Текст книги "Струны: Собрание сочинений"

Автор книги: Юрий Верховский

«Да, скрипка, альт – и вот уже, богата…»

Виссариону Яковлевичу Шебалину

 
Да, скрипка, альт – и вот уже, богата
Звучания глубокой полнотой,
Развертывается, парит соната –
Как самолет, из стали отлитой.
 
 
Певучей птице крепкий дан устой
В широком воздухе рукой собрата,
И звуки льет она струей густой –
То меда, то расплавленного злата.
 
 
Двух голосов столетьем взнесена
Мощь, образующая силу третью;
Гармонией обретенной она
 
 
Дух вовлекает, как волшебной сетью,
В неведомый, но и родной полет.
Победная о мире нам поет.
 

Апрель.1945.Москва

ОТРЫВОК

 
Мой дед Иван Кузьмич Верховский был
Художник-скульптор, звание имел
Свободного художника. Искусство
Избрал себе особое – скульптуру
Из кованого серебра. Оно
Его кормило плохо. Он болел
Чахоткою и рано умер, всё же
Оставив бабушке-вдове в наследство
Учеников и мастерскую. Дело
Его недолго продержалось, и
Он был забыт, конечно. Я ж, однако,
С годов давнишних в прежнем Петербурге
Идя мимо Казанского собора
По Невскому, не вспомнить не могу:
Внутри собора кованый орнамент,
Серебряный по всем его стенам,
А также украшенье Царских Врат –
Работы деда…
 

1945-1946

«Чтоб стихи стали прытки…»

Марине Новиковой

 
Чтоб стихи стали прытки,
Их пиши на открытке –
Коротка и легка
За строкою строка.
 
 
А Марине в усладу
Пожелай шоколаду,
Феб, достать помоги
Не стишков, а нуги.
 

19.V.1946

«Привет семидесятилетью…»

На юбилей И. А. Новикова 20 января 1947

 
Привет семидесятилетью
Мою настроил кяманчу,
И, не стеснен домашней клетью,
Куда хочу, туда лечу,
Что подхвачу, то и бренчу.
 
 
Так нынче не певец Тиисский
Напев дарит мне, веселя,
Но уроженец наш, Тбилисский,
И ставшая по сердцу близкой
Его Грузинская земля.
 
 
Там песни стройная свобода,
В веках рожденная, жива,
И нам творящий дух народа
Волшебные дарит слова;
Там в честь увенчанного года
Пой, друг, да славится Москва
И два сольются торжества,
И радость нашего народа
Разделит он – Саят-Нова.
 

«Презрев гоньбу житейских фурий…»

Марине Принц

 
Презрев гоньбу житейских фурий,
Священнодействует поэт,
Не соревнуясь в блеске с Бурей:
Карандаша такого – нет.
 
 
Пусть нам грозит сама Нирвана,
Доверчиво гляжу на свет,
С сокровищами каравана
Жду на восьмом десятке лет.
 
 
На чердаке или в подвале
Себе, друзьям принадлежать –
Пусть на напрасно мы взывали,
Чтоб на миру всем жатву жать.
 

9.VI.1948. Рассвет, Москва

«Хорошо от столичного лета…»

Ольге Максимилиановне Новиковой

 
Хорошо от столичного лета,
Из удушливых комнатных стен,
Молодыми крылами поэта
Вмиг прорвав этот каменный плен, –
 
 
Прилететь к зеленеющим сеням,
И к земле, и к траве, и к росе,
На просторы в свету предосеннем
В осиянной желанной красе;
 
 
А еще и милей, и вольнее
Позабыть о борьбе и тоске,
Вспомнив вдруг: и друзьям жизнь полнее
Там – в ином, но родном далеке.
 

2.VIII.1948.Голицыно

«Беспомощно на юг и на восток…»

А.С. Ерофееву

 
Беспомощно на юг и на восток
Стремлюсь давно. Но, противоположны,
В моей мечте унынье и восторг
Мелодией сливаются тревожной-
 
 
А дружества порыв неосторожный,
Вдаль унося осенний мой листок,
Пусть огласит бездумно, неотложно
Вполслуха бредни стариковских строк.
 
 
За безответственность ответит позже –
Кто знает? – рифм-вакханок буйный скок. –
Ну, а сейчас пускаюсь, бросив вожжи.
 
 
Мне, как и вам, твердит прощальный дождик,
Что скупо рок отмеривает срок;
Но ведь широк и малый наш мирок.
 
 
Где он? – Везде! – Жизнь и в мечте – урок.
 

26.VIII.-9.IX.1948.Голицыно

ОТВЕТНЫЕ СРОСШИЕСЯ СОНЕТЫ

А.С. Ерофееву

 
Ах, для стихослагателя – всё впрок:
Любая вольность прозы – нам возможна,
Едва мелькнет над изгородью строк
Капризница-летунья, чуть тревожна.
 
 
Совсем похож полет ее на скок,
А в песне легкой всё отнюдь не ложно:
Наш нервный быт, где просто всё и сложно,
Для шутки предоставил нам – урок.
 
 
Растерянность нас, растерях, порою
Стремит сквозь стрекозиный стрекот к строю,
Единство в многосложности тая.
 
 
Ряды потерь, крушений, а соломки
Где подостлать? А все подпорки ломки…
Едва ли так! Нет, с утлостью жилья
Еще совместен свежих листьев шелест,
В окно глядит столетний мощный берест
И говорит: «Вся жизнь твоя – твоя!»
 
 
Чредой нас всех ослиная ли челюсть
Угнать смогла бы с поля бытия?
Ей кое-что бросал силком и я:
Рок хочет жертв и их берет, не целясь.
 
 
Однако даже шутка скажет вдруг:
Философ дружен с музой говорливой,
Ей посвящая творческий досуг.
 
 
Есть предзнаменованья звук нелживый
В твоем стихе; с возвратом лучших лет
Уже взыграл в тебе былой поэт.
 

17-18.XI.1948. Ночь, Москва

«Так бы и жить – с распахнутою дверью…»

 
Так бы и жить – с распахнутою дверью
Для дружества, для песен и труда.
Но нет, судьба наклонна к лицемерью:
В родной Москве нагрянула беда.
 
 
И вспомнилась угрюмая лачуга,
Сугробы, вечер, темень нищеты
Но – теплое рукопожатье друга
И творческие тихие мечты.
 
 
Воздав былому, с вечностью не споря,
Лицом к лицу с торжественной Москвой,
Склонимся же перед святыней горя,
В нем живы будем – песнею живой.
 

Август 1949 Москва

«Пред величавостью той поступи времен…»

Ивану Васильевичу Жилкину

 
Пред величавостью той поступи времен,
Что ныне слышится нал каждой жизнью малой,
И дружества привет с душевностью бывалой
Наитьем Пушкина волшебно осенен.
 
 
Признаюсь, оттого еще милее он
Душе растроганной. Недужный и усталый,
Невольно медлил я – и знаю: запоздалый
Мой голос глух и слаб, как отдаленный звон.
 
 
Но что поделаешь? Моя старушка-муза
И непосильного всё не страшится груза;
А тут – над детскою мурой и чепухой –
 
 
Я слышу во дворе (отнюдь не наважденье!)
Не без иронии себе предупрежденье:
«Вородя! У тебя аэлопран прохой!»
 

15.XII.1949.Москва

«Чем больше мы стареем, тем отрадней…»

Ивану Новикову

 
Чем больше мы стареем, тем отрадней
Трудами годовщины отмечать;
Ведь даже бы зоил без мысли задней
К ним приложил признания печать.
 
 
Ты полон сил. Твой путь перед тобою –
Единый, творческий и трудовой;
Он осенен и мирною судьбою,
И яркой краснозвездною Москвой.
 

20.I.1950

«За мной приветственного слова…»

Марине Принц

 
За мной приветственного слова
Непринужденная хвала:
Так по обычаям былого
Лелеем Фебовы дела,
Учась великие веленья
И в легком слове соблюсти,
Испытанного поколенья
Храня заветные пути.
Олень ступил копытом в воду –
И подал тайный знак тебе, –
Преданью древнему в угоду
И предначертанной судьбе,
Внемли же верою послушной,
Что русский наш пророк
Илья Вещает – мудрый, простодушный –
На перепутьях бытия.
 

Ночь 2 и 3.VIII.1930. Москва

«Каким отзвучием былого…»

Надежде Григорьевне Чулковой

 
Каким отзвучием былого
И как целительно жива
Ты, память смолкнувшего слова,
Нашедшая свои слова!
 
 
Так мне помыслилось невольно,
Когда я получил от Вас
Живых страниц простой рассказ,
Где строго, может быть, подчас,
 
 
Но так спокойно, так безбольно
Прикосновенье к старине,
Столь памятной и Вам и мне,
Где дышит – что невозвратимо,
Сокрывшееся – словно зримо,
 
 
Былым привольно дышит грудь:
Оно дарит бывалой силой –
Напутствием в дальнейший путь –
Каким бы шел тот путник милый,
Чью память сердце бережет,
Чей сказан был завет – и вот
Идут страница за страницей
Неторопливой чередой –
Как вехи – верной вереницей,
Былому воздают сторицей
И веют жизнью молодой.
 

12.XII.1950

«Недаром ты, мой друг, служитель верный Слова…»

Ивану Новикову

 
Недаром ты, мой друг, служитель верный Слова.
С лазурной высоты извечного былого
Легла прозрачная хранительная сень
На прошлый, нынешний и на грядущий день.
 
 
И не от Слова ли, пребывшего вначале,
Слов человеческих вещанья зазвучали,
А в тихом празднестве домашних годовщин
Блюдем, поэты, мы исконный строгий чин.
 
 
Пусть возле молодежь шалит ватагой шумной,
Как ветер по весне, гульливый и бездумный, –
Ищи его в полях! Побольше кутерьмы!
 
 
Всему своя пора. И в думе тайной мы
Уже вверяем стих – живой в веках игрою –
Слов гармонических испытанному строю.
 

20.I.1951

ОТВЕТНЫЙ СОНЕТ

Ивану Новикову

 
Я мнил – мой легкий стих полетом лебединым
Сквозь грусть минувшего уютом мне пахнул, –
Нет, нынешние дни в строю живом, не чинном,
Грядущего таят желанный властный гул.
 
 
И я, как тот «певец – зимой погоды летней»,
Готовый по снегу сбирать цветы лугов,
Считаю – наш мороз порой тепла приветней, –
Так и морской простор желанней берегов.
 
 
Когда-то лирный звон бывал поэту дорог,
А ныне скрип пера – как некий вещий шорох –
Предтишье звонкое всего, что впереди.
 
 
Там – муза дружества (ты прав!), всегда святая.
Ей молвлю: радугой надежд перевитая,
Пусть лебединою – но песней низойди!
 

7.II.1951. Москва

РАЙМОНДЕ ДЬЕН

 
Прошло немало дней, но, ярче год от года,
Веками устоит в потоке перемен,
О, доблестная дочь великого народа,
Твой подвиг, молодой – как ты, Раймонда Дьен.
 
 
На рельсы ты легла – и поезд смерти в плен
Взяла твоей рукой бессмертная Свобода,
И пусть изведала ты мрак тюремных стен,
Вмиг вывела она Раймонду из-под свода.
 
 
Французик из Бордо, судья оторопел –
И встретили тебя ликующей отчизны
Рукоплескания, и слава – твой удел.
 
 
Взнесет, как совершен при нас без укоризны,
Скрижаль Истории твой подвиг юных лет,
А в стройках счастия почтит тебя поэт.
 

«Сегодня Барсик, мудрый кот…»

Ивану Новикову

 
Сегодня Барсик, мудрый кот,
Гордясь эпитетом котейший,
Мне убедительно поет,
В чем состязается с Корейшей
Для рифмы полной и скорейшей,
Но верной и по существу:
Свидетельницей назову
Без колебаний – всю Москву.
Но – к делу. Вижу вдруг: со шкапа
Спокойненько, без суеты,
Котейшая спускает лапа
Лист за листом. Что за листы?
Меж них один, другой листочек
Невольно привлекает взгляд
Узором стихотворных строчек:
Знакомый почерк! Я и рад.
 
 
«Бокал отцов моих кристальный,
Под слоем пыли наживной
В часы, окутанные тайной,
Блеснул ты снова предо мной!»
 
 
Встал предо мною вслед за Гете
Поэт, по нем почтивший смерть,
И возле – память о поэте,
Дерзавшем руки к ней простерть.
 
 
А на другом листке помета,
Что осень стала у окна,
Что лето затерялось где-то –
Всё это музою пропето,
Что завсегда себе верна.
 
 
Подтверждено заметной датой –
Год девятьсот тридцать второй:
Тогда – уж давний завсегдатай
Души поэта светлый строй.
 
 
Под обаянием былого
Его храни, люби, жалей,
И памяти живое слово
Да будет всё светлей, светлей.
 

18.XII.1952. Москва

СТИХОТВОРЕНИЯ, НАЙДЕННЫЕ В СЕТИ (Не вошедшие в бумажное издание «Струн»)

«Беспечен я беспечностью твоею…»

Прекрасен я твоею красотою

М. Кузмин

 
Беспечен я беспечностью твоею.
Я заблудился в свежей, яркой чаще –
И вот дышу свободней, глубже, слаще;
В душевной тьме тобою пламенею.
 
 
Вокруг тебя – все, точно ты, блестяще.
Но ведь судьба подобна фарисею –
Лелея тайно хитрую затею,
Меня пьянит все пламенней и чаще:
 
 
Ведь глубока, как жизнь, моя беспечность;
Она и скорби вечное жилище;
Миг вечности в ней целостней и чище.
 
 
И в ней самой – разгадки бесконечность:
Слиянье двух миров едва ль не проще,
Чем наша встреча в тихой, светлой роще.
 

1905

«Давно я не был в глухом краю…»

Sowandl' ich wieder den alten Weg,

Die wohlbekannten Gassen

Heine

 
Давно я не был в глухом краю,
Где был сегодня снова;
Туда пришел я и вот стою, –
Не вымолвлю ни слова.
 
 
Как стало тесно сюда идти
По улице знакомой:
Поникли – серы – на всем пути
Дома с седой истомой.
 
 
Но вот до моря уж я дошел
С неясною печалью –
И сколько волн я там нашел
С широкой, нежной далью!
 
 
Опять уйти бы – да в край другой.
Он глуше, край далекий.
И там бы встретил меня покой
Задумчивый, глубокий.
 
 
Там стены улиц еще тесней,
Дома так странно низки,
Как тесны дали тех юных дней, –
Но явственны и близки.
 
 
И нет там моря, но вот – простор:
С гор видишь лес и поле;
Не здесь ли призван спокойный взор
К широкой, нежной воле?
 

1905

«Испуган ты был не раз…»

 
Испуган ты был не раз.
По ночам удивлен:
Бывает кошачий глаз
На тебя устремлен.
 
 
Не лампа шипит сейчас,
Не огонь все растет:
Блестит то кошачий глаз,
И мурлычит здесь кот.
 
 
Неясный тебе значок,
Непонятная вещь –
Один тут горит зрачок,
Раскален и зловещ.
 
 
Кот, хитрый, закрыл другой –
Не покажет он зла –
И спину согнул дугой,
И идет из угла.
 
 
Как черный косматый чорт,
Улыбаясь, глядит.
Он втайне и зол, и горд,
Но приветлив на вид.
 
 
Все ближе, все больше он…
Подошел. Берегись!
И ужас со всех сторон…
И мурлычит… И – брысь!
 
 
Спокойно. Огонь горит.
Нету больше кота.
Один ты. Обычный вид.
За окном темнота.
 
 
Потемки. И вдаль, и ввысь –
Без конца глубоки…
У ночи – смотри: зажглись
Огневые зрачки.
 

1907

«Как странно с тонким запахом весны…»

 
Как странно с тонким запахом весны –
Предчувствием блаженным <и> отсталым,
Повеявшим над городом усталым, –
Сливаются загадочные сны.
 
 
И как они отрадны и грустны!
Как вдумчиво с покоем бледно-алым
Ласкают душу милым и бывалым,
Картинами любимой ст<оро>ны.
 
 
Как будто осень любящим крылом
Коснулась дум и песен о былом,
И прояснились жизни очертанья…
 
 
Как в час заката блеклая листва,
Моих стихов приветные слова
Зарделись под лучом воспоминанья.
 

1908

ПЕСНЯ

 
Глаза твои – как небо,
А волосы – как лен.
Кто раз тебя увидел –
Навек в тебя влюблен.
 
 
Любовь тебе лишь внемлет,
Бездумна и чиста:
Слова твои как песня,
А песня – как мечта.
 
 
Слеза твоя – как жемчуг,
Печаль – как свет луны;
Одной сияют росы,
Другой вздыхают сны.
 
 
Я звуками взлелеян,
Мечтами утолен;
Глаза твои – как небо,
А волосы – как лен.
 

1911

«Для Вас когда-то я в Бобровке…»

Анне Петровне Остроумовой

 
Для Вас когда-то я в Бобровке,
При свете звезд иной поры –
Поэт сердечный, хоть неловкий –
Воспел вечерние костры.
 
 
И было то давно ль, сейчас ли
(Всегда я буду песни петь), –
Костры в Бобровке не погасли,
Но будут долгий век гореть.
 

Январь 1913

«Как милой Башни сердцу жаль…»

 
Как милой Башни сердцу жаль,
Так жаль и старого альбома.
Все в нем так близко, так знакомо.
И смех, и самая печаль.
 
 
Но изменились времена,
А песня все ж не стала новой:
Стальной, воинственной, суровой
И громкой – будет ли она?
 
 
Как прежде, голосом души
Она и ныне остается;
Пускай же громче сердце бьется,
Но и смиряется – в тиши.
 

27 января 1913. Утро, Петроград

«Мне не отведать нового вина…»

 
Мне не отведать нового вина:
Им старые мехи уже налиты.
Пусть кровь зальет смущенные ланиты
Вино стыда – красней вина она.
 
 
Но мне не в мочь воспрянуть ото сна.
Вечернею зарей мечты повиты.
Меня к себе, о слава, не зови ты:
Уж ты судьбой другому отдана.
 
 
Меня тревожит любиков смеянье
В грустилищах томящейся зари.
Вечернее, предсмертное сиянье!
 
 
Гори в душе, медлительно гори
Ты ждешь меня в пылании заката
О, сладкая богиня ! О Геката!
 

<1908>

В ПЕРМИ

 
В аллеях городского парка
Так долго осень молода.
И золото пылает жарко,
И пурпур, царственный всегда.
По улице блуждают козы
И отдыхают на крыльце.
Не страшны здесь судьбы угрозы
И злая дума о конце.
Тут не считали жизнь веками.
Но безответная текла –
И отражала  только в Каме
Красу бездумного чела.
Хоть лик ее порою страшен,
Но дышит верою земля.
И бором берег изукрашен,
И часто море тучных пашен
Сменяют светлые поля
 

1913

«Огонь не ставят под сосуд…»

 
Огонь не ставят под сосуд,
Но на  светильнике высоко,
И в ночь торжественно несут –
Всеозаряющее око.
 
 
В ком пламень веры не потух,
За теми – торжество и сила;
Она б и мертвых воскресила!
Верь: побеждает только дух.
 

1913

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

 
Когда в мороз хоть  на мгновенье
Звезда проглянет из-за туч
И на душу приветный луч
Прольет отрадное забвенье, –
 
 
Тогда, сияньями полна,
Раскрыта прелесть  ночи зимней,
Радушней и гостеприимней
Ее родная глубина.
 
 
И не  загадкою бесплодной
В той  осиянной глубине
Душе является вполне
Вся сила  вечности холодной.
 

 
Переживи и вьюги, и метели.
Сложив  покорно руки на груди,
В своей холодной снеговой постели
И смертный сон – последний – пережди.
 
 
Когда снегам уплыть настанет время,
По вековому мерному пути,
Узнаешь ты, что в каждой смерти семя –
Да возрастет, чтоб снова зацвести.
 

1913

ДРУГУ

 
Уж не впервые говорю с тобой,
Хотя и знаю: ты теперь далече;
Бог весть, когда  придем мы к новой встрече,
Разрозненные  смутною судьбой.
 
 
Волны разгульной прядает прибой,
Влечет пловца в пылу невнятной речи, –
Но вдруг переплеснется через плечи,
Его обдав лишь влагой голубой.
 
 
Так, мысля о тебе, душой милую
Живое упованье, что твоя
Цела достигнет пристани ладья;
 
 
А сам не верю в непогоду злую,
Когда кругом среди  неверной мглы
И пенятся, и плещутся валы .
 

1913

«Мы ходим, говорим, смеёмся, спорим…»

 
Мы ходим, говорим, смеёмся, спорим,
А втихомолку плачем – и поём;
И делимся то радостью, то горем,
Оставшись с другом иль с женой вдвоём.
 
 
А между нами смерть неслышно бродит
И, ласково вонзая взгляд во взгляд,
По одному обнимет и уводит;
Чуть отойдёт – и уж глядит назад.
 

4/17.III.1925 Москва

«Любить – зачем? Ведь рано или поздно…»

 
Любить – зачем? Ведь рано или поздно
По новому, безвестному пути
К лицу судьбы, раскрывшемуся грозно
Тебе и мне опять придется розно,
Как шли сюда, отсюда в ночь идти.
 
 
Ты говоришь: сужденные друг другу,
В закатной ли, или в рассветной мгле
Мы, отданы священному испугу,
Доверились таинственному кругу
Как верные владычице-земле;
 
 
Так не она ль в положенную пору,
Во сне дневном, иль в явности ночей,
Нас уведет к неслыханному хору,
Где духу дух, где взор ответит взору,
Поток миров – игре ее ключей.
 
 
И взор открыв, как внове, за могилой,
Мы потечем, средь света или тьмы,
Разрознены, но вновь единой силой
Вливаясь в круг, и жуткий вновь, и милый,
Влюбленные, найдем друг друга мы…
 
 
Зачем любить? Нет, поздно или рано,
И встретясь вновь, и возжелав цвести,
Узнаем мы – и грустно так, и странно,
Что не любовь – любовь, не рана – рана,
Наш пыл – не пыл, и хлад – не хлад. Прости…
 

16/29 мая 1928, Москва

«Дождь стучит в окно разбитое…»

 
Дождь стучит в окно разбитое,
Горе мое, горе, –
Вейся, горем перевитое,
Веревочкой, горе.
 
 
Из деревни я из Гришнева, –
Город Духовщина, –
Не хвалюсь, ведь не пил лишнего, –
Эх, видный мущина!
 
 
Думал – ну про жись столичную,
Так сказать к примеру,
А попал на неприличную
Экую квартиру.
 
 
Ветер, дождь в окно разбитое,
Ты, горюшко-горе,
Вейся, горем перевитое,
Веревочкой, горе.
 
 
Эх, губерния Смоленская,
Ерема, Ерема,
Твоя доля деревенская,
Сидел бы ты дома.
 

6/19 июня 1928, Москва

РАЗЛУКА

 
Когда и жар чуть-чуть, да и знобит немного,
И утомление, и лёгкая тревога,
В начале августа, в деревне, в вечера
Длиннее и темней – близка моя пора.
 
 
Все тишиной наполненною слиться
Так хочется – вот-вот – и крылья обрести,
И силы цельные для стройного пути,
Где всё, что здесь в плену желанья и броженья,
 
 
Найдёт единые живые выраженья —
Хотя бы в шорохе, в звучащей тишине
С её гармонией. И как же грустно мне,
 
 
Что эти близкие, душе родные звуки
Уже поражены дыханием разлуки
И, чуть уловлены, замрут, обречены
Воспоминанию – несбывшиеся сны.
 

6/19 августа 1932 Покровка.

«Недавно здесь о Пушкине узнали…»

Т.Г. и М. А. Цявловским

 
Недавно здесь о Пушкине узнали,
Что свой канун изгнанья из Одессы
Он, щеголяя званием повесы,
Провел на людях в театральном зале.
 
 
Листочки календарные сказали
День и число; а уж названья пьесы
Не скрыли, пусть ревнивые, завесы.
Но хуже ли вторая весть? Едва ли.
 
 
Поэт – один, в пути пред тем отметил
(Сносней чиновной саранча простая)
Заветный день двадцать шестого мая:
 
 
Бутылкою вина его приветил –
И, хоть с пером он жил не неразлучно,
А в календарь вписал собственноручно.
 
 
О том поведал звучно
Димитрий – с рифмой в отчестве – Петрович
Всем нам небезызвестный Якубович.
 

29.Х.1939 Ленинград

«Эпистолярная строка…»

Татьяне Григорьевне Цявловской-Зенгер

 
Эпистолярная строка
С трудом ложится на бумагу,
Над ней работа не легка,
Засяду ль я или прилягу.
 
 
Совсем не то мой старый стих,
От детства мне приятель чудный, –
Послушлив, ласков, нежен, тих
И верен в жизни многотрудной.
 
 
Но не под силу и ему
Поверх ярма навьючить грузы,
Что переполнили суму
Житейской тягостной обузы.
 
 
А потому, покой храня,
Минуя пни и буераки,
Перескочу к «повестке дня»….
Да лих, и тут-то западня
Или возня открытой драки.
 
 
Сказать по правде, не чинясь,
Ведь перепашет разве трактор
То месиво, ту гниль, ту грязь,
Что стряпает «из грязи князь» –
Для переводчика редактор.
 
 
Таков-то здесь А. А. Смирнов, –
«Желанием честей размучен»,
Хоть в диалектике и нов, –
И хоть учен, да мало учен.
 
 
Срамит меня под старость лет
Мозглявый этакий молодчик:
В издательстве я не поэт,
А заурядный переводчик.
 
 
Здесь говорят: мой слог тяжел,
Изящной Щепкиной не пара
(«Дух века вот куда зашел!»):
Я ловкости не приобрел
Смягчать Петрарку и Ронсара.
 
 
Я не поэт – ну что ж? О том
Я не печалился б нимало,
Когда б уж заодно, гуртом
Мой толстый «юбилейный» том
Редакция не прижимала.
 
 
Обидно толстяку худеть,
Осанистому – молодиться…
Куда ж себя, свой пыл мне деть?
Тут кровь моя, а не водица!
 
 
«Тебе пора бы на покой,
Вот – редактируй Теплякова».
Да, знаем мы, покой какой:
Согнет дугой, пошлет с клюкой…
«Пообожди годок-другой
До договора: не Благой,
Потерпишь малост <так>, что ж такого?»
 
 
Хоть в ней намек, а сказка – ложь,
Был разговор таков не сплошь,
Но суть правдива и в намеке;
Для книг – закон: вынь да положь,
Тогда пойдут рубли и сроки.
 
 
Пусть это временный указ
(Меня утешил Петр Иваныч), –
О нем я, не смыкая глаз,
Порой боюсь подумать на ночь:
 
 
Тут времени подпал точь-в-точь
Мой Боратынский, мой Евгений –
И от меня уходит прочь
В недосягаемую ночь
Его печальный, мудрый гений.
 
 
Нет, право – без элегий в дрожь
Вогнать бы мысль могла простая:
И матерьял, и план хорош,
Да ненароком глядь – помрешь,
И пропадет все ни за грош, –
Так тут-то вот и запятая.
 
 
Такие думы – ну, хоть брось! –
Способны лошадь огорошить;
Да мой ямщик кричит: «Небось!»
И, помня русское авось,
Бодрится подставная лошадь.
 
 
И, к цели сладостной влеком
По жизненному захолустью,
Все ж от поденщины тайком
Я с музой милою знаком
И с тихой стариковской грустью.
 
 
Нет-нет, украдкою втроем
Вслед Боратынского идем,
И дух смятенный уврачеван.
Судите же, каким огнем
При вашей весточке о нем
Я и обласкан, и взволнован.
 

Ночь 24-25 декабря 1940, Ленинград