Текст книги "Лабиринты свободы"

Автор книги: Юрий Устин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

XII

аршава, как и Париж, бурлила в волнах политических страстей. Тарговицкая конфедерация, поддержанная армиями России, Пруссии и Австрии, вышла победителем. В то же время король Станислав Август Понятовский, не сумев сплотить вокруг себя нацию и оказать должного сопротивления оккупантам, перешёл на сторону сильных. В глазах патриотов Речи Посполитой он выглядел предателем родины, человеком-куклой, которой играют ради забавы властители мира, перебрасывая её друг другу по мере необходимости. Многие из тех, кто по первому зову родины встал в ряды её защитников, после окончания военных действий и второго раздела Речи Посполитой навсегда, как им казалось тогда, покинули её. Некоторые из них всё же не потеряли надежду, что придёт то время, когда появится лидер нации, который сумеет собрать всех патриотов, чтобы с оружием в руках вернуть родине независимость и былое величие.

Однако нельзя судить строго последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. Чтобы ответить на вопрос, почему он так поступил, лучше всего поставить себя на его место.

Станислав Август Понятовский примерил на себя польскую корону не ради праздной жизни. Будучи литовским вельможей и принадлежа к древнему роду литовских аристократов, он и так чувствовал себя неплохо при дворах различных европейских монархов. Но судьба подбросила ему шанс стать королём. На что он надеялся и на что рассчитывал, когда на семейном совете рода Станислав Понятовский решился нести эту ношу?

После Августа III ему досталась страна с пустой казной, неуправляемым сеймом, с постоянными угрозами со стороны шляхты создать новую коп федерацию и развязать гражданскую войну в Речи Посполитой. Постоянная угроза России, Пруссии и Австрии ввести войска на территорию страны ли шали короля всякой перспективы что-либо изменить в сложившейся ситуации.

Будучи просвещённым человеком, он понимал, что его родина, вся система государственного устройства нуждается в реформации, а любые реформы дорого стоят. Какова же будет цена таким преобразованиям, будущий король если не знал, то предполагал. И всё-таки он решился и принял на себя всю ответственность за будущее Речи Посполитой! И сразу случилось то, что и должно было случиться по его предположению, – была создана Барская конфедерация, в стране началась гражданская война, повлёкшая первый раздел Польши и её разорение.

Получив опыт правления, польский монарх сумел не только поднять экономику страны, увеличить её народонаселение, реформировать образование и структуры государственного устройства и управления. Используя свой богатый опыт на дипломатическом поприще и создания придворных интриг, ему удалось «усыпить» бдительность своей покровительницы российской императрицы Екатерины II, а также австрийского и прусского королей. Они довольствовались новыми территориями, присоединёнными к их государствам за счёт раздела Речи Посполитой, и считали польского короля послушной куклой в своих руках.

За прошедшие мирные годы в Речи Посполитой выросло новое поколение со своим новым отношением к жизни, с новым мировоззрением, подпитываемым идеями Руссо, Вольтера, Монтескьё и других прогрессивных мыслителей того времени. Но идея свободы и независимости всегда оставалась в умах патриотов Речи Посполитой. Менялось только их отношение к способам и методам воплощения в жизнь этой идеи.

Наконец закончилась «генеральная репетиция» подготовки Речи Посполитой к преобразованиям, на которой было оглашено основное содержание «спектакля». Четырёхлетний сейм 3 мая 1791 года без согласования с Россией утвердил и принял Конституцию Речи Посполитой (первую в Европе и вторую после Соединённых Штатов). По содержанию этого демократического документа Станислав Август Понятовский оставался монархом, но с ограничением власти. И это его вполне устраивало. Он без всякого принуждения с чистой совестью принёс присягу конституции, которую сам и редактировал. Ведь абсолютной власти он-то и не добивался. Его целью было создание единого мощного государства с развитой экономикой, готового не только к реформам, но и к защите прав на эти реформы. Именно для защиты такого государства и его права на существование Четырёхлетний сейм принял решение о создании стотысячной армии. Депутаты этого исторического сейма прекрасно понимали, что эту «вольность» им не простят. И в этом они были совершенно правы.

Армия Речи Посполитой не была ещё готова к сопротивлению армиям трёх европейских держав. К сожалению, сам Станислав Август Понятовский не смог стать тем лидером нации, который повёл бы за собой не только шляхту, но и весь народ. А именно без поддержки народных масс война 1792 года не приняла всенародный характер. Народ уже привык, что по его земле год от года передвигаются полчища войск различных государств. Магнаты страны также вели между собой военные действия, вытаптывая и выжигая пшеничные поля, и поэтому простые люди в своём сознании не разделяли ни Понятовских, ни Чарторыских, ни Екатерину, ни Фридриха... Лишь бы не забирали на войну мужчин, лишь бы жёны не становились вдовами, а дети сиротами.

Кроме этого, Речь Посполитая не смогла, как планировала, поставить под ружьё стотысячную армию, а среди командующих армиями, разбросанными на огромной территории, не было единства в тактике и стратегии ведения военных действий. А тут ещё Тарговидкая конфедерация.

Перед польским королём встал извечный вопрос: «Что делать?». Станислав Август Понятовский видел, что эта война пошла не так, как он рассчитывал, присягая в костёле Святого Яна. Армия Юзефа Понятовского отступала к Варшаве под натиском русских войск. С севера страны также не присылали торжествующих сообщений о победах польского оружия, а три вражеские армии уже маршировали по дорогам Польши и Литвы. Успешное сопротивление дивизии Костюшко русской армии под Дубенкой хоть на время и подняло моральный дух польских солдат, но всё равно не повлияло на истинное положение вооружённых сил Речи Посполитой. Можно было, конечно, продолжать войну «до победного конца», но только чья это будет победа и какой будет конец? Тарговицкая конфедерация могла развязать новую гражданскую войну, которая ввергла бы страну в новое обнищание, экономическую разруху и хаос. А начинать всё заново, как это было после 1772 года, у Станислава Понятовского не было ни времени, ни сил. Да и вряд ли бы он остался у власти, если бы не перешёл на сторону лидеров Тарговицкой конфедерации.

17 июня 1793 года в Гродно собрался последний сейм Речи Посполитой. Избрание депутатов на это представительское государственное собрание проходило под давлением русского оружия. Иногда обходились и без штыков: нужная кандидатура просто определялась какой-то суммой русских рублей. Уже на первом заседании «по рекомендации» русского чрезвычайного посла барона Ивана Сиверса сеймовым маршалком был избран депутат из Варшавы Станислав Белиньский. В столице он был широко известен своим мотовством и развратным поведением. При этом был нарушен закон Речи Посполитой, так как во время существования конфедерации должны председательствовать коронный и литовский маршалки. А Белиньский был только коронным чашником. Однако Сиверса и его сторонников данный факт не смущал. Главное, этот человек верно играл свою роль по заранее написанному сценарию.

В конце концов, после продолжительных дебатов, протестов оппозиции и самого короля, 22 июля 1793 года делегация, назначенная для ведения переговоров с петербургским двором, подписала трактат о втором разделе страны. А 17 августа этого же года он был ратифицирован сеймом, который не мог сопротивляться, когда Сиверс приказал войскам окружить сеймовый зал, арестовать нескольких послов и секвестровать королевские доходы.

Однако патриотам, которые с оружием в руках со всей Европы явились по зову Четырёхлетнего сейма для защиты своей родины, была уже неинтересна эта борьба в залах заседаний. Разочарованные поступком своего короля и сейма, многие офицеры армии Речи Посполитой подали в отставку и покинули страну. Тадеуш Костюшко также оказался в их числе одним из первых.

XIII

рошло уже две недели, как закончились военные действия, а генерал Костюшко ещё находился в Варшаве и уныло сидел в одном из офицерских клубов. С совершенно равно душным выражением лица он потягивал вино и тупо смотрел на огонь горящей свечи, стоявшей на его столе. Узнав о присоединении короля к конфедерации, генералы Михаил Вельгорский и Станислав Мокроноский от имени армии срочно направились в Варшаву. Они ещё надеялись удержать Станислава Августа Понятовского от поступка, который они считали предательством. Когда же делегаты вернулись ни с чем, Юзеф Понятовский потребовал от короля лишить его всех званий и должностей. А сегодня утром Костюшко и ещё несколько десятков генералов и офицеров польской армии также подали прошения об отставке. Прошения были приняты и удовлетворены.

«Вот и всё, – думал Костюшко с печалью. – Куда теперь? Опять сеять гречку, но уже с двумя высшими орденами воинской доблести от двух государств?» Горечь от событий последних месяцев душила его, внутри бурлил протест от поражения и не сбывшихся надежд.

После того памятного боя под Дубенкой генерал Костюшко со своей дивизией вскоре догнал армию Понятовского и влился в её ряды с готовностью продолжать сражаться дальше. Его встречали как героя, а король вскоре прислал свой указ о награждении Тадеуша Костюшко высшим орденом военной славы «Виртути Милитари». Но армия Понятовского с боями продолжала отступление.

Но вот настал тот чёрный день, когда главнокомандующий получил письмо из Варшавы. В нём польский король сообщал о своей поддержке Тарговицкой конфедерации и предлагал племяннику прекратить борьбу против русских войск и далее действовать по своему усмотрению в соответствии с обстановкой. Костюшко прекрасно помнил, как Юзеф Понятовский после прочтения письма совершенно сник и сел на стул с отрешённым лицом. Вдруг он вскочил и обратился ко всем присутствующим офицерам:

– Паны офицеры! Предлагаю считать, что это письмо мы не получали и вслух не зачитывали.

Голос командующего, вначале хриплый от волнения, обрёл твёрдость, а тон – уверенность. Молодой и горячий полководец ещё на что-то надеялся. Наверно, на чудо или на удачу...

– Каховский, думается, также получил подобное известие и прекратит военные действия, надеясь на нашу капитуляцию. Вот здесь-то мы на него и нападём! – с юношеским азартом воскликнул Понятовский.

– Фактор неожиданности? – то ли спросил, то ли подтвердил Костюшко.

– Точно. В случае успеха мы сможем раздуть новый пожар сопротивления и уверенности в победе, а победителей не судят, их любят, – сказал Понятовский и посмотрел на Костюшко, как бы прося его поддержки.

Но поддержка не потребовалась: распалённое воображение некоторых офицеров рисовало сражение и поле боя с поражённым на нём противником. «Победа или смерть... Яще польска не згинела», – раздались голоса, и предложение Понятовского было принято.

На следующий же день польская кавалерия напала на два ближайших казачьих полка, но на этом все наступательные действия и закончились. Атака была сорвана, так как за день до этого к казакам прибыло подкрепление, о чём Юзефу Понятовскому не было известно. Главнокомандующий с горечью понял, что война всё-таки проиграна, и предложил генералу Костюшко принять участие в переговорах о перемирии с Каховским.

Через день состоялась встреча двух главнокомандующих противостоящих армий, но долгих переговоров не получилось.

– Я прошу вас прекратить военные действия до получения мною конкретных инструкций из Варшавы, – предложил Понятовский главнокомандующему русской армией.

Каховский внимательно посмотрел на Юзефа Понятовского.

«Молодой, горячий... Далеко пойдёт, если не убьют», – подумал опытный генерал-аншеф, предопределяя его судьбу.

– Наше требование одно – сложить оружие и дать присягу конфедерации, – в ультимативном тоне заявил Каховский парламентёрам.

Литто Понятовского покрылось красными пятна ми. Такого унижения он не ожидал. Однако, оказавшись в роли побеждённого, ему приходилось терпеть.

– Дайте мне на раздумье полтора часа, – попросил он главнокомандующего русской армией хриплым от волнения голосом.

Каховский согласно кивнул.

Не прошло и полутора часов, как Юзеф Понятовский в сопровождении 40 офицеров принял требования генерал-аншефа Каховского. Среди этих офицеров находился и генерал Тадеуш Бонавентура Костюшко...

Воспоминания о капитуляции армии Понятовского постепенно привели мысли Костюшко в какой-то порядок. Злость и обида уступили место разумным размышлениям и анализу.

«Какие просчёты и ошибки допустили Понятовские – коронованный дядя и воинственный племянник, – в чём ошибся он сам?» – анализировал сложившуюся ситуацию Костюшко, но его размышления перебил знакомый с заметным акцентом голос:

– Я приветствую вас, пан генерал!

Тадеуш поднял голову и увидел над собой мощную фигуру Яна Домбровского.

– Коротаете время в одиночестве? – усмехнувшись, спросил бывший бригадир первой бригады кавалерии Велипольской.

Костюшко, соблюдая приличия, встал со своего места и с удовольствием пожал руку Домбровскому. Ему нравился этот боевой офицер. Имея отца австрийца и мать польку, он провёл почти всю молодость в немецкой Саксонии. Там же он получил военное образование и дослужился до чина капитана. Однако Домбровский бросил свою службу в саксонских гарнизонах и немедленно вернулся в Речь Посполитую, как только услышал о призыве Четырёхлетнего сейма встать на защиту своей родины. Видимо, немецкая Саксония не смогла стать для Яна Домбровского отчизной, за которую он был бы готов отдать свою жизнь.

Хоть говорил Домбровский по-польски с большим акцентом, а писал с грубыми ошибками, всё равно он считал Польшу своей родиной, а такие убеждения и чувства Костюшко уважал и ценил...

– Прошу, присаживайтесь, – пригласил Тадеуш офицера.

Тот не стал себя долго упрашивать и заказал себе бокал красного вина.

– Рад вас встретить, генерал, – добродушно начал беседу Домбровский, усевшись рядом с Костюшко за столом.

– Мне тоже приятно общаться с вами, – улыбнувшись, искренне ответил Костюшко. – Я слышал, что несколько офицеров вместе с вами подали прошение об отставке?

– Я решил вернуться служить в саксонскую армию. А что мне здесь делать? – простодушно сообщил Домбровский. Свой долг патриота он с честью выполнил, и теперь стоял на распутье, как и многие офицеры с таким же чувством не исполненного до конца долга.

– Я вас понимаю, – кивнул головой в ответ Костюшко, делая ещё один глоток из своего бокала.

– Ну а что будете делать вы? – полюбопытствовал Домбровский. Он уже знал, что генерал Костюшко также подал прошение об отставке. – Опять вернётесь в Америку к Вашингтону?

Костюшко честно пожал плечами. Он ещё не решил для себя, где будет жить, кем служить и чем вообще заниматься.

– Вероятнее всего, вернусь сначала во Францию. Там у меня достаточно друзей, чтобы со временем определиться в этой жизни, – поделился он своими планами.

– Но там тоже сейчас неспокойно. Вся Франция в огне революции, – предупредил по-дружески Домбровский.

– Ничего, мне не привыкать, – спокойно ответил Костюшко, поставил свой пустой бокал на столик и встал, намереваясь покинуть комнату. Протянув Домбровскому на прощание руку, отстав ной генерал армии Речи Посполитой перед уходом сказал своему товарищу по оружию:

– Я не прощаюсь с вами. Но мне очень хочется сказать до скорой встречи.

Домбровский всё понял и радостно улыбнулся последней фразе Костюшко.

– Я надеюсь, что она действительно будет скорой, – добавил он, крепко пожимая руку человеку, которого искренне уважал.

Костюшко надел треуголку, отдал честь, вышел из комнаты и через несколько секунд скрылся в темноте вечерней улицы Варшавы.

XIV

 этот день Париж представлял собой большой улей с людьми, которые стекались в столицу Франции со всех концов страны. И было ради чего! Должна была совершиться казнь последнего короля Франции Людовика XVI. Ради этого страшного спектакля люди различных сословий бросали все свои дела и стремились попасть в Париж, чтобы стать свидетелями сцены казни – отсечения головы самому королю на гильотине.

Когда во Франции начался революционный террор, умный и дальновидный доктор Жозеф Игнас Гильотен посетил своих друзей Робеспьера и Марата с деловым предложением, от которого они не смогли отказаться.

– Казнить приговорённых к смерти старыми, традиционными для Франции четвертованием и колесованием не гуманно, – объяснял профессор анатомии главным революционерам простые истины. – А при применении гильотины казнимый не почувствует ничего, кроме лёгкого ветерка над шеей. Она, гильотина, отсечёт вам голову так быстро, что вы и не заметите, – убеждал доктор Робеспьера и Марата в «гуманности» гильотины как орудия казни, не предполагая, что стал для них пророком их недалёкого будущего. Марат почему-то дал согласие на это «гуманное» орудие только с третьего раза. Как будто предчувствовал, что оно будет испытано и на нём.

Костюшко в эти судьбоносные для Франции дни находился в Париже. Он недавно вернулся в город из Лейпцига, где эмигранты из Речи Посполитой начали свою активную деятельность по подготовке всепольского восстания. Они не могли смириться с тем, что их родина была в очередной раз унижена, а конституция их страны отменена. Костюшко же стал во главе этой бурной организационной деятельности и прибыл в Париж для встречи с самыми влиятельными руководителями французского Конвента. Как почётный гражданин Франции он рассчитывал, что предстоящие переговоры дадут свои положительные результаты.

Такая встреча состоялась, но результатами переговоров Костюшко остался крайне недоволен: революционные представители французского народа восторженно встретили сообщение Костюшко о подготовке восстания в Речи Посполитой против России, Австрии и Пруссии. Однако они совершенно равнодушно отнеслись к предложению Костюшко оказать военную помощь соседнему государству, ссылаясь на то, что революционная армия Франции не сможет в ближайшее время поддержать польское восстание.

– В настоящее время наши солдаты революции защищают южные границы страны и ведут бои на севере Италии, – заявил Робеспьер. – Выделив часть Национальной гвардии для поддержки вашего восстания, мы ослабим французскую армию и подставим под удар все наши революционные завоевания.

Остальные члены Конвента проявили удивительное согласие с Робеспьером и при этом кивали головой, поддерживая его заявление.

Костюшко понял, что ждать помощи от республиканской Франции ему в ближайшее время не следует. Проживая некоторое время в Париже с Юлианом Немцевичем, который стал с недавних пор его активным помощником и соратником, Костюшко всё больше и больше «вживался» в эту новую для него атмосферу революционной действительности, в которой жила столица Франции. И иногда ему становилось не по себе от того, что он видел и слышал, и от тех событий, очевидцем которых являлся.

В день казни последнего французского монарха Костюшко решил попасть туда, где можно было увидеть пока ещё живого Людовика XVI. На всём протяжении предполагаемого пути будущей жертвы стояли солдаты Национальной гвардии, зорко следящие за толпой – вдруг кто-нибудь из сторонников монарха захочет организовать спасение короля и отбить его у охраны?! Но сделать это было практически невозможно: вдоль следования печального кортежа плотной стеной с раннего утра стояли простые французы, жаждущие зрелищ, и понадобилась бы, наверно, целая армия, которая смогла бы разогнать эту разгорячённую ожиданием толпу.

Владельцы домов, расположенных по пути следования кортежа с жертвой революции к месту казни, хорошо заработали в этот день на желающих посмотреть на траурную процессию. Люди готовы были дорого заплатить, чтобы увидеть это зрелище даже с высоты второго или третьего этажа, а также с крыш домов. И с таких жаждущих предприимчивые хозяева взимали приличные суммы денег в зависимости от того, какое место им было определено.

Жан Морель, хозяин одной популярной кофейни, которую любил посещать Костюшко во время своей учёбы в Париже, радостно раскрыл свои объятия, узнав его, когда Тадеуш подошёл к нему и снял шляпу.

– Боже мой! Кого я вижу! Вы ли это? – радостно и удивлённо воскликнул тот, рассматривая своего старого клиента. – Какими судьбами вы оказались в Париже в это смутное время?

– Как-нибудь я подробно расскажу об этом, но не сегодня, – уклончиво ответил сразу на все вопросы гость.

– Понимаю, понимаю... Сейчас многие из нас стараются меньше говорить, а больше слушать, – согласился Жан. – Желаете отобедать, месье?

Костюшко достал из кошелька несколько серебряных экю и положил на стойку перед хозяином.

– Мне нужна комната на втором этаже. Только на завтра.

Жан посчитал монеты, попробовал одну из них на зуб и вернул их обратно Тадеушу.

– К сожалению, не получится. На завтра все комнаты заняты.

Костюшко не взял назад деньги, а положил перед Жаном ещё два экю.

– А может, что-нибудь всё-таки найдём? – спросил он и внимательно посмотрел на Жана.

Хозяин кофейни с тоской посмотрел на серебряные монеты. Жаль было лишаться дополнительного дохода. Всё-таки это были настоящие деньги, а не эти бумажные ассигнаты, которые недавно появились во Франции и не вызывали доверия у населения[36]36
  В связи с отсутствием денег в казне революционное правительство Франции в 1790 году выпустило в обращение бумажные ассигнаты, заменив ими монеты из драгоценных металлов.


[Закрыть].

– Если только вы согласитесь побыть в комнате ещё с одним достойным господином, то я постараюсь всё уладить, – предложил Жан и вопросительно уставился на Костюшко. Жан прекрасно понимал, для чего этому месье на завтра понадобилась комната, окна которой выходят на улицу. Ведь завтра по ней провезут в последний путь гражданина Людовика Бурбона, которого ещё недавно во Франции с уважением называли «сир».

– Согласен! – кивнул Костюшко, и хозяин кофейни быстро убрал деньги со стойки в свой кошелёк.

На следующий день ранним утром, когда улицы Парижа ещё не осветило холодное зимнее солнце, Жан любезно проводил Костюшко в свой дом и выделил ему для обозрения улицы комнату на втором этаже. Это было наиболее удобное место, так как высота второго этажа позволяла смотреть поверх голов людей, стоящих на улице под окном. Жан Морель был пронырливый малый и продал заветное место у соседнего окна ещё одному «любителю» таких зрелищ. Хотя подобное соседство было неприятно Тадеушу, но иного варианта у него не было. Он просто терпеливо ожидал момента, чтобы стать свидетелем такого исторического события, как проезд кареты с Людовиком XVI к месту казни.

Медленно текло время ожидания. Костюшко уже второй час сидел у закрытого окна, наблюдая за волнующейся толпой горожан. Ни он, ни второй зритель, мужчина лет 45, одетый в скромный камзол, не пытались завести разговор друг с другом. На первый взгляд, соседа Тадеуша можно было принять за простого буржуа, но шпага с богатой рукоятью, висевшая на боку этого человека, свидетельствовала, что он ранее носил совсем другие одежды, которые шились у отличных и дорогих портных.

Наконец сосед не выдержал и со слегка заметным волнением и сарказмом спросил Костюшко:

– А если «тирана» повезут на казнь другим путём?

– Тогда мы просто посидим с вами и проболтаем наши деньги, – ответил ему Костюшко.

Незнакомец замолчал, но это молчание длилось недолго.

– А я смотрю, вы тоже из неразговорчивых, добавил сосед, теперь уже явно всем видом показывая, что не возражает поговорить.

– Какие тут могут быть разговоры в этот день. Или вы ожидаете от меня каких-то расспросов по вашей персоне? Так вы меня не интересуете, так же, как и я вас, – успокоил Костюшко незнакомца. – Спектакль закончится, мы с вами навсегда расстанемся, и я думаю, что больше никогда не встретимся в этом мире.

– Так вы считаете это спектаклем? – сосед возмущённо выразил недовольство последними словами Тадеуша. – Человека, представителя династии монархов Франции, везут на казнь, как Христа. Вы со своей революцией, которая провозглашает свободу, равенство и братство, считаете это справедливым?

Костюшко промолчал на такое замечание, но задумался над тем, что только что услышал. Он вспомнил о штурме дворца в Тюильри, когда 20 000 повстанцев пытались овладеть последним убежищем короля Франции. Сражение было кровопролитным, а результат плачевным для Людовика XVI: он отрёкся от власти, а сегодня его собираются казнить.

Вспомнил Костюшко и о своём бывшем командире маркизе Лафайете, который с января 1778 года по решению Конгресса Соединённых Штатов возглавил Северную армию, сосредоточенную в районе Олбани, в которой воевал Костюшко в звании полковника инженерной службы. После возвращения Лафайета во Францию в январе 1781 года молодой герой стал самым популярным человеком во Франции и получил от короля чин полевого маршала. Однако с началом революционных действий на родине он стал в оппозицию к королевской семье.

После взятия Бастилии Лафайет был назначен начальником Национальной гвардии и в этой должности стал одним из самых влиятельных людей в государстве. Будучи либералом, мечтающим о совмещении монархии со свободой демократических реформ, он вызвал в отношении себя неприязнь королевской семьи и крайних партий одновременно. И только огромная популярность Лафайета, его республиканские взгляды и прежние заслуги некоторое время не позволяли крайним партиям, возглавляемым такими лидерами, как Марат, выдвигать требование перед Конвентом о его аресте.

После упразднения должности главнокомандующего Национальной гвардией Лафайет ещё находился во Франции и нёс службу в качестве начальника одного из трёх приграничных отрядов Северной армии. Но вскоре после отречения короля Людовика XVI от власти в лагерь к Лафайету прибыли комиссары Законодательного собрания для приведения солдат к присяге на верность недавно провозглашённой Республике. Лафайет не только категорически отказался выполнять их указание, но и приказал своим солдатам арестовать комиссаров. Когда же сведения о самоуправстве маркиза дошли до Парижа, то Законодательное собрание объявило его изменником и потребовало привлечь к ответственности.

– Видите, – кричал Робеспьер, – я был прав, когда требовал расследования по вопросу участия Лафайета в организации побега Людовика Бурбона из Франции. А вы меня тогда не послушали, – неистовствовал он перед депутатами.

Чтобы не попасть под нож гильотины, Лафайет бежал из Франции к австрийцам, где его заподозрили в двуличности. В результате всех событий герой Войны за независимость Соединённых Штатов, генерал американской армии, бывший маршал Франции и бывший начальник Национальной гвардии Франции оказался за решёткой в Ольмюцской крепости.

Про все эти события Костюшко стало известно от друзей, с которыми он общался в Париже после отставки и приезда во Францию. Но о многих подробностях последних дней жизни французского короля Людовика XVI Костюшко, как и многим простым смертным, не было известно.

Только одним отречением короля от власти «представители народа» Франции уже не могли удовлетвориться. В сентябре 1792 года по решению Конвента были казнены около 5000 аристократов, а заодно и личная охрана короля, состоящая из солдат швейцарской гвардии, выполнивших с честью свой последний долг. Нож гильотины совершал свою кровавую работу без остановки и усталости. Только палачи, вершившие, как им казалось, справедливое наказание, прерывали ненадолго свою чёрную работу, и то только для того, чтобы убрать обезглавленные тела и передать право казни своему сменщику.

И завершением расправы над высшей французской аристократией стал суд над гражданином Людовиком Бурбоном и приговор: «Виновен». 16 января 1793 года национальный Конвент провёл поимённое голосование депутатов для вынесения окончательного решения о судьбе подсудимого. 387 депутатов Конвента проголосовали за смертную казнь Людовика Бурбона и 334 – за смертную казнь условно или тюремное заключение. Но только через три дня дебатов, не вынося своё решение на обсуждение народа, национальный Конвент постановил гильотинировать Людовика Бурбона в течение 24 часов.

Об этом решении Людовик XVI узнал, находясь в тюрьме Тампль, где пребывал с момента своего ареста после неудавшегося побега. От этой новости его начало лихорадить, но он взял себя в руки и попросил позвать аббата Эджворта де Фримонта.

– За что меня преследует мой кузен, герцог Орлеанский[37]37
  Герцог Орлеанский выступал на суде над монархом Франции как главный свидетель обвинения.


[Закрыть]? – задал Людовик один из первых вопросов аббату.

Аббат в ответ только пожал плечами и потупил глаза.

В тот же вечер к королю допустили его семью для прощания: жену Марию Антуанетту, сына, дочь и сестру Елизавету. Они долго сидели рядом в молчании, и только рыдания жены и всхлипывания детей прерывали тягостную тишину. Наконец, охрана попросила всех уйти, и только верный слуга Клери остался в тесном помещении с приговорённым.

В 5 часов утра Клери выбрался из своего угла и разбудил Людовика XVI, который всю ночь не спал и забылся только под утро, измученный тягостным ожиданием наступления своего последнего дня. После того, как камердинер причесал короля, Людовик достал из карманных часов своё обручальное кольцо, надел на палец и приготовился к обедне, которую отслужил всё тот же аббат Эджворт. До этого момента Людовик всё делал механически, молча, с достоинством, как в обычной жизни, но после обедни его начал бить озноб, как от холода: дрожали руки, тряслась челюсть, плохо слушались ноги... Однако Людовик смог побороть страх приближающегося конца земной жизни.

В двери комнаты постоянно стучали охранники и смотрели в маленькое окошко.

– Они боятся, как бы я не покончил с собой, – горько усмехаясь, высказал замечание Людовик аббату. – Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть!

Одёрнув камзол и посмотрев на прибывших за ним офицеров охраны, он вышел из комнаты с гордо поднятой головой.

Во дворе тюрьмы уже стояла карета, вокруг которой застыли в ожидании конные гвардейцы. «Ну вот и всё, – подумал с горечью Людовик. – Пора на встречу с Богом...» Он сел в карету и начал молча молиться, а рядом разместились два жандарма и аббат Эджворт, который провожал своего короля к месту казни и также тихо молился за спасение его души.

«А ведь правда, зачем вершить эту казнь? Почему нельзя было просто добиться отречения от престола и изолировать французского короля? – размышлял Костюшко, находясь в состоянии тягостного ожидания. – Не исключено, что во Франции может произойти переворот или новая революция, которая приведёт к власти сторонников монархии. В таком случае всегда найдётся кандидат на место монарха (свято место пусто не бывает), который станет родоначальником новой династии, даже если родословная Людовика прекратит своё существование на нём или на его сыне? Что намеченная казнь изменит в этом историческом процессе?..»