Текст книги "Струны: Собрание сочинений"

Автор книги: Юрий Верховский

 
На языке тебе понятном
Хотел бы я заговорить
О несказанном, необъятном
И близком, близком, может быть.
 
 
Но я хочу – и не могу.
Останься ж здесь хоть легкой тенью,
Не дай взрасти разуверенью
На опустелом берегу.
 

 
Ужель еще я не свободен
От старых снов, от прежних чар,
Ужель судьбе еще угоден
Бесстрастный плен, бездушный дар?
 
 
Иль при звездах, у ног чинары
Мне неотменно суждены,
Вовек не плены и не стары,
Всё те же трепетные чары,
Всё те же ласковые сны?
 

Тифлис

 
Как упоительны поблекшие цветы
С их тонким и скупым печальным ароматом!
В разуверении, на гранях пустоты
Не можешь позабыть о сне любви крылатом.
Тихонько падают на землю лепестки;
Но их сбираешь ты – и жадное дыханье
Впивает медленно томление тоски
И страсти неземной в земном благоуханье.
 

 
О, если ты прежде любил –
И после ведь ты не разлюбишь;
Когда ж, в своеволии сил,
Ты узел былого разрубишь, –
Знай: ты и в былом не любил;
А если любил – не разлюбишь.
 
 
В объятиях новой любви
Признаньем венчаешь былую;
Иначе уста оторви
От уст, что влекут к поцелую.
Нет новой, нет прошлой любви.
В грядущей – увидишь былую.
 

 
Я позабыл об имени твоем.
Не часто ли, мечтания полны,
О старом мы по-новому поем?
Так серебрит, колдуя, сон луны –
Всё тот же томный, тихий водоем.
 
 
Ветвей склоненных шепчущая дрожь
И переплески пенистой игры…
Ты, зачарован, их не узнаешь,
Благословляешь – давние дары:
Так на былое сон твой не похож.
 
 
Но песню вдруг услышишь, истомлен;
Знакомый лик всплывает из воды:
Она – всё та ж. И ты – в плену времен:
Вступай на путь, где вечные следы,
Где зажжено одно – из всех имен.
 

Александру Блоку

 
Даль – очарована. И разочарованье
Могу ль я вымолить у каменной судьбы?
И скрипки нежный стон, и ярый вопль трубы
Мне облекут равно мое в ночи взыванье.
 
 
Так явно, что моя предызбранная часть –
Владычица, тебя напевами заклясть.
И всё грядущее не в том ли, роковое,
Чтоб образ твой создать стихи мои могли? –
И я увидел бы в торжественном покое:
Вот – ты ко мне идешь из голубой дали.
 

 
С пурпуром царственных риз породнится могильное тленье;
Ты же, раскованный дух, – о, не бессмертен ли ты?
Пурпур оставив лобзаний, душистые песни, земному,
В тонкий разлейся эфир, здесь отпылавшая страсть.
 

ЭЛЕГИИ. КНИГА ВТОРАЯ

 
Когда б сейчас, порой апрельской,
Покинув гордый сей гранит,
Я мог укрыться в сени сельской,
Куда мечта меня манит!
 
 
Ах, Боже мой, какая нега
Живит любой глухой пустырь!
И запах тающего снега –
И эта дрожь – и эта ширь!
 

Когда и цветок в волосах

Бывал нам сокровищем жизни.

Жуковский

 
Черемухи нежной цветок
С невинным и свежим дыханьем
Так просто душе говорит
О чем-то далеком и милом.
В букете я вижу его
У женщины в черной одежде.
Я вижу его в волосах
У девушки светлой и кроткой.
 
 
В плену ль суеты городской,
В глуши ли березовой рощи –
Былого родные цветы
Живит вдохновенная память.
Черемухи нежной цветок
Для сердца сокровище жизни –
И тихая светлая грусть,
И тихая светлая радость.
 

 
За темнолиственной дубровой
Над хмурою громадой туч
Закат зажегся пурпуровый,
В пыланье – холодно-могуч.
 
 
Влечет порфирой величавой
Он за собой немую ночь –
И веет призрачною славой –
И меркнет – и уходит прочь.
 

 
Перебирать опалы четок
Уже не в силах смутный день –
И гаснет, набожен и кроток,
Над тишью рощ и деревень.
 
 
А вместе с ним пришла молиться
Заря – стыдливая жена –
И в воды светлые глядится,
И тает, в них отражена.
 

 
Луна в решетчатом окне
Мне веет вечностью холодной,
Неведомой и чуждой – мне
С земной тоскою неисходной.
 
 
Но и привычная тоска,
Давно такая, как и ныне,
Всегда пуста, всегда тяжка
И холодна, как ночь в пустыне,
Как лунный свет – издалека…
 

 
Выйди на рассвете,
На небо взгляни;
Холодом дохни…
Видишь – горы эти?
Спят они как дети
В голубой тени.
 
 
Спят. И в небывалом
Обаянье сна
Веет им жена
Дымным покрывалом –
В нимбе смутно-алом
Странно холодна.
 
 
Полон сожаленья
Утра первый зов.
Предрассветных снов
Сладостны виденья.
В тихие мгновенья –
Тише. Меньше слов.
 

М.А. Бородаевской

 
Как льется жаворонка трель
Над отогретою деревней!
Звучит какой-то былью древней
Завороженная свирель.
 
 
А здесь – какой гнилой туман,
Какая немощная слякоть!
И злобно хочется заплакать –
И клясть мечтанья, как обман!
 

 
Бессонную ночь провести
За милой работой;
И встретить улыбкой любви
Веселое утро;
 
 
Широко окно распахнуть
Навстречу рассвету,
Душистому ветру весны
И птичьему гаму;
 
 
И в легкие сны унося
Встающее солнце,
Уснуть – до вечерней зари.
И в час пробужденья
 
 
Приветить с балкона зарю
И первые звезды, –
Зарю, золотую зарю
И звезды, и звезды…
 

 
Как просто быть смиренномудрым
Перед заносчивым вождем –
Голубоглазым, златокудрым
И улыбающимся днем.
 
 
Но пред женою темноокой
Не станет волей сладкий плен:
Ты погружен во мгле глубокой
С другой душою одинокой –
И тайной сна запечатлен.
 

 
Когда я возвращаюсь домой
И в гору тихонько иду, –
Над этим померкнувшим домом
Зеленую вижу звезду.
 
 
Как в небе и бледном, и светлом
Она необычно видна,
Как теплится ярко-спокойно –
Огромна, близка и одна.
 
 
И за стену ясная канет,
И выйдут другие за ней;
Но сердце не радо, как прежде,
Сияниям поздних огней.
 

 
Ты в очи мне язвительно глядишь.
Вокруг тебя – простор, и тьма, и тишь.
Ты холодна, спокойна и светла.
Не ведаешь земных добра и зла.
Но почему, прекрасная, коришь?
Вокруг тебя – простор, и тьма, и тишь.
 
 
Не ты ль была прекрасна – и добра?
Как в первый миг влекла твоя игра!
Ты видишь ли мой тусклый огонек?
А возле я – и мал, и одинок;
Со мной – тоска; и ложь, и боль – во мне,
Здесь – в полутьме, здесь – в тесной тишине…
 
 
Нет! Ты чужда томленью моему,
Не для меня прорезываешь тьму,
И для земли – хоть землю видишь ты –
Как злобы нет, так нет и доброты:
Вся такова, как и в веках была,
Ты – холодна, спокойна и светла.
 

 
Луна ли за моим окном,
За непритворенною ставней,
Фонарь ли просто – с думой давней
Глядит, грустит всё об одном?
Меж умиленьем и хандрою
Едва ль тоску мою раскрою.
А сердце бедное щемит,
Как прежде глухо и безвестно:
Всё тот же свет, всё тот же вид;
С былым текущее совместно.
 

 
Плывет луна в кольце туманном
И серебрятся облака;
О мире дальном и желанном
Мечта холодная – близка.
 
 
А здесь – бесснежная тоска
Покоит стынущую землю,
И смерть глядит издалека,
И я – кумир мечты объемлю.
 

 
Тяжко душе одинокой
В шуме незрячей толпы;
В тихой ночи, многоокой,
Легче земные тропы.
 
 
Легче – и всё же над бездной
Вьется томительный путь:
Всей вышине многозвездной
Можешь ли, с жалобой слезной,
С воплем земным – разомкнуть
Горем пронзенную грудь?
 

И бездна нам обнажена…

Тютчев

 
О, ночь державная! В таинственное лоно
Меня прими, о ночь! прими: я твой, я твой.
От века я к тебе стремился неуклонно
И ныне преклонен покорной головой.
 
 
Не страх в душе дрожит, но сладостная жуть:
Я чую бездну тьмы, вздыхающую глухо;
Я смутно трепещу и жажду потонуть –
И обрету купель для страждущего духа.
 

 
Стемнело. И только с крыльца я сошел
К тропинке чуть видной,
Смотрю – а в траве загорелся светляк,
У пня зеленея.
Иду – засветилось опять и опять –
Но влажная роща
Меня обступила – ночною толпой
Развесистых сосен.
И, чуткий к их шуму, задумчив иду –
Как шумно, как тихо –
Туда, где светлее, где зыбко видна
За чащей – дорога.
Но полог над нею висит полосой
Недвижно-уныло
И облачной бледною мглою глядит
Задумчиво-грустно.
А путь мой куда же? К дремотной воде –
К покою и к шири.
Огни светляков, и шептанье дерев,
И вдумчивость тучек
В душе словно ждут: не найдет ли ответ
Душа над водами?
А озеро дремлет – и шепчет земле
О небе и тайне.
 

 
Вечером смутным по роще иду я
В грусть углублен и один.
Сосны стоят и молчат – и задумались.
Внятен по хвое мой шаг только мне
 
 
Чей же вдали мне послышался голос –
Отзвук печали моей?
Ближе иду. И размерно, и жалобно
Старое дерево тихо скрипит.
 

 
И размерно, и нежно, и вольно
На прибрежный песок
За волною волна набегает,
За волною волна.
В этой неге озерной, напевной,
В этой синей дали,
В этих солнечных блесках и звуках
Взор и слух отдохнет.
Сухо хрустнул тростник под ногою.
Будь свирелью моей!
Где не будет ни солнца, ни дали,
Повтори, повтори –
Как размерно, и нежно, и вольно
На блестящий песок
За волною волна набегает,
За волною волна.
 

 
В суровую серую ночь
Иду я раздумчиво по лесу
Знакомой глухою тропой
К родному широкому озеру.
 
 
Грущу, позабыт и уныл;
Как ветер – тоска заунывная;
Но мерная песня волны
Душе утомленной послышится.
 
 
Я ветром холодным дышу
С моими унылыми думами,
А сосны да ветер – свою
Всё песню поют мне угрюмую.
 
 
И нет утешенья душе.
Я слушаю стоны напевные…
Ах, сосны родные, зачем
Глушите вы плески размерные!
 

 
Ужели – кончено? Ужели это было
В последний раз?
Да, мимо ты прошла – и задрожало сердце
В последний раз.
 
 
Влачился жизни плен, но грезилась далеко
Всё только ты.
В нежданных образах являлась, роковая,
Всё только ты.
 
 
Не ощутил ли я твое прикосновенье,
Крыло твое?
Как влажно-холодно сейчас дыханье ветра –
Крыло твое!
 
 
Иль ныне понял я средь этих сосен хмурых
Мой тайный рок?
Как серый полумрак спускающейся ночи –
Мой тайный рок.
 
 
Я сердце вопрошал: не задрожишь ты, сердце,
Уж никогда?
И словно вторили холодным шумом сосны:
Уж никогда…
 

 
Молочно-белое, напитанное солнцем,
Истомно небо;
Во влажном воздухе вздыхает полдень теплый,
И дождь жемчужный
Тихонько падает – и редкие касанья
Лелеют землю –
И мягко на душу стекает благость мира
И сны покоя.
 
 
С какой усталостью, с какою светлой грустью
Простерлось сердце;
С какою негою, жемчужной тенью счастья
Мой дождь струится –
И раскрывается во мне цветком полдневным,
Цветком жемчужным
Неизъяснимая – как сон – мечта свиданья…
Мечта свиданья.
 

 
Тихий, долгий, теплый дождь,
Еле слышные, нежнейшие касанья…
Тонкой дымкой ближний лес
Занавесился – ласкающею дымкой.
 
 
Только б дольше ветер спал,
Не тревожил бы молчанья и покоя,
Томных дымных облаков
Не развеивал с белеющего неба.
 
 
Всё б покоилась душа,
Облеченная ласкающею тенью
Тонких, тонких, тихих струй –
Как нежнейшими касаниями неба.
 

 
Мы, благодатным летним днем
Дивясь березе пожелтелой,
Невольно, может быть, вздохнем
Душой, вдруг как бы опустелой;
Но вместе – неизбежный час
Предстанет кроток, тих и ясен,
И внове летний пир прекрасен –
Успокоительно для нас.
 

 
Ты мне сказал, что соловьи поют –
Вот тут, в лесах, над пышной вешней Волгой!
И зыблется от песен ночью долгой
Их густолистный, радостный приют.
Ты мне сказал, – но плыли мы тогда
На бешено шумевшем пароходе;
Взметенная наперекор природе,
Мешала слышать пенная вода.
Но слышал ты! А как я жаждал их –
Над Волгою на вешней вольной воле,
Вещающих неслыханный дотоле
И вековечный – полнозвучный стих.
 

 
Лежал я – не мог уснуть.
Казалось, ночь нема глубоко;
А изнывающая грудь,
Томясь, вздыхает одиноко.
 
 
Но вот – я слышу – недалеко,
В ночном просторе за стеной
Напев унылого востока
Томится, одинок, со мной.
 

Тифлис

 
Что же для сердца осталось?
Чем вдохновенье цветет?
Розами, розами, друг мой!
В них усладительный мед.
 
 
Никни над грубым кувшином:
Глина прохладой мила;
Алые розы коснутся
Нежно – как губы – чела.
 
 
В розы лицом погружайся,
Глубже дыши: в этих душах
Сказка веков разлита;
К ним приникая – гармоний
Вечных живую усладу
В слове обрящут уста.
 

 
Когда чинары Муштаида
Тебе шепнут в вечерний час:
Неутолимая для нас,
Забвенна всякая обида;
 
 
Когда замышленную месть
Свершить не шевельнутся руки,
Поняв, что вопль унылой муки
И в горном ветре тоже есть, –
 
 
Благоволительною ночью
Тогда, далекий суеты,
Спокойно ты вздохнешь, взглянув с высоты,
Где примирение земли и неба ты
Узришь воочью.
 

Г.В. Соболевскому

 
На светлом берегу полуденного мира
Запеть бы я хотел созвучия стиха:
Душа влюбленных волн, в лобзаньях песне вторя,
К земле прильнула бы, певуча и тиха,
И – верю я – моим непознанным порывам
Ответила б живым сочувственным отзывом.
 
 
«И я томлюсь болезнью и тоскою…»
 
 
И я томлюсь болезнью и тоскою.
И я влеку печально жизнь мою;
Но почему не прежде запою,
Как тяжкое томленье успокою?
И если в звуках слезы изолью,
Не трону ими душу я ничью?
 
 
О, хоть свою от муки я избавлю…
Иль уж такой положен мне удел,
Чтобы тогда я сладостнее пел,
Когда хулой земли не обесславлю, –
И чтобы молча плакал и болел
Нестройностью мирских вседневных дел?
 
 
«Люби всегда мечту: вон облако плывет…»
 
 
Люби всегда мечту: вон облако плывет,
Янтарно-млечною клубится пеленою.
О, подыми свой лик, следи, следи со мною
Медлительный полет.
 
 
Навстречу светлому – расширь без страха вежды:
То – дух с кропильницей витает в вышине.
Мани его к себе: то край в голубизне
Белеющей одежды.
 
 
В полдневной ясности торжественного дня
Взлелеяна земля небесными послами –
Уж тихий светлый дождь, едва шумя крылами,
Нисходит на меня.
 

ЭЛЕГИИ. КНИГА ТРЕТЬЯ

И не жалею я при этой тихой ночи

О утре радостном и полдне золотом.

Кн. Вяземский

 
Тот, чья душа светла, как тихая река,
В полудне золотом – не пламенно суровом;
Счастливец – для кого и ночь благим покровом
Ложится на душу, спокойна и легка, –
Он радостно стоял над солнечною бездной
И знает письмена – той вязи тайнозвездной.
 

И счастья ищем мы земного

Не у людей.

Фет

 
Земному счастью
Учись не днем, не меж людей:
Ночною властью
Ты нераздельно овладей –
 
 
И по безлюдью
В напеве радостном стремись,
Вдыхая грудью
И блеск, и тьму, и ширь, и высь.
 
 
А под стопою –
Морей таинственных ладья –
Одна с тобою
Земля волшебная твоя.
 

 
Я знаю: всё, что было – вечно.
Но, вспомнив злое бытие,
Ты, сердце бедное мое,
Так немощно, так человечно.
 
 
Могучим станешь ли в ночи,
Где будет с добрым вечно злое?
Как прежде, в жертвенном покое
Существование влачи:
 
 
Бессмертный лик твоих падений
В твоей ли власти оправдать?
С тобой – лишь песни благодать,
Души смятенной стройный гений.
 

 
Не радуйся возвышенному дару,
Богатая, звучащая душа;
Не верь словам, что просятся, спеша,
Преодолеть немых прозрений мару.
Смотри в себя, прислушайся к себе;
Перегори во внутренней борьбе.
Но и тогда пылающему звуку
Уступит пусть измученная грудь –
Как милого на вечную разлуку
Благословишь в безвестный трудный путь.
 

 
Порою, в душе, запевая,
Волна неудержна, плескучая,
И жаждет, тоскуя и мучая, –
Воспрянув, растечься без края.
 
 
И мечется бурно, плененная
Стихиею косной и древней:
Всё хочет разлиться напевней,
Сквозным серебром опененная.
 
 
Но редко венчается гимном,
В боренье победой певучею:
Сразится с гранитною кручею,
Расплещется в облаке дымном.
 

 
По капле падает вода –
И никогда не перестанет…
О, сколько слез! Я жду, когда
Еще одна на сердце канет.
 
 
Когда-то весел был напев
Размерно-звонкого паденья;
Но сны былого одолев,
Звучат иные песнопенья.
 
 
Неотвратимее судьбы
За каплей – капля, прежде – ныне…
Пусть обветшалые мольбы
Звучат в моей немой пустыне, –
 
 
Им ничего не отвратить:
И времена проходят мимо,
И капли нижущая нить –
Как нить судьбы, неутомима.
 
 
По капле падает вода
И никогда не перестанет.
О, сколько слез! Я жду, когда
Еще одна на сердце канет.
 

 
В предведенье какой печали –
Поведай, утро, не таи –
Глубокой грустью прозвучали
Стихи последние мои?
 
 
Иль это только мысль о давнем,
Что там во тьме схоронено,
Пришла задвинуть черным ставнем
Мое лазурное окно?
 

 
Я засыпал; быть может, лучше было
В ночи отдаться сну,
Чем разбудить поющую уныло
Знакомую струну.
Мне б самому, когда б душа уснула,
Мой груз не тяжек был –
Без смутного и тягостного гула
Похороненный пыл.
 

 
Томимый мукою бессонной,
Не спал я долгий ряд ночей;
И неизменный, неуклонный
Всё слышал стук – не знаю чей –
В бессонном шорохе ночей.
 
 
Хотелось мне, оставив ложе,
Скитальцу двери отомкнуть
И приютить его. Да что же?
Ведь он – моя ночная жуть.
Нельзя мне встать и отомкнуть.
 
 
Но почему же он стучится
В один обычный, долгий час?
Иль в этот час должно случиться
Со мной недоброе как раз –
В бессонный, тяжкий долгий час?
 
 
Нет, он стучит, живой, бездомный,
Но отворить я не могу:
Меж нами город спит, огромный;
Он – как на дальнем берегу;
И отворить я не могу.
 
 
И в час, когда от долгой муки
Забылся город, тих и глух, –
Пришельца немощные стуки
Тоской томят бессонный слух.
Огромный город тих и глух.
 

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит дымом.

Тютчев

 
Чуть беззвучно утро засмеется
За туманом зыбким и седым,
Погаси свечу – с нее взовьется
Тонкой струйкой душный дым.
 
 
Он душе томящейся не сладок,
Он оставит черные следы,
Словно едкий, горестный осадок
Заполуночной страды.
 
 
Так – ужель потухшие порывы
Только, злой отравою казня,
Дымной, душной тонкой струйкой живы
Перед бледным ликом дня?
 

 
Немые слезы накипали
В душе томящейся моей. –
И слышу из полночной дали
Напев далеких, детских дней.
 
 
Но безнадежней, холодней
В немой душе от милой были;
И слезы не влекутся к ней:
Остановились – и застыли.
 

 
Есть что-то злое в комнате моей:
В ней запершись, невольно ясно слышу
Происходящее кругом; меня же
Никто, я знаю, не услышит. Часто
Я болен и один, и после ночи
Бессонной, в размягченье и тревоге
Рассвет горячий встречу и, глаза
Закрыв, лежу, оставив милый мне
И легкий труд, иль тяжкое безделье
Унылой жизни, – я лежу и жду
Сна благодатного и облегченья
Томлений; но порою мне так тяжко
Становится, что я мечусь, кричу
И, так о помощи взывая долго,
Жду. Но напрасно – знаю сам. А возле
Тут ходят, говорят спокойно, мирно, –
Иль весело, встревоженно, – но так,
Как будто бы меня и вовсе нет
На свете. Я лежу и слышу. Слышу,
Как в верхнем этаже играют гаммы
Нескладно на расстроенном пьянино,
И даже слышу, как читает вслух
Сосед басистым голосом газету
Какую-то нерусскую, и слышу,
Как на дворе разносчики кричат
Протяжно иль пронзительно; как дети
Шумят, играют, плачут и смеются,
А где-то, где-то далеко – шарманка…
Меня ж, бессонного и дню чужого
Никто не слышит…
 

 
Как ты привык к плохим обоям
Убогой комнаты своей,
Но, лихорадкой беспокоим,
Увидишь в них проклятым роем
Драконов, мандрагор, чертей, —
Так, приглядись к толпе людей,
Одной и той же раз за разом,
Болезненно раскрытым глазом, —
Увидишь в них ясней, ясней
Поток цветов, чертей, зверей —
И позовешь, и содрогнешься,
Но от него не отвернешься —
И вдруг постигнешь, что твое
С ним неразрывно бытие.
 

 
Следя за стрелкой часовой,
Смотрю, как мчится миг за мигом,
Бесцельным и тяжелым игом
Ложась на дух поникший мой.
 
 
Так вижу, чужд самозабвенья, –
И недвижимый, но живой:
Куются цепи роковой
Железные, пустые звенья.
 

 
Смешон преждевременный пыл
И горек внезапный обман.
Вдруг станет и свет-то постыл,
И день-то не к радости дан.
 
 
И свой затаившийся стыд
При людях несешь, не скорбя;
Когда ж от людей ты сокрыт,
Твой стыд удушает тебя.
 
 
Зачем ты доверил перу,
Зачем ты доверил стихам,
Зачем же ты пережил сам
Всю детскую счастья игру!
 

 
Пока ты злобу на людей
Питаешь слепо и бездумно,
Как невзначай дикарь-злодей
Безумствует горя темно и неразумно, –
Души спокойствием и миром овладей;
Иначе – будет слишком поздно:
Вражда сильнейшая тобой,
Как закипевший жаркий бой,
Как вихорь, завладеет грозно, –
И, смертной раной изможден,
Ты будешь вечного страдания добычей,
И яд презрения в крови твоей зажжен,
И пламень дум твоих сомненьем поражен,
И недоверье – твой обычай.
 

И хватишь чарку рифм, чтоб заморить тоску

Кн. Вяземский

 
Тоска, тоска, тоска – и всё кругом постыло,
И валится из рук любимый давний труд…
Все благодатное давно, когда-то было,
Все распроклятое толпится тут как тут.
 
 
Бездейственно как тень сознание былого;
Грядущее молчит, грозя из темноты, —
И мается душа без света и без слова
Меж безнадежности и мертвой пустоты.
 
 
Запел бы, – ах, запеть хоть немощно и глухо, —
Да песни прежние от сердца далеки,
А новых нет давно. И тягостны для слуха
То гнет молчания, то хриплый вздох тоски.
 
 
Одна отрада мне: к чужому песнопенью
Приникнуть всей душой в безмолвии ночном…
Какою нежною и благосклонной тенью
Оно повеет мне – мгновенным, легким сном.
 
 
О, ясный Вяземский, о, Тютчев тайнодумный,
О, Боратынского волшебная печаль!
Не я ли слышал вас в полуночи бесшумной?
Но вы умолкнули, и одинок – не я ль?