Текст книги "Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Юрий Яновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Гудак. Как же он отводил, Наталка?

Оксана. А так. Собралось их несколько человек – все, кто был с огнестрельным оружием. Папское медное ружье набили, показывают себя совсем не с той стороны, куда мы все двинулись. Ружье раза три – гух-гух-гух! Слышны были выстрелы ружей, а мы удираем. Затем вовсе ничего не стало слышно. Тогда кобзарь Остап остановил нас и говорит: «Стойте, дети, отдыхайте, я пойду за Тарасом, да за солдатом, да за Охримом, да за дедом Иваном…» Пошел Остап, а ночь, как смола. Если бы был зрячий, ни за что не нашел бы дорогу! А слепому все равно – что ночь, что день.

Гулак. Разве Тарас Григорьевич тоже в бой ходил?!

Оксана. И не один раз. Набрел на них кобзарь Остап, а они сообща яму копают – лежит дед Иван, простился со светом. Пуля в грудь попала. Похоронили деда, догнали нас и стали советоваться. Велели мне с Тарасам Григорьевичем трогаться в Киев.

Гулак. Как там люди, надежны, не повернут назад?

Оксана. Очень надежные! Пока с ними кобзарь Остап, да солдат Ефрем Иванович, да наш Охрим-кузпец, будут идти без страха!

Гулак. Не оставим их в беде! (Вдруг.) Как вас зовут?

Оксана. Оксана… Простите, Наталка…

Гулак. Нельзя забывать! И свою новую фамилию, и как хозяйского пса зовут.

Оксана. Балан, кажется.

Гулак. Нужно – без «кажется»! Идемте в сторону, сюда идут. (Отходят в сторону.)

Карпо (снова начинает раздувать пустой самовар). Что-то у меня поджилки трясутся! Три человека идут.

Один офицер. Вот, брат, влип! Помяни господи царя Давида и всю кротость его!

Подходит молодой подпоручик Кушин, студент-болгарин Димитр и бывший студент-поляк Адам. Последние двое в романтических плащах, гражданских фуражках.

4

Кушин (откашливается, многозначительно поглядывая на Димитра и Адама). Вот мы и на месте. Кажется, не опоздали.

Адам (закрывает плащом подбородок). Он ждет условного знака!

Карпо (прекращает дуть). Это моего занято, господа хорошие!

Кушин (подкручивает усы). Дуешь?

Карпо. Ду… дую…

Кушин (подкручивает второй ус). А дыма нет?

Карпо. Нет дыма без огня?

Кушин. Как по нотам.

Карпо. Проходите вон туда, за деревья, громко не разговаривайте и не торчите на открытом месте.

Кушин. Это, голубчик, бывший студент университета Адам.

Карно. Хорошо, хорошо… Я не из любопытных.

Кушин. Это, к вашему сведению, – тоже студент, с Балкан.

Карпо. Незачем мне все это знать!

Кушин. Я всегда стою за необходимость более широкого привлечения лучших людей к восстанию.

Карпо. Тише.

Кушин. Декабристы полагались на офицерство) Нонсенс, господа. Мы будем умнее. Республика не терпит дискриминации. Вы слыхали о кружке Петрашевского в Петербурге? Это совсем другое.

Карпо. Христом-ботом молю вас, замолчите!

Адам. Пан служка прав, идемте.

Димитр. Неуместное слово тяжелее камня.

Все трое выходят, Карпо снова возится у самовара.

Карно (прилаживает сапог). Снова идет троица. Не могут по одному!

Кваша-Кашенко(отодвигает рукой заграждение). Вы ведете нечестную игру… Я ничего не вижу и не слышу!

Карпо (подбегает с сапогом в руке). Вы с ума сошли, пане! Еще только собираются! Если хоть раз пошевелитесь – будет вам конец! Я удеру, а вы как себе знаете… (Поправляет укрытие, чтобы не было щелочки.) Сидите и ждите!

Подходят трое: Шевченко в дорожной одежде, человек в сапогах, человек в кожаных лаптях.

5

Шевченко. Самовар стоит, а никто не дует.

Карпо (подбегает). Я дую!

Шевченко. Где же твой дым, отроче?

Карпо. Без огня дыма не бывает.

Шевченко. Будет огонь. Правду говорю?

Карпо. Правду, Тарас Григорьевич.

Шевченко (тихо запевает). «Да забелели снега, забелели белые…»

Карпо. Не пойте, услышат чужие уши.

Шевченко. Чтоб они оглохли! Все пришли, отроче?

Карпо. Одного не хватает.

Шевченко. Грей, проклятый самограй. Потом позовешь. (Выходит со своими спутниками.)

Карпо. Сейчас закипит! Это не Тарас, а подлинный огонь! (Зажигает лучину, бросает внутрь самовара, начинает идти дым.) Дорога закрыта! Наши все дома!

Кваша-Кашенко(высовывает голову). Эй, ты!

Карпо. Что вам нужно?

Кваша-Кашенко. Я дал порядочные деньги, чтобы слышать!

Карпо. Что нужно – услышите.

Кваша-Кашенко. Мне все нужно. (Делает попытку подняться.)

Карпо. Не выглядывайте, барин! Если вам моей головы не жаль, то вы хоть свою пожалейте. Я вам буду знаки подавать. Когда будет безопасно выглядывать, я вот так палкой пырну. (Шыряет палкой в яме.)

Кваша-Кашенко. Постой! Ты мне глаз выколол!

Карпо. А если нельзя будет выглядывать, я этой самой палочкой махну вот так! (Стегает по укрытию.)

Кваша-Кашенко. Ой! Полой рот песку насыпал! Тьфу!

Карпо (предостерегающим голосом). Тише! (Еще раз стегает палкой.) Как я раньше не додумался! (Тащит самовар дальше, туда же и корзину.)

Гулак (заходит). Вот что, Карпо. Будем начинать. Когда сядем пить чай вот здесь, с наветренной стороны, не услышит?

Карпо. А я зачем?! Покамест возьмите тридцать серебреников, которые я успел получить. (Дает деньги.)

Гулак (берет деньги). Хорошо. Пригодятся. Мы были так осторожны… Сколько среди декабристов считалось умных людей, а утопить их хватило одного Шервуда! Костомаров из-за своего благодушия и шпиона посадит рядом с собой. Эй, господа, идите сюда! Отче Карп, благословляй корзину. Садитесь.

Все подходят ближе, садятся.

Шевченко. Наталка, сердце, садитесь возле нас, казаков! Вот это – дядька Мехтодь из Межеигорской фаянсовой мануфактуры… А это Семен Семенович из арсенала.

Карпо. Грицько, давай возьмем корзину… Тащи ко всем, чтобы меньше ноги бить. (Берет с Андрузским корзину, несет. В это время он замечает, что одежда над Квашей шевелится. Он бросает корзину, подбегает к укрытию и стегает палкой сверху. В ответ слышно приглушенное чиханье.)

Мехтодь. Словно бы кто-то чихнул?

Карпо. Сухая веточка треснула.

Андрузский. Если на все обращать внимание, то и чаю не пить!

Гулак. Обращать внимание нужно, но сейчас не стоит беспокоиться!

6

Посяда (молоденький студент, вбегает). Микола Иванович, ей-богу, не виноват! Мог прийти даже заблаговременно…

Гулак. Подпоручик Кушин. Ваша информация.

Кушик (отпивает чай). Кружок Буташевича-Петрашевского, господа…

Гулак. Господин Кушин! Вы в своем уме?!

Кушин. Простите. Петербургский кружок создан в прошлом году. Знаменательная деталь: через двадцать лет после восстания на Сенатской площади! Заседания проводятся каждую пятницу. Покамест – философские. Утопический социализм Фурье имеет в кружке много страстных поклонников. Я понятно говорю?

Мехтодь. Чтобы очень, так нет, господин офицер.

Гулак. Проще, Кушин.

Кушин. Кружок состоит из разночинцев, в противовес офицерскому фрондерству декабристов, журналисты, чиновники, литераторы, купеческого сословия, ну и офицеры, конечно.

Шевченко. Крепостных нужно!

Кушин. В том случае, когда крепостные подготовлены к восприятию социальных теорий! Как вы, наш уважаемый поэт!

Шевченко. Зато рука у них и сейчас крепкая – не промахнет по панским ребрам!

Мехтодь. Истинно так, Тарас Григорьевич! Вот у нас в Межигорье. Копаем, просеиваем глину, месим ее, делаем посуду, лудим ее, обжигаем. Мастеров мало, рабочей силы – около двух тысяч. Как выдержишь, пока тебя подготовят к этим, как вы говорите, теориям?

Гулак. К науке Фурье нужен еще наш топор!

Семен Семенович. В арсенале топоров хватит.

Кушин. Насколько мне известно, Фурье стоит за организацию фаланг, или ассоциаций, где люди работали бы с удовольствием.

Мехтодь. Какое там удовольствие! Вот если бы без барина!

Шевченко. Фурье отстаивает республику.

Семен Семенович. Дал бы бог! Арсенал истекает кровью от шпицрутенов! Бьют немилосердно. Вот недавно пригнали государственных крепостных на работу. Сегодня нагнали, а через месяц – одни калеки и могилы на кладбище. Объявите сегодня республику – все пойдем. Хоть против самого Бибикова!

Кушин. У Фурье республика бескровная!

Семен Семенович. А разве царь уступит без крови?

Шевченко. Пока науку постигнешь, и век пройдет!

Адам. Наука – дорогая вещь, господа. Восстали офицеры-декабристы. Чего достигли? Восстали в тридцатом году мы, поляки, – снова то же самое. Что же делать? Я вам скажу, друзья мои, – нужно просвещать крепостных!

Оксана. Нужно уничтожить крепостную зависимость.

Шевченко. И я так думаю! А потом – царя!

Андрузский. Разные бывают и цари…

Димитр. Прошу слова. Мы советовались в университете, это будет правильно. Европа кипит, другари! Венгрия неспокойна, Балканы. Время революций приближается.

Вано. На Кавказе пятьдесят наций. Разве нужно пятьдесят обществ революции? Князь Багратион их поодиночке уничтожит! Нужно иметь одно общество на всю Россию. Правда, амханагебо?

Шевченко. Правда, голубчик. Царь у нас один – сообща и валить будем!

Семен Семенович. Только скажите когда – сегодня же восстанем! Кровь закипает!

Мехтодь. Кажется – вот она, воля, а протянешь к ней руку – ей-ей, словно бы ее – и не было! Можно ли так сделать, чтобы жить без царя? Без рабов, без крепостных, чтобы были одни только свободные люди? Или другие государства не позволят? Работать на себя, на свое счастье, на свое племя? Не прятаться вот так у себя в доме, как мы скрываемся.

Посяда. Как я ненавижу дворян! Из-за них мы прозябаем в рабстве и нищете, а монарх благословляет произвол, поддерживает все это штыками! Не будет правды на свете, пока помещики приравнивают человека к скоту. Зачем мне свободная Малороссия господина Костомарова, когда простые люди не причастились света свободы, не вылезли из темноты, не объяли свободными руками свободный мир!

Андрузский. Еще раз тебе говорю, что я за республику, но против хмельнитчины-гайдаматчины.

Посяда. Потому что не понимаешь, чем славен Хмельницкий! Он не только освободил парод от шляхетского ярма, он по-братски соединил народ свой с Россией. Таким образом, не погубил, а сберег народ украинский! За это ему моя благодарность!

Андрузский. У тебя привычка спорить, переходя на новую тему!

Гулак. Хватит, хватит, хлопцы. Как молодые петушки: «Куд-кудах!», «куд-кудах!» Дайте старшим слово молвить!

Шевченко. Что это Карпо сидит в сторонке да палочкой по одежде стегает? Тебе что-то не нравится, Карпо?

Карпо. Нравится, Тарас Григорьевич.

Андрузский. Не понимаю, зачем держать здесь полицию!

Шевченко. Какая полиция, Микола?!

Гулак. Видно, пора таки… На кружку чая, Карпо.

Карпо (берет кружку). Прошу умолкнуть и минутку не шевелиться! (Подходит к яме, отодвигает укрытие, выплескивает туда чаи. Сразу же из ямы доносится визг, чиханье, выползает, как уж, пан Кваша и, вскочив на ноги, убегает прочь. Карпо успевает стегануть его лозиной.)

Шевченко (хохочет). Кваша! Ей-богу, Кваша!

Гулак (перестав смеяться). Должен заметить по этому поводу, мои дорогие сообщники, – нам повезло на первый раз. Не всегда таким образом заканчиваются подобные дела. Нужно следить за каждым словом, соблюдать суровую дисциплину, конспирацию, если мы хотим прожить с пользой для дела, а не плюхнуться в болото с первых же шагов!

Шевченко. Ге-ей, брат Микола, посмотри, какой божественный вечер спускается к нам! Солнце зашло за киевскую гору, все цвета радуги отражаются в тучах, а теперь вот начинает загораться багряным огнем. Видится мне, что в будущем человек будет летать! Право же, летать, говорю! Потому как и сегодня хочется взмахнуть крыльями и полететь, полететь над Днепром.

Мехтодь. Кто не любит помечтать!

Гулак. К сожалению, сегодня для мечтаний у нас не остается времени.

Шевченко. Я заехал в Киев, чтобы посоветоваться с вами. На самом же деле, меня здесь нет – я за много верст от вас, как раз еду на Почаев. Вот «Открытое предписание» Бибикова. Вы меня здесь не видели сегодня и не слышали.

Посяда. О чем речь! Не дети ведь!

Шевченко. Так вот. Одно село в Киевской губернии восстало, повесило своего пана, прорвалось через военный кордон и тронулось на волю.

Мехтодь. А куда?

Шевченко. В степи и дальше. Возможно, на Кавказ.

Вано. Вва! На Кавказ! А наши с Кавказа бегут!

Гулак. Выходит, встретятся на Кубани!

Семен Семенович. Сведения точные, Тарас Григорьевич?

Посяда. Вы сами их видели – этих повстанцев?

Шевченко. Люди рассказывали.

Оксана. Эти повстанцы почитают Тараса Григорьевича, как отца родного! Если бы не он, все погибли бы! Кто с нами рядом на смерть стоял?! Тарас Григорьевич!

Гулак. Спокойно, Наталка…

Шевченко. Чем поможем этим отныне вольным от крепостничества гражданам?

Кушии. Я берусь достать для них оружие!

Мехтодь. Харчи нужны, люди добрые!

Гулак. Все нужно! И харчи, и оружие, и доброе слово!

Посяда. Я готов немедленно примкнуть к этим славным повстанцам! Клянусь умереть за волю народа! Куда ехать?

Авдрузский. Твои необдуманные поступки приносят только вред.

Карпо. Не забудьте семинарию! У нас не один я такой охотник!

Димитр. Посылайте и меня. Рука у меня надежная, не промажет.

Вано. Не спеши, кацо. Я родом с Кавказа!

Адам. А я? Знаю, как такие дела делаются!

Мехтодь. Горячие головы! Как оладьи!

Андрузский. Перед глазами красивой девушки!

Гулак. Снова кудахтаешь?

Шевченко. От имени повстанцев благодарю вас за сердечное слово! Думаю, что в этом году воевать не придется. Вот в следующем году у нас будет много работы! Огонь только в самом начале трудно горит – потом вся Россия вспыхнет! Поджарятся цари, испекутся губернаторы, сгорят паны, словно гусеница на костре!

Карпо. Господин Микола, слыхали – прокричал филин?

Гулак. Слышу. Собрание тайного революционного молодого общества закрываю. Кое-кто из нас состоит в Кирилло-Мефодьевском обществе. Будем готовы к тому, чтобы повести за собой целое общество! За нами народ, за нами правда! Поздравляю с будущей республикой, господа! Тысяча восемьсот сорок седьмой год будет историческим годом народных движений!!

Шевченко. Всенародных восстаний, Микола!

Мехтодь. Дай боже вам здоровья, Тарас Григорьевич!

Гулак. Быстро прячь самовар, корзину и подрясник, Карпо! Вдвоем с Посядой будете охранять Шевченко до выезда из города. Ежели хоть один волосок упадет с его головы…

Посяда. Не упадет!

Карпо. Уже действую! (Снимает подрясник, бросает в корзину, тащит самовар с корзиной в сторону.)

Гулак. Господин Кушин, Андрузский, Вано, – выходите той стороной.

Андрузский. Не вижу причин, почему мы первые!

Гулак. Приучайтесь подчиняться дисциплине!

Кушин. До приятной встречи! От лица моих коллег… (Целует руку Оксане.)

Вано. Пусть ваша дорога простирается красиво и весело, пусть она вьется, как самый лучший кавказский виноград!

Кушин, Аидрузский, Вано выходят.

Гулак. Мехтодь и Семен Семенович! Вам опускаться к Днепру, там вы найдете челн и поплывете на Слободку.

Семен Семенович. Ясно. (Протягивает руку Тарасу Шевченко.) Лети, Тарас Григорьевич, – могучие крылья далеко тебя донесут!

Шевченко. Счастливо!

Мехтодь. И мы полетим за вами хотя бы мысленно!

Семен Семенович. Мы с вами мыслью и делом! (Выходит с Мехтодем.)

Гулак. Адам и Димитр, – вы!

Адам и Димитр выходят.

Шевченико. Остаемся мы с Наталкой, да ты, Микола, да Посяда с Карпом.

Карпо (появляется). Я тут!

Шевченко. Прощай, голубка! Желаю тебе счастья, светлых дней. Пели встретимся будь самой дорогой сестрой! Великое чувство посетило исстрадавшуюся душу, зажгло огнем. Если сможешь, вспомни словом тихим, заря ты моя утренняя! Неужели пути наши так и разойдутся навеки? Живи, моя радость… Вот и все!

Гулак. Пошли, Наталка.

Оксана. Буду жить, Тарас Григорьевич! (Обнимает, целует Тараса Шевченко, выходит, ваяв под руку Гулака.)

Шевченко (утирает платочком глава). Фу ты, соринка попала в глаз, друзья мои, словно бы кто-то тертого табаку, того… А вы не отворачивайтесь, самим когда-то придется! И прошу я вас – будьте ей братьями, ладно? Осторожно выводите меня, я – государственный преступник!

Посяда. Тут есть такие тропинки, Тарас Григорьевич, что только уж проскользнет да мы с Карпом. Выведем вас из Киева, будто вы и вовсе здесь не были.

Карно. Тарас Григорьевич! О чем я нас попрошу… Не обижайтесь на нас… Мы в семинарии ваши стихи, как отченаш, назубок знаем! Почитайте на дорогу!

Посяда. Если, конечно, помните…

Шевченко. Милые мои! Я всей душой с вами… Тяжелая дорога предстоит мне, я знаю… И все равно пойду! (Тихо.) Как умру, похороните…

Карно. Тарас Григорьевич, зачем так печально?!

Шевченко.

 
Как умру, похороните
На Украйне милой,
Посреди широкой степи
Выройте могилу,
Чтоб лежать мне на кургане,
Над рекой могучей,
Чтобы слышать, как бушует
Старый Днепр под кручей…
Схороните и вставайте,
Цепи разорвите,
Злою, вражескою кровью
Волю окропите.
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте – помяните
Добрым тихим словом.
 

Тучи медленно наплывают на луну, темно, вдали сверкает стальное зеркало Днепра.

Занавес

1952–1954.

Невидимый фронт
киноповесть

1. Киев

Прекрасен Киев в дни жаркого лета, прохладны воды голубого Днепра, зелены тенистые коридоры киевских улиц.

Какая кисть передаст оттенки и краски миллионов цветов, щедро заполнивших бульвары и скверы?!

Величественна симфония киевского лета, мирных дней, голубых и сиреневых заднепровских далей!

И музыка торжественно плывет над городом – то ли из репродукторов, то ли складывается сама собою в радостных глубинах высокого советского неба.

2. Дневник партизана

В красивом уголке нагорного Киева высится внушительное здание: выставка «Партизаны Украины в борьбе против немецко-фашистских захватчиков».

Вход. Партизан с бородой, мохнатая шапка с красной лентой, меховая безрукавка, штаны из шерстяного красного одеяла, напущенные на голенища сапог, автомат немецкий на груди, несколько гранат на поясе – характерная фигура былых дней.

Строгая экспозиция залов. Фотографии и карты, схемы и приказы; портреты партизанских деятелей и картины из боевой жизни развешаны по стенам.

Велики дела украинских партизан и подпольщиков, которых вела на борьбу с врагом мужественная и мудрая партия. Смотрите, потомки, как народ, возглавляемый большевиками, под водительством великого Сталина; не щадя жизни, дрался с захватчиками!

Недвижно реют боевые партизанские знамена в центре зала. Сколько отважных сердец объединяли они, вели за собою в кромешной ночи фашистского нашествия, вдохновляли во имя победы советского строя!

На алом бархате лежит толстая клеенчатая тетрадь. Раскрыта первая страница:

"Отчет связного Центр, партизанского штаба о командировке в тыл врага, 1942—43 год".

И фотографическая карточка связного лежит рядом с отчетом. Молодое лицо, блондин. Возраст 25–26 лет. Лицо обыкновенное, ничем не запоминающееся. Разве только глаза проницательны и смелы, с холодком отваги. Но ведь глаза можно скрыть, если нужно…

Следующая страница отчета:

"Я был выброшен на донбасскую землю к югу от Ворошиловграда в районе населенного пункта Р., возле покрытого мелколесьем большого оврага, называемого в тех краях яром…"

3. Два пальца на левой руке

Торжественная симфония, звучащая на партизанской выставке, переходит в рев и рокот авиационных моторов.

Эти звуки внезапно обрываются, мгновенно удаляются, тишина.

Ночные тучи, свет луны, снежная равнина – все покачивается, вертится, становится на ребро. Свистит ветер.

Страница отчета:

"...Ночь была, к сожалению, лунная, но поручение являлось срочным, некогда было ждать темных ночей… Я должен был передать в Р. новый шифр и помочь разоблачить предателя…"

Небо и луна перестают раскачиваться, земля быстро приближается, вихрь снега рождает новую страницу записей:

"...Невдалеке проходило шоссе, я сориентировался по компасу и двинулся туда, громко освежая в памяти заученные наизусть явки и пароли…"

Метет поземка. Взлетают тучи снега, воет и свистит ветер. Все движется навстречу невидимому пешеходу.

И спокойный, чуть монотонный человеческий голос:

– На площади Р. часовщик. В окне выставлены часы "Мозер".

– Мастер поведет к седой бороде. У седой бороды не будет двух пальцев на левой руке…

Тем временем говорящий приближается к шоссейной дороге. Снег метет поперек дороги.

Это человек в одежде потрепанного немецкого солдата.

Голова завязана поверх пилотки измызганным шарфом, шинель, сверху байковое одеяло с прорезанной дырой для головы, ноги обмотаны мешками, на спине сумка. Без винтовки. Только тесак на поясе.

Вот отчетливо видно и лицо солдата. Он небрит, на вид он значительно старше, чем на фотокарточке, но узнать его можно: это связной.

Согнувшись в три погибели, поворачиваясь боком к поземке, немецкий солдат идет по шоссе.

Проходит встречная машина.

Попутные машины не останавливаются.

Солдат идет, бормочет:

"У седой бороды не будет двух пальцев на левой руке… На левой… На левой…"

Рядом появляется на снегу свет фар.

Фары останавливаются.

Голос:

– Солдат, иди сюда!

Солдат не слышит.

Тогда автомобиль вплотную подъезжает к солдату, почти задевая его крылом. Солдат поворачивает голову.

В машине сидит немецкий генерал. Пожилой, даже старый.

– Подойди!

Связной подошел чеканным шагом:

– Хайль Гитлер!

– Куда путь?

– На фронт, экселенц.

– Фронт на востоке, а ты идешь на запад!..

– Осмелюсь доложить, экселенц, что я ошибся…

– Болван! Какого полка?

Подходит сошедший с задней машины офицер охраны.

– Возьмите это дерьмо, – говорит генерал, – сдайте в полевую жандармерию, пусть научат, как шляться, вместо того чтобы идти на фронт…

– Спасибо, экселенц…

– За что ты благодаришь?

– Одному страшно. Я боюсь встретить здесь партизан, экселенц.

– Марш в машину! Ну, что ты там увидел?..

– Вы меня простите, экселенц, но я бы на вашем месте также вылез из машины…

– Что?!

– Осмелюсь заметить, что это, кажется, тот самый советский самолет, который нарушил мое путешествие на фронт… Он пикирует!

Генерал мгновенно вылезает из автомобиля и бросается в снег. За ним его люди. Связной растянулся на снегу рядом с генералом.

– Он самый, экселенц. Узнаю почерк.

Самолет с ревом проносится над дорогой, стреляя в машины.

И вот автомобили горят.

Связной вместе с адъютантом генерала бросается к первой машине спасать генеральские вещи.

Связной вытаскивает из огня большой портфель и бегом несет его к генералу. Генерал схватил портфель обеими руками и, не помня себя, прижимает к груди.

Машину полностью охватывает пламя. Взрывается бензин. Генерал открыл портфель и перебирает содержимое.

– Стоп! Здесь были карты!

– Я, кажется, уложил их в чемодан, – говорит растерянный адъютант.

– Не дрейфьте, герр гауптман, – фамильярно замечает связной, – вместе пойдем под суд – вы за карты, а я за то, что спутал, где фронт.

– Я тебя прощаю, солдат, за спасение портфеля, – милостиво говорит генерал.

И вот рассвет. Генерал в сопровождении своих людей идет пешком по шоссе.

Это уже окраина городка. Все вокруг будто вымерло.

Связной обращается к подавленному происшедшим адъютанту:

– Разрешите доложить, герр гауптман, мой фельдфебель всегда советовал вступать в населенный пункт о песнями – это поднимает престиж армии и хорошо действует на население…

Офицер долго молча смотрит на солдата.

– Ты или дурак, или сукин сын – в том и другом случае я намерен пристрелить тебя, как собаку!

– Гауптман! – позвал генерал. – Пошлите вперед по улице людей, чтобы нас тыловые крысы не подстрелили!..

Офицер посылает вперед людей, и вся процессия вступает на площадь.

В неясном свете раннего утра на площади вырисовывается силуэт виселицы.

– Кретины! – цедит генерал. – Когда они научатся управлять туземцами! Убрать все немедленно!

Связной вместе с двумя солдатами побрел через площадь к виселице. Он с трудом передвигает ноги.

Генерал заходит во двор, у которого стоит часовой.

Солдаты остановились в отдалении, закурили.

Связной подошел к казненному.

Медленно поднял вверх глаза.

Седобородое лицо.

Связной снял пилотку и машинально взял рукой левую руку казненного.

Одними губами шепчет:

– Не будет двух пальцев… На левой руке…

4. Подпольный райком

Сводчатое помещение без окон, освещенное скупым светом ночника.

В уголке радиопередатчик, возле него юная радистка. По тесному подвалу ходит пожилой человек в поддевке, сапогах.

– Зашифровала? Валяй дальше. "Подпольный райком продолжает свою работу. Точка. Провал не коснулся дублирующего состава районного комитета, запятая, созданного по вашей директиве на случай несчастья…" Нет, зачеркни… "На случай потери бдительности в условиях жестокого террора против работников подполья, запятая, имевшей место в данном случае, каковой случай не мог не привести и привел к гибели руководящих работников…" Записала? Шифруй, я тем временем займусь дру-гимн делами… Имей в виду, мы ждем получения нового шифра, ничего важного передавать не будем…

– Хорошо, дядя Миша, – говорит радистка.

Дядя Миша выходит в соседнее помещение.

Это – отделенная дощатой перегородкой часть подвала, явно нежилого типа.

Старик в очках сидит у старенькой машинки и одним пальцем ударяет по буквам.

– Иван Иванович, – говорит дядя Миша, – ты бы полегче, это тебе не мартеновская печь.

– Ладно. Получай листовку. Больше четырех бумажек машинка не берет.

– Хватит. Поскольку типография пропала, начнем с маленького. Важен принцип – мы живы и действуем…

– Вот слушай, дядя Миша, прочту: "Над телами товарищей склоняем наши боевые знамена. Клянемся отомстить ненавистному врагу. Смерть немецким захватчикам! Да здравствует Советский Донбасс! Подпольный райком". Конец годится?

– Срочно надо ребятам поручить распространение. Одну наклеить на площади. Одну – по твоему выбору. Остальные отдать размножить…

– Что передают с Большой Земли?

– Рекомендуют осторожность. К нам сброшен связной Центрального партизанского штаба с шифром и поручением. Придет на старые, проваленные явки. Надо уберечь человека. Райком партии предлагает лично тебе, Иван Иванович.

– Какой он хоть с виду, дядя Миша?

– А кто ж его знает! Всякий вид может быть…

– Ну, брат, по этой примете нарвешься!

– Он тоже будет нас искать! Дай там указания по звеньям. Но – осторожность… Я тебя знаю.

– Сам ты тоже лезешь на рожон! Кто тебе поручал ходить на площадь?.. Присутствовать при казни?..

– Не сердись, дед, давай согреемся… Ведь это был мой личный друг… Он бы мне никогда не простил… Он видел меня и умер как герой.

Дядя Миша вытаскивает из корзины рваный ватник, разворачивает его, вытаскивает чугунок с вареной картошкой, ставит на стол. С полочки достает соль и несколько луковиц. Из кармана – завернутый в бумажку кусочек сала. Смотрит на часы.

– Наше радиовремя истекло. Можно звать и радисточку. Дочка, давай сюда!

Входит из соседнего помещения радистка.

– Вы меня звали, дядя Миша?

– Садись, радируй картошку, И все, что на столе. Сало я сам нарежу, чтобы друг перед дружкой не церемонились. Хлеба пока нет. Садись.

Мирная трапеза продолжается недолго. Старик натягивает свой изодранный тулуп.

– Скажи, Иван Иванович, на проходной, чтобы ко мне сегодня гостей не пропускали. Осторожно выходи. Подумай, как нащупать связного. И выясняй, что еще живо после провала, кому мы обязаны предательством. Я сегодня должен кое-что спланировать, возражений не будет? Соберем членов райкома – доложу.

– Бывай, дядя Миша, – говорит старик и вылазит осторожно в какую-то дыру, завешанную брезентом.

– А ты, Майка-зайка, – обращается к радистке дядя Миша, – теперь держись. Смотри, сколько ты ждала и томилась без дела! Вот получим новый шифр…

– Жалко Надю, дядя Миша.

– Постой, пока не выяснили, кто уцелел. Может, она жива. Рация была взорвана, это точно. Но о Наде сведений нет.

– Как бы я хотела, товарищ секретарь…

– Что?! Какой секретарь?!

—...дядя Миша. Чтобы меня отправили на фронт, и я лежала бы у пулемета и стреляла бы в гитлеровские морды, и они бы падали, падали… И все-все валялись бы мертвые.

– Ну и недотепа, прости господи! И откуда у тебя такие мысли наивные берутся! Опять этот Федька агитирует! Да? Ну да ты не красней – не слепой, вижу! Выгнал бы я его, да уже поздно. С одной стороны, мне хочется иметь запасного радиста, а ученик он способный…

– Он уже от меня все-все перенял! Хоть завтра на самостоятельный аппарат!

– И, с другой стороны, электрическая искра между вами уже проскочила, не воротишь…

– Дядя Миша…

– Иди, иди… Приведи в порядок механику и спи. Следующая передача будет напряженной. Хоть бы получить скорее шифр…

Радистка удаляется смущенная. Секретарь райкома ходит, мурлыча, по подвалу. Убирает со стола остатки пищи. Снова ходит, мурлыча:

 
"Думы мои, думы мои,
Лыхо мени з вамы…"
 

5. Салют гранатой

Немецкие солдаты заканчивают долбить на площади могилу рядом с виселицей, с которой казненный уже снят. Работа трудная, так как грунт промерз.

Связной сидит рядом, покуривает трубочку:

– Этому, парни, квартира будет полного профиля. Не то что нашим под Сталинградом. Лежат на снегу, как дрова. Клянусь фюрером, сам видел!

– Пускай бы полицаи и хоронили!

– Может, на кладбище надо было? А то просто на площади!

– Ничего, мальчики, – говорит связной, – ему все равно здесь место!

– Почему, ты думаешь?

– А вот когда нас черт приберет отсюда, этот человек будет объявлен героем. А где героев хоронят? На площадях городов и прочих населенных пунктов!

– Я удивляюсь, как с таким языком у тебя голова еще не на помойке!

Связной засунул трубочку в карман, поднялся и посмотрел вокруг. Нигде ни души, площадь пустынна.

– Вот и все, гренадеры. Идите-ка по своим делам. Вы выкопали могилу. Я похороню. Какие могут быть счеты между своими людьми? Валяйте, я сейчас. Сдерем с генерала по порции рома… Хайль Гитлер!

Солдаты ушли, а связной наклонился к казненному, поцеловал в лоб, вынул из-под своей шинели сверток карт и конверт с шифром, спрятал у мертвеца на груди.

– Опоздал я, браток. Ничьей вины нет. Так вышло. Спи с миром. Тебя подпольщики, конечно, украдут – вот карты и шифр и попадут в нужные руки. Оставлять у себя неразумно. Надо все взвесить. Сии, товарищ, отомстим. Обязуюсь почтить тебя салютом.

Связной поднимает застывшее тело с земли, укладывает в могилу.

Стоит в задумчивости, опершись на лопату.

– Постой! Хальт! Ферботен! – доносится крик. Солдат спокойно и споро засыпает землей могилу. Подбегает, запыхавшись, полицай. Хватает солдата за рукав.

– Пан, пан! Нельзя, ферботен! Это – партизан!

Связной молча тычет лопату в руки полицая, жестом приказывает ему заканчивать работу. И внушительно при этом похлопывает себя по карману. Это производит свое действие.

Полицай усердно начинает работать, не переставая объяснять немецкому солдату:

– Пан солдат! Полиция, гестапо запретили. Население должно бояться немецкого наказания! Это страшный партизан! Когда мы его ловили, он убил трех полицаев! Убил немецкого фельдфебеля, ранил офицера!

Связной берет у полицая из рук лопату:

– И ты, гадина, его казнил?

Полицай, услыхав понятный язык, падает на колени. Он ошеломлен и раздавлен.

– Пан партизан… Товарищ красноармеец…

Связной вынимает гранату:

– Хочешь жить, гаврик! Немедленно говори, кто его предал! Ну, пять секунд на размышление! Говори!