Текст книги "Струны: Собрание сочинений"

Автор книги: Юрий Верховский

«Ты ли, странница, ты ли, паломница…»

 
Ты ли, странница, ты ли, паломница,
Не тоскуешь по тихой судьбе,
Что так вольно, так молодо помнится
В этой келье уютной тебе?
 
 
Тихий свет разольется по горнице,
Где лежишь на страдальном одре, –
И бывалая воля затворнице
Снится в душной и тесной поре.
 
 
За стеною людская сумятица
День и ночь неусыпно слышна:
Всё кругом, одержимая, катится
И бормочет… А здесь тишина.
 
 
И к иной тишине сердце тянется,
Вьется светлый и радостный путь,
И идет неистомная странница
Всей широкою ширью вздохнуть.
 

«Мои летучие напевы…»

 
Мои летучие напевы
Легко приемлет тишина;
Цветочной пыли тоньше севы
Полуденного полусна.
 
 
И молчаливые тревоги
Восходят на живом пути,
Заворожительны и строги –
Воздушным цветом процвести.
 
 
И хоры стройные поплыли,
Благоуханье стало звук,
И светлым дымом вьются были
Целенью приобщенных рук.
 
 
И затаил свои рыданья
И злую жизнь постигнул день,
Как легкого недомоганья
Отдохновительную тень.
 

«Когда в ночи, покинув блажь людскую…»

 
Когда в ночи, покинув блажь людскую,
Я прихожу в постылый угол мой,
Я здесь один с бессонницей тоскую,
Заворожен полуночной зимой.
 
 
Мне холодно, мне пусто, мне уныло
И горько мне за наше бытие,
Где сердце всё как будто не застыло
Усталое и глупое мое.
 
 
Но странный миг: опять его биенья
Ответствуют падению стиха,
И во хмелю чужого упоенья
Вся жизнь его улыбчиво-тиха.
 
 
Грудь поднята упругою волною,
Из глаз бегут горящие струи,
И восстают сквозь слезы предо мною
Над зимнею бессонницей ночною
И светятся над ней черты твои.
 

«Я научаюсь любить…»

 
Я научаюсь любить
Одиночества злые минуты:
Рвутся, как сладкая нить,
Все мирские ненужные путы;
 
 
В сердце же вдруг напряглись,
Словно стройные струны созвучий,
Вдаль протянулись и ввысь
К отдаленному – связью певучей.
 
 
Ты не один, не один
И для радости брошен безлюдью:
Сколько душевных глубин
Ты коснешься горячею грудью!
 
 
К боли ль польются твои
До услады страдальные звуки, –
Скажут отзвучий рои:
В одиночестве нету разлуки!
 

«Радостью Люлли и Куперена…»

 
Радостью Люлли и Куперена
Встречен был белеющий рассвет –
Засверкала искристая пена
По волнам первоначальных лет.
 
 
И душа моя помолодела,
Позабыла о добре и зле,
Юной силой заиграло тело
На весенней благостной земле.
 
 
Гайден, Гендель, Вебер зазвучали
В свете обновившегося дня –
Строгим, чистым, светлым, как вначале,
Поглядело небо на меня.
 
 
Понял я, что стройными хвалами
Ты раскрылась, духа не тая,
И в живом нерукотворном храме
Разлилась волной мольба твоя.
 

«И горький вкус во рту, и голова кружится…»

 
И горький вкус во рту, и голова кружится,
И расслабление по телу разлилось,
И трепыхается подстреленная птица
В груди стеснившейся, что день пронзила ночь.
 
 
Целительница-ночь раскроет крылья духа,
И пламенный покров развеется как дым –
И слышно явственно таившееся глухо,
Крепя живую грудь дыханьем молодым.
 
 
В полусознании кружения дневного
Я, словно в немощном докучном полусне,
Давно знакомое слежу опять и снова,
И сквозь толпу теней ты недоступна мне.
 
 
Водительница-ночь как бы родного края
Предел возлюбленный раскроет предо мной –
И постижима ты, и, на тебя взирая,
С тобой лицом к лицу я на тропе земной.
 

«Ничего-то я не знаю!..»

 
Ничего-то я не знаю!
Что со мной? Скажите мне:
Или сказочному краю
Верен я по старине?
 
 
Ах, как радостно, как славно!
Помню, в юности моей
Было – словно бы недавно –
Много светлых вешних дней.
 
 
И теперь в окно мне странно
Луч веселый поглядел,
На мороз я вышел рано, –
Снег и ал, и синь, и бел!
 
 
Что же это, в самом деле?
Солнце жарко, холод лют,
Золотистые капели
Слезы смеха с крыши льют.
 
 
И пушистые сугробы,
Щуря искрящийся взгляд, –
«Отогреть бы нам кого бы? —
Благодушно говорят:
 
 
– Но, мороз, не тронь, не балуй,
Проходи-ка стороной».
Этак я могу, пожалуй,
Полюбить и свет дневной!
 
 
Не пойму, какою силой
Эта зимняя весна
Стала вновь желанной, милой,
Как в былые времена.
 
 
А поймешь, так закружится
Как от сказки голова.
Этак долго ль с толку сбиться,
Перепутать все слова?
 

«Тебя я безвольно несу…»

 
Тебя я безвольно несу
Не всё ли, чем сам я владею, –
Видений живую красу
И песню с тоскою моею?
 
 
Хотел я поведать тебе
В унылом и горьком запеве
О нищенской жалкой судьбе,
О горе, о злобе, о гневе.
 
 
Но ты улыбаешься мне –
И в тихом твоем обаянье
Шепчу: «Это было во сне.
Меня разбудило сиянье».
 

«Как после разлуки…»

 
Как после разлуки
Глаза не напьются глазами
И жаркие руки
К рукам простираются сами,
 
 
Живыми ночами
Так ныне с одной тишиною
Встречаюсь с речами
И думой одною родною.
 
 
И солнце со мною
Застанет ее – и согрета
Певучей волною
Весеннего раннего света, –
 
 
Как песня, пропета
В едином ликующем звуке,
И сердца поэта
Касаются милые руки.
 

«Ах, как мог бы быть мир хорош…»

 
Ах, как мог бы быть мир хорош
И как я любил его когда-то!
Я помню: в полях зацветала рожь,
А вдали догорала полоса заката.
 
 
Глубоко впивал я усталый дух,
Взором плавая в ласковых просторах,
И дышала земля, молилась вслух,
И я слышал пенье, лепет и шорох.
 
 
Теперь мечусь в четырех стенах,
Ни земли, ни неба не знаю, не чую.
И только в моих неисходных снах,
Друг мой, тебя я жду, благую.
 
 
И вот проходишь ты наяву,
И коснешься меня, и тебе я внемлю,
Небом милым как когда-то плыву,
Вдыхаю цветущую, певучую землю.
 

«Как огласится бор взывающей зегзицей…»

 
Как огласится бор взывающей зегзицей,
Не Ярославною ль, княгиней белолицей,
В Путивле плачущей, невольная мечта
Животворительно и грустно занята?
«Ах, полечу, – речет, – зегзицей по Дунаю,
Рукав бобровый свой в Каяле искупаю,
Омою князю кровь его глубоких ран
На теле доблестном…» Когда же осиян
Передвечерний лес прохладным тихим светом
И влажен и душист, уж полный близким летом,
А песня иволги над ясной тишиной
Прольется полною и стройною волной,
Всей женской бодрою и радостною силой,
Исконной прелестью, улыбчивой и милой, –
Твой просветленный лик всё ярче и родней
Встает над памятью первоначальных дней.
 

«Завспоминаешься и до того…»

 
Завспоминаешься и до того
Ты можешь иногда довсноминаться,
Чего и быть, пожалуй, не могло бы,
Но что тебе окажется дороже
Всего, что в жизни грезилось тебе.
И, может быть, нельзя коснуться близко
Другой души, пока не разделил
Ее воспоминаний и не стали
Они твоими.
Пламенный Египет,
Недвижный властелин пустыни мира.
Пустых ночей чернеющая синь.
Огромные неистовые звезды
Прорезывают мглу тысячелетий.
А в этой мгле – непостижимый Сфинкс.
 
 
Согбенные ровесники вселенной
Сидят недвижно. Белые бурнусы
И бронзовые лица видны ясно
В неизъяснимом свете. И молитва
Слышна без слов.
И сердце бьется, бьется –
Твое или мое? Всё это было
Там, в вечности. Я вспомнил. Помнишь ты?
 

«Души твоей заветные преданья…»

 
Души твоей заветные преданья,
Живую речь твою
С отрадою глубокого дыханья
Самозабвенно пью.
 
 
Как ты светла! И как непостижимо
Раскрытое твое
В видениях, как бы текущих мимо,
Иное бытие.
 
 
Но я ловлю в их радужном движенье
Незримые черты –
И, чудится, всё ближе выраженье
Их полной красоты.
 
 
Одно, одно живое полуслово,
И восстают в тиши
За краем край таинственно-былого
Скиталицы-души.
 
 
Так – лишь возьми смычок и скрипку в руки:
Поет одна струна;
Прислушайся: она в едином звуке
Надзвучьями полна.
 

«Душа устала…»

 
Душа устала,
А сна всё нет –
И долгих лет
Таких немало.
 
 
О, жизни жало!
И яд, и мед –
Всё изначала
Во мне поет.
 
 
Но и полет
Слагает крылья
Во мгле тенет
Меж злого былья.
 
 
И нет обилья,
Разгулья слов,
Услад усилья
И силы снов.
 
 
Мне мир не нов;
В нем нет отзвучий
На страстный зов
Мечты певучей.
 
 
И пыл летучий
Поник во мгле
Под низкой тучей
На злой земле.
 
 
О, пусть во зле
И в одичанье,
Как угль в золе,
Горит молчанье.
 
 
В нем величанье
Тебе, тебе.
Земли вещанье
К иной судьбе.
 
 
В одной мольбе
Всё сердце сжало –
Не о себе, –
О, жизни жало!
 
 
О, изначала
Поющий бред!
А сна всё нет…
Душа устала…
 

«Сегодня вечером придет весна…»

 
«Сегодня вечером придет весна», –
Старушка белая мне так сказала;
И в этом лепете душа узнала,
Чем от младенчества жила она.
 
 
И все несбыточные сердца сны
Опять подснежниками засветлели
И ожиданиями той весны,
Что мне пророчествовали капели.
 
 
Сегодня вечером и ты весне
Ответишь радостью и верой юной,
С самозабвением звуча вполне
Душой певучею и полнострунной.
 
 
И незапамятное – как родное
И предносящееся – с ним одной
Незабываемою здесь весной
Взойдет – всеоправдание земное.
 

«Ах, одного прикосновенья…»

 
Ах, одного прикосновенья
Довольно мне –
И поплывут видений звенья
В невольном сне.
 
 
Ты всеми радужными снами
Даришь меня, –
Нет меж виденьями и нами
Завесы дня.
 
 
Взгляни, взгляни, какие нити
Сплелись вдали:
То от звезды твоей в зените
Лучи стекли;
 
 
И к ним восходит в тихой встрече
Вольней, полней –
Сеть росных слез земных далече
С цветов – огней.
 
 
Они горят, не померкая,
Цветут, пока
В моей, прозрачная такая,
Твоя рука.
 

«Прекрасная, прекрасная!..»

 
Прекрасная, прекрасная!
Твержу я день и ночь –
А всё мечта опасная,
Безгласная, напрасная
Не отступает прочь.
 
 
И вот ночному, смутному,
Безрадостному мне,
Скитальцу бесприютному,
Загрезилось, как путному,
О вольном вешнем дне.
 
 
И вот меня, холодного,
Замерзшего меня,
Постылого, негодного,
Но в холоде свободного
Манит язык огня.
 
 
И вновь мне раскрывается:
Не таять и не тлеть,
Не каяться, не маяться, –
А доля выбирается:
Застыть или сгореть.
 

«Среди младенческой толпы воспоминаний…»

 
Среди младенческой толпы воспоминаний
Какое для меня милее и желанней?
Не знаю: всё равно слегка заволокла
Любви к минувшему светящаяся мгла;
Чуть уловимые ответствуют порою
Души растроганной лирическому строю.
И ныне, если ты в тончайшей этой мгле
Меня путеводишь с сияньем на челе,
Невольно вдаль иду от нашей жизни внешней
Тропой росистою навстречу зорьке вешней.
Черемухи сплелись кистями надо мной –
И горько сладостной разымчивой волной
Поят живую грудь. А то – распростирая
Цветистый свой покров, полуденного края
Весна парит, горя. И цветом миндаля
Повеют из-за гор долины и поля –
И горькой сладости дыханью мало, мало –
И жизнью не изжить всего, что миновало.
 

«Промчался вихорь по пескам пустыни…»

 
Промчался вихорь по пескам пустыни,
Взрывая мощно их до глубины
И вдаль стремя торжественно. И ныне
Таинственно встают, обнажены,
Развалины неведомого града,
Почившая великая страна.
Вот-вот стряхнет ожившая громада
Века веков томительного сна.
И возвестят язык тысячелетий
Вещания священные камней,
Премудрые, как старцы и как дети:
От устья дней и до истока дней.
И слово прозвучит – и вещим звуком
Прольется в расширяющийся слух,
Ответив сердца юным, полным стукам, —
И воспарит, расправив крылья, дух.
 

30.III-12.IV.1926

«С пасхальными колоколами…»

 
С пасхальными колоколами
Стихи поплыли, потекли, –
Но над житейскими делами
Меня неправо вознесли:
 
 
Мне деловые примечанья
В тяжелый заданы удел;
Вотще заветные звучанья
В слова я перелить хотел.
 
 
Мне стыдно прозы стихотворной, –
Итак, я лучше передам
Напев, поэзии покорный,
Благоухающим цветам.
 
 
Своим весенним ароматом
Они достойнее – принесть
О восхождении крылатом
Всеозаряющую весть.
 

20.IV-2.V.1926

«Блажен, кто напряжет глубинный слух…»

 
Блажен, кто напряжет глубинный слух
И слышит – на осях бегут шары,
Чей радуется разрешенный дух
Участником божественной игры.
 
 
В согласии с безмерной сей игрой
Он слышит сердце малое свое:
Болит оно – и в боли некий строй
Всё частное объемлет бытие.
 
 
Но те, кому крушение миров
Сквозь даль времен расслышать суждено, –
Над духом их – разодранный покров,
Под прахом – расщепившееся дно.
 
 
В разладе сердце нищее болит
И меркнет слух, смежаются глаза,
И скорбный дух лишь горько утолит
Очей любимых жаркая слеза.
 

24.IV-7.V.1926

«А если – та же тишина…»

 
А если – та же тишина,
Немотствующая давно?
Ни звука – и душа одна,
Немая, канула на дно.
 
 
Ни звука. Ветер бы подул.
Молчит зиянье пустоты.
О, лучше бы паденья гул.
Ведь тишины не слышишь ты.
 
 
Она нема, она пуста —
И душно духу жить в тоске,
Сухие раскрывать уста,
Дрожа, как рыба на песке.
 
 
Я больше не могу один.
Приди ко мне, дай руку мне:
Ты слышишь взлет былых годин,
Внимавших звучной тишине.
 

25.IV-8.V.1926

«Я помню деда: сельский богомаз…»

 
Я помню деда: сельский богомаз.
И ныне под московский вешний звон
В лазурный утренний прозрачный нас
Сочувственно припомнился мне он.
 
 
Под куполом качаясь на доске,
Чертить в лазури белые крыла;
В оконце вдруг узнать невдалеке
Горящий крест соседнего села;
 
 
Перевести обрадованный взор,
Чтобы увидеть: здесь и там, вдали, –
Вон пашни и луга, река и бор
Свои кресты и купола зажгли;
 
 
И напитав лазурной ширью грудь,
Увидеть вновь свод осветленный свой,
К лазури кистью белою прильнуть
И сердцем бьющимся – к любви живой.
 
 
А солнца луч широкий седины
Приветливо ласкает и, косой,
На лики вновь расписанной стены
Цветистою ложится полосой.
 
 
И звон плывет – весенний влажный звон,
Как над селом, над вечною Москвой.
Воспоминания со всех сторон,
Воспоминания любви живой.
 

«Оглянуться не успел…»

 
Оглянуться не успел,
Как весна пришла;
Городских смешнее дел
Все мои дела;
 
 
Но успел одним глазком
Подсмотреть весну,
Прежде чем засел тайком
К бедному окну.
 
 
Глаз к нему не подымал
От листов своих
И трудился, тих и мал,
Бился, мал и тих.
 
 
Но в какой-то глубине
Знал: весна светла,
Помнил: ты вошла ко мне,
Ты ко мне вошла.
 
 
Ты вела меня в поля –
Чуять вешний дух,
Слушать, как живет земля,
Нежить взор и слух.
 
 
Голы были луг и бор,
Юны были сны…
Поднял я к окошку взор –
Листья зелены.
 

3-16.V.1926

«Долгий день томления…»

 
Долгий день томления.
Душный яркий зной.
К вечеру моления
Напряглись грозой.
 
 
Что-то там сбывается,
Дальный друг, с тобой?
Маяться бы, маяться –
Да одной судьбой…
 
 
Миг – всю тягость скинула
Словом ты родным.
Тут гроза нахлынула
Громом молодым.
 
 
«Молнию небесную, –
Молвит, – принимай
В грудь, любви не тесную,
В милый месяц май».
 

25.V. – 7.VI.1926

«Всё веселюсь – и не знаю…»

 
Всё веселюсь – и не знаю,
Куда мне деваться с тоски.
Маюсь, хоть ближних не маю.
И дни мне пустые легки.
 
 
Вольно, глубоко дышу я
Расцветшею пышной весной;
Но, одиноко тоскуя,
Печальная доля – со мной.
 
 
Вот я один – и запела
На воле в ночной тишине:
Ей предаюсь я всецело
И в ней растворяюсь вполне.
 
 
И над тоской заунывной
Высоко, далеко звеня,
Слышится голос отзывный
И нежит печально меня.
 
 
День настает – полнолюдный
И плещет, и пляшет, цветя.
Жизнью недальней, нетрудной
Он тешится, мил, как дитя.
 
 
Вновь веселюсь – и к покою
Тихонько проходят они,
Словно с пустою тоскою –
Пустые и легкие дни.
 

6-19.V.1926.Узкое

ДВОЙНОЙ ОТЪЕЗД

 
Скажите мне, ах, вспомните ли вы
Хотя б одно заветное мгновенье,
Где грусть моя в невольном вдохновенье
Была б созвучна веянью Москвы?
 
 
Мне вдалеке, у строгих вод Невы
Отрадное певцам самозабвенье
Вновь зазвучит о вещем откровенье,
Светящемся и сумрачном, увы!
 
 
Распутьями трудна моя дорога:
Ночную ли подзвездную чреду,
Полдневную ль как пристань я найду?
 
 
Вас – да хранит до милого порога,
Обретшую покров для бурь и вьюг,
Напутствуя, благословенный юг.
 

НАПЕВЫ ГЕЙНЕ
Евдокии Ивановне Лосевой

 
Улыбка ее – лучезарная сеть,
И лет пронеслось уж немало
С тех пор, как раскинула дева ее,
Как пленница в сетку попала.
 
 
И бьется она в этом сладком плену,
В тюрьме и прозрачной и зыбкой,
Моя потерявшая волю душа –
Блаженною пленною рыбкой.
 

 
Друг мой, всё в тебе прекрасно:
Очи, полные любви,
Цвет, улыбкою цветущий –
Губки умные твои.
 
 
Сколько света и покоя!
Но всего прекрасней – твой
Полный мыслию глубокой
Голос чистый и живой.
 

НОВОСЕЛЬЕ

Евдокии Ивановне Лосевой

 
По нашей родине печальной
Скитальцы бродят искони
И в тихости своеначальной
Влекут медлительные дни.
 
 
Ревнуя дальнему спасенью,
Отрадно страннику в пути
Под мирной незнакомой сенью
Покой, как тайный знак, найти.
 
 
А те, кого обстали стены,
Иначе взысканные те
Не знают милой перемены,
Повинны нищей тесноте.
 
 
Им – только веянье намека –
Из тесноты до тесноты –
И вот почуешь: там, далеко
Иные дали разлиты.
 
 
И на случайном новоселье
Улыбкой тихой в свой черед
Проглянет легкое веселье
И словно роза расцветет.
 
 
И всей певучею тоскою,
Всё осиянней и светлей,
На миг душа прильнет к покою
Родных приволий и полей.
 

«И чайник песенку поет…»

 
И чайник песенку поет,
Вскипая на железной печке,
И тихо лампочка цветет,
Хоть не чета старинной свечке.
 
 
И вкусно пахнет, как и встарь,
Мой ломоть хлеба – чуть хрустящий,
Слегка поджаренный сухарь,
К плохому чаю подходящий.
 
 
И так же страшный мир широк
И темнотой глядит в окошко,
И так же тесный уголок
Порой пугает хоть немножко.
 
 
И так же чем-то жив поэт,
Хотя подчас и друг ироний,
И полуночи легкий бред
Исполнен сладостных гармоний.
 

«Чтоб не спугнуть поющей птички…»

 
Чтоб не спугнуть поющей птички
В моем алеющем саду,
Послушный радостной привычке,
Всё осторожнее иду.
 
 
И вечер золотой и чистый
С улыбкой думы на челе,
Зеленокудрый и росистый,
Одною песней голосистой
Дарит возлюбленной земле
 
 
И эту легкую прохладу,
И этот свет, и этот сад,
И этот льющийся по саду
Любовной песней аромат.
 

«Какая грусть! Какая…»

 
Какая грусть! Какая
Томительная тишь.
Я медлю, поникая.
Ты плачешь. Ты молчишь.
 
 
У ног твоих слезами
И жизнью изойти,
К твоим следам устами
Приникнув на пути.
 
 
И стать – дорожной пылью;
Развеяться вдали,
Взлететь небывшей былью
Очнувшейся земли, –
 
 
Но вылить в звуки муки
Двух одиноких воль.
Ни встречи, ни разлуки.
Не плачь. Какая боль!
 

«Уже лирическим волненьем…»

 
Уже лирическим волненьем
Давно стесняется душа,
С житейским тягостным смятеньем
Расстаться силясь и спеша.
 
 
И боль, и милая услада,
Когда, слезой просветлена,
Волну лирического склада
Вольна улавливать она.
 
 
И словно бы струею вольной,
Пахнуло с дальной стороны
Певучей песней безглагольной
Крылом затронутой струны.
 
 
Пускай душа в изнеможенье
Томится, бьется без конца, –
Одно мгновенное движенье
Неизъяснимого лица, –
 
 
И светлый взгляд, и полуслово, –
Желанная благая весть –
И нет уже смятенья злого,
Поется и опять, и снова
О том, что в сердце солнце есть.
 

«Я смотрю: мимозы желтые кисти…»

 
Я смотрю: мимозы желтые кисти,
Засмеявшийся луч весенний –
И полны мои осенние мысли
Золотых веселий.
 
 
За гореньем разве не ждет сгоранье?
Но горю я, гореть желая –
И, ликуя, пью я твоих страданий
Золотое пламя.
 

«Живешь и ходишь по земле…»

 
Живешь и ходишь по земле
В своем обыденном жилище,
Болеешь о добре и зле,
Радеешь о насущной нище.
 
 
А дух твой реет и живет
В тебе неведомом паренье.
Порой на твой тягчайший гнет
Его забрезжит озаренье –
 
 
И ты постигнешь: как волён
Кружиться ветер в чистом поле,
Так дышит, где захочет, он,
Послушный лишь единой воле.
 
 
И как в холодной вышине
Он вольно расширяет крылья,
Так и в пылающем огне
Он не сгорит, как наши былья:
 
 
Цветет и пламень неземной,
И хлад нездешний, с ним в слиянье
Как благодатное сиянье –
Неопалимой купиной.
 

«Я грустно ухожу к существенности бедной…»

 
Я грустно ухожу к существенности бедной
Из мира благостной и кроткой красоты,
Приявшей злую боль с улыбкой всепобедной
И в сердце нищее роняющей цветы.
 
 
Простился и поник, замедлив у порога.
Иду. Но в круге том вновь удержал меня,
Нежданно засияв приветливо и строго,
Свет обаяющий лазурного огня.
 
 
И были отблеском покинутого мира
Счастливой девушки мне милые черты,
И я унес туда, где всё темно и сиро,
Черемух нежные и горькие цветы.
 

«Ты уходишь? Помедли со мной…»

 
Ты уходишь? Помедли со мной
В этот душный томительный час.
Заглушенный дневной тишиной
Милый голос мелькнул и погас.
 
 
И томленья цветущего дня
Напояет сверх силы сирень,
И пылая, объемлет меня
Мне уста заграждающий день.
 
 
Переполнена душная грудь,
И сдвигаются тесно кусты:
Глубже, глубже, уже не вздохнуть;
В немоте стук висков… Где же ты?
 
 
Погоди. Темнота, забытье,
Миг один. Погоди.
Душный стук. Бьется сердце твое
Здесь – в моей – тесной – душной – груди.
 

«Вчера был день рожденья моего…»

 
Вчера был день рожденья моего.
На важные наводит размышленья
И скромное порою торжество:
День завтрашний – день вашего рожденья.
 
 
А нынче день незаходимый тот,
В который Пушкин родился для мира, –
И самое число его поет,
Как вечностью настроенная лира.
 
 
Благословен год, месяц, день и час
Небесного к земле прикосновенья –
И в радости да не смущают нас
Незрячести людской предрассужденья.
 
 
Рожденной в мае, маяться ли той,
Что красотой сияет вдохновенной?
И на земле над бренной маятой
Да будет ваша жизнь благословенной.
 

ИВОЛГА

«Беззвучные недели проползли…»

Одним толчком согнать ладью живую.

Фет

 
Беззвучные недели проползли
Дремотных дней безвольной вереницей,
Усталою, больною, бледнолицей,
Туманною – над лоном злой земли.
 
 
Но вот зовут друг друга журавли,
Летят на юг воздушною станицей,
Горя собрать за трудный путь сторицей
Дар золотой в лазоревой дали.
 
 
Так легкий звук, мгновенный и случайный,
Предчувствие гармонии тая,
Раскрыть силен безмерные края.
 
 
Так лишь толчок – и словно властью тайной
С сырых песков глухого забытья
Вот в океан уже скользит ладья.
 

«Пословица не мимо молвится…»

 
Пословица не мимо молвится:
На жизнь плакаться – Бог смерти не даст.
По оказанному верно исполнится:
Пророчить ведь не я, а народ горазд.
Хорошо по-Божьи жить, не маяться,
Милым стал бы тебе весь Божий свет, –
И от горя лютого душа не печалится,
И о радости нужды в забвеньи нет.
 

«Простит ли мне душа благая…»

Евдокии Ивановне Лосевой

 
Простит ли мне душа благая
И милостная до конца,
Что наподобье попугая
Или ученого скворца –
 
 
Я всё твержу одно и то же
В стихах и в прозе – так давно,
Хоть неучтиво, непригоже,
Уж как заладил – всё одно?
 
 
Раскройте же листы альбома
И непочатую тетрадь,
Чтобы, спокойно сидя дома,
Цветы волшебные сбирать. –
 
 
И здешних роз благоуханней
Ведь развернется сей же час
Моих заветных пожеланий
Неизглаголанный Шираз.