Текст книги "Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Юрий Яновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

У связного глаза блестят, он делает попытку кивнуть рассказчику головой.

– Лежи, лежи, человече, – продолжает дед, – кто там тебя знает, от кого ты контужен… Может, и ты на этой переправе был.

Дед лукаво подмигивает и продолжает:

– Приехал один наш житель издалека, от самого моря. Рассказывает, ужас что происходит. Значит, это, подъехало сто партизанских машин к фашистскому лагерю, что за проволокой: "Грузи, сякие-такие, всех заключенных на машины!" Что им делать, с партизанами шутки плохи, взорвут все и до свиданья. Погрузили, конечно. Машины как двинули по степям, земля гудит, немцы разбегаются, полицаи лезут сами в петлю! Сталин шлет сто самолетов с неба навстречу. А они куда?

В направлении к фронту. Будут гитлеровцам сзади пятки прижигать, чтобы резвей бегали! Слыхали, человече, такой жизненный факт?

Связной улыбается деду, а кто-то из присутствующих вставляет словцо:

– Вы думаете, у нас в селе нет никакого движения? Дело, безусловно, все засекречено, но разве утаишься, когда поголовно помогают?

В углу у столика с небольшой лампой сидит худой и бледный человек средних лет. Он занят починкой деревенских часов, грудой наваленных перед ним. Работает, не обращая внимания на царящую вокруг сутолоку. Вдруг он вынимает из глаза лупу и громко говорит:

– Правильно вы говорите, друзья, что новая власть очень сильна и прочна. У нас в Д. уже все ее поддерживают…

Из сеней в хату заглядывает полицай, прислушивается, входит.

– Вот и пан полицай пускай подтвердит, – подхватывает маскировочный разговор дед, – жизненные факты безусловно работают на немцев! Про это я и говорю…

Полицай молча поглядывает на присутствующих и выходит, погрозив всем кулаком.

Дед прислушивается к его удаляющимся шагам, подмигивает связному и весело заключает:

– Товарищ часовой мастер, вы нам часы не справляйте, мы и так знаем, в котором часу пробьет фашистам двенадцатый час!..

Все смеются.

Голова связного на подушке. Ему очень трудно выдержать свою роль – безгласного и неподвижного слушателя.

Он наконец говорит, – и это снопа они вдвоем с Мок-риной Терентьевной продолжают путь к городу Д.

– Начиная вон с той рощицы, – говорит связной, – наши пути с вами, дорогая Мокрина Терентьевна, расхоходятся. До города рукой подать. Не забудьте заплести в гриву лошади две черные ленточки. По ним вас разыщут, вы направитесь домой и успокоите хлопцев… Поняли, Мокрина Терентьевна?

– Поняла, дорогой наш секретный человек, поняла и расстаюсь с вами с великой печалью… Пускай вам путь будет легкий и светлый!

25. По явкам

Связной в большом областном городе Д.

Днепр величаво катит могучие воды, на реке снуют катера, буксиры, стоят у берега баржи.

К будке сторожа у пристани подходит связной. У него легкая охотничья походка, ноги в опорках, похож на опустившегося рабочего, да и костюм такой.

– Здравствуйте, дедушка, – говорит связной, – не разживусь ли я у вас лодкой?

– Я сторож, а не перевозчик!

– На Днепре у каждого человека имеется лодка…

– Вам надолго?

– Поеду на тот берег искать лекарства…

Старик сторож, убедившись, что перед ним посвященный человек, вполголоса напутствует:

– Катерок "Надежда", старший матрос Володя. Садись и плыви. Скажешь – от Окуня…

Связной, понимая, что расспрашивать не положено – старик больше ничего не знает и не скажет, – идет на пристань. К областному руководству подполья не так-то просто приблизиться!

Катер "Надежда" готовится отчаливать. Связной по трапу переходит на судно.

– Марку за провоз! – кричит ему матрос, впускающий пассажиров.

– Вы – Володя? – спрашивает связной, роясь в кармане и доставая деньги.

– Да, а что?

– Я от Окуня…

– Сядьте в сторонке, подойду…

Катер отходит от берега. Связной стоит, прислонившись к спасательному кругу. Несколько раз пробегает Володя, но каждый раз что-нибудь мешает. Наконец матрос бросает:

– Сойдешь сейчас. 4-я Новая, аптека. Спросишь лекарство от головокружения. Ответят – нет. Тогда скажешь, что доктор Петров рекомендует ромашку…

Матрос убежал по своим делам, связной повторяет про себя сказанный ему пароль: "4-я Новая. Аптека. Головокружение. Петров. Ромашка".

Катер проходит меж двух барж, приближается к пристани на противоположном берегу. Волны швыряют его, ветер кренит, обсыпает брызгами. Днепр бушует.

Связной пробирается по трапу, выходит на пристань.

Вот и табличка на доме: "4-я Новая". Вот и окно аптеки. Провизор – женщина. Посетители.

Связной стоит у прилавка.

– Если доктор Петров рекомендует ромашку, мы вам ее охотно выпишем. Посидите, пожалуйста…

Когда посетители уходят, провизор дает связному пакетик с ромашкой и вполголоса говорит:

– В конце улицы направо – сад. Смело заходите и поселяйтесь в шалаше. Ни с кем не заговаривайте, ни на что не обращайте внимания, ждите, пока к вам обратятся…

– Понятно. Спасибо. Будьте здоровы.

Связной выходит из аптеки.

26. Следы Яшки

Прокатный цех металлургического завода в городе Д. Общая картина запустения.

Под крышей цеха движется кран, поднимая бесформенные куски металла, изуродованные станины.

Директор завода – немецкий инженер в полувоенном костюме, представитель фирмы, получившей в собственность завод, – в штатском костюме, в крагах, охотничьей куртке, с сигарой, и начальник полиции делают обход цеха.

– Картина мне совершенно ясна, – говорит представитель фирмы, – великолепный, современной оснастки завод находится в состоянии полного паралича… Не возражайте, господин директор, надо смотреть правде в глаза! Завод не только не в состоянии выполнить заказ германской армии на броню, но и тот текущий ремонт немецкой военной техники, который ему поручен, производит кустарно… Трудно поверить, что эти дикари, лениво размахивающие молотками, недавно еще управляли чудесными механизмами, погребенными сейчас в цехах-могилах!..

– Саботаж, – решается вставить слово директор завода, – я не представлял себе, господин шеф, что мастера могут так бесстыдно забывать свое мастерство! Ведь нельзя отправить на фронт ни одной гайки, не ощупав и не обследовав ее собственноручно! Обязательно подведут! И конца не сыщешь…

– Надо привлечь всех служивших здесь рабочих…

– Привлечены.

– Объявить премии и награды – костюмы, коровы, дома, наконец!

– Объявлено, господин шеф…

– Произвести публичное повешение подстрекателей к неповиновению германской дирекции!

– Произведено. Трупы висели у каждого цеха…

– Но, черт возьми, почему я должен думать за вас?! Можно ведь, наконец, купить одного-двух настоящих мастеров из русских? Понимаете, купить! Они сами сумеют ликвидировать саботаж… Они понимают душу туземцев!

Начальник полиции вступает в разговор:

– Господин представитель фирмы прав, можно сказать, когда говорит о душе… Мы, полицейские, в первую очередь заботимся о душе! На заводе есть мастер, пришедший к нам работать… и что же? Он ежеминутно, можно сказать, опасается за жизнь… Подойдите сюда, Иван Гаврилович!

Подходит мастер – старенький, седенький человечек, чистый, опрятный, очки в железной оправе – такие же старые, как и он.

– На пенсии уже был, – информирует начальник полиции, похлопав по плечу мастера, – но когда узнал, что германскому, можно сказать, райху требуются его знания, сейчас же явился на завод!

– Молодец, господин майстер, – благосклонно роняет представитель фирмы, – фирма будет ценить вашу… как это сказать, лояльность…

– Я исполняю свой долг, – тихим голосом отвечает старик.

– Иван Гаврилович, – начальник полиции отводит в сторону мастера, – а ты не выполняешь, можно сказать, моих распоряжений, дорогушечка!

– Каких, господин начальник?

– Мы условились, что людей, присланных мной, ты, Иван Гаврилович, будешь ставить в наиболее, можно сказать, людные места, чтобы они с успехом могли выполнять мои, можно сказать, задания. А ты что делаешь? Тычешь их в углы, где им в два счета голову свернут!..

– Кого это я посылал в углы, господин начальник?

– Не придуривайся, дорогуша, – на днях к тебе поступило трое рабочих, бежавших, можно сказать, из концлагеря.

– Я к ним в душу не заглядывал, это по вашей части, господин начальник!.. Не знаю, бежали они или нет, но трое таких людей поступило…

– Вот видишь! И один из них – мой сотрудник, доверенное, можно сказать, лицо… А ты его игнорируешь и даже изолируешь от коллектива!..

– Мне никто о нем не говорил, господин начальник!

– Упущение! Доверяю его твоей, можно сказать, совести: зовут его – Яков, слегка хромает, фамилии не помню, она у него липовая… Заметано?

– Заметано, господин начальник, – медленно говорит старик мастер, глядя вслед начальнику полиции, догоняющему немцев.

К мастеру приближается рабочий, несущий инструмент.

– Иван Гаврилович, – говорит рабочий, – моя группа вся подписалась на военный заем. Кому сдавать взносы?

– Подержи у себя, выясню. Почему вчера не был на работе?

– Можете мне какие угодно наказания давать, я в наши праздники не работаю!

– Какой же праздник?

– День Парижской Коммуны, Иван Гаврилович!

– Хорошо. Только предупреждай в следующий раз… Хромой к тебе не мажется?

– Яков?

– Да.

– Заглядывает в душу…

– Предатель. Жди указаний…

27. Секретарь обкома

Раннее утро в саду.

Шалаш, крытый соломой. У шалаша умывается связной. По дорожке идет человек, вооруженный садовым ножом, держа в руке срезанные сухие ветки. Это – мужчина среднего роста и возраста, худой и бледный. Связному он кого-то напоминает. Да, да, – это тот часовой мастер, которого он уже встречал в деревне.

– Доброе утро, – говорит садовник, – как спалось?

– Добре, – отвечает связной, утираясь полон пиджака.

– Зачем же пиджаком? Там висит полотенечко.

– Не зная хозяина, не смею пользоваться!

– А я утречком это встал, взял инструмент и хотел поработать…

Связной должен сказать фразу, где были бы слова "Днепр", "Волга" и "перспектива". А в ответ услышать "Донец" и "Алатырь".

– Знал я одного садовника, – произносит связной, – жил в Сосновке на Днепре. Родом был с Волги, но работал на Украине из соображений, так сказать, перспективы…

– Сосновка исключается, – не медлит с ответом незнакомец, – я бы предпочел Донец, там природа мягче… Вы в Алатыре бывали?

Связной, не отвечая на вопрос, наклоняется к уху незнакомца и шепотом произносит пароль. Незнакомец отвечает связному таким же действием.

– Фу, – восклицает связной, – наконец-то я до вас добрался, товарищ Ташков! Часы успели починить?

– То, что вы знаете мою фамилию, вовсе не означает, что вы должны произносить ее вслух, товарищ Тарас! Ведь я не произношу вашу, хотя она мне тоже известна… И не понимаю, о каких часах вы говорите?

– Простите, товарищ Федор, я не должен был этого делать! Но секретарь подпольного обкома партии слишком известное лицо, чтобы…

– Вы сделали второй промах, назвав круг моих обязанностей.

Связной растерян и молчит.

– В городе на базаре находится женщина, привезшая меня, ей надо передать, что я на месте…

– Передано. Она уже уехала. Что же касается вас, то мне поручено поблагодарить за четко проведенную операцию освобождения наших людей…

– Есть сведения об остальном?

– На верфи в Н. был взрыв, на аэродроме сгорело больше десяти самолетов, гестаповская лавочка от взрыва мины обрушилась, убит начальник…

– А Иван Валерьянович?

– Жену из застенка вырвал. Но сам, это… погиб…

– Погиб?

– Дал личному чувству – радости от встречи с женой – восторжествовать над осторожностью.

– А в Донбассе как? Слышно что-нибудь из Р.? В Р. у меня была история с генералом…

– Слышал. Ребята многое еще смогли там сделать.

Полиция даже не успела эвакуироваться… Р. уже освобожден Красной Армией…

– Замечательно! Я так боялся за некоторых молодых ребят! Молодежь, зеленые… Осторожности мало…

– Рассчитываете ли вы на наш передатчик? Должен предупредить, что по некоторым важным причинам мы воздерживаемся от частой, а главное систематической работы на передатчике…

– У вас здесь кончаются следы одного моего знакомого, предавшего наших работников в Р., в Н., затем направленного дальше…

– Это можно будет узнать, – говорит секретарь обкома, – я дам поручение спросить наши группы. Вы считаете, что он попытается пролезть в подполье?

– Если он в ваших краях – безусловно…

– Какие приметы?

– Прозвище Кривой Яшка. Хромает. Неестественно светлые глаза. Лет сорок…

– Достаточно. Налаживайте чаек, а я пойду распоряжусь…

Секретарь идет в глубь сада, слегка насвистывая, – определенным образом и на определенный мотив. Из-за кустов возникает человек, они вдвоем с секретарем скрываются за поворотом дорожки.

Связной обходит шалаш, обнаруживает старый закопченный чайник, висящий над огнем и уже кипящий. В шалаше стоят на ящике жестяные чашки, чай, хлеб, молоко в крынке.

И вот двое мужчин пьют чай. Солнышко ласково светит на их обнаженные головы. Тишина и покой. Кукует кукушка, подает голос удод.

– К завтрему сообщат, – говорит секретарь, наливая чай и доливая его молоком, – у нас связь налажена неплохо. Думаю, что он попытается охмурить наших производственников… Где много людей, там легче быть незаметным… Но зато там легче и прощупывать, кого надо… Придется вам у нас погостить…

– С удовольствием, – откликается связной, кроша хлеб в тарелку с молоком, – это же форменный курорт!

– На другом таком курорте недели две тому назад мы потеряли пятерых, – говорит секретарь.

– Я слушаю кукушку и верю, что она не врет. Лет пятнадцать уже мне отпустила!

– Это у нее любезность к гостю! Мне она больше двух лот еще не предсказывала…

Секретарь улыбается, и никакого чувства обреченности нет на его лице. Нет и бравады. Секретарь – оптимист и жизнелюб, он естествен в своей спокойной уверенности и решительности движений.

– Жалко – до речки далеко, – говорит секретарь, прихлебывая чай, – а то привез бы я сюда после войны жинку с дочкой, пускай, это, лечат хворые нервы… И сам бы к ним на воскресенье приезжал… Моя жинка две вещи обожает: варенье варить и, это, удить рыбу… Просто иногда до драм доходило. Говорю: зачем тебе столько варенья, а она: "Это моя страсть, чтобы каждому было по вкусу!.." Небось не сладко ей в эвакуации – все сюда просилась, да ЦК не разрешил…

– А я вот, товарищ Федор, – произносит связной, – даже и подумать о своих боюсь… Отец у меня, мать, братья, сестры. Ну, братья на фронте. За них не страшно… Сердце ужасно переживает за остальных – они пока на оккупированной территории. И я должен их пореже вспоминать, чтобы естественнее играть роль немца. Вот интересная психология, правда?

– Где вы учили немецкий язык, товарищ Тарас?

– Я с детства рос среди немцев. Закончил немецкую среднюю школу в Германии. Мой отец несколько лет работал в отделении нашего торгпредства…

– Ага. Понятно, – секретарь прислушивается и подымается с места. – Меня, кажется, зовут. Допивайте, это, чай и мойте посуду, я сейчас…

Секретарь поспешно уходит в глубь сада, а связной занимается хозяйством: убирает посуду, подметает веничком у шалаша. Мурлычет песенку.

Возвращается секретарь.

– Все дела да дела, – говорит он, ероша волосы и покашливая в руку, – вот, поверите ли, поступает, это, подписка на военный заем!

– На заем?!

– Да, мы решили, что почетная советская обязанность касается и нас! Правда, единственное различие наше от подписчиков по ту сторону фронта – это то, что подписка вносится наличными…

Связной вдруг что-то вспоминает, поднимает штанину, лезет в голенище сапога, достает золотой портсигар.

– Вот, – говорит он, – получите от меня. Выдали мне в Н. для подкупа начальника концлагеря, но в последнюю минуту удалось отобрать…

Секретарь прячет портсигар, присаживается на сене у шалаша и, выдержав паузу, говорит:

– А ваш Яшка, кажется, уже клюнул… Передают с завода… Там один старичок мастер работает по нашему заданию… Величайшей души человек! Как его ненавидят непосвященные люди! Полиция считает за своего человека, дирекция верит… А он идет по бровке над смертью – потому что так надо, этого требуют интересы родины…

– Яшку мне поручено доставить в штаб, – замечает связной, – как прикажете действовать? Зверь хитер, гестаповской школы…

– Дело возьмем на себя и проведем втихомолку, – отвечает секретарь. Я поручил привести его на одну явку, но с гарантией, что он, это, не успеет сообщить полиции адрес. Там поговорим. Вас пригласим в качестве прокурора…

– Благодарю, – отвечает связной, – Яшка мне особенно дорог: два раза уже уходил от меня! Он и сам не знает, как мы интересуемся его персоной…

– Дело в том, – объясняет секретарь, – что у нас имеются причины, по которым, это, рекомендуется производить поменьше шума, чтобы не волновать особенно полицию и гестапо. Мы готовим одно очень большое дело – вам можно знать для передачи высшему руководству – ни более, ни менее, как восстание, это, большого размаха. Скажем, порядка нескольких тысяч бойцов. Когда фронт приблизится к нам, мы начнем…

– Доложу, – говорит связной. – Вы поэтому и передатчик перевели на ограниченные действия?

– Конечно. С вашего разрешения, я прилягу и пораскину мыслями. Не удивляйтесь, если услышите пение: это помогает думать…

Секретарь ложится у шалаша и сосредоточенно следит за тучкой над деревьями. Затем он про себя что-то напевает. И вот громко, приятным тенором секретарь поет:

"Куда, куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?.."

Связной, с улыбкой взглянув на секретаря, присоединяет к песне свой вторящий голос.

Чудесный получается дуэт: вероятно, его одобрил бы и сам автор музыки.

28. Трибунал

Рабочая квартира на окраине города Д.

Фикусы и герань, бедная обстановка. Ходики с кукушкой на стене. Кровать и деревянная кушетка.

Входит возмущенный Кривой Яшка, в подчеркнуто рабочем виде.

– Это безобразие – отбирать оружие! – говорит он входящему вслед за ним молодому парню. – Если полицейские собаки нападут на наше собрание, мне и отбиваться нечем будет!

– Не нападут, – благодушно отвечает парень, – твоя записка не попала по назначению…

– Какая записка? – небрежничает Яшка, с трудом владея собой. Он начинает подозревать неладное.

Парень ничего не отвечает и открывает дверь в соседнюю комнату:

– Готово, товарищи!

Входит секретарь обкома, связной, мастер Иван Гаврилович и женщина, хозяйка квартиры. Все размещаются, не здороваясь с Яшкой, – он оглядывается, не решаясь сесть.

Появление старика мастера выводит Яшку из равновесия. Он вглядывается в окружающие его лица.

– Что ж это такое? – бормочет он. – Недоразумение…

Он пытается подмигнуть старику, как соучастнику, но тот не обращает на Яшку внимания, тихонько совещаясь со связным.

Все Яшкины сомнения рассеивает парень, приведший его. Он говорит:

– Предатель пытался отправить записку в полицию, но мы это учли…

Парень кладет записку перед секретарем обкома и заканчивает:

– При входе на конспиративную квартиру отобран револьвер марки "Вальтер", а также заряженная граната…

– Позвольте, товарищи" – пытается изменить ход событий Яшка, – я не понимаю, о ком идет речь?

– Вам будет предоставлено слово, – прерывает его председатель-женщина, – речь идет о вас.

– Тогда пригласите товарищей, с которыми я бежал из концлагеря. Они подтвердят, что я не предатель, я рисковал жизнью, спасая их!

– Для какой цели полиция направила вас на завод? – спрашивает женщина-председатель.

– Я не знаю никакой полиции, – отпирается Яшка, – я хотел заработать на кусок хлеба.

– А эта записка?

– Я не писал ее. Мне подбросили…

– Но есть свидетели ваших связей с полицией, – спокойно ведет допрос женщина и взглядывает на старика мастера.

Яшка перехватывает её взгляд.

– Я так и знал! – имитирует он возмущение. – Полиция поручила этому старику провалить меня, оклеветав перед вами! Не выйдет, господин мастер! Я расскажу здесь, как вы ведете двойную игру!..

– Не валяйте дурака, – равнодушным и спокойным голосом говорит связной, и Яшка настораживается, услыхав знакомое в голосе, всматривается в лицо, но лица не узнает!

– Можете мне поверить, – играет в искренность Яшка, – я готов на любую диверсию! Поручите мне убить начальника гестапо…

– Он не дурак, – говорит связному о Яшке женщина-председатель, – он просто выпытывает паши карты, что мы знаем, а что можно скрыть… Слушай ты, шкура полицейская, нам известно все, понимаешь, – все!

– В том числе – казненные в Р., – чеканит связной, – преданные тобой товарищи в Н., твоя биография и вся анкета!

Пауза, все молча глядят на Яшку. Предатель не знает, куда деть глаза.

"Ку-ку!" – прокуковала на часах кукушка.

Яшка вздрагивает и громко вдруг икает.

– Вопрос ясен, – резюмирует женщина, – какой приговор?

Яшка падает на колени:

– Товарищи… Меня заставили… Я заслужу… Я пойду на гибель, но я не хочу позора… Разрешите умереть для общего дела. Я взорву полицию… Подожгу гестапо… Пускай погибну, но не так, как бешеная собака… Простите…

– Довольно, – останавливает Яшку женщина, – ты можешь облегчить свою мнимую совесть, если расскажешь нам все, что знаешь…

– Клянусь родиной, я ничего не знаю!

– Предлагаю смерть, – говорит старик мастер, – такие не имеют права на жизнь… Он пролил столько крови и даже не защищается! Расскажи нам свое мировоззрение, мерзавец. Во имя чего ты жил? Ведь ты же человек, а не скотина… Какие твои идеалы – крокодиловы, что ли? Ты помогал немцам уничтожать нас, ты видел, как умирали наши товарищи, ты слышал их предсмертные слова, – разве они так цеплялись за жизнь, как ты? Нет! Они дорожили жизнью. Но без сожаления отдавали ее за великое дело! А твое какое дело? Говори… Через полчаса твой язык будет холоден, и ты никогда уже им не пошевелишь! Ну, мы слушаем тебя…

Яшка продолжал молча плакать, стоя на коленях.

– Все, – говорит женщина-председатель, – время у нас дорогое. Именем Украинской Советской Социалистической Республики революционный подпольный трибунал в составе… Ну, фамилий наших тебе незачем знать даже перед смертью., рассмотрев дело по обвинению подсудимого Яблочко Т. Д. в предательстве, измене Родине, диверсиях и шпионаже и установив полную доказанность обвинения, приговаривает подсудимого Яблочко Т. Д. к смертной казни. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Подсудимый, ваше последнее слово…

Яблочко медленно поднимается с колен, он уже не играет дурачка, звериное лицо врага покраснело от прилива крови, он нагло всматривается в каждого присутствующего.

– Ишь какие подобрались, господа коммунисты! Дураки немцы, что не вешают всех подряд! Подумаешь, закопали они под каждым городом в танковых рвах по десятку тысяч жителей! Дураки! Теперь их самих закопают. А я ж предупреждал: копайте, господа, глубже! Делайте все аккуратнее! И за что погибаю? За немецкую глупость! Говорили – культурная нация! Европа! Тьфу!..

Яшка замолкает, оглядываясь. В его мозгу теснятся планы один безумнее другого – бежать, стрелять, спасаться!

Связной, мигнув парню, приведшему Яшку, ловко вяжет с его помощью руки предателю, запихивает в рот кляп, толкает по направлению к двери.

– Товарищ Тарас, – говорит секретарь обкома, – предоставьте нашим людям этот финал…

– Нет, товарищ Федор, – отвечает связной спокойно, – до финала далеко. У меня к нему есть еще разговор…

29. Новое задание

Шалаш. Сад. Секретарь обкома осматривает улей, вынимая рамки одну за другой. Ножом он срезает колпачки на ячейках, оттуда должны выйти трутни. Связной сбоку наблюдает за работой, держит одну рамку.

– Сразу как на душе полегчало, – говорит связной, – теперь только вопрос транспорта. Как я его, черта, переправлю через фронт?

– Это срочное дело? – спрашивает секретарь.

– От его показаний не зависят сроки наступления фронта, товарищ Федор! Но мы хотим знать, как просочилась тайна явки в Р.

– Он вам ничего не открыл?

– Некоторые данные я получил. Необходимы очные ставки. В этом затруднение…

– Если дело терпит, мы спрячем предателя поближе к передовой, подождем, пока фронт перекатится через него, и тогда представим его по назначению.

– Жалко, что нельзя вызвать самолет, – говорит связной, – мне никак не улыбается длительное пребывание наедине с Яшкой.

– Осторожнее, – говорит секретарь, – вы чуть не придавили рамкой пчелу. Это не положено. Такая крошечная жизнь, а сколько в ней содержится пчелиных инстинктов, вкусов, привычек! Иногда мне кажется, что я – пчела: понимаю каждое их движение. Вот эти, смотрите, сидят и ни черта как будто не делают – просто машут крыльцами. А они, оказывается, понижают температуру улья…

– Если бы не этот Яшка, пошел бы я теперь, товарищ Федор, – мечтательно ведет нить своей мысли связной, – прямо через фронт, встретился со своими, отчитался по командировке, съездил бы в Москву…

– Да, завидная перспектива, – замечает секретарь, осторожно ставя рамку и беря другую, – только Яшка здесь ни при чем… Сегодня ночью мы, это, получили шифровку, где среди наших местных дел упомянута и ваша персона… Осторожно, не расстраивайтесь, дайте сюда рамку… Да, молодой человек, вам надлежит оставить Яшку нам и явиться в местечко К., севернее Чернигова, не позже чем через три дня быть на месте, ждать пакета… Устраивает? – шутя заканчивает секретарь.

Связной молчит.

– Позвольте, – прорывается у него, – да как это я за три дня доберусь? Километров семьсот… Самолета у меня нет, крыльев тоже…

– Зато имеются добрые люди, – вставляет секретарь, склоняясь над ульем, ставя на место рамку, закрывая холстом и крышкой улей.

– Пешком идти – туда и в две недели не доберешься, – размышляет вслух связной, – поезд – штука ненадежная, на больших станциях возможны всякие столкновения… Взять автомобиль? Снова придется под гитлеровца работать. И опять-таки возможны задержки… Нет, три дня – срок явно не реальный…

– Если добрые люди не помогут, – со значением снова произносит секретарь обкома и, откровенно улыбаясь, смотрит на связного.

– Может, захватить самолет? – мечтает связной. – Это дело теоретически возможное. Конечно, шуму будет очень много…

– С таким шумом вам и прибывать туда не стоит, – подсказывает собеседник, – вы же не знаете, какое предстоит вам там поручение.

– Да, – задумывается связной, – придется выходить из положения… В моем деле точность не последнее качество… Поднатужусь и явлюсь, товарищ Федор!..

– Правильно, – отвечает секретарь, обняв связного и идя с ним к шалашу, – если вы прислушаетесь к советам добрых людей…

– Простите, вы уже в третий раз произносите эти слова… Что вы имеете в виду?

– А вот сейчас сюда явится человечек… Да, да, вы правы – в нашем деле точность первейшее дело: он уже явился!

Им навстречу от шалаша идет человек в одежде паровозного машиниста, с жестяным сундучком в руке. Он как бы зашел сюда по пути на свою смену.

– Привет, Захарович, – сердечно говорит секретарь, – вот тебе наш гость, будьте знакомы…

Связной и Захарович здороваются, в то же время изучающе осматривают друг друга.

– Как дела? Все предусмотрели?

Машинист – добродушный увалень с хорошей улыбкой на лице – разводит руками:

– Сделали, что могли, товарищ Федор…

– Не что могли, а что надо было сделать!

– Да так оно и получилось, – невозмутимо отвечает машинист.

– Мы вас решили отправить на паровозе, – говорит связному секретарь, – сообщение будет быстрее, лишние встречи избегнуты. У нас в депо везде свои люди, работники подполья: вот до Киева повезет на паровозе Захарович, в Киеве передаст другому – там тоже наши… В двое суток будете на месте, как считаешь, Захарович?

– Раз приказано, значит, будет.

– Вот это ответ железнодорожника! Надо только передать по вашей путевой державе, чтобы в пути не клеили к вагонам твоего поезда магнитных мин и прочих сюрпризов… Лишняя задержка.

– Это предусмотрено, – серьезно докладывает Захарович, – поехал Грицько по линии. Вы сказали, что очень важное поручение.

– Правильно поняли! Поставлю вопрос на заседании обкома о вынесении справедливой оценки… Но только после того как получим подтверждение, что "груз" благополучно прибыл на место…

– Это уж как водится, товарищ Федор, – смиренно говорит Захарович, – у вас копейкой не попользуешься! Не нравится мне, откровенно говоря, одно в этом деле: ваш вид, товарищ Федор. Как член пленума еще мирного обкома, я вынужден поставить ваш вид вам на вид. Хотя бы вы поберегли здоровье, Федор Тимофеевич!.. Душа разрывается, когда вижу ваши худые щеки… Давайте вам крови перельем, что ли… Неужели наука бессильна в таком деле?..

– Тише, тише, расходился паровоз! Твой будущий пассажир просит слова… Прости, твой будущий кочегар…

– Какое уж мое слово, – взволнованно говорит связной, – когда слов-то нет… Не благодарю вас, товарищи, так как знаю, что это ваш долг… Но и я свой долг выполню во что бы то ни стало! И больше всего в жизни я мечтаю снова встретить вас, Федор Тимофеевич, после войны! Обнять вас, вот так, от всей души!..

30. Легендарное соединение

Лес на севере Черниговщины. Лагерь партизанского соединения товарища К., рейдующего по тылам врага, на дневке.

Под большой раскидистой елью стоит венгерская санитарная машина, возле нее на пне сидит "машинистка" с усами, в лохматой шапке с красной лентой и стучит по клавишам машинки, стоящей на ящике.

Солнечные пятна, торжественная тишина. Только стучит, как дятел, машинка. И отовсюду, как из трудолюбивого улья, доходит дыхание лагеря.

Из машины выходит командир – товарищ К. Это очень пожилой человек, старик сугубо крестьянской внешности – по одежде, по неторопливым уверенным движениям, по лукавинке в слегка раскосых глазах, по крестьянской бородке и по чудовищных размеров самокрутке, вмещающей горсть махорки и свернутой из четверти газетного листа. В руке – плетка, на голове – островерхая шапка. Крестьянский плащ – "серяк" закрывает оружие, имеющее быть на поясе, а также правительственные награды на груди.

Старик стоит на земле, прислушиваясь. Он с чуткостью акустика улавливает в еле слышном гудении лагеря нужные ему тоны.

– Петро, – обращается он к "машинистке", – комиссар куды подався?

"Машинистка" вскакивает и четко рапортует.

– По моему наблюдению, товарищ комиссар направился в направлении разведроты, товарищ командир Герой Советского Союза!

– Вольно, – говорит старик, – яки вы вси поставалы гвардийци, просто страшно пидийты! – Старик говорит это с явным удовольствием. – Сидай, Петро, стукай дали. Тилькы гляды мени, не поломай машынкы, бо я твои пальци знаю! Сам у коваля колысь робыв… Скажеш комиссару, що я питов йому назустрич из другого боку…

– Есть, сказать комиссару! – грохочет "машинистка"…

– Тыхше, тыхше! Треба поважать труд начальника штаба, – старик показывает плеткой на санитарную машину, – вин планируе бий! Дивысь мэни, щоб тишина була, як в аптэци…

Старик идет, покуривая самокрутку, мурлыча стариковскую песню. От его внимательного глаза не ускользает ничто, он все видит и замечает. На дорожке валяется патрон. Старик поднимает его и, укоризненно покачав головой, кладет в карман. По пути замечает скромный цветочек, приютившийся под березой, срывает его и задумчиво нюхает. На коре большого дерева сидит дятел и деловито стучит клювом. Старик машинально грозит дятлу плеткой.