Текст книги "Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Юрий Яновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Со связками бурьяна, утыканные соломой, украдкой входят дед, Замухрышка и Рыжий.

Рыжий. Вот тут и пересидим, а вы, дед, хотели бежать. Какой же оркестр без скрипки?

Замухрышка. Не оркестр, а тройная музыка.

Дед. Черти нас таскают по всем бурьянам да каналам, того и гляди – подстрелят; погнал Несвятипасха, а мы и послушались!..

Замухрышка. Несвятипасха приказал играть на победу, говорит, где победа, там и играйте.

Дед. Гоняемся за этой победой, аж притомились!.. На свадьбе нам дружка сразу все скажет, а тут ни дружки, ни свата… Не надо было оружия отдавать, все бы войну отбыли!

Рыжий. Может, такого боя еще сроду не было. Германцы уж как отбивались, лучше греков и гетманцев, а против нас они – фук!

Замухрышка. Несвятипасха помощь приведет…

Дед. Какую помощь? Выпил чарку и спать пошел в скалы!..

Роман (неожиданно). Деники!.. Прячься!

Замухрышка. Что он крикнул?

Рыжий. Спрячемся!..

Дед. Тьфу, чертова война, инструмент побьешь и одежу порвешь!

Все трое торопливо, делая это, видимо, не впервые, привалились к стене, замаскировались бурьяном, замерли. Во двор вбегает группа деникинцев.

Чубатый. Как зайцы, носимся! Это ихний штаб? Низенький. Ищи, не бойся, патроны все выстрелили, голыми руками отбиваются!

Чубатый. Лазарет разгромить! Раненых за ноги! По ветру пустим! Поджигай!..

Натыкаются на музыкантов. Крики утихают. Музыканты поднимаются, с них понемногу осыпается вся маскировка. Стоят с инструментами в руках. И вдруг как заиграют!

Низенький. Ходу!

Чубатый. Тикай!

Однорукий. Мамай!

Бежит, за ним деникинцы – в полной панике. Музыканты играют. Из-за угла хаты во двор вкатывается пушка. За нею, подталкивая ее, Несвятипасха.

Несвятипасха(страшным голосом). А ну, подходи пасхи святить!

Музыканты замирают.

Передние колеса конь везет, задние сами катятся. Фу! (Садится, утирает пот.)

Музыканты нерешительно начинают опять играть.

Тихо! еще не победа!

Рыжий. Дядя Петро, дед уже хотел бежать! Какой же это будет оркестр без скрипки?

Дед. Гоняем, гоняем за этой победой по бурьяну, нетто ее уловишь?

Несвятипасха. А вы не гоняйтесь. Замухрышка. Да вы же уговорили нас играть на победу!

Дед. Вот мы и гоняемся за этой победой. Несвятипасха. Да что это вам – перепелка или курица? Надо на высоте стоять, всю степь оглядать!

Роман (из погреба). Дядя Петро, они пули боятся, я знаю…

Замухрышка. Да разве за себя? За инструмент боимся, было бы тебе известно!

Несвятнпасха. С нами свяжись – целая свадьба будет! Видите вон тот ветряк? Там и ожидайте победу. Шагом марш!

Дед (деловым тоном). А ты какую музыку заказываешь? Может, польку-цыганку, польку-пташку…

Замухрышка. Обратно же – польку кокетку, польку-пчелку.

Рыжий. Еще можем польку-смех…

Несвятнпасха(отбирает у Рыжего и Замухрышки гранаты). Гранаты вам без надобности. Марш!

Музыканты поспешно уходят.

Учитель (тащит снаряд). Паше положение напоминает мне одни исторический факт… Помнишь, Несвятипасха, фермопильскую битву из греческой истории?

Несвятипасха(поднялся, в отчаянии). Матвей Степанович, ей-богу, вы нам этого пс задавали!

Учитель. И греков забыл?

Несвятипасха(обматывая снаряд тряпкой). Матвей Степанович! Ей-богу, не греки в голове. Смотрите, как хаты полыхают! Огонь до небес! А греков мы под Харьковом и где хотите били… По истории и по географии…

Учитель. Что это ты делаешь?

Несвятипасха. Калибр не тот, Матвей Степанович. Меньший калибр. (Закладывает снаряд в пушку.)

Коваль (выглянув из-за угла, вбегает). Петро! Узнал тебя по рясе! За мной. Мамая освобождать! В хате окружили, гранаты бросают!

Несвятипасха. Патронов надо! Где патроны?

Роман. У меня уже все взяли.

Коваль. Быстро, пока путь свободен! Наших видел? Егор как? Красная Армия далеко?

Несвятипасха. Полетели наши, как соколы по-над степью!

Роман. Стреляйте! Стреляйте, они подходят!

Учитель. Ставь на картечь!

Несвятипасха. Отрезали! Беги навстречу! На гранату! (Побежал.)

Коваль (одернул одежду, поправил голенища). Ну, пошли! (Убегает.)

Учитель (ходит вокруг пушки). Комик Егор Иванович. Грушу «викторию», говорит, не жалко? Из дому тронулся – храбрый был, с женой, как донской казак, прощался… Не умирать страшно, нет, надо какие-то слова перед этим сказать… А у меня, ей-богу, и слов нет. Не перебивайте! Это я себе говорю… Тут, брат, слезы не годятся… Идею подмочишь.

Роман. Матвей Степанович…

Учитель (скрывает слезы). Что тебе?

Роман. Вот вы говорите – идею… А что это такое?

Учитель (берется за пушку). Идея, Роман, это такая вещь… (Хлопец ему помогает.) Идея – это такая вещь, как бы это тебе сказать…

Роман. Тяжелая?..

Учитель. Как бы тебе сказать… Она не тяжелая… Только, скажу тебе, и не легкая… Вот как… Кто поднимет, а кто и упадет… Идея, это значит, так… Прячься, Роман!

Варка (вбегает). Матвей Степанович… Лавра в хате подожгли… Ой горюшко! Только дым!.. Среди пуль убежала… Бегу к детям. Прячься, Роман, к маленькой в погреб, а я вас соломой закидаю, землицей присыплю, чтобы никто не нашел…

Роман. Какая хитрая! Кривопатру дядя Коваль пристрелил! Кого же мне бояться!

Варка. Прячься, говорю. Видишь, уже подходят, близко стреляют! Матвей Степанович, стреляйте… Что с вами, господи помилуй!

Учитель (раненный, склонился на пушку). Пуля, наверно? Не знаю… Я первый раз на войне…

Варка. Стреляйте! Стреляйте!

Учитель. Не перебивайте… Пускай они… поближе…

Вбегают Несвятипасха и Коваль.

Несвятипасха. Стреляйте, Матвей Степанович!

Учитель. Не перебивайте… (Дергает ремень, из пушки только дым.) Не перебива… (Падает на колесо.)

Варка (заломив руки). Петро!

Коваль. Спокойно, Петро.

Заплакал ребенок.

Варка, к ребенку. Быстро.

Несвитипасха (Варке). К ребенку, говорю!

Варка послушно уходит в погреб.

Роман. С этим дитем и войны не увидишь!.. (Лезет в погреб вслед за Варкой.)

Несвятипасха (закрывает дверцу погреба). И пить будем, и гулять будем, а смерть придет – помирать будем. Мой тезис – не сдавайся!

С обеих сторон навалились деникинцы и петлюровцы. Полон двор. Двинулись вперед, как стадо.

Чубатый. Живьем бери!.. Мамай сгорел! Не бойся! Петлюровец. Бей!.. Топчи!

Деникинец. За руки! За руки держи!

Другой. Не удержишь! Кулаки, как долбни! Несвятипасха. И пить будем, и гулять будем! Фельдфебель. Бей по ногам! Так! Так!

Толпа озлоблена. В воздух летит какая-то одежда, чья-то шапка. Будто стая волков рвет добычу. Тогда появляется Мамай. Он страшен, обгорелая одежда и волосы, ручной пулемет на плече, изорванное и обгорелое красное знамя на ручном пулемете.

Мамай. Стой!

Никто не слышит. Мамай стреляет в воздух – не обращают внимания. Мамай идет в толпу, раздвигая ее руками. Видно, как наклоняется и поднимается знамя, двигаясь в середину толпы. Мамай доходит до своих.

Однорукий (отступает). Мамай!

Чубатый. Мамай! Из огня воскрес!

Голоса. Мамай! Мамай!

Деникинцы и петлюровцы отшатнулись назад. Возле пушки стоит Мамай с пулеметом на плече, по сторонам от него поднимаются на ноги оборванные Несвятипасха и Коваль.

Варка (вышла из погреба). Голубчик мой! Жив! Несвятипасха (тяжело дыша). Бей, Лавро!

Коваль. Спокойно, Петро.

Мамай берется за пулемет, толпа сразу освобождает двор.

Несвятипасха. Бей кадетов! Заходи, хлопцы! Заходи с той стороны! (Убегает.)

Коваль. Отступайте, товарищ Мамай, а мы еще задержим… (Убегает.)

Мамай (ставит пулемет на землю, усмехается). Последний патрон в небо пустил…

Роман (из погреба). Дяденька Лавро, есть патрон! (Подходит, достает из кармана, подает.) Вот он. Это ничего, что он без пули?

Мамай (берет). Патрон без пули не стреляет, Роман. Эх, Матвей Степанович! Вам бы с Егором Ивановичем! Он пробился, Красную Армию встретит, начнет все сначала… Значит, умираем непобежденные, это не страшно… (Кричит.) Матвей Степанович!

Варка (кинулась к учителю). Холодный! (Накрыла свиткой.)

Мамай (склонил голову). Народный учитель был с народом. Пускай история знает!

Ромап. Я, дядя Лавро, коммунист – это Егор Иванович сказал… А меня в погреб прячут… Я без вас не могу, и все тут. Давайте знамя, подержу, пока вы будете биться… (Плачет.)

Мамай (подает знамя). Разве коммунисты плачут?

Входит Несвятипасха, неся Коваля.

Несвятипасха. Без счету клал кадетов! А теперь и не отзовешься! (Кладет Коваля.) Лавро, убили моего побратима. Из-за слез свету не вижу! Вставай! Вставай, а то я около тебя лягу!

Коваль. Разве без этого не обойдемся? Держитесь… Красная Армия придет… (Умирает.)

Несвятипасха. Убили моего побратима! (Склоняется над Ковалем.)

Варка. Идут, Лавро! Смерть наша идет!

Мамай. Ну, прощай, Роман… (Целует хлопца.) И ты, Петро… (Целуется с Несвятипасхой.) Много Мамаев тут помирало. А еще больше будут жить! И еще как жить! С любовью, с хлебом, с песней!

Варка. И я верю, Лаврик… Весна вокруг цветет… И все-все вижу… (Обнимает Лавра.)

Мамаиха (входит). Тут жили, тут и помрем…

Мамай. Благословите, бабушка, как обычай велит.

Мамаиха. Благословляю тебя, Лавро. Добрый был отцов сын, мой внук, а людям – оборона. Тебя, Варка, хозяйская дочка, чистая душа… Тебя, Несвятипасха, божье чадо… И тебя, воин Роман…

Роман. И дите наше, оно в погребе?

Мамаиха. Мы честно прошли жизнь. Мы заслужили светлую память у людей.

Роман. Дядя Лавро, я знамя повыше подниму, ага!

Варка. Как я счастлива с тобой, Лавро!

Мамай. Вспомните о нас, потомки!

Несвятипасха(выламывает обгорелую жердину). А ну, подходи пасхи святить!

За сценой нарастают голоса и приближаются, вот-вот вбегут враги.

Темно. Пауза.

В темноте у стены хаты стоят Мамай, Варка, Мамаиха, Несвитипасха, Роман со знаменем. Перед ними враги, нацелившие винтовки. Офицер махнул револьвером, подавая сигнал к расстрелу. Темнота упала, как залп. Тишина. Пауза.

Понемногу вместе с постепенным возвращением света издалека вдруг наминает звучать музыкальное трио. Громче и громче. Вот музыканты подходят, играя, к хате, стоят у боковой стены, не видя расстрелянных.

Дед. Как выскочат из-за кургана! И по коням! Это уже победа настоящая! Пускай теперь Несвятипасха не блажит!

Рыжий. Знамя красное!

Замухрышка. Знамя, как огонь!

В погребе заплакал ребенок. Роман вылезает из-под Несвятипасхи, медленно идет к погребу, поднимает крышку, лезет туда.

Дед (увидев расстрелянных, снимает шапку). Победа… Для кого эта победа? Разве же так можно?.. (Уходит на цыпочках, неся скрипку перед собой.)

Рыжий. Нас послал к ветряку победу поджидать, а сам, боже ты мой!.. (Некрасиво плачет и, взяв под мышку бубен, тоже уходит.)

Замухрышка (прячет сопилку за пазуху). Жили, как люди, померли, как герои… Победа… (Уходит.)

Во двор вбегает Егор Иванович.

Егор Иванович. Все в порядке, дети мои… (Увидел.) Ох, что я говорю?!. Какое несчастье!..

Входит Устин.

Устин (торжественно). Через горы перелез, через реки переплыл, перед Лениным встал! Поклон вам посылает великий человек… (Кланяется до земли.) Сын мой… Мама… (Становится на колени.)

Роман (вылезает из погреба с ребенком на руках). Это вы, дяденька Егор Иванович? И дед Устин! Красная Армия пришла?

Егор Иванович. Пришла, Роман.

Роман. Нас всех расстреляли, а я встал. Чего вы плачете? Теперь Ленин знает нас. И дядю Лавра, и тетю Варю, и моего тэта, и маму, и Матвея Степановича, и товарища Коваля, и бабушку Мамаиху, и Несвятипасху, и всех-всех! Кругом война, а мы живые. Коммунисты. Идею несем. Кругом война, а мы ее несем, несем!

Тишина. Слышен цокот копыт.

Занавес

Харьков, 1937.

Потомки
драма в трёх действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Грицько Чорный – тридцати семи лет.

Василина – его мать, пятидесяти пяти лет.

Марийка – его дочь, шестнадцати лет.

Христя – бригадир, двадцати семи лет.

Омелько Петренко – пятидесяти пяти лет.

Семен Твердохлеб – председатель колхоза, двадцати трех лет.

Саня – его сестра.

Иван Горлица – сорока лет.

Иван Голешник – сорока лет.

Одарка Прийма – председатель сельсовета, сорока лет.

Докия – ее дочь.

Дед Мелхиседек – девяноста трех лет.

Дед Грак.

Бабка Галя.

Бабка Медунка.

Бабка Коваленчиха.

Село Байрак, весна.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

В старой просторной хате-лаборатории колосится рожь. На дворе солнце, весна.

Василина (одна). Ну, вот так я и знала. Когда груша расколется – не жди добра. Покойник свекор мой ни во что не верил. А как пошел под лед на иордани, вспомнил, наверно, и грушу. (Помолчала.) Словно живая, стоит перед хатой. В листья уберется, росой умоется, такая ласковая, такая заступница. Муж, бывало, меня ударит, а она сучочком в окошко – тук, тук! Не бей, человече, жену, не годится. Вот ведь какая заступница!

Христя (беременная, входит). Вернулся, матушка? Да какой же хоть он? Постарел, иль поседел, или совсем переменился?

Василина. Пять годов, вишь, минуло. Э-э, нет, брешу! Семь годов минуло. Их таки обучали там, как в чистоте ходить. Не успел в хату войти – мама, воды горячей. Слышишь, плещется?

Христя. Да какой же он, какой?

Василина. Такой. Может, и позабыл? И как его выселяли и обоих Иванов-партизанов наших… Немалый срок – семь годов.

Христя. Ой, если б забыл, тетя Василина!

Василина. Не из таких, чтоб забыть. Два века жить будет – не забудет. В сердце положит, чтоб бередило. Детям накажет, внуков настроит! И тогда слов не знал, как собака – гав, гав – да и только! А теперь и вовсе рта не раскроет, как немой.

Грицько (из чулана). Мать!

Христя. Идите, идите скорей, матушка. Да скажите, что это я. Сердце, словно колокол, бьется… не удержать!..

Василина. Придет – сама скажешь.

Грицько (входит). Не дождешься вас.

Василина. Какой же ты неласковый. Вон, погляди – Христя пришла, как горлица прилетела. Нешто узнаешь, что батрачкой была?

Христя. Да хоть поздоровайся, скажи хоть словечко. Видишь, какая я стала, семь лет – короткий век.

Грицько. Выйдите, мама.

Василина. Совет вам да любовь, а мне внучат в придачу! (Уходит.)

Христя. Грицько, это я, Христя!

Грицько. От кого нагуляла?

Христя. Дай же мне хоть наглядеться на тебя. На кудри твои, на твои глазоньки. Ишь и седина пала, снегом припорошила.

Грицько. От кого нагуляла? Это вот и есть твоя любовь?

Христя. Жизнь моя проходит. Никак дождаться не могла, хотелось ребеночка к груди прижать. Я уж ему всего наработала – и хлеба и к хлебу…

Грицько. Отойди. Думала – я не вернусь?

Христя. Говорил, женой назовешь, перед людьми со мною станешь, повенчаемся…

Грицько. С кем?

Христя. С кем? Разве не со мною? Мучилась, Советскую власть за тебя попрекала… И как с другим сошлась – все ты у меня в глазах, все тебя вижу, тебя целую, твои руки слезами обливаю… Полгода с ним прожила и разошлась…

Грицько. Байстрюка убей. Мне чужих не надо.

Христя. Грицько!

Грицько. Надо было ожидать.

Христя. Голубчик! Опомнись! Не говори таких слов! Вон, послушай, зашевелилось под сердцем…

Грицько. Убей!

Христя. Горюшко мое!..

Грицько. Не хочешь?

Христя. Нет! Железом жги – нет! Глаза вырви – нет! Где у тебя душа? Дитя не буду убивать. Теперь дети – честь, а не позор!

Грицько. Христя!..

Христя. Не подходи! Вот, плюю на мою любовь! Тьфу! И разотру! Из сердца вырву! Тьфу! Тьфу!

Грицько. Не бесись!

Христя. Ты думаешь – семь лет прошло, а Христя и через семь лет руку тебе целовать будет? Не дождешься. Была я прежде темная женщина, а теперь – бригадир!

Грицько. Заткни глотку, бригадир!

Христя. Не заткнешь! (Уходит.)

Василина (входит с Марийкой). Вот он, внучка. Христя уже чем-то ему не угодила!

Марийка. Здравствуйте!..

Грицько (перебивает). Мама, выйдите, мы с дочкой поговорим.

Василина. Ишь какой оратор! Внучку мне напугаешь!

Грицько. Забыли отцовскую науку? Так я напомню.

Василина. Не тебе, сынок, напоминать. Я забуду, так хата напомнит. Кровь моя на полу. Косы на притолоке. Слезы на лавке напомнят! Глянь, лаборатория стала, а и поныне дух твоего отца чую.

Грицько (Марийке). Где мать?

Марийка. Мама померла. На второй год, как вас выслали. Я пришла сказать…

Грицько (перебивает). Хлопец где?

Марийка. Купаться пошел, да и не выплыл.

Грицько. О боже, боже, какое горе! Лучше бы тебя нечистый забрал! Мне сын нужен!

Василина. Кого нечистый забрал? Нашу лучшую звеньевую? (Целует Марийку в голову.) Не гляди, что мала. Как выйдет со своим звеном, так за десятерых управляется!

Грицько. Звеньевая? Молодец, дочка! Прошу прощения, что не признал. Хоть бы подросла малость. И голос ребячий. Да ничего. На отцовских харчах подрастешь. Ну здравствуй, дочка, коли так …(Хочет обнять.)

Марийка (уклоняется). Я пришла оказать… Чтобы вы не думали. Я уж решила. Вот. Отказываюсь от вас навеки. Я решила.

Грицько. За что, дочка?

Василина. Это ж твой родной отец!

Марийка. Мне вас жалко, я много думала, что вы несчастный. Только я все решила. Я в газете отказалась. Вы мне давно не отец, а так – человек из одного села. Я давно отказалась. Я решила…

Грицько. Врешь! Не откажешься! Моя! Кровь моя!

Марийка. Не ваша! Не хочу вашей крови!

Грицько. Слушай, дочка моя…

Марийка. Не ваша! Не ваша!

Грицько. Ничего. Одумаешься. Признаешь!

Василина. Выйди, внучка, на минутку. Мы с моим сыном, а с твоим отцом поговорим.

Грицько. Сиди, дочка!

Марийка. Не ваша! Не хочу вашей крови! (Убегает.)

Василина. Теперь, сын, поговорим. Надолго приехал?

Грицько. Побуду три дня – и дальше. Повойник красный надели – не замуж ли, случаем?

Василина. Ты, сынок, словами, будто каменьями, в мать швыряешь…

Грицько. Других слов нет у меня.

Василина. Словами, как комьями о домовину, бьешь. Или я тебя встретила не как мать?

Грицько. Посмотрим, какая вы мать. Купчая крепость на мою землю цела?

Василина. Нет.

Грицько. Чего нет?

Василина. Купчей на землю.

Грицько. Как нет? Я ее замуровал под печью. Не пропадет.

Василина. Ая достала.

Грицько. И что?

Василина. Да ничего. Сожгла.

Грицько. Землю сожгла?

Василина. Не землю, а купчую крепость!

Грицько. Испугалась? Землю спалила?! Самое драгоценное в жизни спалила! Ничего. Земля своего хозяина знает. И хозяин свою землю узнает. Я ее на ощупь найду. И ту, где ветряк монопольщиков стоял. Слепой – глаза мне выколи… В темную ночь. И ту, за лощиной, где немцы партизана поймали. На ощупь найду. Камни по углам закопал, волос конский. Век будет лежать в земле, не сгниет! Семь лет меня все гуртом с правды сбивали, чтоб я землю свою забыл. А я семь лет газет не читал, никого не слушал, только смирялся. Думал, семья меня отблагодарит. А вы?! По голове меня ударили…

Василина. Добрая голова поболит год-другой, да и перестанет! На что тебе купчая, если земля и так навечно наша? Золотую книгу на нее получили, не прячем, пускай все видят! А ты хоть про Конституцию слыхал?

Грицько. Молчите. Ззерь – и тот своего детеныша жалеет, а вы глумитесь! Душу мою спалили! (В отчаянии.) Мать! И семья моя распалась? И никого нет? Одному век доживать? Отец мой любимый как помер?

Василина. А так. Лежал на печи, работать не хотел. Пухнул, пухнул, да с голоду и подох. В саду его схоронили, а копали яму – смотрим: десять мешков пшеницы! Это он тайком закопал, чтоб государству не дать!

Грицько. Земля ему пухом! Может, хоть Иван Голешник жив?

Василина. Да он же тебя на высылку гнал?!

Грицько. Ничего. Он моего роду. Зла на него не помню. А сват Омелько? А дед Мелхиседек? Старейший в роду.

Василина. Дед Мелхиседек? Еще и тебя переживет!

Грицько. С родом поговорю. А вы, мама, свой род обойдите. И пускай легко будет на том свете родителю и деду моему, что недаром на свете жили, землицы приобрели.

Василина (руки – в бока). А тьфу на твой род! Нешто меня спросили, когда за твоего отца спихнули? Шестнадцать годков только и было! Я ж еще и света не видела: соловушку не наслушалась, с людьми не повеселилась! А меня – хвать – к вдовому в хату. Век мой укоротили. Хожу по хате, из-за слез света божьего не вижу. Работала как проклятая и во дворе, и в огороде, и на поле, и пряду, и шью, и варю, и вяжу, и ребенка укачиваю. Да кабы эти стены могли говорить – они бы все от моих слез намокли! А меня бьют да еще попрекают: ты работать не хочешь, ты прясть не умеешь, ты из нищей семьи, даром хлеб ешь… И ни отдохнуть, ни песню спеть, – тьфу, вот какой ласки я изведала! На ходу ем, стоя сплю, бывало.

Грицько. Хватит! Христя, – верно, бригадир?

Василина. Бригадир.

Грицько. Где она живет?

Василина. На что тебе?

Грицько. Я спрашиваю: где живет Христя?

Василина. Не кричи, не глухая! За левадой, где и жила. Убивать, что ли, пойдешь?

Грицько. Там видно будет, А вы смотрите у меня! (Уходит.)

Василина. Смотреть? А чего мне смотреть? Теперь мой род в почете! (И приговаривает.)

 
А мій милий умер, умер,
А в коморі дуду запер.
А я пішла муки брати
Та й почала в дуду грати!..
 

Входит Христя.

Христя. Матушка моя милая! Увидела я, что Грицько из хаты понесся – и к вам. Посоветуйте мне, матушка.

Василина. Слышу, Христя. А ты к нему с лаской да покорностью, вот он и смягчится! Пригрей, до души дойди, он же не зверь, только жизни тяжкой изведал.

Христя. Скажите мне – любит?

Василина. Сердце у него чувствительное, только зла на людей много, так ведь и они ему… Провожала со слезами, да и встретила обильными. А он будто окаменел… Как мать, прошу тебя. Ты ему ближе, ты ему роднее…

Христя. Теперь пускай он придет!

Василина. Уже пошел, Христенька. У тебя в хате сидит, слышь, у тебя в хате!..

Христя. Бегу, матушка, бегу… (Уходит.)

Василина (приговаривает):

 
А я пішла муки братаи
Та й почала в дуду грати!..
 

Входят Омелько на деревянной ноге, дед Мелхиседек.

Омелько. Заходите, дедушка. Тут уже не хата-лаборатория, а хата-консерватория!

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! Травку сеете?

Омелько. Что же это вы, дедушка, бранитесь?

Дед Мелхиседек. А что же мне на вас богу молиться?

Василина. Здравствуйте, дед.

Дед Мелхиседек. Здравствую! Девяносто три года здравствую. Притолоки в сенях не хватает, чтоб зарубки класть о прожитых годах! Что тут поделаешь, никак не помру.

Василина. Мы еще вам молодость вернем, дед. Теперь наука такая!

Омелько. А тогда и памятник вам поставим.

Дед Мелхиседек. В яр собакам вытащите – и все. Вот и весь памятник?

Омелько. Напишем на памятнике: тут почивает дед Мелхиседек, на всю округу знаменитый дед. Колодезный инженер…

Василина. Еще и водяной профессор!

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! На старости лет – как находка. Ладно было жить в старые времена. Штаны одни, а рубашек и того меньше. Два надела земли было. На одном наделе – неродючий бугор. А на другом наделе – мертвый солонец.

Омелько. Значит, пшеничку ели!

Дед Мелхиседек. Продавал. Все продавал. И душу бы продал, да покупателя не нашлась.

Омелько. Может, и молочко, дедушка, пили? Дуплянка была, так и медком лакомились?

Дед Мелхиседек. Сыворотку от молока. Мед продавал, а самому оставались вымочки. Масло выжимал. На базар выносил. А сам ел макуху. Зайцев бил – тоже за гроши сбывал. А заячьи головы солил – это уж для себя.

Василина. Вот и не разбогатели, дед!

Омелько. А как же паны богатели?

Дед Мелхиседек. То паны. А мы люди.

Омедько. Так на памятнике и напишем! Дед Мелхиседек хлебнул горя глек.

Дед Мелхиседек. Трясца вашой груше! Разве ж я повинен, что я Мелхиседек? Еще батько мой с попом поссорился, так вот все святцы перевернул, пока мне имя нашел – Мелхиседек, а?!

Василина. Не расстраивай деда, Омелько. Земли у нас теперь богато, и все родючая; солнце людям светит, а панов – след простыл…

Дед Мелхиседек. За девятыми ворогами гавкнули!

Омелько. Перед людьми веселая жизнь засияла. Мы за двадцать лет вышли на высокую гору. Конституция, как утренняя звезда горит. На много лет видно. Словно это уже не мы живем, а наши сыны, внуки, наши потомки! Люди воскресли, дедушка!

Дед Мелхиседек. А я никак не помру! Замолкните, ну вас к бесу! Василина, нету ли у тебя того синенького, а? Мне бы хоть душу гюкрошпъ, чтоб не сохла!

Василина. Дедушка, это ж отрава! Жизни себе убавите.

Дед Мелхиседек. Нехай и отрава, абы покрепче. Дан, Василина.

Василина (наливает). Хоть нос зажмите, дед, от этой денатуры.

Дед Мелхиседек. Выпьем, сердце, тут – на том свете не дадут! (Пьет.)

Омелько. Закусывайте скорей, закусывайте!

Дед Мелхиседек. Пускай малость пожжет. (Достает из-за пазухи сухарь.) Немало по свету походил – скрозь водка горькая. А пьют! В моем деле магарыч – первая вещь. Приходишь – выселок в степи. Солнце печет, а воды – ни черта. «Дед Мелхиседек, пособите». – «Добре, а чем отблагодарите»? – «Да чем скажете». – «Ну, ладно». И пошел. Хожу день, хожу два. А сам, как на ладони, землю и подземлю вижу. И все хожу и все к земле – будто прислушиваюсь. Горшочки с паучками ставлю. Землю на вкус пробую. Лягушат на траву пускаю. У меня чары великие на воду. А потом и людей кличу. Вот тут, говорю, копайте. А сам стою, гляжу. Лопату и в руки не беру – не годится. А вода будто ждала – брызнула из-под земли! Крепко вода меня любит. А я – водку! (Закусывает сухарем.)

Василина. Вы бы, дед, зашли как-нибудь, я бы вам голову помыла, ноги в горячен воде попарила.

Дед Мелхиседек. Что я – писарь, чтоб ноги мыть?

Омелько. Если не писарь, то сват, дедушка Мелхиседек.

Дед Мелхиседек. Ах ты нечистая сила! Да никакой я не сват. Просто шел дорогой, глядь – бежит куница. Я ей – мань-мань-мань, а она к вам во двор. Не случалось тебе, Василина, видеть куницы – золотой волос, а хвост черный?

Василина. Какой там золотой волос! Вот светится серебряный из-под чепца. Ищите куницу помоложе, дед, эта уже уходилась…

Дед Мелхиседек. Мы – охотники, этим кормимся. Коли куница во дворе – отдайте, коли нема – пойдем к другим людям.

Василина. Идите.

Омелько. Гарбуза нам подносишь?

Дед Мелхиседек. Может, молодого ждешь? Молодой казак – что шпак, а старый крепче любит.

Василина. Обождем, Омелько.

Омелько. Чего же ждать? Хату поставили, все устроили, завтра колхозу семь годов, самое время свадьбу играть. Поселимся на краю села, сколько людей зайдет – тот воды испить, тот душу излить, тот отдохнуть, поспать, а тот – хозяевам хвалу воздать.

Василина. Сын мой вернулся, Грицько.

Дед Мелхиседек. Вот и ладно. Нехай сын мать и замуж выдает.

Омелько. Семь годов не было?

Василина. Семь.

Омелько. За семь лет заработал себе свободу. Может, и в колхоз попросится?

Дед Мелхиседек. Этот упорный. Запряги двоих таких в плуг – и понукать не треба.

Василина. Говорит, приехал на три дня. А сердце материнское не из железа ковано.

Омелько. Оно известно. Не ковано. Лишь бы он человеком был.

Дед Мелхиседек. Эх, собачья наша жизнь! Надеялся чарку выпить на вашей свадьбе.

Омелько. Простите, дедушка.

Дед Мелхиседек. Не прощу! Я неукротимый. Меня не замай! Шкура у меня еще крепостницкая – мята-перемята. Сватайтесь, приказываю!

Василина. Сердце материнское и за нелюбимою болит.

Дед Мелхиседек. Трясца вашей груше! Не доживу до вашей свадьбы. И так замешкался. Мне кум с того света уже пальцем манит. Тошно ему одному. Сны холостяцкие стали сниться. От одной чарки кровь греется. Сватайтесь, говорю. А то как возьму вот этот ухват… Еще чарки нет, Василина?

Василина. Нету, дед.

Дед Мелхиседек. Жалко, собачья доля. (Поет.)

 
В місяці іюлі випала пороша,
Тим дід бабу полюбив, що баба хороша.
 

Вбежали Горлица и Голешник, вооруженные.

Горлица (усы кверху). Ну?

Омелько. Чего понукаешь? Сперва хоть поздоровайся!

Горлица. Некогда здороваться! Где Грицько?

Дед Мелхиседек. Назад с хоругвями, покойника дома нет, пошел косить.

Голешник (усы вниз). Нет?

Омелько. Что эта вы, люди добрые? На войну, что ли, собрались?

Горлица (кладет оружие на стол). Ищем Грицька, слух прошел, что приехал.

Василина. На что он вам, люди добрые?

Голешник. Вы – мать, вам знать не полагается. Сядьте вон там, в уголку, и молчите. Теперь наше красно-партизанское слово!

Омелько. А кто вы такие – прокуроры?

Голешник. Нет.

Омелько. Вы что – советский суд?

Горлица. Нет, не суд.

Омелько. Вы, кажись, колхозные кузнецы?

Голешник. Да еще и механики.

Дед Мелхиседек. Гоните их из хаты.

Горлица. Гнать? Кого? Меня? Я за народ здоровье положил! Три года в немецком плену погибал! У людей радость, а мы с Иваном слезы по траве сеем!

Голешник. Люди нас кличут: «Это правда, что Грицька Чорного отпустили домой?» А мы стоим с Иваном, и из глаз у нас – то искры, то слезы. Люди жалеют нас: «Пойдите вы с Иваном хорошенько тряхните его, может, правду вырвете, а то ведь сам-то не скажет, хоть режь».

Омелько. Слушайте, кузнецы!

Горлица. Не слушаем. Глаза у вас запорошены. Может, мы семь лет не спали, село стерегли.

Омелько. Вон идут Семен Твердохлеб и Одарка Прийма. Пускай они с вами…

Дед Мелхиседек. Семен? Этот рассудит. Как говорили старые люди: станет до плуга – взрезает, развернет книгу – знает, дадут скрипку – играет, вынет саблю – рубает! Трясца его груше!

Горлица и Голешник (садятся и демонстративно поют):

 
Ревуть-стогнуть гори-хвилі
В синесенькім морі.
Плачуть-тужать козаченьки
В турецьцій неволь..
 

Входят Твердохлеб, молодой парень с орденом Красного Знамени, и Одарка Прийма.

Твердохлеб. Вот уж, как говорится: пришел урожай – сколько хочешь распевай!

Прийма. Здравствуйте.

Омелько. Заходите, Семен Петрович.

Василина. Милости просим.

Горлица и Голешник:

 
Плачуть-тужать козаченьки
В турецькій неволь..
 

Твердохлеб. Товарищи механики, где это вы оружие взяли?

Голешник. Какое оружие?! (Взглянул на стол.) Тьфу!

Твердохлеб. Хороший наган. (Трогает рукой.) Да он деревянный. А гранаты хороши!.. И гранаты из дерева?

Горлица. Ольховые. Из драмкружка. (Отвернулся.)

Прийма. Прямо с репетиции сюда?

Голешник. Не тебе, партизанка, говорить! Не тебе, красная пулеметчица, насмехаться! А вспомни, как мы с тобой Перекоп брали! Вспомни, как кровь наша на белом снегу дырки красные пробивала!

Горлица. Бюрократкой стала, головой сельсовета!

Голешник. А вспомни, Одарка, присягу партизанскую! Ночи наши без сна, дни наши в пороховом дыму!

Прийма (садится). Не забыла. И не забуду.

Омелько. Правильно.

Горлица. Дядя Омелько, разве не я вас от смерти спасал?

Омелько. Спасибо тебе, ты!

Горлица. Помните, вы стадо пасли за селом. Наскочила банда. «Куда пошли красные?» «Не заметил, не видал», – говорите вы. Они вас прикладом: «Брешешь, собака!» «Не видал, люди добрые», – опять говорите. Они вам тогда ногу перебили.

Омелько. Ну, перебили.

Горлица. Лежите вы в навозе, мухи зеленые вас облепили, смерть на пороге. Пришел ли кто-нибудь к вам, раны обмыть, мух отогнать?

Омелько. Вот Василина приходила.

Горлица. Приходила. Пока Грицько, ее сын, не повстречал. Да так ей двинул, что кровью умылась. Люди видали. А потом приходил вас добивать. Может, брешу?

Омелько. Приходил.

Голешник. И вы позабыли все это?!

Твердохлеб. Давайте не торопиться.

Голешник. Я тебя, Семен, выдвинул в председатели колхоза… С отцом твоим, Семен, побратимами были. На моих руках отец твой, Семен, глаза закрыл, тебя, сироту, мне поручил. Я тебя на ноги поставил, Семен. Красная Армия тобой гордится. Скажи, Семен, против отца пойдешь, против меня пойдешь?

Твердохлеб. Пойду, дядя Иван. Против всех пойду. Только против партии, против Советской власти не пойду!