевич и сурово спросит: а кто ты, девица,
зачем сюда пожаловала? Что ему сказать, что ответить?
Сказать те слова, которые приготовила для отца в дороге, она уже не сможет. Очень уж все
перепуталось… Ее семейная история не была такой простой и ясной, какой казалась ей поначалу.
Она быстро оделась. Не знала, как ей выбраться отсюда на волю, вдруг ощутила себя
птичкой, пойманной в силок. Заметила дверь, ведущую в сад, попробовала открыть, нажала на
нее, повернула серебристую ручку, и дверь легко открылась. На нее повеяло таким прохладным
и ароматным воздухом, ее встретили такими торжественными голосами птицы, что далее
остановилась в дверях завороженная и стала всматриваться и вслушиваться в окружающий ее
волшебный мир.
Дремал в предрассветной тиши молодой сад. Раскидистые ветви яблонь тяжело свисали до
самой травы, серебристой от густых рос, так как уже яблоки, тугие и зеленые, тянули их к земле,
сизолистые груши выстроились ровненькими пирамидами, девственно прятали плоды в густых
листьях, мелкие сливы тоже умело маскировали зеленые шарики между ветвей: еще не пришло
время откровенно и с вызовом кичиться своими щедрыми дарами. Между деревьями
перепрыгивали с ветки на ветку желтобокие синички, весело щебетали. Невидимый удод где-то
худудукал настырно: или скликал своих ближних, или отпугивал посторонних. Скворцы быстро
бегали в траве, им даже петь было некогда, вылавливали взмокшую от росы обессиленную и
заспанную мошку, яркая иволга пронеслась метеором над садом и исчезла в далеком сосновом
бору. Где-то за домом, видимо оставив уютный насест, закукарекал петух. Инесса с ним первым
вчера познакомилась во дворе, большой такой, буряково-красный, породистый, на крепких
желтых лапах. Будто не настоящий, а сделанный рукой чудодея-художника, он вежливо
поклонился ей, а сегодня не кукарекал, а просто-таки ревел, выказывая на всю околицу
необычную силу и могучий голос.
Обо всем земном и обыденном забыла Инесса. И о внезапном бегстве от родной матери, и о
предстоящей, далеко не радостной встрече с неизвестным ей родным отцом. Ее пленила красота
лесного утра, которое зажигало небо на востоке, подливало синеву в небосвод.
Она пошла по узенькой тропинке, на две ровные половины разделявшей сад, вздрогнула
зябко, когда свежая утренняя роса забрызгала ее босые ноги, поскольку была в обуви,
состоящей только из твердой подошвы и двух тесемок. Шла туда, где за садом виднелся могучий
сосновый бор, а чуть в стороне дремало округлое озеро. Вчера его заприметила издали, а
сегодня, перебежав через сад, чуть не покатилась с крутого берега и не упала в тихую сонную
воду, озеро еще спало, дышало ровно, завернувшись в дымчатое одеяло тумана.
Инесса остановилась на самом берегу, схватилась руками за нежные косы плакучей ивы,
застыла, залюбовавшись увиденным. Впервые в жизни встретилась с такой идиллической
картиной. Озеро было создано людьми, видимо, бульдозеры наворочали с его дна горы белого
песка, вода была зеленоватой, отсвечивала зеркалом. И отражался в том зеркале могучий лес,
перевернулся верхушками вниз, вцепился корнями в берег. Создала же оптика природы такое
диво, что глаз невозможно было от него отвести!
У берега плескались утки, белые, будто лебеди, утята еще не совсем сбросили с себя
