Текст книги "Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Юрий Яновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Связной роняет осточертевшее ему стеклышко и наклоняется, чтобы его поднять. Рабочие тайком взглядывают на Ивана Валерьяновича и недоуменно пожимают плечами.

Стеклышко снова на месте – в левом глазу связного.

– Да бросьте вы эту ерундовину! – вырывается у Ивана Валерьяновича.

– Нельзя, – коротко отвечает связной.

– У немца оно сидит как влитое, – замечает рабочий.

– Вот я и учусь, – говорит связной и возвращается к делу. – Все понятно, товарищи? Двойная стальная оболочка, как вы и догадываетесь, усилит действие тола до желаемых масштабов…

– Какой необходим взрыватель? – спрашивает рабочий.

– Да, да, – присоединяется к вопросу Иван Валерьянович, – как вы предполагаете взрывать? Можно натяжного действия, можно – ударного, иногда мы рекомендуем химию, Артем Иванович!

– Вот, вот, – откликается связной, делая явные успехи в держании монокля, – гроб будет лежать на боку, затем мы его повернем на дно, то есть в нормальное положение, и с этого момента взрыватель должен сработать в течение 2–3 часов…

– Понятно, – говорит рабочий, – кислотный взрыватель, так как если поставить часы – их тиканье может быть уловлено…

– И далее от вас будет зависеть, дорогой Иван Валерьянович, ревизия камер гестапо и спасение заключенных…

– Мы постараемся, – говорит, вздохнув, Иван Валерьянович, – только бы ничего не сорвалось…

– Дорогой друг, – отвечает ему рабочий, – нельзя так раскисать! Надо верить в то, что делаешь!

– И уточните, пожалуйста, – вмешивается второй рабочий – в очках, тихий голос, спокойные движения, – на какие шасси будет монтироваться гроб – ведь его только краном поднимешь!

– Это моя забота, – говорит Иван Валерьянович, – машину склеим на авторемзаводе, в числе обещанных вам, Артем Иванович…

– Только распишите поярче, – просит связной, – чтобы ни у кого не возникло сомнений в назначении машины! И встретимся, как условились… Да, пускай ребята бензину в машины не жалеют и принарядятся под фрицев!

* * *

На месте комнатушки – слесарной мастерской – возникают темные, бесформенные глыбы нависающих камней, силуэты людей, двигающихся между камнями.

– Осторожнее, чертова галушка, слышится приглушенный голос Микиты.

– А ты не тяни меня своими клешнями, – не остается в долгу обиженный Панько.

– Тише, дьяволы, – останавливает шум голос связного.

– Здесь, – говорит провожатый, – пришли на место.

Все залазят в небольшую пещеру. Появляется луч электрического фонарика, затемненный серым стеклом. Фонарик обследует нишу, провожатый внимательно осматривает землю…

– Явка в порядке, – говорит провожатый, – смотрите, вот отметка. Цифра четверка – это день недели. Вас сегодня ждут, товарищи. Вы встанете сюда, мы вас заложим камнями, утром прибудут военнопленные в каменоломни на работу. Они улучат момент, разберут завал и примут вас в свою среду…

– Брр! – вздрагивает Панько. – Ой! Да не толкайся ты, шахтная крепь!

– Ребятки, – говорит связной, его лицо слегка освещено, в глазу поблескивает монокль, – повторю еще ваши обязанности. Завтра вечером я подъезжаю в лагерь. Сотня людей уже должна быть отобрана, проверена. Преимущество – здоровым и отчаянным, а также кадровикам. Может, придется выбираться с боем. Приготовьте людей к этому. Оружие – частично в лагере, частично будет лежать в машинах, остальное – у охраны. Все переверните вверх дном, но с вами в машину должен сесть Кривой Яшка, пребывающий в лагере. Вам его укажут…

– Есть! – говорит Панько. – Какие указания на случай преждевременного выявления нас вражеским глазом?

– Чудак, сам не знаешь? – укоризненно обрывает друга Микита.

– Понятно, товарищ сержант шахтной службы!

– Что тебе понятно? – спрашивает связной.

– В случае выявления нас преждевременно вражеским глазом – живыми не сдаваться, погибнуть с честью и славой!

– Исполняйте! – приказывает связной, продолжая быстро подавать провожатому камни, которыми тот закладывает отверстие. Скоро Панька и Микиту скрывает стена камней.

* * *

На месте стены из камней возникает городская комната, мещанская обстановка: салфеточки, аппликации на стене, изделия из ракушек на комоде, фотографии родственников. Кровать, заставленная ширмами, диван в углу. Портрет Гитлера. Ночь.

Пожилая женщина, тип учительницы, шьет на ручной машине, мальчик лет четырнадцати возится у аквариума.

Входит связной – все в том же рабочем костюме, с узелком в руке.

– Можно войти? – спрашивает связной. – Мне сказали, что вы сможете мне сделать небольшой ремонт костюма…

Мальчик насторожился.

Мать спокойно поднимает голову от машины:

– Нового мне не пошить, а ремонт осилю…

Мальчик еще больше насторожился.

– Словом, не индпошив, а американка?

– Садитесь, – совсем просто говорит женщина, – говорите свою нужду.

Связной садится, достает из бокового кармана стеклышко монокля, вставляет в левый глаз.

– Мальчик не помешает, мадам?

– Нет, – коротко говорит женщина, – это моя правая рука.

– Дело вот в чем, товарищи. Нужен документ для майора СС…

– Обершарфюрер войск СС, – поправляет мальчик.

– Правильно, – соглашается гость, – фамилия – Пешке, имя – какое угодно, место службы – Гамбург, так сказать, все как следует…

– Фото имеется? – деловито спрашивает мальчик.

– Я одену форму, вы меня щелкнете…

– Понятно… Ордена имеются? Железный крест не помешает, – говорит мальчик. – Знаки ранения? Пожалуй не надо…

– Не надо, Витенька, – говорит мать, – это же эсэсовец. У них ранений нет. Можно ему нацепить "значок верности", хватит.

– Хорошо, мама. Давайте, товарищ, ваш костюм…

Связной развязывает узелок, достает полный комплект эсссовского офицера, накидывает мундир поверх своего. Мальчик придирчиво его осматривает.

– Не новый. Надо было бы Марье Ивановне лучше поискать, ведь это не местный СС, а, можно сказать, столичный. Мама, этот позументик у них, кажется, уже не здесь? Ну, железный крест на месте. А это что? Совсем не майорская свастика!

– Давай быстренько перешью, – говорит мать.

Связной передает мундир женщине, быстро начинающей над ним орудовать. Мальчик готовит фотоаппарат.

– Вы знаете, какие там печати и отметки нужны? – спрашивает связной.

– По меньшей мере – странный вопрос, – обиженно говорит мальчик, – ведь от точности нашей работы зависит человеческая жизнь!

– Простите, – спешит извиниться связной, – я по хотел вас обидеть. Просто непривычна такая обстановка…

– Мой Витя, – с гордостью говорит мать, – очень талантливый художник. Для него срисовать и затем вырезать любую печать – ничего не составляет… Мечтает ом о художественной академии, хочет в будущем показать большие картины…

– С фото он тоже умеет управляться, – отмечает связной, – хотя фото для удостоверений и не бог весть какое искусство!

– Я не только для удостоверений! – не выдерживает мальчик и сейчас же заставляет себя остановиться.

– Можно, Витенька, – говорит мать, – это человек свой. Мы с сыном решили выдвинуть перед райкомом партии, так сказать, встречный план. Помимо наших прямых обязанностей – документы, паспорта, отметки и прочее, мы для них делаем специальные снимки. Фиксируем, так сказать, все гитлеровские злодеяния. Для будущих трибуналов, конечно. Тела расстрелянных, повешенных, физиономии палачей, картины разрушений – вам объяснять не приходится, сами знаете…

– Какие вы герои! – вырывается у связного.

Стук в дверь.

– Кто это так поздно? – беспокоится мать. – Это к нам, Витенька… Устрой товарища на диване за ширмой, пока я открою дверь…

Связной ложится на диван, мальчик ставит перед ним ширму.

Пропуская вперед себя пожилого мужчину, возвращается мать мальчика.

Мужчина очень смущен, мнет в руках шапку и не знает, с чего начать.

– Неонила Семеновна, – говорит он тихо, – я бы сам ни за что не решился идти к вам… Добрые люди посоветовали… Говорят, пойди к Неониле Семеновне, она была народным заседателем, знает все наши законы!.. Рассудите вы меня…

– Обратитесь, господин, в управу – там известны законы…

– Я не уважаю немецких законов, подчиняюсь советским, – убежденно говорит мужчина, – у меня конфликт с квартирохозяином. Неонила Семеновна!

– Не могу, – отвечает женщина, – я не имею права судить…

– Как не имеете права? – обижается пришедший. – Мы вас выбрали в народные заседатели – значит имеете полное право! Вы у нас теперь первая и последняя инстанция! Как присудите, так и выполним… Разрешите прийти с ответчиком к вам… Он сказал, что никого другого не послушает…

– Ладно, приходите в субботу, – устало машет рукой женщина, – не могу я отказывать… Мой приговор не обязателен для исполнения…

– Необязателен?! – восклицает пришедший. – Пускай попробует кто-нибудь не подчиниться. За этим народ следит, Неонила Семеновна… До свидания пока…

Мужчина уходит на цыпочках, держа в руке шапку. Связной появляется из-за ширмы.

– Я не нахожу слов, – говорит он, глядя любовно на хозяйку и мальчика.

– Вот так и живем, – смущенно отвечает Неонила Семеновна, – не хотят советские люди отказываться от своих законов…

– Мой аппарат готов, – говорит мальчик. – Выдержка будет большая, попрошу не двигаться…

– Надевайте мундир, – отзывается мать, – вот зеркало, приводите себя в нужный вид. Я на минутку выйду, посторожу…

Женщина выходит, связной облачается в эсэсовский мундир, надевает фуражку, нацепляет себе гитлеровские усики, делает несколько мазков гримировальным карандашом, вставляет в глаз монокль. Приосанивается, надувает грудь и щеки.

Мальчик наводит фотоаппарат.

– Глаза вот сюда… Еще более идиотское лицо… Сожмите губы… Презирайте всех… Снимаю!

Застывшее лицо обершарфюрера СС с моноклем в левом глазу.

* * *

И вот – то же лицо эсэсовца и фуражке перед ворогами здания гестапо. Вечер. Офицер стоит, широко расставив ноги, хлопает себя хлыстом по голенищам сапог и орет:

– Скоты! Мерзавцы! Открыть ворота!!!

Сзади него – чудовищный автобус, поднятый с какой-то автомобильной свалки. Он расписан всеми цветами радуги: черные фестоны, кресты, свастика, серебряные ангелочки, гирлянды цветов, надпись в овале из пальмовых ветвей.

Ворота медленно отворяются, офицер входит во двор и начинает там наводить порядки:

– Какая деревня поставила здесь машину?! Где шофер?! Гони ее в сторону! Заезжай, Густав! Смотри на мою руку, олух проклятый! К стенке жми, впритирку, болван! Тебе разве катафалки водить? В пастухи тебя к коровам! Тише, задушишь! Скотина, ты царапаешь кузов!

В окне второго этажа появляется фигура начальника гестапо, придерживает рукой пенсне, наклоняется вниз.

– Алло, старина! Чего разбушевался?

Приезжий офицер поднимает голову, небрежно отдает честь:

– Хайль Гитлер!

И снова орет на своего шофера:

– Свинья собачья! Ты мне испортишь катафалк! Подверни еще. Чтобы кузов пришелся под окном господина начальника, кретин! Так. Стоп! Довольно. Распрягай лошадь и ступай выпей кружку пива…

Заглядывает во внутрь автобуса.

– Что?! Почему эта посудина лежит на боку? Поставь как следует! Мертвый генерал германской армии должен лежать, как положено по уставу! Осторожнее! Так. Запри колымагу и ступай. Через три часа приказываю явится. Марш!

Шофер, козырнув, выходит в ворота. Офицер придирчиво осматривает автобус-катафалк. Машина стоит под самой стеной – ниже окна кабинета начальника.

– Нет, ты посмотри, старина, – обращается он к начальнику гестапо, – ведь это не катафалк, а цирк собачий! Дядя заставляет меня ездить в этом позорном балагане! Я вынужден был оставить свой чудесный "оппель"! Теперь ходи пешком по городу, как туземец!

– Дать вам мою машину, господин племянник? – сочувственно спрашивает начальник из окна.

– Нет, в другой раз он меня не заманит! Фирма фирмой, но честь мундира прежде всего! Если бы не доктор Геббельс…

– Эй, – кричит из окна начальник. – Где Герман? Герман, повези господина обершарфюрера по делам. Как поживает старик Пешке?

– Чтоб он сдох, проклятая крыса!

– Нет, что вы, весьма милый оригинал!..

Приезжий орет уже чужому шоферу:

– Авторемонтный знаешь? Концлагерь знаешь?

– Привет господину Гензелю, – говорит начальник, – надеюсь, господин Пешке-дядя передал вам соответствующие инструкции? Гензель – парень прижимистый…

– Весьма признателен, дружище, – благосклонно цедит приезжий офицер, поправляя монокль, – сделав свои дела, не премину пожать вашу германскую руку, держащую в должном страхе здешних туземцев. Хайль Гитлер!

Офицер садится в машину начальника гестапо, выезжает со двора. Одинокий катафалк под стеной.

* * *

Отчаянно сигналя, машина начальника гестапо въезжает в ворота концлагеря. За ней цугом – пять крытых брезентом немецких грузовиков. Машины разворачиваются, выстраиваются друг за дружкой. Вечер. На столбах горят электрические лампочки. С пулеметной вышки выглядывает часовой.

Эсэсовский офицер, поправляя в глазу монокль, вылезает из машины, идет к помещению коменданта лагеря, хлыстом отстраняет часового и ударом ноги открывает дверь.

– Где здесь комендант?

Вскочивший при появлении офицера начальник караула отдает честь и молча показывает дверь.

Офицер, рванув к себе дверь, решительно входит к коменданту и застывает на пороге: комендант стоит посреди комнаты, направив в сторону вошедшего револьвер.

– Хайль Гитлер! – не смущаясь, говорит вошедший.

– Одну секунду, – заявляет комендант, не отводя револьвера, – или вы мне предъявите немедленно ваше удостоверение личности, или я стреляю вам в переносицу!

Комендант – рыжий детина с бритой головой, торчащими усами, заплывшими свиными глазками, волосатыми руками. Такой не замедлит привести угрозу в исполнение!

Племянник Пешке снимает перчатку, бросает ее на стул вместе с хлыстом, небрежно и молча вынимает из бокового кармана книжку-удостоверение и протягивает коменданту. Держа одной рукой оружие, комендант другой берет документ и молча изучает его.

– Мало, – буркает комендант. – Это не удостоверяет вашу персону!

Пришедший медленно достает из кармана золотой портсигар, раскрывает его, наблюдая за комендантом, достает папиросу, закуривает, защелкивает портсигар и решительным движением подает коменданту.

Комендант берет подарок, взвешивает на руке и затем спокойно прячет револьвер в кобуру.

– Садитесь, господин Пешке-младший, – предлагает он.

– Надеюсь, люди к отъезду готовы, господин Гензель? – спрашивает пришедший, одевая перчатки.

– Да вы присядьте, – уговаривает комендант.

По люблю детских шуток, – сердито отвечает племянник Пешке, – прикажите погрузить людей, машины во дворе!..

– Но, мои земляк, я вас так быстро не отпущу, – заявляет комендант, – у меня приготовлен приятный сюрприз. Я хочу, чтобы в моем родном Гамбурге знали, что рубака Гензель еще способен удивить мир!

Он достает из-под стола бутылки и водружает на стол.

– Жалко, что старик Пешке не зашел к земляку! Ведь его фирма хоронила мою мамашу… Прекрасно помню старого хрыча… Вас, господин племянник, тогда на нашем горизонте не было, вы понятия не имеете, как умеют развлекаться коренные гамбуржцы!..

– Я спешу, – не сдается племянник Пешке.

– Как я могу отпустить земляка?! – орет комендант. – Меня в Гамгбурге засмеют! Ночь посвятим встрече друзей, утром уедешь со своим трупным багажом. Прозит!

Комендант успел уже налить коньяк в рюмки и протягивает одну гостю. Видно, что и перед этим он приложился.

Гость вынужден чокнуться и выпить.

– Прозит! – откликается он.

Ставя левой рукой рюмку на стол, племянник Пешке внезапно сильным и коротким взмахом правого кулака ударяет коменданта в подбородок. Тот запрокидывается в кресле. Приезжий быстро обезоруживает коменданта, забирает револьвер, документы, подаренный им портсигар. Перетаскивает бесчувственного коменданта на диван, садится рядом с ним и присовывает к себе столик с бутылками и рюмками. Громко зовет:

– Эй, дежурный!

Является из соседней комнаты фельдфебель.

Нарочито пьяным голосом, обнимая коменданта и прижимая его голову к своей груди, приезжий офицер приказывает:

– Погрузить сотню пенсионеров в мои машины. К шоферам посадить по одному автоматчику. Через десять минут об исполнении доложить. Мы с комендантом проверим!

– Из какого прикажете барака, господин обершар-фюрер? – спрашивает фельдфебель. – У нас во всех бараках намечены подлежащие уничтожению!

– Вызови желающих проехаться со мной!

– Разрешите доложить, господин офицер СС! Охотников ехать на тот свет не находится!

– Ступай, вызывай желающих! Марш!

Фельдфебель быстро выходит. Комендант начинает приходить в себя. Он присматривается к соседу по дивану.

– Ты удар-рил м-меня? – говорит заплетающимся языком.

– Пей! – приказывает ему гость, подавая громадный стакан коньяку.

– Не желаю! Я не терплю насилия! Я тебе сейчас задам, – шарит по карманам в поисках оружия – и видит вдруг свой револьвер в руке у гостя.

– Но, но, не балуйся с пушкой, – говорит он, отстраняясь ладонью, – очень слабый спуск, сними палец с гашетки!.. Ну хорошо, я выпью, черт с тобой!

Комендант пьет коньяк до дна и глядит на гостя ошалелыми глазами…

– Какая дрянь! Что ты сюда намешал?

Голова коменданта опускается на грудь.

Входит фельдфебель с растерянным видом:

– Военнопленные погружены, господин обершарфюрер!

– Ну вот, а ты сомневался! Принеси коменданту воды и уложи его спать.

Офицер выходит, напевая бравурный немецкий марш.

Над концлагерем нависла гроза. Грохочет гром, мигают молнии.

Во дворе стоят машины. Шофер гестаповской машины предупредительно открывает дверцу.

Офицер закуривает папиросу, смотрит на часы, прислушивается. Подзывает к себе автоматчика с первой машины:

– Лезь в эту легковую, поедешь в гестапо, сядешь в автобус к моему шоферу, и догоняйте нас! Понятно?

– Слушаю, господин офицер!

Солдат садится в легковую, офицер – к шоферу в кабину на первую грузовую, вереница машин выезжает из ворот лагеря.

Начинает бить ливень. Раскаты грома.

– Нажимай, дружище, – говорит офицер шоферу, – природа на нашей стороне!..

– Есть, Артем Иванович, – отвечает шофер в немецкой шинели.

– Это ты, Микита?

– Я.

– Когда это ты успел? Из лагерников да за руль!..

– Долго ли умеючи, шоферы все наши…

– Оружия много?

– Пустяк. Вся надежда на то, что привезено в кузовах, да на автоматы охраны…

– Сели все? Панько, Гриценко, Кривой Яшка?

– Яшки в лагере уже нет.

– Как нет?

– Совершил побег с двумя ребятами, говорят, будет втираться в Д.

Пауза. Шофер все убыстряет и убыстряет ход.

– Тише. Проезжаем мост. Жалко, нет времени минировать…

– Предусмотрено. Ребята только и ждут, чтобы мы проехали.

Ночная дорога. Гроза. Силуэты машин, несущихся в темноту. Сзади доносится глухой взрыв.

– Один! – громко считает Микита.

Снова раздается взрыв и взметывается пламя.

– Второй! Это на верфи, – предполагает Микита.

Раздается далекая стрельба и взрывы гранат.

– Это уже начинается бой, – бросает Микита, – дай бог в добрый час.

– Знаешь, друг, – говорит офицер грустно, – ведь это чудо – сколько людей спасли! Я всегда боюсь легкого везения, за него приходится когда-нибудь расплачиваться…

Он вынимает стеклышко из глаза и швыряет его в темноту. Машины идут. Ливень и гроза.

21. Рождение отряда

Ночная весенняя степь. Пустынный грейдер. Перекресток.

Еле начинающийся рассвет.

Силуэты пяти машин, уходящих влево по боковой дороге. Сотня люден сгрудилась у грейдера.

Связной стоит на небольшой насыпи. На нем плащ-палатка, развевающаяся от предутреннего ветерка, пилотка советского воина.

– Товарищи, – говорит он, – поздравляю со свободой! От имени матери-родины приветствую вас снова в рядах активных бойцов против захватчиков! Ура, товарищи!

– Ура! Ура! Ура! – дружно выкрикивают освобожденные.

– Машины уйдут на сотню километров в сторону и там сгорят. Товарищи шоферы присоединятся к нам позже. Чужих среди нас нет?

– Нет! Нет!

– У кого не имеется никакого оружия – поднимите руки!

Немало человек поднимает руки.

– Все-таки – половина вооружены! Я думал – будет хуже… Ничего, снабдимся за счет врага. Предупреждаю, товарищи, – мы идем не на легкое дело. Может, кому придется и погибнуть от пули гитлеровца. Может, кому придется в застенке кончать молодую жизнь. Предупреждаю. Покопайтесь в душах, взвесьте. Сейчас слабым людям разрешается еще отступить и уйти по собственной воле. Через пять минут будет поздно. Ну?

– Что вы, товарищ начальник!..

– Мы на свет народились!..

– Ведите нас в бой! – раздаются обиженные голоса.

– Хорошо, – говорит связной, – считаем вопрос исчерпанным. Назначаю командира и комиссара отряда. Вот они перед вами. Командир отряда – товарищ Панько!

Панько, с немецким автоматом на груди, молча становится на возвышение, на место связного.

– Все видите? – голос Панька. – Человек военный, люблю дисциплину, ненавижу трусов. Член партии.

Панько сходит с возвышения, его место занимает Микита – тоже с немецким автоматом, с парой гранат.

– Это комиссар отряда – товарищ Микита, – представляет связной, – член партии, шахтер.

– В основном, – прибавляет Микита, – придерживаюсь вкусов командира, трусов расстреливаю, не отходя от кассы.

В толпе прокатывается хохоток.

– Становись! – раздается резкий голос Панька. – Подравняйсь! Быстренько, быстренько! На первый-второй рассчитайсь!

Отряд быстро и слаженно выполняет приказания. Светает больше.

– Смирно! – командует Панько. Командир и комиссар быстро обходят ряды, присматриваясь к каждому человеку.

В стороне стоит связной с неизвестным человеком.

– Фамилия? – спрашивает связной.

– Петро Гриценко.

– Как зовут вашу жену?

– Мокрина Терентьевна.

– Очень хорошо. Вы знаете, где мы сейчас находимся?

– Знаю.

– Скрытно поведете нас к вашему селу. Дневку намечайте поближе. Необходим отдых. Затем выбирайте в ваших окрестностях подходящий лес. Уточним на дневке по карте…

– Есть! – весело откликается пожилой Гриценко.

– Товарищ представитель партии, – докладывает Панько, – отряд к движению готов!

– В добрый час, товарищи! – громко говорит связной, обнажая голову.

Весь отряд обнажил головы.

В суровой тишине утренней степи возникают первые звуки гимна.

Вдохновенны измученные неволей лица.

Отряд поет "Интернационал".

22. Страх

Майстер полиции южного города Н. на приеме у важного гестаповского лица.

– Бедный юноша! – говорит важное лицо. – Эсэсовские войска потеряли боевого товарища. Проклятый катафалк был нафарширован взрывчаткой, и половина дома рухнула мгновенно…

– Осмелюсь доложить, – тихим голосом объясняет майстер полиции, – покойный обершарфюрер…

– Что обершарфюрер? – вдруг выкрикивает важное лицо. – А вы куда смотрели, червяк ничтожный? В трибунал! Разве это не обязанность полиции – наводить порядок во вверенной вам провинции? Посмотрите в зеркало, на кого вы сами похожи? Если бы я не знал, что вы полицейский, я просто стрелял бы вас, как партизана!..

Майстер полиции выглядит в самом деле плачевно. Куда девался его решительный вид?! Мундир измазан сажей, волосы всклокочены и обожжены, рукав оторван, штанина изжевана.

– Господин генерал, – говорит он жалким голосом, – я служу моему фюреру! Всю ночь отбивал атаки на гестаповскую тюрьму, тушил пожары на взорванной верфи, спасал самолеты на аэродроме, помогал подавить восстание в концлагере…

– И все безрезультатно! – язвит генерал СС.

– Штаты полиции не позволили мне сделать больше, господин генерал!

– Сколько удрало на машинах?

– Сто человек, экселенц!

– Что известно об их судьбе?

– Машины обнаружены в сожженном виде, люди не найдены…

– Рассеялись! По степям! – рявкает генерал. – Переловить всех поодиночке! Представить мне! Я буду расстреливать каждого, каждого, каждого!..

Порыв ветра. Открывается дверь, с грохотом и звоном стекла распахивается окно слева от письменного стола.

Летят бумаги.

Генерал быстро ныряет под стол.

Майстер полиции прижимается к стене, закутываясь в портьеру.

23. Перед прыжком

Весенний лес типа – дубы, клены, орешник, вязы, изредка сосна и береза. Лагерь отряда. Землянки замаскированы в склоне оврага. Виден легкий дымок от костра.

Цепочкой идет группа бойцов. Стараются ступать в след переднему.

– Тихо! – командует старший. – Чтобы вас мышь не услышала! Внезапность и неожиданность решает бой!

Цепочка уходит.

На поляне – связной, Микита, Панько.

– Правильно, товарищи, – говорит связной, – доведите их до десятого пота, но сделайте боеспособную часть. Лес этот мало удачен для дислоцирования отряда, но пока сойдет. Обком партии сам решит, куда вас направить…

– А вы разве не вернетесь? – беспокоится Панько.

– Откуда я знаю, куда мне уже выписан наряд, друзья?

– Вот бы вместе соединение сколотили… – печалится Микита, глядя на связного любящими глазами.

– Сколотите! – уверяет их связной. – Если обком прикажет, – обязательно сколотите соединение!

– Тут только клич кликни, – говорит Панько, – кругом такое делается, не завидую оккупантам! Только сигнал подай! Соединение получится громадное!

– С обкомом надо поскорее связаться, – мечтает Микита.

– Я сегодня расстаюсь с вами, иду докладывать. К вам придет указание, что делать, где дислоцироваться и прочее. Пока эти дни учите людей, подкармливайте, приводите в боевой вид. Гриценко наладит снабжение. Дайте задание по селам – народ вам оружия натащит, боеприпасов. До указаний обкома не выявляйте себя… Никаких диверсий! Что узнали о предателе Яшке?

– Один боец еще в лагере слыхал, как они уговаривались двигать в Д…

– Хорошо, проверю. Без направления подполья никого, конечно, не принимайте… Мокрина Терентьевна готова?..

– Она на опушке с подводой…

– Ну, прощайте, друзья. Свидимся – обрадуемся, не свидимся – вспомянем друг друга добрым словом…

Связной целуется с Паньком и Микитой, идет. Он одет в крестьянскую ветхую одежонку: пиджак в виде спецовки, ватник, штаны и сапоги.

24. На связь

Вот едет бесконечной степью крестьянская подвода, запряженная захудалой лошаденкой в дышло. На подводе сидят, свесив ноги, связной и Мокрина Терентьевна.

– Благодать какая, – говорит связной, – так бы, кажется, всю жизнь ехал, ехал… Воздух, как лучшие духи, небо – просто смотрел бы в него и не закрывал глаз… И жаворонок как заведет – ну, слезы из глаз от восторга… Вам не смешно, Мокрина Терентьевна, что я такой чувствительный?..

– Нет, не смешно, – отвечает женщина. – Мне кажется, что у вас очень крепко душа должна быть на замок заперта. На такое дело ходить – надо забыть о жене и детях, отце-матери. Где они, что делают, живы ли – какое кому дело. Вот вы и замечаете природу, воздух, небо, жаворонка… А у самого на сердце что?..

– Да, Мокрина Терентьевна, встретимся после победы, какие разговоры пойдут!..

– Кто жив останется после такой борьбы…

– Дело-то наше останется, Мокрина Терентьевна, – вот и мы в нем будем жить, разговаривать с современниками.

Женщина задумывается.

– Все это так… Но меня мучает одна думка: правильно ли мы сделали, что много посеяли в этом году? Народ хотел ограничиться картошкой, немножко зерновых, а я настояла, чтобы сеять по-настоящему! Посеяли на совесть…

– Правильно посеяли!

– Смотрю вот вокруг – стоит пшеница подходящая, значит, тоже так думали, как мы… Ждут Красную Армию, встречать будут хлебом… если немцы не вывезут!

– А вы прячьте зерно! Зарывайте в землю! Тогда не вывезут! В этом году дождемся своих, Мокрина Терентьевна!

– Какая радость будет!

Несколько картинок степи сменяют одна другую, давая ощущение длинной дороги, медленного движения, ожидания опасности.

Низко плывет грозовая туча, сверкают молнии. Начинается дождь.

– Природа тоже на нашей стороне, – говорит, кутаясь, Мокрина Терентьевна, – одобряет наши действия!..

– Погода для посевов подходящая, – замечает связной, выкручивая свою спецовку, мокрую до последней нитки.

Вот повозка дает дорогу мчавшимся навстречу машинам с солдатами. Связной неподвижно лежит на сене, не подавая признаков жизни.

Вот новый пейзаж: повозка переезжает железную дорогу. Проходит товарный поезд, груженный орудиями, машинами, немецкие солдаты выглядывают из дверей.

Вот повозка догоняет группу людей. Люди с котомками, босиком медленно идут по дороге. Мужчины бородаты, женщины оборваны, измучены.

– Доброго здоровья, – приветствует их Мокрина Терентьевна.

– Здравствуйте и вам, – отвечает женщина.

– Далеко путь держите?

– Да, верно, туда же, куда и вы! Позабирали оккупанты наших детей, идем хлопотать в область…

– Э, люди, это вы глупость сделали, что отдали детей! – укоряет встречных Мокрина Терентьевна. – Детей надо прятать, в леса посылать!..

– А вы ж, тетка, зачем в область? По торговому делу, что ли?

– Вот на возу лежит моя торговля! Мужа везу к докторам. Ударил ландвирт человека, а он теперь, как неживой: ни рукой, ни ногой не двигает, язык заплетается, как у младенца! Горе ты мое горькое!

Люди подходят к повозке и молча, соболезнующе смотрят на лежащего связного.

– Но! Но! – погоняет лошадь Мокрина Терентьевна. – Вот вылечу мужа и пойдем с ним прямо в партизаны! Довольно терпеть!..

Пыль застилает повозку.

Вот вечернее солнце бросает длинные тени. Повозка подъезжает к парому. За речкой – степное село.

– Стой! – командует полицай, сидящий над речкою с удочками в руках. Передает снасти своему дружку, удящему рядом, и выходит на дорогу.

– Какие люди? Документы имеются? Партизаны или прочие нарушители?

– Пан полицай, не смейтесь над моим горем! Лучше б он сразу умер от контузии, чем вот так мучиться!..

Полицай подходит к повозке, молча начинает совать руку в сено, не обращая внимания на лежащего человека.

– В область? – спрашивает полицай, не обнаруживая ничего.

– В область, пан начальник, к докторам, вот документ от старосты, печатка немецкого дандвирта…

– Доктора бесплатно не лечат, – замечает полицай, – это тебе не советская власть!.. Если ты быдло, то подыхай себе спокойно без докторов, – новый порядок строгий… Чем заплатишь медицине?

– Самогоном, пап полицай! У меня свекор такой мастер, что получается чистый спирт, вот не грех что завожусь!..

Полицай молча берет бутылку из корзины, открывает пробку, нюхает и удовлетворенно крякает. Затем прячет бутылку в карман.

– Доктора теперь берут дешевле, – говорит полицай и бьет кулаком лошадь.

Повозка въезжает на паром.

– В этом селе можно ночевать, – говорит тихо связной.

Очень красива вечерняя река, живописно село, приютившееся у реки, благостен воздух, овевающий родную землю.

Связной неподвижно лежит в хате на почетном месте, а вокруг него не переводятся люди: заходят, выходят. Мокрина Терентьевна помогает хозяйке: катает рублем и скалкой белье на лавке. Горит небольшая лампа.

– А мы едем и едем, – говорит Мокрина Терентьевна, работая рублем, – а вся земля будто помолодевшая, веселая… Чувствует, что уже скоро…

– Эге, чувствует, – говорит старик, обращаясь к связному, – вот я вам расскажу, добрый человече, что за чудасия произошла на нашей речке. Туда, ближе к Днепру, она широкая, а дна никто не доставал. Прижали однажды наших хлопцев оккупанты к реке. Одно слово, капут и все! Отбиваться нечем, переправляться не на чем. Раненые на руках. Пушки, пулеметы. Может, и танки были, люди всяко говорят. Посмотрел их командир на реку и говорит: "Эх ты, бесполезная вода! Выходит нам через тебя преждевременная смерть!" А солнце печет, зной степной мутит голову. И видят тогда хлопцы странное дело: вдруг замерзла река от берега до берега, как зимой. Сотворила своим людям нерушимый мост. Кинулись партизаны переправляться, раненых перенесли, орудия – все, что было. Только подошли эсэсы к реке – "Вас варум, что такое?" – а ледяной мост враз растаял. Бурлит вода, лодок нет, стоят каратели, как дураки…