Текст книги "Лабиринты свободы"

Автор книги: Юрий Устин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

XXI

од Брестом Суворова уже ожидал польский корпус Сераковского, но из 16 000 его солдат почти две трети составляли косиньеры. В первом же бою 3 сентября 1794 года русские кавалеристы перебили 300 польских всадников, но это была только разведка боем. Уже 17 сентября во время очередного боя у монастыря Крупчицы полк татарских конников под командованием полковника Мустафы Ахматовича, прикрывая левое крыло корпуса Сераковского, в контратаке принудил русских отступить. В ответной атаке Суворов переправил через болото свои главные силы и неожиданно нанёс решающий удар по корпусу Сераковского с фланга, где его не ждали. Полякам ничего не оставалось делать, как только укрыться в Бресте. Пытаясь пробиться к Варшаве к главным силам восставших, Сераковский с 10 000 пехоты и 3000 кавалеристов покинул Брест, но по дороге был опять атакован противником. Сераковский понял, что отступать дальше означает просто бежать, но убегать от врага и подставлять ему спину польский генерал больше не собирался.

В ожидании начала атаки обе армии выстроились между рекой и опушкой леса. Русская конница всё-таки решила вступить в сражение первой. Опрокинув польскую кавалерию, казаки устремились на косиньеров, а за ними рванулась в атаку и пехота в 4000 штыков. Польские ополченцы не выдержали натиска ветеранов турецких войн и начали отступать тремя отрядами, но были прижаты к заболоченной реке Цне и практически все порублены.

А в это время корпус генерала Ферзена вместе с прусской армией стоял под Варшавой, осаждая столицу Польши. Во главе защитников столицы находился главный и единственный командир всех войск восстания Тадеуш Костюшко. Ещё до подхода основных сил русской армии он организовал работы по укреплению обороны города, в которых принимали участие тысячи горожан. В Праге, предместье Варшавы, были возведены два параллельных вала и вырыты два глубоких рва с ямами-ловушками, которые окружали весь город. На валу, подняв свои жерла, стояли более 100 пушек, а с флангов нападающих могли поражать ещё десятка три таких же орудий, нанося ощутимый урон.

Прошло две недели, а русские и прусские войска так и не решились штурмовать столицу Польши. Наступило какое-то затишье между противниками, которое должно было рано или поздно чем-то разрешиться: то ли массированным штурмом, то ли снятием осады. Третий вариант – сдачу города никто из руководителей восстания даже не рассматривал. Преимущество восставших в обороне было явное.

В штабе обороны Варшавы было как всегда многолюдно и шумно. Несмотря на то, что в помещении находился сам Костюшко, обстановка была вполне демократичная. Даже волонтёры, молодые шляхтичи, прибывшие из своих удалённых поместий на защиту Варшавы, позволяли себе негромко разговаривать между собой, обсуждая преимущество польской лёгкой кавалерии перед прусскими драгунами. Здесь же подполковник Берко, еврей по национальности, который сформировал для защиты Варшавы целый еврейский батальон, громко отчитывал за что-то своего подчинённого, рыжего потомка Аврама, Исаака и Иакова. При этом Берко ругался то на польском языке, то переходил сгоряча на язык своих далёких предков, который никто из присутствующих не понимал.

Костюшко усмехался, слушая, как ругаются два еврея, и одновременно пересматривал французские газеты, доставленные ему в Варшаву через Германию. Он делал на них какие-то пометки, когда ему на глаза попалось сообщение о казни Робеспьера в Париже.

– Робеспьер погиб! – громко сообщил Костюшко собравшимся, и на несколько секунд в комнате повисла тишина. Даже Берко, остановившись на полуслове, не посмел продолжать свою проповедь солдату. Неожиданно один из молодых шляхтичей-волонтёров, Станислав Булгарин, искренне веривший в величие этого палача своего народа, всхлипнул и, устыдившись эмоций, вышел из помещения. Костюшко с недоумением посмотрел ему вслед.

«Глупый мальчишка, – подумал он. – Если бы ты знал, сколько человек было казнено по воле этого француза, прежде чем он Сам лёг под нож гильотины? Не дай Бог нам таких революционеров в Польше! Не, хватило бы площадей для установки виселиц».

Костюшко с грустью вспомнил Якуба Ясинского, недавние события в Варшаве и Вильно. Однако вслух он не успел ничего сказать: в комнату в сильном волнении вбежал Фишер.

– Со стороны русского лагеря замечены парламентёры, – сообщил он, и все присутствующие одновременно посмотрели на главнокомандующего.

Костюшко воспринял новость спокойно. Он поправил портупею, надел головной убор и вышел вместе с генералом Вавржецким из штаба.

– Как ты думаешь, – обратился Костюшко к нему, когда они поднялись на вал и наблюдали, как пять всадников приближаются к пражским укреплениям, держа на казачьей пике белый флаг, – Ферзей решится на штурм?

– Не думаю. Нас гораздо больше, чем вся его армия, – уверенно ответил Вавржецкий.

Костюшко посмотрел на него, перевёл взгляд на парламентёров и вдруг приказал стоящему рядом Томашу:

– Коня мне. Надо уважить парламентёров.

Вавржецкий, недоумевая, посмотрел на Костюшко, но тот только отмахнулся и вскочил в седло.

– Со мной поедет Томаш и два улана. Я сам поговорю с ними, – коротко пояснил Костюшко, кто будет вести переговоры с противником.

Генерала Денисова главнокомандующий русской армией уполномочил предложить варшавянам сдаться без боя и кровопролития. Генерал понимал, что его миссия обречена на провал: армия Костюшко была многочисленна, а укрепления вокруг города с таким количеством орудий представляли собой реальную угрозу для нападавших. Взять штурмом столицу Польши, когда там находился сам Костюшко, представлялось Денисову практически невозможным. Но предложение капитуляции обычно являлось волей более сильного, а не наоборот.

Навстречу командиру казачьих полков из-за пражских укреплений выехали четыре всадника. Они, не торопясь, как будто находились на конной прогулке, подъезжали всё ближе и ближе к парламентёрам. Вдруг Денисов сначала с удивлением и недоумением, а позднее с восхищением в одном из польских парламентёров узнал Тадеуша Костюшко. Главнокомандующий восстанием также узнал Денисова. Они не раз встречались на светских балах в Варшаве, когда Костюшко ещё вёл жизнь простого помещика, и довольно доброжелательно общались друг с другом. Денисов при этом подробно расспрашивал бывшего американского генерала об организации воинской службы в армии Соединённых Штатов. С большим интересом он слушал рассказы Костюшко о партизанской войне, которую вёл Вашингтон в первые годы военных действий против английской армии, о преимуществах и недостатках британских войск.

Денисову нравился Костюшко своей открытостью и откровенностью. Он даже не скрывал перед русским офицером своих республиканских взглядов и пожеланий видеть свою родину не раздроблен ной, а единой и сильной «от моря до моря». Ещё в то мирное время Денисов удивлялся, что такой известный генерал американской армии со знания ми военного инженера до сих пор не востребован в польской армии. Удивлял русского генерала и тот факт, что Костюшко, в отличие от своих земляков офицеров, не предлагает свои услуги в армиях Австрии, Пруссии или той же Франции. А ведь там он мог бы занимать высшие командные посты. Вместе с удивлением у Денисова уже тогда появилось чувство восхищения этим неординарным человеком. Костюшко также с симпатией относился к русскому генералу, который заслужил свой генеральский чин в сражениях, а не просиживая в просторных кабинетах военного ведомства.

И вот сейчас они приближались друг к другу как противники, как враги, но каждый выполняя свой воинский долг и присягу.

Приблизившись на расстояние нескольких шагов, обе группы всадников остановились, и Костюшко первым обратился к русскому генералу:

– Я приветствую вас и готов выслушать ваши предложения.

Денисов отдал честь и официально и коротко, в ультимативной форме передал предложение генерала Ферзена:

– Командующий русской армией в целях избежания кровопролития предлагает вам сдаться и открыть ворота города, сохранив жизнь его защитникам.

Заметив, как усмехнулся на его слова Костюшко, генерал лихих донских казаков добавил от себя:

– Против вас выступили армии трёх монархов Европы. Неужели вы думаете, что сможете устоять со своими ополченцами против регулярных войск?

Костюшко дёрнул поводья, успокаивая своего коня, и подъехал ближе к Денисову. Он мог бы многое рассказать этому бравому генералу о любви к Родине, о защите интересов народа, о патриотизме и об истинных причинах этой войны. Но только не в создавшейся обстановке и не в таких условиях. Костюшко сказал ему только главное:

– Вы давали присягу своей императрице, я присягал своему народу и обещал добыть ему свободу и независимость или умереть. Как вы можете предлагать мне то, что сами, как честный офицер, никогда бы не сделали?

Денисов и сам понимал, что ультиматум русского командующего генерала Ферзена попал не по адресу. Слишком хорошо Денисов знал Костюшко, чтобы надеяться на то, что требования ультиматума будут приняты польской стороной.

– Я ожидал это услышать, но мой долг предупредить вас о последствиях... Прощайте, – закончил переговоры Денисов и, повторно приложив руку к головному убору, развернул коня в сторону расположения русской армии.

Костюшко возвращался к своим позициям, глубоко задумавшись. Он не собирался сдаваться, но прекрасно понимал, что война только началась, а силы действительно не равны. Он рассчитывал поднять всю Речь Посполитую и объявил «посполитое рушение», призывающее стать под знамёна его армий всё мужское население от 15 до 50 лет. Но шляхта не поддержала его с самого начала войны. А в городах Речи Посполитой просто начали казнить тех, кто когда-то поддерживал русских или перешёл в православную веру. Костюшко такие «патриотические» порывы напомнили казни во Франции, которые так легко узаконил Конвент. Но он не был сторонником достижения своих целей таким способом. Тадеуш Костюшко был солдат, а не палач, и сражался с врагами в едином строю с солдатами. Главнокомандующий ел с ними из одного котла и даже в одежде мало чем отличался от защитников Варшавы.

Вавржецкий встретил Костюшко в волнении и сразу начал с расспросов:

– Предлагали сдаться?

Костюшко только кивнул в ответ и к вечеру приказал созвать совет обороны города.

На совете он рассказал об ультиматуме генерала Ферзена и, улыбнувшись, пояснил всем присутствующим:

– Я думаю, что Ферзен снимет осаду города уже в ближайшие дни. Он прекрасно понимает, что штурмовать хорошо укреплённый город только своими силами значит положить почти всю свою армию под его стенами. – Костюшко усмехнулся и добавил: – При этом прусская армия вряд ли примет участие в штурме.

Члены совета сразу приободрились и также заулыбались. Напряжение, с которым они пришли на это совещание, спало, и все стали дружно обсуждать, когда русские войска вместе с пруссаками покинут свои позиции. Однако Костюшко не закончил говорить и поднял правую руку вверх, призывая соблюдать тишину.

– Я хочу слышать ваше мнение, паны офицеры.

Генерал Мадалинский высказал своё предложение и видение сложившейся ситуации:

– Я предлагаю сделать вылазку и отрядом кавалерии в пару тысяч сабель неожиданно напасть на русский лагерь.

Вавржецкий не поддержал Мадалинского, а только упрекнул его:

– Генерал Мадалинский жаждет славы и побед, а нам необходимо сохранить солдат для защиты города.

Мадалинский не выдержал тона иронии, с каким Вавржецкий высказал своё мнение, и вспылил:

– Мы сидим здесь не как повстанческая армия, а как загнанные за стены города преступники. А ведь мы сражаемся на своей земле и нас гораздо больше, чем русских и пруссаков.

Костюшко слушал генералов и понимал, что если он не поставит их на место и не примет решения, то ситуация может выйти из-под контроля. Главнокомандующий вспомнил, что ему сказал генерал Денисов: действительно большая часть защитников города – это ополченцы, косиньеры и гражданское население, о чём русским прекрасно известно от своих осведомителей. Рисковать же регулярной армией ему не хотелось, так как неясна обстановка с другими вооружёнными формированиями повстанцев на севере и на юге страны.

– С вылазкой пару дней подождём. Пусть Ферзен с пруссаками решат, что им дальше делать: прекратить осаду или продолжать её себе во вред, – подвёл итог Костюшко. – Если русский корпус и прусская армия останутся у стен города, то тогда организуем атаку. Но чтобы атака была эффективной, её надо хорошо подготовить, а на подготовку необходимо время.

Генерал Ферзен не стал дольше испытывать терпение осаждённых и, по согласованию с командованием прусской армии, снял осаду. Так же поступили и прусские войска. А через два дня рано утром с 5 на 6 сентября 1794 года защитники Варшавы с большим удовольствием обнаружили вместо армии противника только кострища на месте их лагеря.

XXII

осле снятия осады с Варшавы к Костюшко стали поступать сведения о положении дел в разных частях Речи Посполитой. И вот здесь его ожидал удар и горькое разочарование: 11 сентября 1794 года первым в Варшаву прибыл эскадрон ротмистра Тальковского из полка Азулевича, а чуть позже в столицу вошли поредевшие полки Мустафы Ахматовича и Людвига Лисовского. Они-то и сообщили, что 16-тысячный корпус Сераковского перестал существовать.

Несложно было предположить, что Суворов попробует объединить корпус Ферзена и свою армию для главного наступления. Варшава опять может оказаться в осаде, а брать крепости Суворов умел. Костюшко понимал, с кем имеет дело, и реально оценивал возможности своего достойного противника.

Но Сераковский... Как он мог допустить разгром?!

Слухи об этом сражении повергли армию Костюшко в смятение, а его привели в бешенство. Сераковский имел под своим командованием больше солдат, чем Суворов, и всё равно потерпел поражение!

То тут, то там среди солдат были слышны панические высказывания, участились факты дезертирства. Всё это угнетало и в то же время злило руководителя восстания.

И тогда Костюшко сделал то, о чём ещё год назад даже бы не подумал, что ему придётся принимать подобные меры в армии, которую он возглавлял. Костюшко издал приказ, направленный на укрепление дисциплины в повстанческой армии, следующего содержания: «Если кто будет говорить, что против москалей нельзя удержаться, или во время битвы станет кричать, что москали зашли в тыл, тот будет расстрелян. Приказываю пехотной части держать позади линию с пушками, из которых будут стрелять по бегущим. Пусть всякий знает, что, идя вперёд, получает победу и славу, а покидая поле сражения, встречает срам и смерть».

«Матка Воска, что я делаю? – с ужасом подумал Костюшко, подписывая этот приказ. – Неужели сценарий Французской революции повторится и у нас?»

После поражения под Щекотинами пал Краков, занятый прусскими войсками, а Суворов, разбив Сераковского, самым коротким путём двигался к Варшаве. Ян Домбровский сражался где-то в Великой Польше и даже занял Быдгощ. Однако на его помощь Костюшко в ближайшее время рассчитывать не мог. Слишком было мало времени, а кольцо вражеских армий медленно, но уверенно замыкалось. И тогда Костюшко принял решение, которое стало началом поражения восстания. Приказав Домбровскому направиться со всеми силами к Варшаве, он сам тайно покинул город с армией около 10 000 солдат. Костюшко планировал дать сражение корпусу Ферзена, чтобы разбить его и предотвратить его соединение с войсками Суворова.

План был рассчитан на неожиданность и на то, что войско, возглавляемое лично командующим восстанием, поднимет боевой дух всей его армии. Костюшко понимал, что это было очень рискован но, так как численность солдат корпуса Ферзена предположительно превышала количество солдат, оставшихся под его командованием.

Позже, когда Костюшко был уже несколько дней на марше, из Варшавы к нему на помощь вышел полк Дзелинских, а также дивизия под командованием генерала Понинского. Однако связи с ними не было и не было сведений, где они точно в это время находились. Шансов вырвать победу у Ферзена у Костюшко стало значительно меньше. И всё-таки, присоединив к своей армии остатки корпуса Сераковского, он решил дать бой русскому генералу; который успел уже переправиться через Вислу. Костюшко пошёл на риск, ведя в решающее сражение измотанных большими переходами солдат. Своих решений он не менял, да и менять их было уже поздно.

Русская армия под командованием генерала Ферзена стройными колоннами двигалась маршем в сторону расположения основных сил Костюшко. Ферзен стремился взять реванш за своё отступление под Варшавой. Тогда его корпус вместе с прусской армией не смог с ходу взять город-крепость, а времени на осаду у Ферзена уже не было. Необходимо было перебрасывать войска в другое место, а длительная осада хорошо укреплённого города была только на руку повстанцам. Сначала Ферзен решил ждать подхода основных сил русской армии под командованием Суворова, но сейчас он поменял свой план и стремился принудить Костюшко принять бой вне всяких укреплений. Ферзен прекрасно понимал, что ослабевшая и поредевшая польская армия не сможет противостоять в открытом бою опытным и более многочисленным русским войскам.

Венедикт Булгарин, православный шляхтич, внимательно смотрел из небольшого окна на проходящую через их городок русскую армию. Его внимание привлёк всадник на белой лошади, который неожиданно оторвался от общей колонны солдат и направился прямо к дому Булгариных. Всадник въехал во двор и спешился, ожидая, что кто-то выйдет из дома. Хозяин не стал испытывать терпение русского кавалериста и вышел к военному.

– Добрый день! – доброжелательно поздоровался кавалерист. – Не подскажете, могу ли я видеть хозяина этого дома?

Булгарин посмотрел внимательно на визитёра. Перед ним стоял молодой офицер, у которого только начали расти усы и красный румянец светился на щеках, возможно, ещё не знавших острой бритвы.

– Вам повезло, молодой человек. Хозяин дома перед вами, – ответил хмуро Булгарин, с нетерпением ожидая, что надо этому военному.

Кавалерист не обиделся на негостеприимное приветствие, а улыбнулся и пояснил причину своего визита:

– Я адъютант генерала Ферзена, командующего армией. Он хотел бы остановиться в вашем доме на ночлег и просил уточнить меня, не будете ли вы против? – довольно вежливо для солдата армии противника конкретизировал военный.

– А у меня есть выбор? – по-польски буркнул тихо Булгарин, но адъютант командующего эту фразу не разобрал. – Не возражаю. Пусть заселяется, – уже громко высказал своё согласие хозяин и направился в дом предупредить жену и слуг о приезде незваных гостей.

Через пять минут закрытая повозка уже въезжала во двор Булгариных, сопровождаемая казаками, адъютантом и ординарцем. Во дворе стало неожиданно непривычно шумно.

Казаки спешились у повозки, из которой при поддержке адъютанта вышел уставший от долгой дороги командующий. Он сразу вошёл в дом, где ему представили хозяина и всё его семейство. Среди членов семьи Ферзен обратил внимание на маленького мальчишку лет семи, который стоял за спиной у отца и с любопытством, присущим всем детям его возраста, разглядывал вошедшего дядьку в красивом генеральском мундире.

Ферзен сбросил с себя надоевший плащ и рухнул на деревянную скамью. Махнув рукой и отпустив хозяина дома и членов его семьи, Ферзен помыл руки и сел за стол в ожидании ужина. Внезапно приоткрылась дверь, ведущая во вторую половину дома, и Ферзен вновь увидел голову мальчишки – сына хозяина дома. Он робко смотрел на генерала, как будто что-то хотел спросить, но не решался сделать это.

Ферзен поднял кверху указательный палец и поманил к себе мальчика.

– Тебя как зовут? – спросил он любопытного малого на польском языке.

– Тадеуш, – робко ответил тот.

– А сколько тебе лет? – задал генерал второй традиционный вопрос, который и задают обычно взрослые дядьки, знакомясь с такими детьми.

Мальчик раскрыл ладошку и стал перебирать свои маленькие пальчики.

– Уже семь, – гордо сообщил он генералу.

В это время в комнату вошла жена хозяина и внесла на деревянном подносе нехитрую деревенскую еду со штофом домашней настойки. Ферзен с удовольствием поел, но к настойке не притронулся. Мальчишка же всё это время не уходил из комнаты и сидел на невысоком табурете, наблюдая за генералом. Ферзен опять повернулся в сторону мальчика, но позвал ординарца и что-то тихо ему сказал. Ординарец с улыбкой посмотрел на мальчишку, понимающе закивал головой и вышел из комнаты.

На следующий день после лёгкого завтрака, когда осеннее солнце уже светило, но не грело и робко выглядывало из-за крыш деревенских домов, генерал Ферзен вышел из дома, собираясь в путь. Во дворе уже сидели на конях казаки, сопровождавшие генерала, в ожидании его команды. Хозяин дома также вышел проводить гостей, но смотрел уже не так хмуро, как это было вчера: всё-таки непрошеные гости вели себя достойно, никаких непотребностей не творили и хозяев не обижали. Из-за спины хозяина опять выглядывал мальчишка, теперь уже провожая с отцом русских солдат.

Ферзен махнул одному из казаков рукой, и тот в одно мгновение извлёк откуда-то деревянную саблю и деревянного же коня и передал генералу. Получив от казака изготовленные по его приказу игрушки, Ферзен подозвал к себе мальчика и торжественно вручил ему подарки.

Семилетний Тадеуш Булгарин, схватив в свою маленькую ручку деревянную саблю, обнял Ферзена за шею и, подняв её над головой, неожиданно сказал то, от чего побелело лицо Венедикта Булгарина и вытянулось от удивления лицо русского генерала:

– Ты хороший дядя. Я не буду тебя убивать, даже если мне дядя Костюшко прикажет.

– Ну что же, спасибо и на этом, – только и смог ответить Ферзен и, быстро сев в крытую повозку, выехал в сопровождении своей охраны со двора.