Текст книги "Лабиринты свободы"

Автор книги: Юрий Устин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)

XXIV

изнь небольших городков Швейцарии однообразна и, возможно, поэтому скучна. Каждое утро солнце всходит из-за горных склонов, и по узким улочкам начинается движение людей. Раньше всех молочницы разносят по домам горожан молоко после первой утренней дойки коров, затем появляются торговцы небольшого рынка. Они аккуратно раскладывают свой товар на прилавках, и, наконец, к этим торговцам спешат первые покупатели свежих овощей, фруктов и мяса, чтобы запастись ими на целый день. Постепенно на улочках появляется всё больше и больше людей, спешащих куда-то по своим повседневным делам, без которых немыслима обычная человеческая жизнь, основой которой всегда были пища, тепло и крыша над головой.

В центре Салюрна располагались аккуратные дома зажиточных горожан, среди которых выделялся двухэтажный каменный дом успешного дельца и торговца, а в последние четыре года бургомистра этого города Франца Цельтнера. Когда-то в молодые годы он хотел стать скульптором и даже брал уроки в Париже, наивно мечтая создавать вечные творения рук человеческих в память о себе и своём времени. Но начинающий скульптор вовремя остановился, осознав, что кроме желания творить и созидать, нужен ещё и талант. Тогда Франц вернулся в город своего детства и стал успешным продолжателем дела отца.

Уже почти три года рядом с домом брата жил Питер Цельтнер со своей семьёй и своим другом Тадеушем Костюшко. Старый американский генерал вскоре стал живой достопримечательностью Салюрна. Несмотря на погодные условия, он каждое утро в одно и то же время выезжал на серой и спокойной кобылке на прогулку. Пунктуальные швейцарцы, выглядывая на улицу из своих уютных домов, шутили с соседями, что по точности времени прогулок генерала можно корректировать время на часах башни городской ратуши.

По устоявшейся привычке Костюшко встал с рассветом и уже в шесть часов утра пил утренний кофе. В гостиной дома он был в полном одиночестве, если не считать слуги, который этот кофе ему приготовил и принёс.

– Шарль, как там моя кобыла? Ты сказал конюху, что она немного хромает? – придирчиво спросил Костюшко слугу.

– Не извольте беспокоиться: с ней всё в полном порядке, – заверил Шарль, улыбаясь во весь рот.

Он давно привык к ворчанию этого странного старика, которого его хозяин считал членом своей семьи наравне с семьёй своего родного брата. Шарль, как и все слуги в этом доме, с приязнью относился к Тадеушу Костюшко и старался выполнить все его пожелания и запросы, хотя их было не так много.

Допив кофе, Костюшко вернулся к себе в комнату переодеться для верховой езды. Погода стояла сырая с мелким осенним дождём, но упрямый генерал решил не менять своих привычек и начал готовиться к очередной утренней прогулке по городу. Он оделся теплее, взял хлыст, трость и ещё раз осмотрел придирчиво комнату: всё ли у него в порядке.

Комната Костюшко на первом этаже дома была небольшая, но уютная. Мягкая кровать аккуратно заправлена, все вещи лежали на своих местах, а одежда также аккуратно была почищена и развешана в небольшом платяном шкафу. На стене его комнаты висели именная шпага и два портрета известных людей, к которым Костюшко относился с большим уважением, но перед которыми никогда не преклонялся.

Первый, портрет Джорджа Вашингтона, напоминал Костюшко годы, проведённые в Соединённых Штатах, про которые он вспоминал с ностальгической грустью. Восемь лет жизни он посвятил этой стране, но никогда не сожалел, что потом вернулся в Речь Посполитую. Второй же, портрет Станислава Августа Понятовского, навевал иные мысли: об упущенных возможностях, совершенных ошибках и горечи потери родины, которую он всегда хотел видеть свободной и независимой. Они так и не смогли создать государство, которое могло бы стать образцом демократии и народовластия, если бы они тогда победили... Ах, если бы можно было повернуть время вспять! Сколько бы можно было исправить, изменить, не допустить стольких жертв и всё равно добиться того, к чему стремились.

Но чудес на свете не бывает, и прошлого не вернёшь. Каждый вечер Костюшко целовал свою воспитанницу, желал всем Цельтнерам спокойной ночи и уходил спать в свою комнату. Он долгое время лежал в постели с открытыми глазами и, уставившись в чёрный ночной потолок, всё думал, думал и думал... Когда же поздней ночью сон всё-таки закрывал его веки, к нему приходили сны, которые были продолжением его беспокойных мыслей. А рано утром, проснувшись на рассвете, Костюшко легко восстанавливал в своей памяти содержание снов, удивляясь тому, что так хорошо их запомнил.

Тадеуш Костюшко ещё раз внимательно осмотрел себя в зеркало: в последние полгода он осунулся и как-то сразу постарел, превратившись в обыкновенного деда, который носит генеральский мундир. Такое резкое изменение произошло после того, как он получил из далёких и родных его сердцу мест известие о смерти брата Иосифа. Тогда Тадеуш позвал нотариуса и оформил отказ от наследства и дополнительно составил своё духовное завещание (Сехновичский тестомент), дав вольную всем крепостным, которые могли бы стать его собственностью после смерти брата.

Костюшко поднял свой заострившийся подбородок вверх, одёрнул полы генеральского мундира и бодрым шагом, почти не опираясь на трость, вышел во двор. Конюх уже стоял у ворот с осёдланной лошадью в ожидании её хозяина и приветливо снял свою шляпу, заметив, как тот выходит из дома. Угостив кобылу куском сахара, Костюшко легко для его возраста вскочил в седло и тронул поводья. Через пару минут всадник и лошадь уже двигались по узким улочкам Салюрна, а встречные горожане привычно приветствовали Костюшко. Некоторые из них, найдя повод остановиться и передохнуть, вступали с ним в короткую беседу, которую чаще всего начинал сам Костюшко.

– Как дела, Густав? – спрашивал он какого-нибудь торговца овощами.

– Всё в порядке, – отвечал тот, приветливо улыбаясь, – да только жена уже четвёртую дочку родила, а я сына хочу.

– Лучше стараться надо, – шутил Костюшко. – Ну а с дочкой поздравляю!

И оба мимолётных собеседника, кивнув друг другу на прощание, продолжали свой путь дальше.

Когда, медленно раскачиваясь в седле, Костюшко выезжал на дорогу, ведущую из города, то ему навстречу часто встречались крестьяне, которые направлялись в Салюрн в поисках хоть какой-либо работы. Последние два года в Швейцарии, как и в соседних странах, стояла непривычная засуха, которая привела к гибели части урожая, разорив тем самым немалое количество этих тружеников полей. В поисках работы они направлялись толпами в города, надеясь там заработать хоть немного денег и прокормить семью до следующего урожая.

Поравнявшись с такой жертвой небесной канцелярии, Костюшко приостанавливал свою кобылку и подзывал крестьянина к себе. Тот, не понимая толком, что от него понадобилось этому странному старику в военной форме, робко подходил к Костюшко.

– Тебя как зовут? – спрашивал Костюшко горемыку.

– Франц, – неуверенно и тихо отвечал тот, и тут же получал от Костюшко золотую монету.

Пока крестьянин с глупым видом рассматривал и пробовал на зуб этот кусочек дорогого металла, что-то пытаясь произнести в ответ за этот щедрый подарок, Костюшко, не ожидая благодарностей, отъезжал от него на приличное расстояние.

Генерал мог позволить себе такую роскошь, как раздавать золотые монеты тем, кому он считал нужным. В Салюрне он входил в список богатых людей, но не все знали, откуда у этого старика столько денег. Кто-то считал, что у Костюшко большая генеральская пенсия, кто-то предполагал, что этот «транжира» получил от кого-то богатое наследство, но домыслы так и оставались домыслами. На самом же деле щедрые подаяния нищим Костюшко делал из тех сумм, которые он получал из-за границы в виде процентов от денег, которые лежали в английском банке Баринга. А сумма на его банковском счёте накопились немалая.

В 1799 году Костюшко решил вернуть деньги, полученные от Павла I при своём освобождении, обратно в Россию. Но, взбешённый такой «неблагодарностью», русский император не принял их, а отослал обратно в английский банк. Так «подарок» и остался в одном из лондонских банков никем не востребованным, однако Костюшко исправно получал проценты и раздавал золотники нищим.

В это пасмурное прохладное октябрьское утро Костюшко как всегда ехал верхом по обычному маршруту. Дождь уже прекратился, и городок окутал густой туман, который проникал под одежду и холодил тело старого генерала. Проезжая мимо костёла, он слез с лошади, снял свою треуголку и перекрестился. Несмотря на сырость и утреннюю прохладу, на крыльце костёла, стоя на коленях, горячо молилась какая-то молодая женщина.

Костюшко, не надевая головной убор, тихо подошёл к молящейся и некоторое время стоял в нескольких шагах от неё, наблюдая непривычную картину такого активного проявления веры. Наконец женщина встала с колен и заметила странного старика, который уже несколько минут стоял позади её.

– Что, тоже старые грехи мучают? – незлобно спросила она Костюшко, и он увидел, что перед ним стоит цыганка.

Генерал не сразу нашёлся, что ей ответить на такой неожиданный вопрос. Но справившись с мимолётной неловкостью, он согласно кивнул в ответ и неожиданно для себя спросил:

– Погадаешь?

Цыганка оглянулась на костёл, подошла поближе к Костюшко и заглянула ему в глаза.

– А зачем тебе это надо? – лукаво спросила она, продолжая внимательно смотреть на Костюшко, как будто пыталась заглянуть ему внутрь.

– Хочу знать своё будущее, – попытался усмехнуться генерал, но усмешка вышла какая-то глупая и грустная.

Цыганка не попросила его ладонь для гадания и не достала карты, предлагая рассказать, что было, что есть и что будет. Она посмотрела своими чёрными глазами куда-то за спину Костюшко и тихо ему сказала:

– Не буду я тебе гадать... У тебя будущего уже нет.

Сказав свои роковые слова, цыганка опять повернулась к костёлу, перекрестилась и быстрым шагом отошла от Костюшко, скрывшись через несколько мгновений в утреннем вязком тумане.

Питер в это утро решил поспать попозже. Погода за окном не обещала солнечный день, а Питеру, в отличие от Костюшко, хотелось прогуляться по городку пешком. Спустившись в гостиную, он заметил кухарку Анну и Шарля, который сервировал стол для тех, кто ещё не позавтракал.

– Доброе утро! – поздоровались они, и Питер кивнул в ответ.

– А что, наш доблестный генерал уже вернулся со своей прогулки? – спросил он слугу, намереваясь позвать Костюшко, чтобы тот составил ему компанию в утреннем чаепитии.

– Нет, господин, ещё не вернулся, – смущённо ответил Шарль, и Питер взволнованно посмотрел в окно. На дворе опять начал моросить дождь, и от неприятного ощущения сырости и осеннего холода Питер поёжился и опять обратился к Шарлю:

– Не случилось бы чего с ним, – сказал он, стараясь не выдавать нарастающего волнения. – Может, послать кого-нибудь ему навстречу?

– Я уже сказал конюху, чтобы он запрягал лошадь, – ответил догадливый слуга.

Но никого посылать не понадобилось, так как входная дверь отворилась, и вместе с утренним туманом в дом вошёл «пропавший» генерал.

– Ну наконец-то, – раскинув широко руки, загрохотал радостно хозяин дома. – А мы уже с Шарлем гадаем, не уехал ли ты в Париж? – попытался пошутить бывший полковник швейцарской гвардии.

– Не дождётесь, – в тон ему ответил Костюшко. – Я ещё не так сильно надоел вам, чтобы так быстро уезжать. Ещё лет десять придётся потерпеть старика, – пытаясь казаться жизнерадостным, добавил он, но сильно закашлялся и, не раздеваясь, рухнул в кресло.

Услышав шум взволнованных голосов, из своей комнаты появилась Таддеи и тут же составила компанию Шарлю, который стаскивал с Костюшко мокрый плащ и сырой генеральский мундир.

– Ну разве можно так долго ездить на лошади в такую погоду, – выговаривала она своему крёстному, серьёзно беспокоясь о его здоровье.

– Ничего, ничего, – пытался ещё шутить Костюшко. – Яще польска не згинела, – почему-то проговорил он на польском языке строчку из марша польских легионеров, пока его одевали в тёплый домашний халат и поили горячим чаем.

Но все усилия по восстановлению бодрого состояния генерала и предупреждения наступления простуды оказались запоздалыми и тщетными. В тот же вечер у Костюшко поднялась температура, и в наступившей горячке он начал бредить.

Прибывший в такой известный дом лекарь пытался давать ему пить какие-то микстуры, делал кровопускание, но жар не спадал. Так прошёл целый день, а вечером всё семейство Цельтнеров собралось в большой гостиной, в волнении ожидая, когда лекарь сообщит, что больному стало лучше. Прошло ещё несколько часов, но лекарь выходил из комнаты Костюшко только лишь для того, чтобы выпить чашку бодрящего кофе с марципаном, а после этого вновь возвращался к больному.

И если мужчины старались казаться спокойными, то Таддеи в сильном волнении ходила всё время по дому в ожидании, что её крёстному станет лучше.

– Не волнуйся, всё будет хорошо, – настойчиво пытался успокоить племянницу Франц, который и сам переживал, что ничем не может помочь больному.

«Всё будет хорошо, всё будет хорошо…» – повторял он про себя, хотя надежды на выздоровление, судя по виду обеспокоенного лекаря, было, по-видимому, мало.

– Да, всё будет хорошо, – ободряюще поддержал брата Питер. – Тадеуш – сильный человек... Он не может, он просто не имеет права долго болеть... Он...

Неожиданно двери в комнату Костюшко отворились, и лекарь взволнованным голосом позвал всех из гостиной в комнату больного:

– Быстрее... Идите к нему... Он всех зовёт к себе.

Таддеи, а за ней все остальные побежали на зов, словно боялись упустить что-то очень важное, не услышать или не увидеть.

В полутёмной комнате, освещённой тремя свечками, лежал в своей постели Тадеуш Бонавентура Костюшко, боевой генерал двух государств, который в течение жизни успел удостоиться внимания нескольких европейских монархов. Но в глазах всех присутствующих в этот момент в небольшой комнате он был просто дорогим и близким им человеком.

Костюшко осмысленным взглядом оглядел всех стоящих возле его постели людей. Пытаясь улыбнуться, он приподнял голову, но из-за слабости опять опустил её на подушку. Его губы начали двигаться, и все услышали его последние слова, произнесённые на этом свете:

– Я рад, что вижу вас всех здесь... Спасибо вам, что вы... – больной закашлялся и речь его прервалась.

Через некоторое время, когда кашель прекратился, Костюшко посмотрел на Питера.

– Питер, моё завещание... Мы невольны в своих поступках, но иногда... – попытался ещё что-то осмысленное сказать Тадеуш Костюшко, но не успел.

Взгляд его вдруг остановился, он судорожно два раза вздохнул, и зрачки закатились вверх под веки. Последний медленный выдох, и душа этого удивительного человека навсегда покинула его тело.

XXV

 осенний дождливый вечер у крыльца поместья княгини Любомирской остановилась карета, из которой вышел мужчина лет сорока. Он быстро поднялся на крыльцо и дёрнул за колокольчик, вызывая кого-нибудь из слуг. Через минуту гость вошёл в просторную гостиную, а ему навстречу уже спешила в уютном домашнем платье сама хозяйка дома, княгиня Людовика Любомирская.

– Ну, здравствуй! – обнимая сына, радостно произнесла княгиня. – Какими судьбами ты к нам заблудился? Хоть бы предупредил, что приедешь...

Её старший сын, князь Генрих Людвиг Любомирский, был женат на Терезе Чарторыской и уже стал отцом троих детей. Он увлечённо собирал старинные книги, коллекционировал архивы и различные «древности», обожал свою Терезу и служил в Департаменте иностранных дел Царства Польского. По роду деятельности Генрих часто бывал в разъездах и иногда неделями не появлялся дома, а тем более у родителей. И вдруг такой неожиданный визит.

– Да я и сам не думал, что окажусь в ваших краях, – ответил сын, согреваясь у горящего камина после долгой дороги в ненастную погоду. – Меня срочно направили в Санкт-Петербург по службе, вот я и решил по пути навестить тебя.

– И правильно сделал, – одобрила такое решение княгиня. – Поспишь, отдохнёшь, а завтра утром поедешь дальше. А пока пойду распоряжусь, чтобы накрыли на стол.

Княгиня ушла давать указания слугам, а Генрих с грустью посмотрел ей вслед.

«Постарела мать, постарела...» – подумал он, глядя на огонь в камине. В последний раз Генрих был в этом доме в июле 1817 года, когда приезжал на похороны отца. А сегодня он привёз опять нерадостные для матери вести.

Ни для кого в этом доме не была секретом история попытки похищения Людовики Сосновской, ставшей впоследствии княгиней Любомирской, молодым польским офицером Тадеушем Костюшко. Не было тайной и то, с какой теплотой она до сих пор относилась к тому, кого в молодости искренне любила и с кем готова была бежать хоть на край света. Однако судьба сделала крутой поворот, и каждый из них пошёл далее по жизни самостоятельно, лишь изредка получая известия друг о друге. Но в душе постаревшей княгини до сих пор остались ностальгические воспоминания о тех чувствах первой любви, которые переживает в своей жизни каждый нормальный человек.

Генрих понимал, что он должен сказать матери о смерти того, кто до сих пор был ей дорог. Людовика знала, что Костюшко жил в Швейцарии, и даже собиралась предложить мужу как-нибудь посетить эту горную страну. В её душе ещё теплилась слабая надежда на очередное чудо: вдруг она во время путешествия в каком-нибудь городке встретит Его.

Однако время безвозвратно уходило, а она так и не осмелилась предложить супругу организовать эту поездку. А теперь не стало и Иосифа... После недавней смерти мужа она стала затворницей, редко выезжала в Варшаву и часто допоздна засиживалась в библиотеке. Там она сочиняла романы или читала произведения иных авторов, мысленно погружаясь в чужую жизнь и переживая за судьбы книжных героев.

– Как ты похудел и осунулся, сынок, – ласково и с какой-то грустью проговорила она, внимательно разглядывая его лицо, когда они ужинали в таком тесном семейном кругу.

Генрих низко склонил голову перед матерью и поцеловал ей руку продолжительным поцелуем. Он нежно любил мать, которая в далёком детстве пела ему колыбельные песни, не доверяя проявление этой материнской заботы нянькам и мамкам.

В конце ужина после воспоминаний о смешных историях из его детства, после обсуждения последних светских сплетен и новостей о сёстрах, когда Генрих уже собрался уйти в свою спальню, княгиня вдруг осторожно взяла его за руку. Видимо, она что-то почувствовала, заметив некоторую скованность в разговоре с сыном.

– У тебя всё в порядке? – спросила она, глядя пристально ему в глаза.

Генрих непроизвольно опустил голову под внимательным взглядом матери и снова поцеловал её тёплую ладонь.

– Да, всё хорошо, мама, – ответил он. – Спокойной ночи. – Генрих ещё раз посмотрел на мать, отпустил её руку и направился в свою комнату.

Княгиня же ещё долго сидела одна за столом, вспоминая взгляд сына и выражение его лица, когда он уходил от неё. Были в этом взгляде какая-то тоска и недосказанность. Людовика чувствовала это, и поэтому тревожные ощущения и мысли долго не давали ей спокойно заснуть. Когда же на следующее утро она провожала Генриха в дальнюю дорогу, Людовика опять внимательно посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Ну, говори...

И сын не стал утаивать от матери то, о чём хотел ей сказать ещё вчера вечером.

– Он умер... В Салюрне... – сказал он, не называя имени, но она всё поняла.

Людовика прикрыла своей ладонью губы сына, потом обхватила его голову, поцеловала в лоб и опять тихо прошептала:

– Езжай с Богом.

Перекрестив на прощание Генриха, она не стала дожидаться, пока он сядет в карету и лошади скроются за поворотом, а развернулась и медленно пошла в сторону дома.

И тогда Генрих ещё раз обратил внимание на то, как постарела за последние годы его мать, и его сердце сжалось от жалости к ней, а на глазах навернулись слёзы. Однако мужская натура взяла верх над эмоциями, и Генрих Любомирский сел в поданную услужливым кучером карету. Оглянувшись ещё раз на родной ему дом, он махнул рукой, и через минуту лошади лёгкой рысью вынесли карету за ворота.

На очередном заседании депутатов в здании Конгресса Соединённых Штатов к председательствующему Уильяму Гаррисону, будущему президенту Соединённых Штатов, во время перерыва подошёл один из его секретарей. Он передал ему небольшую записку и незаметно, как и положено исполнительному секретарю, скрылся, отправившись по своим текущим делам.

Председатель внимательно прочитал содержание записки, посмотрел на сидящих перед его трибуной депутатов и взял в руку привычный деревянный молоточек. После первого же удара молоточком по большому дубовому столу шум голосов в зале быстро стих, а все депутаты с удивлением посмотрели на председателя: ведь перерыв между заседаниями только что начался, и никто даже не успел выйти из зала.

– Господа конгрессмены! – громко обратился в зал Гаррисон. – Только что мне сообщили, что в Швейцарии скончался генерал Тадеуш Бонавентура Костюшко.

Все замерли в ожидании продолжения речи председателя, но он не спешил говорить, а замолчал, о чём-то думая и собираясь с мыслями. Из жизни ушёл человек, совершивший немало достойных поступков ради независимости его страны и свободы её граждан. Будущему президенту Соединённых Штатов хотелось сказать что-то такое, чтобы все присутствующие в этом зале навсегда запомнили имя Тадеуша Костюшко и сохранили в памяти его заслуги перед отечеством.

– Костюшко – мученик свободы... Слава его будет жить до тех пор, пока свобода будет властвовать над миром, – торжественно и громко подвёл Гаррисон итог жизни человека с такой удивительной судьбой, и все депутаты почтили его память вставанием и минутой молчания.