Текст книги "Лабиринты свободы"

Автор книги: Юрий Устин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

II

экля с волнением ждала возвращения мужа. Людвига она любила, но иногда у неё появлялся страх за детей, за себя, за всю семью, за хозяйство, которое постепенно приходило в упадок. Это был не просто какой-то человеческий страх перед чем-то ужасным, а скорее волнение перед неизвестным будущим, которое могло бы стать причиной изменения того образа жизни, к которому она привыкла с детства.

Тэкля родилась в семье православных зажиточных помещиков Ратомских. Семья была большая, а крепкое хозяйство вызывало уважение и зависть у соседей. Её же отец, за свою рассудительность и деловую смекалку, в округе, где они жили, заслуженно имел репутацию добропорядочного семьянина и рачительного хозяина. И всё-таки местное панство вскоре нашло повод поговорить о делах семьи Ратомских в кругу представителей женского пола. Эта вечная, как сама жизнь, тема долго обсуждалась на «девичниках» не только среди солидных мамок, имеющих многочисленное семейство, но и среди молодых паненок, которые были на выданье.

А повод для таких пересудов всем предоставил красивый польский шляхтич Людвиг Костюшко, который прислал сватов в дом Ратомских. «Купец» был уже в солидном для жениха возрасте, когда все решения принимаются самостоятельно: где и с кем жить, что и сколько сеять и кому предложить стать его спутницей в этой грешной жизни. Но когда сваты прибыли к месту назначения за «товаром», то родители Тэкли, молодой 18-летней красавицы, не хотели открывать ворота для таких гостей. Причина же такой неприязни к сватам была только одна – все члены семьи Костюшко были католиками, а все предки Ратомских до пятого колена были православными.

Такая религиозная неприязнь обычно не выражалась открыто между семьями различной веры, проживающих в одной местности. Однако в душе каждого католика или православного сидел маленький чертёнок, который мутил религиозную воду, Этот бес не давал душам людей спокойно принимать тот факт, что люди перед Богом все одинаковы и равны. Даже несмотря на их веру и на то, как они крестятся: справа налево или наоборот. А тут ещё ксёндзы с одной стороны, а православные священники с другой стороны не совсем лестно отзываются друг о друге на воскресных проповедях. Разжигая религиозную неприязнь к инакомыслящим, «святые отцы» лишний раз давали повод простым смертным косо смотреть на своего соседа, призывая помнить о вере, которую каждый из них преподносил как единственно правильную и истинную.

Где Людвиг познакомился с Тэклей и встретился с ней в первый раз, когда успели они договориться между собой, об этом, к большому сожалению местных сплетниц, никто толком пояснить не мог. Стремление влюблённых связать себя узами брака было обоюдное и желанное, но как же не хотел отец семейства Ратомских отдавать свою дочь замуж в семью католиков! Однако ему пришлось всё-таки смириться перед грозным предупреждением дочери, что она примет подстриг и уйдёт в монастырь, если отец не даст своего согласия на этот брак. Да и подобные смешанные браки в Польше были не редкость. То тут, то там слышались пересуды по поводу очередного брака, когда молодой жених и молодая невеста воспитывались в семьях, исповедующих различные религии. Но если подобное происходило среди «ясновельможных» панов, то что уж тут осуждать простых смертных.

Достаточно много времени прошло с того часа, когда Людвиг и Тэкля стали мужем и женой, и две их дочки и сын уже заполнили их счастливую жизнь. В семье царил полный патриархат: если Тэкля и делала какое-нибудь предложение по поводу обустройства их хозяйства, то последнее слово чаще всего оставалось за Людвигом, её мужем. Но если серьёзные семейные разногласия становились неразрешёнными, а никто из супругов не шёл на уступки, то Людвиг уезжал из дому на охоту на несколько дней к кому-нибудь из соседских помещиков или направлялся в Вильно. Там он любил походить по городу, посетить друзей, выпить с ними чарку-другую, обсуждая последние новости в государстве и свои личные проблемы. После того как заканчивались деньги, а обсуждать больше было нечего, Людвиг возвращался домой. Спокойно, как ни в чём не бывало он продолжал свою помещичью жизнь, и к неразрешённой проблеме по молчаливому согласию супруги больше не возвращались.

Людвиг подъехал к крыльцу двухъярусного с камышовой крышей дома. От спины лошади валил пар, и Людвиг серьёзно забеспокоился, чтобы не застудить коня. Внезапно двери дома отворились, и к повозке подбежала кормилица его детей. Радостно улыбаясь, на ходу поправляя наброшенный в спешке полушубок, она почти прокричала своему хозяину:

– Наконец-то, пан Людвиг! Радость-то у нас какая! Пани Тэкля родила сына!

Людвиг бросил поводья подбежавшему к нему конюху и быстрым шагом вошёл в дом.

В доме везде горели свечи, освещая каждый тёмный угол. Его возвращения давно уже ждали с волнением. Тем более, что на это была серьёзная причина. Жена хозяина не только родила ему сына в его отсутствие, но и крестила новорождённого в православной церкви. Вопрос, какой веры будет их будущий ребёнок, послужил причиной спора и яблоком раздора между Тэклей и Людвигом ещё до его рождения. Именно по этой причине Людвиг в очередной раз уехал на несколько дней на охоту к своему соседу и другу молодости Юзефу Сосновскому.

Пани Тэкля, провожая мужа в поместье Сосновских, намекала ему, что надеется на благосклонность Людвига к православию (ведь разрешал же он ей ходить в православную церковь и не требовал от жены менять вероисповедание на католическое), предлагала крестить будущего младенца в православной церкви. Однако Людвиг был категорически против этой затеи жены и считал это женской блажью. Он настаивал на том, что крестить ребёнка следует только по католическим обрядам. Тэкля была женщиной с характером и всё равно сделала по-своему в отсутствие мужа. Вот об этой новости никто, кроме самой пани Тэкли, сообщить хозяину не решался, зная его вспыльчивый характер.

Людвиг прошёл в спальню жены уже не торопясь, спокойно. В полумраке комнаты стояла детская кровать, в которой лежал маленький живой комочек. Рядом с детской кроваткой сидела его жена и стояла кормилица. Увидев вошедшего мужа, Тэкля медленно, с достоинством поднялась ему навстречу. Людвиг, поцеловав в щёку жену, подошёл к кроватке с новорождённым.

– Когда родила? – его вопрос был ожидаем, но всё равно для Тэкли он стал определённым испытанием.

– Шесть дней прошло... Людвиг, я хочу тебе сказать...

Тэкля робко начала свою оправдательную речь, уже не ожидая ничего хорошего от своих признаний.

– ...я хочу тебе сказать, что мы уже крестили малыша и назвали Анджеем-Андреем.

Людвиг хмуро повернулся к жене. Кормилица застыла в ожидании гнева хозяина. Да и Тэкля чувствовала, что муж сейчас может на неё повысить голос, выказывая тем самым своё недовольство оттого, что сделала жена в его отсутствие (как это было раньше, когда кто-нибудь совершал какой-нибудь поступок, с которым Людвиг не хотел соглашаться). Но вспышки гнева от хозяина, на удивление всех присутствующих в доме, не последовало, но прозвучал от него новый вопрос:

– В своей православной церкви?

– Да, в церкви, к которой я принадлежу душой, – услышал Людвиг от жены немедленный ответ. В её тоне звучал вызов.

Однако Людвиг не стал ругаться с супругой. Он только сказал ей тоном, по которому стало всем понятно, что всё равно будет так, как он решил:

– Нет, дорогая, этот младенец родился литвином. Поэтому он будет креститься в том храме, в котором был крещён его отец.

Людвиг замолчал, ожидая возражений жены. Однако Тэкля была мудрой женщиной: она опустила голову и промолчала, а её муж, видя покорность жены, продолжил:

– А на крещение надо позвать наших кумовьёв: старосту кушлицкого Казимира Наркусского и пинского Протасевича, да и к госпоже пани Суходольской пошли кого-нибудь с приглашением.

Людвиг осторожно принял младенца от кормилицы. Та с радостью, что хозяева так мирно уладили такой совсем не простой семейный вопрос, осторожно передала отцу его сына. Не желая портить себе и своей жене настроение, Людвиг действительно сдержал свой гнев. Да и что он мог сказать той, которая раньше родила ему сына и двух дочек, а этот младенец у него на руках был уже четвёртым посланцем от Господа в его семье? Ведь это он оставил беременную жену и уехал к другу покутить и поохотиться. Вот она и воспользовалась его отсутствием, крестила сына без него. С характером его жена, ох с характером... Но и сам Людвиг тоже не подарок. Так что надо теперь достойно выходить из сложившейся ситуации.

– Вот чёртова цыганка, нагадала мне. Ну, здравствуй «гость», – тихо прошептал отец на ушко своему младшему сыну, низко нагнувшись к его красному личику. Малышу это движение отца, видимо, не очень понравилось: он начал морщиться, открывать срой маленький ротик, как будто хотел выразить свой младенческий протест на то, что его неожиданно разбудили и почему-то не дают есть. А какой-то непривычно большой и усатый дядька носит его на руках и пугает малыша, поднося к своему небритому и ещё холодному с мороза лицу.

В комнату вошли, слегка подталкиваемые в спину кормилицей, старшие дети: Ганна и Екатерина. Они робко смотрели на отца в непривычной для них обстановке, когда в небольшой комнате собралось так много народа. Людвиг поднёс новорождённого к старшим дочерям, повернул его к ним лицом и произнёс назидательно:

– Смотрите, дети, вот ваш братик. Любите его и берегите, не обижайте. Скоро, очень скоро он станет большим человеком.

Людвиг засмеялся, вспомнив гадание цыганки, а Тэкля с удивлением посмотрела на мужа, никак не ожидая от него такой реакции после своего признания. А её супруг, продолжая улыбаться и качать младенца, шептал ему на ухо:

– Ну, герой, начинаем жить и совершать подвиги?

Но малыш его уже не слышал. Опять засыпая и сопя маленьким носом, он находился в той своей младенческой дремоте, когда сны ещё не снятся, а если и снятся, то большим взрослым людям о том ничего не известно.

Не прошло и недели, как в морозный февральский день в небольшом коссовском костёле, недалеко от дворца графа Пуловского в Меречевщизне, уже священник-католик, преподобный отец Раймунд Корсак, крестил повторно младенца Людвига Костюшко. Во время крещения приглашённый в качестве свидетеля этого обряда староста Казимир Наркусский, наклонив голову к уху стоящей рядом с ним пани Суходольской, тихо прошептал ей:

– Назвали в честь святого Бонавентурия[2]2
  День крещения совпал с днём, отмеченным в католическом календаре как день памяти святого Бонавентурия, и с этого момента дважды крещённого малыша стали звать полным именем – Андрей (Анджей) Бонавентура Тадеуш Костюшко.


[Закрыть].

Тэкля стояла рядом с мужем тихая и покорная.

Она понимала, что ничего уже не сможет сделать или поправить. Да и надо ли это делать... «Бог один, – утешала она сама себя, – и он разберётся со всеми на том свете: кто прав, а кто нет».

Сам же виновник торжества вёл себя во время крещения смирно: не кричал, не плакал и не капризничал. Он как будто понимал важность совершаемых священником действий и не нарушал детским голосом торжественность момента.

III

 жизни каждого человека происходят события, которые по какой-то причине навсегда врезаются в его память. Он до самой смерти не забывает о них и вспоминает даже те мелочи, которые могут показаться совсем незначительными по сравнению с крутыми поворотами его судьбы. События же того летнего дня 1754 года в памяти маленького Тадеуша почему-то останутся не какими-то расплывчатыми воспоминаниями детства, а отпечатаются в его сознании с чётким ходом всего, что мальчик видел и слышал.

Прошло восемь лет после того, как младенец Тадеуш получил второе крещение. Жизнь в усадьбе Костюшко шла обычным чередом и мало чем отличалась от жизни шляхтичей, подобных Костюшко. В тот день во дворе слышался радостный голос старшего брата Иосифа, которого отец усадил на самую спокойную лошадь в хозяйстве и сегодня обучал его правильно держаться в седле. Людвиг гонял лошадь по кругу, держа в своих сильных руках длинный повод, и внимательно следил за сыном, подбадривая его голосом.

А Тадеуш в это время сидел в маленькой, но уютной комнате, читая библейские рассказы о том, как Господь сотворил Землю за шесть дней. Он никак не мог понять, как это можно сделать, и всячески пытался представить себе огромного человека, который, сидя у себя дома на Небесах, что-то делает своими тоже огромными руками, в результате чего появляется земной шар. Ведь его мать говорила, что Земля, на которой живут все люди, похожа на большой шар, а вот этого Тадеуш никак не мог понять. Почему же люди не скатываются по нему, и почему Земля всё-таки круглая – ведь сколько ни смотрел вдаль восьмилетний Тадеуш, он видел только плоские поля, засеянные пшеницей, и кое-где вдали были видны небольшие холмики, покрытые редким лесом.

Во дворе громко вскрикнул Иосиф. Лошадь дёрнулась в сторону, и мальчик чуть не свалился, теряя равновесие. Уцепившись за холку лошади, ему удалось удержаться в седле. Тадеуш услышал испуганный крик брата и выглянул в окно. Как же ему хотелось оказаться сейчас на месте Иосифа! Но отец не торопится обучать Тадеуша верховой езде, говорит, что ещё маловат. А ведь он давно читает и пишет лучше старшего брата, а математические примеры вообще Иосифу не поддаются для решения. А Тадеуш решает их быстро и правильно.

В комнату тихо вошла мать. Увидав, что Тадеуш уже не читает книгу, а внимательно смотрит во двор, она спокойно и как-то ласково спросила сына:

– Хочется погулять?

Тадеуш молча кивнул, ожидая её разрешения, и мать также кивнула, давая согласие на его прогулку.

– Иди погуляй, – добавила она. – А вечером мы продолжим урок, и ты расскажешь, что понял из того, что прочитал сегодня.

Тадеуш опять кивнул и уже через минуту стоял во дворе рядом с конюхом Яном. Внимательно наблюдая за всем, что происходило во дворе поместья, Ян одновременно степенно, не торопясь выполнял свою работу, которой всегда хватало в хозяйстве Людвига Костюшко. Вот и сейчас он сидел на небольшой лавке и клепал косу маленьким молоточком. Делая небольшой перерыв в монотонной работе, Ян сосредоточенно осматривал её, а потом опять начинал тихо постукивать по тонкому металлическому телу крестьянской трудяги.

Наконец, Людвиг остановил лошадь, подошёл к ней и помог Иосифу соскочить на землю. Посмотрев на Тадеуша и увидев в его глазах немую просьбу, Людвиг махнул рукой, подзывая к себе сына. Мальчик, ещё не веря своему счастью, робко подошёл к отцу. Сильные руки Людвига подхватили маленькое тельце, и через секунду Тадеуш уже держался за холку лошади.

«Как всё-таки высоко я сижу, и как далеко находится земля», – подумал мальчик, с гордостью осматриваясь вокруг. И вдруг его взгляд упал на толпу крестьян, которая приближалась к поместью.

Толпа была небольшая: человек шесть-семь. Это были крестьяне из деревни Сехновичи, уполномоченные от крестьянской общины, которые пришли в поместье к хозяину как просители. Крестьяне тщательно готовились к этому «походу». Они надели чистые длинные льняные рубахи с отложенными воротниками, которые их заботливые жёны украсили белой вышивкой. Широкие нарядные штаны в сборку, сшитые из разноцветных полосок, были заправлены в кожаные сапоги с мягкими голенищами. Головы «парламентёров» украшали чёрные фетровые шляпы с высокой головкой, а у некоторых были надеты мягкие круглые шапки, вытканные из белой овечьей шерсти.

Во главе этой процессии шёл неопределённого возраста бородатый мужик, староста общины. Он-то один и решился подойти к хозяину, предварительно сняв со своей лохматой, подстриженной «под горшок» головы шапку. Остальные также последовали его примеру и, смиренно опустив головы, ожидали, когда начнёт говорить их староста. А староста стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял в руках свою шапку и не знал, с чего начать разговор с хозяином. Все слова, которые он готовился сказать по пути сюда, вылетели из головы. А ведь он должен был передать «пану Костюшко» всё, что было решено на сходе крестьянской общины. Не дождавшись объяснений от уполномоченных, первым начал разговор Людвиг:

– Ну и что это за делегация ко мне пришла? – обратился он к крестьянам, грозно сдвинув брови. – По какому поводу явились в мой двор без приглашения? А может, я приглашал, да что-то позабыл?

Интонация и слова, сказанные хозяином, не предвещали ничего хорошего для «делегатов». Некоторые уже были не рады, что согласились идти на эти переговоры. Но было уже поздно: они стояли во дворе, и хозяин ждал от них ответа на свой вопрос.

Внезапно старосту словно подменили: он перестал мять в жилистых руках шапку, расправил плечи и гордо поднял голову. Глубоко вздохнув и набрав в лёгкие больше воздуха, он коротко и громко сказал:

– Пане, не присылай больше в деревню за налогом. Сколько можно отдавать?! И так во многих семьях детям к зиме есть нечего будет.

Людвиг задумался. Он потёр свой заросший щетиной подбородок и посмотрел на «делегатов». Людвиг понимал, что крестьянам сложно выживать, когда год выдался неурожайным. Ну а кому сейчас легко?.. В то же время не ожидал, что крестьяне, к которым он относился с такой лояльностью, осмелятся прийти к нему домой с какими-то ещё требованиями. Он подошёл вплотную к старосте, скрестил на груди руки и громко, чтобы все слышали, сказал:

– Не мне отдаёте, а государству, которое вас, холопов, защищает от прусских баронов и русских генералов. А может, вы хотите, чтобы солдаты Речи Посполитой ходили в бой голодными?

Крестьяне молчали. Они почесали свои затылки и, задумавшись, смотрели друг на друга.

– Идите, идите с миром, – увещевал их Людвиг. – Ступайте к своим бабам, а то ведь я найду, куда вас направить. Прусским генералам солдаты тоже нужны, – с угрозой предупредил он, и крестьяне испуганно начали пятиться со двора. Надев головные уборы, они быстро ретировались, на ходу обсуждая, что лучше: голодать или быть проданным в какую-нибудь армию в рекруты.

Людвиг, ещё сердито пыхтя, подошёл к лошади, на которой сидел его младший сын.

Ничего не говоря, он легко вскочил на коня сзади мальчика, и лошадь тихой рысью выбежала со двора. Тадеуш со всей силы ухватился своими маленькими ручонками за холку жеребца. Он затаил дыхание от восторга новых ощущений и одновременно от чувства опасности свалиться с лошади. Отец поддерживал его правой рукой, и постепенно ощущение страха у мальчика ушло, а лошадь, проскакав через толпу общинных делегатов, вскоре довезла обоих седаков до кузницы.

Кузнец, крепкий плечистый мужчина с чёрными, как у цыган, волосами не был собственностью Костюшко. Будучи свободным человеком, он пришёл в Сехновичи откуда-то с южных окраин Польши и прижился в этих местах. Кузнецом он был отменным, а работу свою делал монотонно и добротно, чтобы не было стыдно перед заказчиками. Перед Людвигом он не заискивал, спину не гнул, по всегда здоровался первым с уважением и при этом с какой-то независимостью. В его поведении не было той рабской покорности, характерной для крепостных крестьян.

– Здравствуй, Фома, – поздоровался с кузнецом Людвиг. – Посмотри лошадь, а то что-то она хромает на левую ногу. Может, подкову надо поменять? – попросил он.

Людвиг спрыгнул на землю, приподнял Тадеуша и поставил его перед собой.

Кузнец кивнул в ответ и, осмотрев две ноги коня, отрицательно помотал головой:

– Нет, пан Людвиг, с подковами всё в порядке. А вот на левой ноге небольшая опухлость в суставе, – сделал заключение Фома. – Видимо, где-то ударилась лошадка. Но не сильно, – успокоил кузнец, – скоро пройдёт, если не нагружать скотину.

Посмотрев на Тадеуша, кузнец вернулся в кузницу и через короткое время вышел оттуда с небольшой саблей без рукоятки. Нижняя часть лезвия сабли была обмотана тряпкой. Так и подал её кузнец мальчику.

– Держи, панич, для тебя ковал. Пан Людвиг просил сделать тебе такой подарок как будущему генералу Речи Посполитой, – сказал торжественно и серьёзно кузнец, посмотрев на Людвига, и тот одобрительно закивал: мол, всё правильно.

Тадеуш крепко ухватился за саблю, а вернее за место, где в будущем должна была быть её рукоятка, и высоко поднял её над головой.

– Я могу её забрать прямо сейчас? – спросил он отца, повернувшись к нему, блестя счастливыми детскими глазами. Он уже представлял себе, как будет завидовать ему Иосиф. Ведь у него нет такой сабли!

– Пока оставь её здесь. Сначала ты пойдёшь в школу, и если будешь хорошо учиться, она станет твоей навсегда, – ответил Людвиг сыну и забрал у него саблю, а потом добавил: – Этот подарок надо ещё заслужить.

Людвиг передал саблю кузнецу, подхватил расстроенного мальчика и, посадив его в седло, сам вскочил на лошадь. Махнув на прощание кузнецу рукой, Людвиг дёрнул поводья, и лошадь неторопливо последовала в сторону дома.

Школа в городке Любешово Пинского уезда была одним из местных центров образования, где дети шляхтичей, проживающих не так далеко от её месторасположения, могли получить достойное по тем временам образование. Обычно организацией подобного рода школ занимались священнослужители наиболее распространённой в данном регионе религиозной конфессии. На территории Речи Посполитой наибольшее количество населения (так уж сложилось исторически) придерживалось католического вероисповедания. Многие католические священники уделяли внимание не только проповедям и своим прямым обязанностям, связанным с их саном в церковной иерархии. Они старались сделать всё возможное, чтобы выявить способную молодёжь и дать ей достойное образование. Получив разносторонние знания, наиболее талантливая её часть могла бы служить своей стране и обществу и приносить определённую пользу. Тем более, король всегда приветствовал такие действия католической церкви и производил пожертвования на открытие и содержание подобных учебных заведений. Магнаты Речи Посполитой, стараясь подражать королю, также часто принимали участие в финансировании таких благотворительных мероприятий.

Любешовский центр образования принадлежал монашескому ордену пиаров, благочестивые отцы которого принимали на себя помимо обетов чистоты и послушания ещё и обет бесплатного обучения детей. Местная шляхта отправляла туда своих отпрысков набраться ума-разума, научиться азам грамматики, латыни и математики. Ну а если проявлялись у кого-то способности к иностранным языкам, то священнослужители, которые были в данном учебном заведении учителями, всегда были готовы заниматься с такими детьми дополнительно. Конечно, в школе преподавали и обыкновенные учителя-иностранцы, но такое случалось не часто: содержание учителя обходилось ордену дорого, а одних пожертвований от шляхты на такое богоугодное дело явно не хватало.

Иностранных учителей для домашнего обучения своих детей приглашали в основном в богатые поместья, владельцы которых могли хорошо заплатить какому-нибудь французу, чтобы он научил их детей галантным манерам и произносить несколько фраз на его родном языке.

Ранним утром конюх Ян запряг в повозку коня для дальней поездки и уже ожидал, когда выйдет хозяин. Тэкля ещё с вечера приготовила Иосифу и Тадеушу всё необходимое, что могло бы им понадобиться в школе: тёплое бельё, запасные рубашки, по две запасные пары обуви: приближалась осень, а за ней придёт холодная зима. Так что всё в своё время пригодится.

Людвиг прикинул, сколько он может пожертвовать денег для любешовской школы: это пожертвование как бы являлось и оплатой за обучение его сыновей. Да, сумма получалась небольшая, но больше выделить из скудного бюджета семьи Людвиг не мог – закладная до сих пор не была погашена, а деньги вскоре уже надо возвращать, а их-то всё время и не хватает.

Иосиф с Тадеушем тоже уже сидели в своей небольшой комнате в ожидании, когда их позовёт отец. Они скромно позавтракали (с утра есть никогда не хочется), а все узелки с их вещами лежали в ожидании молодых хозяев здесь же в комнате.

– Ну, с Богом! – сказал Людвиг и поцеловал жену. – Выводи детей, пора в дорогу.

На глазах Тэкли навернулись слёзы. Как она не пыталась сохранить спокойствие, но не получилось. Всё-таки дети уезжают не на день и не на неделю. Практически до следующего лета она их не увидит. Но Тэкля понимала, что эта поездка необходима детям, особенно Тадеушу. Во время обучения дома он показал себя способным мальчиком. Наиболее ярко эти способности проявились во время уроков по арифметике, когда Тадеуш быстро решал задачи, которые для старшего сына Иосифа были тяжёлым испытанием работы его мозга. При этом Тэкля сама поражалась таким различием своих сыновей: дети одних родителей, но такие разные по темпераменту и способностям.

Людвиг сам уселся за возницу, а Тэкля подвела детей к повозке. Перекрестив и поцеловав каждого в лоб, она помогла им забраться в возок, а Ян в это время закрепил сзади повозки большой баул с вещами и книгами, которые Тэкля намеревалась передать в школьную библиотеку как свой личный подарок. Наконец, Людвиг ударил поводьями по спине лошади, и та легко побежала по просёлочной дороге.

Тэкля осенила крестом отъезжающих и ещё долго смотрела им вслед, думая о чём-то своём, но мысли эти были известны только ей, а делиться ими Тэкля ни с кем не собиралась.

Повозка с Людвигом и его сыновьями въехала во двор школы ближе к полудню. Во дворе слонялись дети, ученики школы, разного возраста: от десяти до шестнадцати лет. Они с интересом рассматривали приезжих мальчишек, которые, наверно, будут учиться вместе с ними.

За учениками внимательно наблюдал служка, скрестив на своём выпирающем из-под рясы животе холёные руки. Он внимательно посмотрел в сторону приезжих и, подождав, пока Людвиг Костюшко привяжет лошадь, медленно с достоинством направился к нему. Подойдя к приезжему шляхтичу, служка поклонился и поздоровался:

– День добрый, пан!

– День добрый! – ответил Людвиг и тут же обратился к нему со встречным вопросом:

– А что, пан директор в школе?

– Так, пан, у себя в кабинете. Если желаете, я провожу вас к нему. – Служка поклонился Людвигу и его детям.

Людвиг кивнул в знак согласия и пошёл за служкой, махнув сыновьям, чтобы они следовали за ним.

Здание школы в Любешове представляло собой двухэтажную пристройку к хозяйственным помещениям, которые, в свою очередь, являлись частью всех построек при костёле, окружённых кирпичным забором. Рядом со зданием школы находилось второе двухэтажное здание. В нём располагались комнаты учеников, где они спали, и столовая, где они питались. Там же располагалась и библиотека, в которой ученики могли получить необходимые книги, бумагу и готовить уроки.

Небольшой, но уютный кабинет директора располагался на втором этаже школы. У стены, напротив входной двери, стоял дубовый стол, за которым в кресле из дуба же восседал сам директор. Это был католический священник лет сорока пяти с блестящей лысиной на голове, выпирающим из-под рясы ранним брюшком и пухлыми руками. На стене, как раз над его головой, висел большой крест с распятым на нём Христом, а рядом с ним – икона с изображением Божьей Матери с младенцем – Христом на руках.

Войдя в дверь кабинета директора с детьми, Людвиг перекрестился на распятие и подошёл к столу. Священник вышел к нему навстречу, протягивая руку для поцелуя. Людвиг в поклоне слегка прикоснулся к ней губами и резко выпрямил спину.

– Привёз своих сыновей, падре, – сообщил Людвиг о цели своего приезда в Любешово вместо слов приветствия, указывая на стоящих за его спиной Тадеуша и Иосифа. – Очень надеюсь, что у вас они смогут получить достойное образование.

Директор подошёл к детям, оценивающе оглядывая каждого и протягивая им для поцелуя руку.

– Так вы говорите, что ваш младший сын способный мальчик и имеет большое желание учиться? Уже умеет читать и писать по-польски? – спросил директор, медленно растягивая слова, опять усевшись в своё кресло. Всем своим видом и тоном священник показывал Костюшко, что он ему неинтересен.

– Не только читать и писать: Тадеуш неплохо для его лет овладел арифметикой и быстро решает задачи. Я же дома уже ничему его не научу. Лучше, чем здесь, в вашей школе в Любешове, ему не будет. – Людвиг вопросительно посмотрел на директора.

«Интересно, сколько надо будет пожертвовать школе, чтобы приняли сыновей в это учебное заведение?» – подумал он, рассматривая обстановку кабинета.

– Мой сосед, писарь Великого княжества Литовского, пан Юзеф Сосновский, – Людвиг сделал паузу и посмотрел на директора, – говорил мне, когда мы охотились с ним этой зимой, что учителя вашей школы могут достойно преподавать в Вильно и в Варшаве.

Людвиг надеялся, что упоминание известного имени положительно подействует на директора и поможет решить ему вопрос о зачислении его детей в эту школу. Такой дипломатический ход себя оправдал: священник сразу заулыбался и заговорил с Людвигом совсем другим тоном:

– Хорошо, хорошо, пан Людвиг, – закивал согласно он своей лысой головой и быстро поднялся с места. – Если ваш сын действительно такой способный, как вы говорите, то мы зачислим ваших детей в нашу школу с испытательным сроком.

Подойдя к Тадеушу, священник погладил мальчика по голове и неожиданно больно схватил его за ухо, приговаривая:

– Но если ваши сыновья будут лениться и плохо учиться, то мы заставим их много, очень много работать, чтобы они знали, что бесплатной учёба не бывает.

Людвиг, довольный услышанными словами, заулыбался, а директор отпустил ухо ребёнка и продолжил свой монолог:

– Езжайте домой, пан Людвиг, и не волнуйтесь за сыновей, – директор приостановил свою витиеватую речь, подошёл к Людвигу и внимательно посмотрел ему в глаза. – А при встрече с паном Юзефом Сосновским передайте ему моё приглашение посетить нашу школу, – добавил он, надеясь, что Людвиг Костюшко выполнит его просьбу, а школа, возможно, получит дополнительные финансовые поступления.

– Благодарю вас за вашу милость. – Людвиг поклонился и поцеловал повторно протянутую ему руку. Он сам не ожидал такой удачи и понимал, чего от него ждал теперь этот представитель монашеского ордена пиаров. Вот что значит иногда ходить на охоту с человеком, приближённым ко двору польского короля.

Людвиг погладил по голове Иосифа, потом Тадеуша. На глазах у этого взрослого мужчины навернулись слёзы. Людвиг не был сентиментальным, но теперь, стоя перед двумя мальчишками, которым предстояло остаться здесь, далеко от дома, среди чужих им людей, он понимал, как им будет нелегко привыкнуть к новой обстановке. К тому же перед ним стояли не просто мальчишки – это были его сыновья, его кровь.

«Теперь у них начнётся новая жизнь. Детство для них скоро закончится, и закончится оно здесь, в этих стенах, за кирпичным забором среди чужих людей», – эти мысли промелькнули у него в одно мгновение. Чтобы дети не заметили в этот момент его выражение лица и заблестевшие от слёз глаза, Людвиг, кивнув на прощание священнику, быстро вышел из кабинета, оставив там сыновей.