Текст книги "Лабиринты свободы"

Автор книги: Юрий Устин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

Вавржецкий глубоко вздохнул, ладонью провёл по лицу, как будто снимал с него тонкую паутину, и тихо сказал:

– Волей главнокомандующего армией и обороной Варшавы приказываю сдать город.

Ещё минуту стояла такая тишина, что каждый из присутствующих на совете слышал биение своего сердца. Горечь от поражения и несбывшихся надежд, предчувствие приближающегося нового бедствия для их родины и новых потерь, обида от позорного плена, который им всем предстояло пережить, – все эти чувства бушевали внутри каждого из офицеров после того, как они услышали эти роковые слова. Они не боялись смерти и не раз смотрели ей в лицо. Но эти же офицеры прекрасно понимали, какие могли наступить последствия, какая на них легла бы ответственность за жизни жителей Варшавы, если бы Вавржецкий вынес иное решение.

Суворов не принял парламентёров от командующего обороной города. Он отказался от встречи с ними, демонстрируя величие победителя и унижая побеждённого противника. Только делегация по чётных горожан Варшавы удостоилась его внимания, когда прибыла в ставку главнокомандующего русской армией с предложением о сдаче города и прошением о помиловании. В тот же день русская армия вошла в столицу Польши, которая встретила её закрытыми ставнями вместо окон и непривычной тишиной, которую нарушал топот шагов русской пехоты и редкое ржание лошадей кавалеристов.

И хотя русская армия входила в поверженный город как победительница, русские солдаты по инерции с опаской поглядывали из-под своих густых бровей на крыши домов – вдруг какой-нибудь сумасшедший поляк выстрелит в колонну из-за печной трубы.

XXVI

аршава пала, и постепенно Польское восстание стало затухать. Вавржецкий с остатками повстанческой армии направился на юг к Кракову. Он отступал, преследуемый русскими войсками, и, наконец, остановился у Радошиц вблизи Кельц. Генерал не долго терзался сомнениями, как ему поступить с армией, которая была морально подавлена и небоеспособна. Он снял с себя обязанности главнокомандующего и своим последним приказом распустил солдат и офицеров. С этого момента каждый был предоставлен своей воле. Сам же Вавржецкий вместе с Игнатием Потоцким и другими организаторами восстания вскоре попал в плен.

Где-то в регионах Речи Посполитой вооружённые отряды, называвшие себя армией Костюшко, ещё пытались оказывать сопротивление небольшим русским армейским подразделениям. Однако серьёзного значения такие выступления уже не имели. Это была лишь агония того патриотического настроения и вооружённого движения народа Речи Посполитой, которое так быстро распространилось по её территории в начале 1794 года.

Невысокого роста, щуплый русский генерал-аншеф Суворов стоял перед генералом польской армии Яном Домбровским, который, в отличие от Суворова, отличался высоким ростом и богатырским телосложением. Они некоторое время смотрели друг на друга: маленький победитель на большого побеждённого.

«Хорош, чертяка, хорош, – восхищался Суворов статью и выправкой Домбровского. – Такому и армию доверить можно. Но не наша птаха, не наша...»

Первым нарушил молчание Суворов:

– Присаживайтесь, генерал, – пригласил любезно он польского роённого к столу.

Домбровский не заставил себя долго уговаривать и грузно опустился на небольшой венский стул, который под его весом заскрипел от напряжения своими деревянными суставами. Через минуту денщик Суворова поставил перед ними самовар и какую-то выпечку.

В такой благожелательной обстановке Суворов начал разговор.

– Генерал! Я с уважением отношусь к вашим взглядам и к вашей доблести. Наша государыня также своей милостью готова забыть то, что вы воевали против русской армии.

Домбровский отставил свой стакан в сторону. Он понимал, что Суворов пригласил его не просто попить чаю и поговорить по душам.

– Вы пригласили меня к себе, граф, чтобы вы разить своё отношение ко мне? – спросил Домбровский генерал-аншефа, желая быстрее услышать, что от него хотят, и, возможно, узнать дальнейшую свою судьбу.

Суворов понимал, что перед ним сидит генерал вражеской армии, который не падок на любезности и лесть, а эти качества нравились Суворову.

– Я предлагаю вам службу в русской армии и готов ходатайствовать перед российской императрицей о присвоении вам соответствующего чина, – прямо заявил он.

Домбровскому достаточно было несколько секунд, чтобы принять решение, и Суворов услышал ответ, который и предполагал услышать от этого австрийца с польскими корнями.

– Я присягал в верности служить в армии Тадеуша Костюшко и бороться за независимость своей родины. Вы же понимаете, что в связи с этим я не могу служить вашей императрице.

Суворов вскочил со стула, за ним поднялся и Домбровский.

– Ну что же, вы не поверите мне, генерал, но я удовлетворён вашим ответом, – сообщил удивлённому противнику Суворов. – Скажу больше, вы свободны и можете покинуть пределы Польши в любое время. Но... – Суворов сделал паузу, – советую сделать это в кратчайшие сроки и никогда, помните, никогда не воевать против России. Ступайте и прощайте, генерал.

Домбровский откланялся и вышел из комнаты.

Суворов задумался о том, кого бы из пленных генералов и офицеров ниже чином пригласить к себе на следующую беседу. Он взял в руки список пленённых офицеров и внимательно прочитал следующее имя: «Князь Иосиф Понятовский».

Вскоре в Варшаву от императрицы Екатерины II прибыл фельдмаршальский жезл, которого Суворов так долго добивался, одерживая одну победу за другой. Потёмкина уже не было в живых, и никто не мог помешать насладиться ему полученной наградой. Новоявленный фельдмаршал расставил в ряд несколько стульев и, перескакивая через них, устроил странный хоровод.

– Репнина обошёл, Салтыкова обошёл, Прозоровского обошёл... – приговаривал при этом стареющий полководец, ещё раз выражая детскую радость от получения высшего воинского звания, которое в то время в России имели только два военачальника – Румянцев и бывший фаворит покойной императрицы Елизаветы I граф Разумовский.

Ещё почти год после победы над восстанием Суворов во главе армии находился на территории побеждённого государства. Его личное присутствие диктовалось в тот момент простой необходимостью: надо же было побеждённую страну держать в страхе и повиновении. Имя же Суворова и его «слава», которую он приобрёл после штурма Праги, как раз соответствовала требованию времени и сложившейся в Польше ситуации.

Многие офицеры и генералы, попавшие в плен к русским, отказавшись от предложения перейти на службу в русскую армию, выехали из Польши во Францию или в другие европейские страны. Поступив на службу в армии тех монархов, которые не входили в союз с Россией, они ждали новых войн, чтобы отомстить за подавленное восстание 1794 года. В их сердцах ещё была жива надежда, что с помощью штыков враждебных России армий можно восстановить государственность своей родины.

Вот как определились судьбы лишь некоторых известных генералов – участников восстания под командованием Костюшко, которые остались живы после поражения.

Ян Домбровский выехал в Пруссию, а затем во Францию и уже в ноябре 1796 года сформировал польский легион, с которым участвовал в кампании 1796 года, в чине дивизионного генерала возглавлял 1-й и 2-й польские легионы итальянской армии. С февраля 1800 года Домбровский в чине дивизионного генерала был принят во французскую армию, где и служил до разгрома армии Наполеона союзниками. Вернувшись в 1814 году в Королевство Польское (вошедшее в состав Российской империи), бывший генерал французской армии получил чин генерала от кавалерии и был назначен в Польский сенат, где и служил до выхода в отставку в 1816 году.

Генерал Иосиф Зайончик, тяжело раненный во время штурма Праги, после капитуляции Варшавы был отправлен в Австрию, где находился в качестве узника в городе Ольмюте. Освобождённый в 1795 году, он перебрался во Францию и поступил на службу в наполеоновскую армию. В чине генерала в её составе Зайончик участвовал во многих сражениях, как победоносных, так и бесславных.

Так, при известной переправе через Березину он был тяжело ранен и взят в плен русскими солдатами. Русские лекари спасли ему жизнь, но не ноги, которые пришлось ампутировать из-за отморожения. Подлечившись и вернувшись в Варшаву в 1814 году, Зайончик был представлен Великому князю Константину Павловичу, который рекомендовал его русскому императору в качестве наместника Королевства Польского. В ноябре 1815 года император Александр I утвердил Зайончика на данный пост к негодованию Адама Чарторыского, который планировал занять это место сам. До конца жизни Иосиф Зайончик с этого момента рьяно служил российскому императорскому двору, вызывая негодование польских патриотов своей верной службой.

Национальный герой Польши Юзеф Понятовский, который был готов служить в армии Костюшко простым солдатом, после взятия Варшавы русскими войсками уехал в Австрию, но после 1798 года вернулся в Польшу и был активным сторонником её национального возрождения под эгидой Франции. Выступая на стороне Наполеона Бонапарта, Юзеф Понятовский проявил себя талантливым полководцем и бесстрашным воином. За заслуги Наполеон присвоил ему звание маршала французской армии во время Лейпцигского сражения, в ходе которого единственный французский маршал-иностранец и погиб.

Томаш Вавржецкий, друг и соратник Костюшко, более двух лет просидел в Петропавловской крепости в ожидании суда. После смерти Екатерины II её сын император Павел I освободил его вместе с другими поляками, которые попали в плен после разгрома восстания 1794 года. В отличие от многих своих боевых товарищей во время кампании 1812 года Вавржецкий выступил на стороне России, за что Александр I назначил его министром юстиции Королевства Польского, наградив пожизненным титулом воеводы.

Генерал Юзеф Мадалинский после разгрома восстания скрылся в Галиции, но в январе 1795 года был задержан австрийцами и выдан Пруссии. Два года Мадалинский провёл в тюрьме в Магдебурге, а после освобождения ни со стороны французской армии, ни со стороны русской в военных действиях больше не участвовал.

В Венеции поселился Пётр Потоцкий, последний посол Речи Посполитой в Константинополе, литовский обозный Карл Прозор и несколько генералов. В Париже нашёл приют и Франциск Барсе, посланный туда ещё Костюшко с дипломатической миссией в 1794 году. Этот город становился постепенно очагом польской эмиграции, которая ещё надеялась при помощи Франции на восстановление государственности своей Отчизны.

XXVII

танислав Август Понятовский сидел за столом в своём рабочем кабинете и сам себе наливал в бокал вино. Больше никого к себе он в этот вечер не допускал. Станислав Август не хотел, чтобы его кто-то видел в таком состоянии: уставшим, с дряблым от постоянной бессонницы лицом и трясущимися руками.

«Проиграл. Да, проиграл Екатерине, – честно сам себе признался польский король. – Она оказалась сильнее... Или сильнее были обстоятельства? И далась ей наша Речь Посполитая на старости лет! Ей бы о встрече с Богом подумать, а она всё со мной воюет... Не угомонится, старая...» – про себя ругался Станислав Август. Он с трудом встал и подошёл к окну. Возле его апартаментов на посту стояли русские гренадеры, охраняя побеждённого короля. А ведь очень скоро его, наверно, увезут из Варшавы, возможно, навсегда. Не помогло и письмо, которое он направил Екатерине II, в котором вверял судьбу свою и всей Польши в руки «великодушной победительницы». На этот раз «победительница» не осталась к нему «великодушной»: в ответе она распорядилась доставить Станислава Августа Понятовского в Гродно. А что будет с ним потом? О своей дальнейшей судьбе король мог только догадываться.

«А впрочем, я тоже хорош, старый дурак: конституция, республика, реформы... Да кому они нужны? Шляхте? У неё и так хватало свободы. Потоцким, Сапегам, Любомирским и Огинским? У них было всё... – мысли короля обгоняли одна другую, сбивались в какой-то клубок и внезапно опять разбегались хаотично в разные стороны. – В чём я ошибся?.. Или в ком? Костюшко... Республиканец и либерал. Джентльмен, пся крев... Нет, он ничего не смог бы сделать с этой сворой генералов, которые возомнили себя Александрами Македонскими. Да что там генералы, когда родной брат Михаил и тот стал предателем[42]42
  Михаил Понятовский, родной брат Станислава Августа Понятовского. Во время войны 1794 года вёл переписку с прусским королём, но был разоблачён. Принял яд, чтобы избежать позорной смерти через повешение.


[Закрыть]...

Дрожащей рукой Станислав Август налил в бокал ещё вина и тупо уставился в стену. Он напился, но продолжал мысленно истязать свой мозг. В какой-то момент ему стало стыдно за свою мимолётную слабость.

«Нет, всё правильно. Это воля свыше... Иначе мне не надо было надевать корону в том далёком 64-ом. Однако 30 лет... 30 лет я правил государством. Больше меня правили Польшей только швед Сигизмунд III Ваза[43]43
  Сигизмунд III Ваза, король польский и великий князь литовский с 1587 по 1632, король шведский с 1592 по 1599 год, сын шведского короля Юхана III из династии Ваза.


[Закрыть]... и Жигимонт I Старый[44]44
  Жигимонт I Старый – великий князь литовский; король польский с 1506 по 1548 год.


[Закрыть]. А сколько шляхты полегло на полях сражений за «новую» Речь Посполитую... Просто Екатерина оказалась сильнее...» – последние мысли улетели куда-то в глубину сознания, и король уронил голову на руки.

Слуги осторожно перенесли его бесчувственное тело в опочивальню и тихо закрыли массивные двери. Наконец, Станислав Август забылся в тревожном сне и, не просыпаясь, проспал почти сутки. Его тело, его стареющий организм был физически и психически надломлен и полностью истощён. Король – он тоже человек. Измученный и уставший от напряжения, он спал в опочивальне, и никто не посмел его потревожить, понимая, что это его последняя ночь здесь.

Станислав Август сидел в своём кабинете в ожидании русского конвоя. Со дня сдачи Варшавы русским войскам он находился под домашним арестом, а командующие союзных армий ожидали решения своих монархов о дальнейшей судьбе низложенного польского короля. Фридрих Вильгельм и Иосиф II де Каше не возражали Екатерине II, когда она изъявила желание видеть своего бывшего фаворита в России. Последняя их памятная встреча состоялась на Украине в Каневе в 1784 году. Тогда на судне, на речных просторах в тёплый майский вечер Екатерина получила от Станислава Понятовского очередные заверения в его преданности русскому престолу.

Наконец, послышались гулкие шаги жёсткой поступи командира конвоя. Открылась массивная дверь, и в кабинет вошёл высокий гвардейский офицер. Сняв из приличия перед королём треуголку, наклонив голову и щёлкнув каблуками, офицер громким голосом чётко произнёс:

– Её императорское величество государыня государства Российского Екатерина II своей волей поручила доставить вас в Гродно. Прошу вас собраться и спуститься к карете.

Станислав Август Понятовский с напряжением оторвал своё грузное тело от кресла. Поднявшись и выпрямив затёкшую спину, он набросил с помощью камердинера дорожный плащ, тоскливым взглядом осмотрел свой кабинет и медленно прошёл мимо офицера в открытую дверь. А через час он уже ехал в карете по первому снегу за пределы Варшавы и с грустью рассматривал через запотевшее окно знакомые с юности места, прекрасно понимая, что больше их никогда не увидит.

В Гродно Станислав Август Понятовский встретит старого князя Репнина. Они долгими часами будут общаться между собой, вспоминая то время, когда Станислав Понятовский добавил к своему имени «Августа». Такие беседы дадут свои плоды: пробыв в Гродно около года, 25 ноября 1795 года, в годовщину своей коронации и в день именин русской императрицы, король подпишет отречение от польского престола. И только после её смерти по указанию Павла I под эскортом суровых русских солдат он будет отправлен в Петербург. Там, в российской столице, 12 февраля 1798 года своей смертью последний польский король искупит ошибки, совершенные им по воле Екатерины II, которыми эта роковая для Станислава Понятовского женщина так умело воспользовалась.

В том же 1795 году представители стран-победительниц Речи Посполитой: Россия, Пруссия и Австрия подпишут трактат о третьем разделе побеждённой страны. Этот трактат окончательно уберёт её как самостоятельное государство с карт мира. Россия получит Литву, Белоруссию и Правобережную Украину (кроме Галиции). Пруссия тоже не будет обижена: ей достанется северо-западная часть польских территорий вместе с Варшавой. Ну а Австрия будет довольствоваться юго-западом Польши со старинным городом Краковом и соляными копями в Величке.

XXVIII

 в это время другой конвой сопровождал в Санкт-Петербург не менее важного арестанта, который уже длительное время находился без сознания от полученных ран и болезни. Начальник конвоя имел секретное предписание от генерал-аншефа Суворова доставить польского генерала-кавалера Милошевича в Петропавловскую крепость Санкт-Петербурга для проведения расследования и решения его дальнейшей судьбы. Под именем Милошевича тайно везли в столицу России Тадеуша Бонавентура Костюшко, а вместе с ним и его секретаря и адъютанта Немцевича и Фишера.

Как часто человек ошибочно считает, что он хозяин своей судьбы. Но, видно, судьба действительно играет по своим правилам, не подвластным человеческому разуму и его желаниям. А Всевышний своей волей расставляет всё по своим местам: кого-то наказывает, а кому-то оказывает свою милость и покровительство... Конвой, сопровождавший важного пленника, в один из вечеров по пути к месту назначения оказался у ворот поместья князя Любомирского, женой которого была Людовика Любомирская, урождённая панна Сосновская.

В этот вечер Людовика плохо себя чувствовала. Мигрень, которая вдруг разыгралась не на шутку, не давала ей спокойно отдохнуть. Чтобы как-то отвлечься от головной боли, княгиня лежала в кровати, держа в руках какую-то книгу. Смысл прочитанных ею строк никак не доходил до её сознания, и Людовика отложила ненужную книгу в сторону. Лёжа на мягких перинах, она смотрела в потолок, и её мысли перемещались от воспоминаний картин детства до настоящей действительности.

За годы замужества за Иосифом Любомирским она родила ему троих детей, научилась блистать в высшем свете и вести дела поместья, помогая в этом мужу. Она прекрасно разбиралась как в политике, так и в экономических вопросах. Поэтому корректно, не обижая мужское самолюбие, Людовика иногда советовала мужу как сделать так, чтобы организовать семейную торговлю или производство, беря пример с того же короля, подобрать для этого нужных людей, чтобы не разориться, как Антоний Тизенгауз. При этом она оставалась представительницей высшего общества, периодически появляясь и блистая в нём своей красотой. Сначала в качестве развлечения, а потом уже и серьёзно она увлеклась написанием романов, и известные в литературных кругах Польши критики положительно отзывались о её первых литературных достижениях. В высшем же свете семья Иосифа Любомирского по праву служила примером польской аристократии.

Положение князей Любомирских, их богатство и связи как в Речи Посполитой, так и за её пределами позволяли им чувствовать себя уверенно и в годы мира, и в годы войны. Как и многие польские и литовские магнаты, они всегда были в почёте при любой власти. То положение, которое занимали Любомирские в высшем обществе, не позволяло монархам применять к ним какие-либо санкции либо оказывать на них какое-либо давление. Как правило, такие действия с их стороны вызвали бы встречное противодействие их сторонников в светском обществе, и не только в Речи Посполитой. Ведь княжеский род Любомирских был связан родственными узами с древними династиями, правящими в Европе: Бурбонами, Капетингами, Гогенцоллернами, Людольфингами, Виттельсбахами и даже Рюриковичами. Однако Екатерину II статус и положение аристократов Речи Посполитой, которые принимали участие в восстании Костюшко, не волновали. Она своей волей накладывала секвестр на их имущество, и Любомирские ожидали, что подобные санкции со стороны российской императрицы будут применены и в отношении их семей[45]45
  Мужчины этого княжеского рода принимали активное участие в войнах против России и в восстании Костюшко, а сам Иосиф Любомирский во время войны 1792 года находился у него в подчинении.


[Закрыть].

В двери Людовики тихо постучала служанка, прервав размышления своей госпожи.

– Это ты, Ядвига? – спросила уставшим голосом Людовика.

Двери тихо приоткрылись, и служанка заглянула в спальню хозяйки.

– Вы просили заварить и принести травяного чая, – услужливо напомнила Ядвига и, получив разрешение, вошла в комнату, неся на серебряном подносе чайник с чашкой. Служанка быстро наполнила чашку пахучим напитком, и Людовика с удовольствием вдохнула его аромат. Запах мяты и душистого чабреца приятно защекотал ноздри, но насладиться чаепитием она не успела: в двери опять постучали, только этот стук был тревожным и требовательным.

Людовика нахмурила брови, вопросительно посмотрела на Ядвигу и недовольно спросила:

– Ну кто там ещё? Заходи.

В дверь просунулась голова горничной, которая взволнованным голосом быстро прошептала:

– Пани Людовика! Ваш муж просит вас немедленно спуститься в гостиную.

Людовика недоумевала: ещё час назад Иосиф пожелал ей спокойной ночи и отправил отдыхать. Ещё до ужина у неё разыгралась мигрень, и князь согласился с желанием Людовики лечь пораньше в постель, отказавшись от еды.

– А что произошло? Что случилось? – попыталась прояснить ситуацию княгиня.

– Русские солдаты во дворе поместья, – тихим шёпотом испуганно проговорила горничная.

Мигрень немедленно забылась или исчезла, и пани Людовика отослала горничную к князю, чтобы она сообщила о скором её приходе. С волнением и тревожным чувством Людовика вскоре спустилась в гостиную, где её встретил не менее взволнованный муж.

– Извини, дорогая, но нам сегодня не дадут отдохнуть, – объяснил он с огорчением от прибытия непрошеных гостей. – Какой-то русский отряд завернул в наше поместье. Думаю, будут проситься на постой. Ничего не поделаешь, – развёл он руками, – придётся объяснить им, с кем они имеют дело.

Иосиф Любомирский пытался успокоить супругу, а сам обречённо подумал: «Неужели началось?.. За мной или...»

Супругам Любомирским не пришлось томиться долгим ожиданием, и через несколько минут в гостиной уже стоял, представляясь хозяевам, офицер отряда.

– Премьер-майор Титов. Следую с конвоем в Санкт-Петербург, – по-военному отчеканил он хозяину поместья.

Любомирский облегчённо вздохнул: «Пронесло... Не за мной...»

– Князь Иосиф Любомирский, – назвался в ответ хозяин. – Моя супруга – княгиня Людовика Любомирская, – торжественно и гордо представил князь свою жену.

– Простите, князь, за неожиданное вторжение, но в это вечернее время волей судьбы нас занесло именно к вам, – замялся премьер-майор. – По распоряжению генерал-аншефа Суворова мы конвоируем опасного преступника, и нам нужно где-то расположиться на ночь.

– Ну раз уж попали к нам, – смягчился князь, услышав фамилию главнокомандующего русской армией, – то никуда не денешься. Я дам распоряжение, и вам будет предоставлен ночлег.

– А также корм для лошадей, – добавил офицер армии-победительницы в приказном тоне.

– И корм для ваших лошадей, – повторил Любомирский и пригласил премьер-майора снять мокрый плащ и присесть к столу.

Слуги по указанию хозяина побежали во двор размещать конвой и лошадей, а князь Любомирский присел за большим обеденным столом, где уже расположился русский офицер.

Камердинер князя быстро организовал ужин для Титова и поставил приборы для супругов Любомирских. Однако Людовика, разобравшись, что её присутствие в мужской компании не требуется, извинившись, удалилась в свою спальню с полной решимостью допить травяной чай и лечь спать.

– И кого вы конвоируете? – полюбопытствовал князь, когда Титов выпил второй бокал французского бургундского вина и «размяк» в тепле и уюте окружающей обстановки.

– Генерал-кавалера Милошевича, – слегка заплетающимся языком пояснил гость.

Любомирской наморщил лоб и на секунду задумался.

– Милошевич... Милошевич... Что-то не припомню такого генерала... Откуда вы его везёте?

– Захвачен в плен под Матеевицами, где разбили армию Костюшко, – теряя чувство ответственности за сохранение секретности своей миссии, «докладывал» гордо начальник русского конвоя литовскому магнату.

Подливая очередную порцию вина в опустевший бокал Титова, князь настороженно спросил:

– А что Костюшко? Его куда?

– Костюшко? Его туда же, в Петербург, – продолжал откровенничать Титов, изрядно захмелев от выпитого на голодный желудок вина. – Какое хорошее вино, – сделал он комплимент Любомирскому, заметив, как тот отставил свой бокал в сторону и больше не пьёт.

Князь понял намёк, сделал слуге жест рукой, и бокал премьер-майора опять наполнился, но не надолго. Приняв очередную порцию спиртного, Титов вдруг о чём-то вспомнил и заметно заволновался. Это замешательство русского гостя не укрылось от глаз князя, и он спросил:

– Что-то случилось, пан офицер?

Титов посмотрел на князя туманными от усталости и выпитого спиртного глазами.

– Князь, а где вы разметили арестованных? Где охрана? – взволнованно спросил он, пытаясь самостоятельно подняться с кресла и осмотреться по сторонам.

– А что, нужна ещё комната для генерала Милошевича? – уточнил хозяин.

– Какого Милошевича? Для Костюшко и этих... Фишера и... – Титов задумался на секунду, – какие у вас, поляков, сложные имена... Немцевича.

Князь Любомирский от сенсационности сказанного только что этим пьяным офицером привстал с кресла, но сразу же сел на место. Ошеломлённый известием, что в его доме находится пленённый русскими Костюшко, Любомирский лихорадочно соображал, как вести разговор с Титовым дальше.

– Так Милошевич или Костюшко? – тихо спросил он, чтобы не слышал стоящий в стороне слуга.

Титов посмотрел на князя, потом на свой пустой бокал, но осмысление происходящего ещё не полностью доходило до начальника конвоя. Наконец, он тряхнул головой, с усилием встал на ноги и, слегка качнувшись в сторону, попытался щёлкнуть каблуками.

– Однако мне пора. Завтра рано утром мы оставим ваш гостеприимный дом, князь, – попытался откланяться Титов.

– Проводи пана в его комнату, – приказал камердинеру Любомирский и встал, чтобы попрощаться и самому удалиться на покой.

Но князь ещё долго не мог заснуть, вспоминая слова Титова о Милошевиче, Костюшко и других пленниках. Были ли слова Титова пьяной болтовнёй или вторая названная фамилия соответствовала действительности, ему предстояло узнать уже на следующий день.

Рано утром двор поместья непривычно наполнился шумом, который создавали солдаты конвоя, подготавливая лошадей в дальний путь. Разместив пленных в отдельно стоящем доме для слуг, два солдата охраны, поочерёдно сменяя друг друга, изолировали опасных государственных преступников от любых контактов с прислугой поместья.

Костюшко всю ночь бредил; мучаясь от жара и ранений, которые с трудом заживали на его измученном физически и духовно теле. Немцевич с Фишером с жалостью наблюдали за тяжёлым состоянием своего товарища, но ничем не могли помочь ему. Их не подпускали к больному, и весь уход за Костюшко осуществляли русские солдаты.

Пару раз на протяжении всего пути Тадеуш Костюшко приходил в себя, удивлённо оглядывался вокруг, но ничего не говорил, а только смотрел вверх и молчал. Но такие просветы в сознании больного были редки, и большую часть времени он находился в забытьи.

Людовика проснулась рано утром с тем же чувством тревоги, которое она испытала вчера вечером. Одевшись по погоде и накинув на плечи тёплый полушубок, она вышла во двор подышать свежим воздухом, охлаждённым первыми утренними заморозками. Княгиня с любопытством рассматривала бородатых казаков и бравых подтянутых драгун, составляющих охрану, когда из домика для слуг вынесли носилки с раненым офицером. По белеющим повязкам на его ноге и на голове и проступающих на них бурых пятнах Людовика догадалась, что полученные им раны достаточно серьёзны. Из обыкновенного женского любопытства она подошла поближе к солдатам, которые несли носилки. Вглядевшись в лицо раненого, Людовика почувствовала, как у неё подкашиваются ноги, а земля вдруг стала уходить куда-то в сторону. Она хотела крикнуть, позвать на помощь, но какой-то ком застрял в её горле, а голос не слушался парализованного страшной догадкой сознания.

«Матка Воска! Да это же он! Тадеуш! Не может быть...» – пульсировала горячая кровь в висках у бедной женщины, и Людовика машинально подошла ещё ближе, чтобы убедиться в реальности происходящего. Однако Титов, заметив её движение в сторону носилок с раненым, поторопился перехватить невольного свидетеля.

– Пани, вам сюда нельзя, – слегка придерживая её рукой, пояснил он княгине.

Но непонятливая пани внезапно оттолкнула руку майора и рванулась к Костюшко. Она упала перед носилками на колени, и солдаты от неожиданного поступка этой красивой женщины остановились и с немым вопросом уставились на своего командира.

Титов подошёл к княгине. Он понял, что перед ним только что разыгралась непонятная ему человеческая трагедия, которою не всегда увидишь даже на сцене лучших театров мира. Но Титов был человеком военным и прекрасно понимал, что тайна перевозки Костюшко в Санкт-Петербург в этом доме уже перестала быть тайной. И в этом есть его вина, о которой никто, желательно, не должен знать.

– Княгиня, вы знаете этого человека? – тихо спросил он, плохо понимающую происходящее Людовику.

Людовика услышала голос и подняла глаза на Титова. Когда же до неё дошёл смысл заданного ей вопроса, продолжая молчать, она быстро закивала головой. Догадка Титова подтвердилась, и он задумался. В это время на крыльцо вышел хозяин поместья и стал также свидетелем трагедии жизни. Он направился к носилкам, возле которых стояла на коленях его жена, и Титов понял, что ему пора действовать. Кивнув казакам в сторону князя, он приказал его задержать, а сам наклонился к стоящей на коленях Людовике и попытался её поднять. Наконец княгиня обрела дар речи и со слезами на глазах обратилась к премьер-майору:

– Прошу вас, ради Христа, в которого вы, надеюсь, верите, ради всего святого, разрешите мне минуту побыть рядом с ним, – попросила она, указывая на лежащего без сознания Костюшко.

И здесь сердце Титова дрогнуло. «Ну и пусть побудет. Чёрт с ним... Они же тоже люди», – подумал Титов и кивнул солдатам, разрешив княгине остаться у носилок.

Людовика встала с колен и своими нежными белыми руками стала гладить и поправлять на Тадеуше бурые от крови бинты. Она подняла взгляд на стоящего рядом Титова и опять попросила его:

– Ещё минуту... Я клянусь, что об этом никто не узнает.

Титов сдался во второй раз и разрешил.

Князь Любомирский стоял также в нескольких шагах от своей жены, не решаясь подойти к ней, когда между ними находился русский драгун. Растерянность и унижение чувствовал магнат в своём родном доме, но ничего сейчас решить не мог. Его жена стояла рядом с Костюшко и слёзно просила русского офицера разрешения побыть с ним хотя бы ещё несколько минут!