Текст книги "Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3"

Автор книги: Юрий Яновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Завоеватели

…Десятки тысяч инженеров не имеют работы в нашей старой Германии. Миллионы квалифицированных рабочих побираются на улицах. Страна технического прогресса кричит от голода.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Луганским большевикам,

Луганскому паровозостроительному заводу имени Октябрьской революции,

Луганскому брату этого завода, который станет в ряды гигантов первой пятилетки.

1

(Музыкальное вступление)

I СЦЕНА

Степь. Рельсы. Весна. Резкий ветер. Дует в одну сторону – ровно, глубоко, мощно. Идут против ветра двое. Иностранцы. Старший качается, как былинка. Ветер.

Франц (младший). Проклятая степь. Пустыня без конца и края. Тут затеряешься, как иголка. И ветер заметет твои кости.

Хейман (говорит медленно, садится на землю, он вот-вот потеряет сознание). Нам удалось вырваться. Я боялся, что нас догонят. Вам показалось, что за нами гонятся?

Франц. Я вас спас. О, проклятье тем, которые заманили нас в этот ад!

Появляется диск солнца. Полосы туч.

Хейман. Мое сердце разрывается на части. В голове гудит, у меня температура. Мы попали в суровую погоду, дружище. Ветер свалил меня окончательно.

Франц. Страна проклятых температур! Ветер гремит, как ураган над морем. Летом жара, мозг расплавляется, а зимой – мороз, от которого трещат кости.

Хейман. Какое ужасное пространство. У меня кружится голова. Я вижу, как плывут издалека корабли. На горизонте маячат их ветрила.

Франц. Вы бредите!

Хейман. Я вижу голые мачты. Они простираются к небу.

Франц. Успокойтесь, Хейман. Мы пробьемся сквозь эту степь. Тогда опасности не будет. Солнце не будет жечь наших костей, ветер не будет швырять нас на землю. Мы дойдем до страны тихих погод, укрощенных стихий.

Хейман. Эльба впадает в море.

Франц (горячо). Я – первый мастер. Я – инженер высокой квалификации. Я не позволю обращаться с собой, как с мальчишкой! Меня знает вся Германия. Я – Франц Адер, будьте вы прокляты!

Хейман. Да. Я не коммунист. У меня температура. На цех нужно двенадцать калориферов. И вентиляторов. Как сильно дует!

Франц. Мы работаем на вашей реконструкции, как каторжники. Строим индустрию. Голую степь раскидываем под тучи.

Хейман. Социалистическая промышленность, Милли, есть только в этой стране. Я – беспартийный человек, так и пиши в анкете. Камрады, в цехе должна быть такая чистота, как в больнице.

Франц. Хейман, вы нездоровы?!

Хейман (бредит). Строить новые паровозы нужно с толком. Я говорю себе: ты квалифицированный мастер, ты приехал в эту страну работать. В страну огромных пустынь и великих дел. Но бойся измены. Геноссен, вон за углом их целая колонна! Берегите патроны!! Не более одного патрона на каждого зеленого! Wacht auf, verdammte dieser Erde!..[1]1
  Вставай, проклятьем заклейменный! (Первая строка «Интернационала».)


[Закрыть]

Франц. Что мне с вами делать, Хейман? Да и что скажет на это фройляйн Милли?

Дед-пастух. Высокий, белый, старый. В шапке. Посох, как у апостола. За кулисами лают собаки. Ветер надувает белую одежду, как ветрило.

Дед. Пугу-пугу, пассажиры. Спички есть?

Франц. Кто вы такой?

Дед. Я? Казак с Луга. Пастух здешней местности. Стадо пасу. Пасу вот до склона своих лет, потому как скоро пастухам выйдет отставка. Машины будут в степи пастись. А вы кто такие? Случайно не заграница, которая Днепр перекрывает? Шустрая, шельмины дети!

Франц. Мы немецкие специалисты.

Дед. Были тут и такие. Лет двенадцать прошло, как удрали. А вас куда бог несет?

Франц. Домой.

Дед. Уже и удираете. Вы хоть не обокрали?

Хейман (лихорадочно). Геноссен. Гамбург восстал. На этой крыше мы поклялись умереть. Крыша, дождь, туман. Мы летим над Гамбургом. Я вижу дым и гудки на Эльбе. Камрады!

Франц. Вы видели лошадей? Нам нужно ехать. Тут затеряешься, как в море. Вишь как дует ветер и изгибается земля! Проклятая степь!

Дед. Гай-гай, сколько раз я исходил ее босиком вдоль и поперек. Сколько стад я выпас людям на этой степи! Да ты мне давай все рощи на свете – не возьму. Мне чтоб голая степь была и посреди нее я со стадом. Как бог. А лошадей тут нет. Одни только трахтора. О, спаси мою душу! Говорят, что Днепр перережете и мельниц наставите видимо-невидимо? Это вам такой Дненрище, что и черту рога свернет!

Франц. Днипрельстан[2]2
  Днипрельстан – Днепрогэс (укр.).


[Закрыть] другие строят.

Дед. И на самом деле Днепр стань. Перекроешь его, должен будет стать.

Франц. Мой товарищ болен. Нужно нести. Нужны люди.

Дед. Я со стадом. А ты пойди сам позови. Тут много народу проходит. Все в рабочие хотят. О, спаси мою душу!

Франц. Посидите. Я пойду. (Уходит.)

Дед. Вот я и говорю себе – отчего это все люди в рабочие пошли? В чугунную печь голову сует, под землю лезет, караул, спасите, ничего не поймешь. Не лучше ли стадо в степи пасти и со степью казацкой разговаривать?

Хейман. Геноссен. О, не поддайтесь.

Дед. Лежи, козаче. Пускай твоя доля скачет.

Пауза. Дует ветер. Дед задумался.

Говорил мне Махнов на этом самом месте. И на саблю оперся. «Пришлю, говорит, вам, дед, в подпаски батраков из города. Уже конец городам наступил». Да не сказал ничего о заводах. А оно и вышло не по его. И город и село – все на завод пошло. А кто же овец будет пасти? – спрашиваю вас. Я к машине равнодушен, мне бы коня хорошего, сытого, казацкого, так я бы еще показал свой казацкий норов. Бывало, как рассказывает мой дед, то и сейчас вспоминается. А ведь уже и мне годочков девяносто, видать, есть. Больно мне хотелось к Махнову записаться – не приняли. Говорят: «Принимаем только до шестидесяти лет, а тебе уже больше».

Хейман (вскакивает с места). Ветер. Пустыня. Кричите во тьму. Земля качается.

Дед (насильно усаживает его на землю). Ну тебя к лешему. Еще и борись тут с ним.

Хейман. Ты меня положил на холодный цинк. Милли!..

Дед. Такое слабое, а еще удирает. Как та овца, которая домой в загородку хочет. Тут ему, видишь ли, степь не понравилась. Чабанская степь. Да и харч, видать, не тот. Сразу видно, что не нашего рода, чужого плода и заграничного корня. О, спаси мою душу! Да если бы я был помоложе, я бы их тут обоих избил. Чтобы знали, как удирать. А если бы вы от отары убежали? А скотина без воды позаливалась бы?!

Хейман. Проклятая степь…

II СЦЕНА

Комната завкома. Шум. Посетители. У стола женщина-мастер.

Председатель завкома. Тише, товарищи. Невозможно заниматься. Ни черта не поймешь. Тише.

Женщина-мастер. Говорю же тебе, что удрали с завода. Сама видела, как помчались по шпалам. Председатель. Пешком?

Женщина-мастер. Ну да. Вот так – ноги на плечи и готово. Левацкий загиб, да и только!

Председатель. Что им – поезда не было? Высокомерие одолевает?

Женщина. Разве у них распорядки в голове? Тот, младший, уж больно нервный – так и швыряется всем, а наш Хейман сегодня болен и на работу не вышел.

Председатель. Ну, а я – что могу я поделать? Это дело политическое. Пускай этим занимается партийное руководство. Пойди расскажи Венгерше.

Женщина выходит. В двери она сталкивается с Милли. Молодая девушка.

Женщина-мастер (кричит с порога). Вот тебе и Хейманова доченька! Осторожно с ней, она горяча как огонь!

Милли (на ломаном языке, нервно). Товарич председатель. Мой фатер Хейман нет. Нет гауз, нет фабрика.

Председатель. Гражданочка, ваш отец будет найден. Он пошел прогуляться.

Милли. Я хочу директор. Переводчик.

Председатель. Садитесь, пожалуйста. Я нас проинформирую.

Кто-то освобождает стул. Милли садится.

Председатель. Понимаете, они драпен-драпана домой. Бежали. Фюйт! Но мы их догоним! Понимаете?

Милли. Нихт понимат.

Председатель. Вот черт! Смотрите: ваш отец был болен… В доску… (Крутит пальцем у своего лба. Прикладывает руку к голове, изображает боль.)

Милли. Нихт понимат.

К столу подходит немец-рабочий, знающий язык. Говорит с немецким акцентом.

Рабочий. Разрешите, я расспрошу.

Председатель. Пожалуйста, расспрашивайте.

Рабочий. Фройляйн Хейман, президент заводского комитета спрашивает, не был ли ваш отец болен, когда выходил из дому?

Милли (оживленно). О да. У него была плохая температура. Я не разрешала ему идти на работу. Но он не послушал. Сказал, что боится за цех. Они ругались с Францем.

Рабочий. Она говорит, что у Хеймана была плохая температура, он был болен.

Милли. Франц потащил его на завод. Я говорила не делать зтого.

Председатель. Скажи ей, что президент завкома спрашивает, не доводится ли Франц родственником ей?

Рабочий потихоньку спрашивает. Милли отвечает.

Рабочий. Франц ее нареченный. Он честный специалист.

Председатель. Вот видишь, я так и думал. Ищи его теперь в степи!

Входят Венгер, директор, женщина-мастер. Венгер – коренастая, решительная пожилая работница. Директор (пиджак, белая рубашка, галстук). Идет солидно, ощущая важность своей должности.

Венгер (спокойно). Завком, я еду за беглецами. Мы пришли к выводу, что их нужно вернуть. Ничего не пойму. Это какая-то болезнь!

Председатель. Вот эта гражданочка говорит, что Хейман вышел из дому больным. Это его дочь.

Венгер (подходит к Милли, приветливо). Вы понимаете, товарищ, тут случилось недоразумение. Мы скоро все выясним и дадим вам знать. С вашим отцом не случится ничего плохого.

Рабочий переводит эти слова Милли.

Милли. Говори, ти директор?

Директор. Я директор.

Рабочий. Она просит послать машину, чтобы догнать.

Директор (в замешательстве). Придется на дрезине. Они пошли по шпалам.

Венгер (подчеркивает). Автомобиль не отремонтирован? Еще после той аварии? Не отремонтирован?

Директор качает толовой.

Венгер. Я еду на заводской дрезине. Ну, пошла!

Входит милиционер. К Венгер. Хватает ее за руку.

Милиционер. Вот где ты! Я в кабинет, а он пустой. Я – контужен. Я за себя не отвечаю!

Спокойная Венгер вспыхнула.

Венгер. Ну тебя к богу, товарищ милый! И людей не стыдишься! Я тебя в КК позову! Я думала: у тебя выходной день – ты хоть с ребенком дома побудешь. Куда ты ее дел?

Милиционер (тоном ниже). Отвел в детский сад. Осточертела мне уже такая жизнь. Либо себе, либо тебе жи ть разобью.

Женщина-мастер. А еще военный! Что она тебе – домашняя посуда, что ли?

Милиционер. Где она сегодня ночевала, а?

Женщина-мастер. У нас в эту ночь штурм был. Прорыв ликвидировали. А ты что подумал?

Венгер. Ну, хватит смешить людей. Пошли. Я тебе все-таки жена, чучело ты милицейское!

Пошли. Вслед – смех.

Женщина-мастер. Вместе на фронтах были. Там познакомились и сошлись. Вместе головы под пули подставляли. И любили друг друга. Ох, и ревнивый же он, как вулкан! Забыл, что у женщин теперь все права. Теперь женщина на гору революции идет, как герой!

Председатель. Прошу героев идти к их вулканам. Невозможно заниматься!

III СЦЕНА

Степь. Ветер. К деду и Хейману подходят трое. Сельские парни. Фуражки, кудри. Говорят мало, не спеша. Громко, потому что в степи. На одном из них – военная форма, это демобилизованный красноармеец. С ними Франц.

Франц. Тут лежит. Нужно нести. Я дам деньги.

Рудой (к деду). Доброго здоровья. Ну и бешеные же у вас псы!

Дед. Здравствуй, козаче. Возле меня не бойся!

Рудой. Откуда они здесь взялись?! Задержал нас и требует, чтобы мы немедля куда-то его несли.

Дед. Чужой крови люди. Им, вишь, степь не понравилась. Наша старая запорожская, казачья степь. Чужой крови.

Рудой (смеется). А класса? Тоже чужого? Бедного класса народ или богатого? Вы, дедушка, в Красной армии прицельно были? То-то и видно, что не были.

Дед. Не приняли меня. О-о, спаси мою душу! К самому Чахнову подходил. Запиши меня, говорю, – не записал. «Вы, говорит, стрелять не умеете». Из этой хлопушки? Да на кой леший она мне, ежели у меня будет сабля на боку? Не приняли, говорю, в армию.

Рудой (смеется). Это вы, дедушка, к чужим было попали. Возможно, это вовсе и не Махно был?

Дед. А кто их разберет! Я их всех за Махнова принимал. Я неграмотный.

Рудой. А хоругвь у них какая была? Красная или иная какая?

Дед. Мне было не до хоругви.

Ветер снова резко дует.

Франц. Мы немецкие специалисты. Мы бежим в Германию. Нас терроризировали. Нами пренебрегали. Не давали работать.

Рудой. Подождите, не так быстро. Вы бежите из допра?

Франц. Мы с завода. Там можно с ума сойти. Я потерял координаты! Я, как дикарь, бегу куда глаза глядя, по голой земле!

Хейман (бредит). Люди, на помощь! Меня положили на рельсы. Сейчас придет поезд. Развяжите. Камрады!

Франц. Он заболел. Я не могу сам справиться с «им. Его нужно вынести из этой степи.

Дед. Вот видишь: степь ему не по душе!

Рудой. А вы к дирекции обращались?

Франц. Директор послал к инженеру, а инженер послал ко всем чертям.

Рудой. Прицельно! А в заводской комитет?

Франц. Заводской комитет ничего не понимает. Пьет чистый спирт.

Дед. О-о спаси мою душу! Какое же еще понимание нужно?

Рудой (сурово). Вы в партийный комитет ходили?

Франц. Я – беспартийный. Я подчиняюсь администрации. Тем, кто платит мне.

Рудой. Партия есть авангард рабочего класса. Если вам не давали работать, вы не – имели права не пойти в партийный комитет.

Франц. Вы не смеете так разговаривать со мной! Я не разрешаю вам! Я – инженер высокой квалификации. Меня знают многие фирмы. Вы на меня орете, будто я что-нибудь украл. Я ничего не воровал! Кто вы такой?

Рудой. Вы меня об этом не спрашивали, когда звали на помощь.

Хлопцы. Пошли! Пускай себе удирают.

Рудой (твердо). Нет, ребятки, я ему еще отвечу. Я – демобилизованный красноармеец. А теперь иду на завод. И полагается мне знать, что это за люди здесь бродят по нашей степи. Согласно уставу полевой службы, я должен знать – чужие или свои это люди.

Франц (почти истерично). Я иностранный подданный! Я – подданный Германской республики! Меня давят ваши пустыни. О, я знаю! Вас послали догнать меня и убить в этой степи.

Хейман. Геноссен. Калориферы. Температура.

Рудой (обеспокоенно). Подождите. Мы идем прицельно на завод. Колхоз нас выделил. Вы нас тащите сюда, и мы выясняем факты. Где же убийство?

Франц (истерично). Молчите! На ваших руках – кровь! Где ваш револьвер? Стреляйте прямо в сердце! Я умру в этой проклятой степи, как мужчина. Я больше ничего не скажу!

Пауза. Ветер усиливается. Ревет.

Дед. Снова степь проклинает. О, спаси мою душу!

Рудой. Мы вот что сделаем. Прицельно мы оставим с вами деда, а сами пойдем и пришлем сюда санитарную карету, может, больного и трогать нельзя.

Дед. Чтобы я да сидел тут с ними? А ежели убьют? Я еще жить хочу.

Рудой. Посидите.

Дед. А дудки! У меня овцы.

Рудой. Дедушка, ведь это же международная политика!

Дед. А я пойду.

Ушел, напевая старческим дребезжащим голосом: „Вулиця гудё, де козак иде!“

Рудой. Вот тебе и махновец! Придется мне самому. А вы, хлопцы, катайте на завод. Тут уже недалеко. Придя на завод, сообщите в контору, что их спецы сидят здесь. Пускай приедут с врачом. Да побыстрей.

Хлопец. А ежели нам не поверят?

Рудой. Поверят. Это же международная политика! Идите прямо по рельсам. Во-он там, вдали, видите, стоит дрезина. Наверное, ремонтная бригада. Попросите, чтобы подвезли.

Хлопцы пошли, оглядываясь в сторону Рудого.

Франц. Вы отправили их, чтобы не было свидетелей?

Рудой молчит.

Мы честные специалисты. Разрешите нам идти на родину. Мы никакого вреда не причинили. Мы не можем больше вытерпеть.

Рудой. А почему бы вам не поехать поездом? Чистая постель, горячий чай – это вам не пешком ноги бить!

Франц. Вы же нас охраняете? Как татарин, встретились в степи.

Рудой. Чтобы вы не учинили никакой провокации. Я вам не верю, господин немец. Разве вы не можете удушить этого вашего камрада, чтобы самому бежать дальше? А нам тогда прицельно что прикажете делать с трупом иностранного специалиста в голой пустынной степи? Разве нам поверят тогда, что вы бежали не от смерти?

Франц (наклоняется к Хейману, садится возле него). Хейман, тут затеряешься как иголка. Как иголка. Только в библии – такая пустыня.

Рудой ходит, хмуро поглядывая в ту сторону, куда пошли хлопцы. Останавливается, всматривается. Свирепствует ветер. Позванивают рельсы. Влетает дрезина. На ней трое: Венгер и двое рабочих. Венгер сходит на землю, улыбается.

Венгер (спокойно). Ваши хлопцы хотели, чтобы я отвезла их на завод, по это лишнее, потому что именно ради этого я и ехала сюда. Доброго здоровья, товарищи.

Рудой. Здравствуйте.

Венгер. Доброго здоровья, товарищ Адер. Нам очень обидно, что вы к нам не обратились. Вы же знали к нам дорогу.

Франц. Вы хотите арестовать меня, мадам Венгер?

Венгер. До вашего бегства вы иначе обращались ко мне, товарищ Франц.

Франц. Тогда вы были секретарем партии, а сейчас вы приехали, чтобы забрать меня в тюрьму.

Венгер (улыбается). Вы ошибаетесь. Мы не будем вас задерживать. Но зачем же идти пешком? С больным Хейманом? Там на завод пришла его дочь, спрашивает, где он. Нельзя рисковать его жизнью.

Рудой. Очень прицельный спец. Говорил, что не давали ему работать. Удирают в Германию.

Венгер. Они бегут просто в степь. Я понимаю это, как отчаяние. Это истерика, товарищи. А может, и провокация. Я приехала вмешаться в это дело. Товарищ Адер, давайте возвратимся дрезиной назад, больного необходимо немедленно отправить в больницу. А сами вы затем поступите так, как вам угодно. Только нормальным путем.

Рудой. Он боится.

Франц (запальчиво). Я вас не боюсь! Я чужой подданный! Под этим проклятым небом вы чините насилие!

Венгер. Я хочу спасти жизнь человека. Жизнь честного специалиста.

Франц. Вы ругаетесь? Вы обвиняете меня в нечестности? А это честность, когда меня заставляют покрывать тупость ваших людей? Это – честность, когда меня толкают против моей профессиональной этики? У меня одна жизнь, и я не хочу ее позорить. Я приехал работать честно!

Венгер. Товарищ Адер, тут, в степи, без фактов, нам очень тяжело говорить. Для этого нужны компетентные люди, спокойные чувства. Мы вас выслушаем, и вы нас выслушаете, мы посоветуемся вместе – работать вам дальше или уезжать домой.

Франц (нервно). Поздно вы спохватились, Венгер. Я нервы себе вымотал с вашими людьми. Спать, зевать, портить машины – это они умеют. От инженера и до чернорабочего – ходят сонные и мечтают. Я еще в гимназии перестал мечтать. Я обвиняю ваших инженеров, ваших рабочих, я обвиняю вас – тут, в этой бешеной степи!.

Венгер. Я спокойно стою перед вашими обвинениями. Я готова их услышать, но в другом месте – на заводе, среди рабочих.

Франц. Я пройду ее насквозь – эту степь! Мне незачем возвращаться на завод. У меня было достаточно времени для разговоров.

Венгер. Мне кажется, что отец вашей невесты заслуживает большего внимания с вашей стороны. Он лежит без сознания, и я приехала спасти его.

Рудой. Товарищ специалист, я, возможно, малость погорячился. Я не знал, что вы такой нервный. Мы привыкли по-простому: рубить все в глаза – и ладно.

Франц (через силу). Я подчиняюсь неизбежности. Вы должны дать мне слово…

Венгер. Вы как ребенок, товарищ Адер! Вы хотите пешком дойти до узловой станции! Заводская железная дорога вам не нравится? Вы боитесь рабочих? Вы сразу так и говорите.

Франц (устало). Мне очень тяжело, Венгер…

Венгер (высоким голосом). А нам не тяжело от вашего поступка?! Мы забираем больного с собой, а вы поступайте, как знаете…

Хейман стонет.

Венгер. Вот!

С дрезины соскакивает рабочий. Энергично подходят к больному, несут к дрезине. Франц, не слеша, трогается за ними. Свирепствует ветер.

IV СЦЕНА

Сборочный цех паровозостроительного завода. Под паровозом – несколько людей. Паровоз еще голый, без колес, стоит над канавой, как это делается на заводах. Возле паровоза бригадиры – Седой и Гвардия. Седой – в железных окулярах, низенький. Гвардия – высокий, худощавый. Виден угол станка, за которым работает рабочий в матроске. Мостовой кран подвозит детали. Работают точно, быстро, весело. Грохочет цех.

Седой (работает). Вчера я пересадил свою пальму. Ту, которую в прошлом году привез из Сухуми. Когда был в доме отдыха. Называется „Кентия Кентербери“. Происходит с острова лорда Говей в Великом, или Тихом, океане. Вот красота!

Гвардия (вылезает из-под паровоза). А землю какую она любит?

Седой. Обыкновенную! Только чтобы не пересушивать и несильно поливать. Немного солнца.

Гвардия. А листики длинные?

Седой. Дюймов на восемь. Красота!

Гвардия. Я, брат, свои китайские розы давно пересадил. Землю составил, как в аптеке. И ношусь с ними, чтобы они подольше были на солнце. Приятное растение. Особенно тот куст, который цветет красным, как огонь, цветом.

Кран подвозит детали.

Седой (лезет под паровоз). Я – когда-то – в молодости – рыбой – занимался. – Часами – сидел – возле – аквариума. – Вот – красота – была.

Подходит рабочий в матроске.

Рабочий. Граждане ударники, паровоз замерзнет от вашей работы.

Гвардия. А ты почему ушел от станка? Мало тебе брака?

Рабочий. У меня автомат. Загнал стружку и гуляй.

Гвардия. А брак в землю прячь?

Рабочий. Не бойся. Я ударник лучше тебя. Ты еще никакого премия не имеешь, а мой портрет уже в газете.

Седой (из-под паровоза). Газета выдержала?

Гвардия. Ну, иди уж к станку, ударник! А то снова положишь резец точить да деталь закапывать.

Рабочий. Ты не задирайся. Я настоящий ударник, значит должен и за вами следить. Ударная работа у вас, стариков? Один только смрад.

Гвардия (спокойно). Высказался? Теперь иди работай. Выполняй, как мы, старики, план. Только бракованных деталей в землю не закапывай.

Рабочий вдруг побежал к станку.

Седой (работает ключом). Молодой. Угомонится. А мы девятьсот пятый год еще знаем. Помнишь, как мы дробовики налаживали? А потом ковали железные ежи, чтобы бросать под ноги казачьим коням? Кони бесятся, падают. Красота! Молодой! Угомонится…

Гвардия. Такого угомонишь! Это тебе не „Кентербери“! Тут я с тобой совершенно не согласен!

Седой. А в чем ты со мной согласен?

Гвардия. В цветах – да. А тут – нет. Потому как для нового завода – нужно и людей обновлять! Сто раз тебе говорил!

Седой. А наш завод тебе не годится? Тебе – чтобы до самого бога? На кнопочках? Сюда-туда, руки в брюки и – посвистывай?

Гвардия. Чтоб ты знал! Нужно новый поставить. Баста!

Седой. Покупать ли, новый ли ставить – один черт!

Гвардия. Один – да не один! Нужно разобраться!

Проходит заводской инженер. Останавливается. Смотрит.

Гвардия. Тут, Иван Павлович, детали плохо подгоняются. Нужно добиваться, чтобы шлифовали хорошо.

Иван Павлович. Ладно, скажу. План сегодня выполните? Тяжело без реконструкции.

Седой. Нелегко.

Гвардия. Слыхали мы, что наш трест целый завод за границей покупает. Перевезет и поставит вместо нашего. Это правда?

Иван Павлович. Разговоры. Это немец распространил. Вот будет заводское совещание, мы заслушаем доклад треста о реконструкции завода, внесем свои предложения, тогда все и выяснится.

Седой. А вы, Иван Павлович, за какую программу?

Иван Павлович. Я за реконструкцию. Покупать целый завод!

Седой. Правильно!

Гвардия. А немец – наоборот.

Иван Павлович. Поменьше бы слушали этих авантюристов, так лучше было бы. Вы думаете, он заболел? Подхватил Хеймана и бежал с завода. Пошли-побежали в степь, как гимназисты.

Седой (мечтательно). Сейчас как раз в степи дрофы, как профессора, ходят…

Гвардия. Подожди, дружище, тут не охота. Как это так – побежали в степь?

Иван Павлович. Домой пешком пошли.

Гвардия (нерешительно). Может, это у них спорт?

Иван Павлович. Какой там спорт! Товарищ Венгер сама поехала за ними.

Седой. Таки задели их за живое.

Иван Павлович. Да. Вот и верь им после этого.

Ушел. Рабочие посмотрели друг на друга. Продолжают разговор, работая.

Гвардия. Вот будет работа для зубов! Чтобы и зубы не выкрошились! Франц такой горячий, что слова спокойно не скажет. Швырнуть инструмент, напугать до костей, – разве трест его защитит?

Седой. Тоже мне защита! Не верю трестам. Обманывают нашего брата.

Гвардия. Так мы же хозяева! Что скажем, то и сделают.

Седой. Мы хозяева, мы и рабочие. Все вместе. А они приказчики. Вот они и обманывают: нас – хозяев, перед нами – рабочими, и нас – рабочих, перед нами – хозяевами. Красота!

Гвардия. Ничего не пойму. А дело же идет по нашим рельсам?

Седой. Не очень-то и по нашим! Завод хотят купить! Уже наш им не годится!

Гвардия. А не годен он. Об этом все знают.

Седой. Мы ого своими руками отогрели после революции.

Гвардия. А паровозы нужны для социализма?

Седой. Мы даем паровозы! Изо всех сил стараемся!

Гвардия. Паровозы? Разве „0-5-0“ – паровоз?

Содой. По и не верблюд!

Гвардия. Плохой паровоз. И мало мы их выпускаем. Нужно продать завод к чертовой матери!

Седой. Завод продать? Нашу кровь и нашу душу?

Гвардия. Кровь нам не нужна – паровозы давай!

Седой. И привезти из-за границы чужой завод? Да он тебе немецким языком заговорит.

Гвардия. Не привозить. Нужен новый завод. Чтобы дать полную норму паровозу и – баста.

Седой. Ты, выходит, умнее немца?

Гвардия. Немец свое защищает, а я – свое. Он продает старый завод, а я за новый голосую!

Седой. По-глупому голосуешь.

Гвардия. Ия глотку буду грызть, чтобы не покупали за границей завод!

Седой. Ты в степи побегай, как немец! Может, остынешь…

Гвардия. Я от белых не бегал! А тут – мой самый высокий голос!

Седой. Большевистский завод в яму закапываешь?

Гвардия. И закопаю, ежели новый будет.

Седой. В гроб, значит? Завод в гроб? Принесут тебе, значит, гроб, а ты завод в него и положишь? Так, что ли? Гроб тебе нужен?

Четверо фабзайчат несут через весь цех деревянный гроб. Несут медленно и мрачно. Подносят его к рабочему в матроске и ставят на землю. Снимают крышку, достают оттуда плакат.

„В ЗЕМЛЮ БРАКОВАННЫХ ДЕТАЛЕЙ НЕ ПРЯЧЬ,

А СЮДА ИХ ВСЕ СКЛАДЫВАЙ,

И САМ НА НИХ СВЕРХУ ЛОЖИСЬ!“

Седой. Красота!

2

V СЦЕНА

Внутри бывшей церкви. Рабочая столовая. Вместо алтаря – сцена. Невысокий занавес. Плакаты. Столы. Деревянные скамейки. Висит паникадило, украшенное красными флажками. Надпись: „Хотя это уже и не церковь, но головные уборы во время обеда снимайте“. Заканчивает обед первая смена. Вместе с другими обедают Венгер, Рудой и председатель завкома. Хрипящий репродуктор передаст какой-то концерт.

Рудой (галантно. Венгер ему нравится). Я тебе говорю, дорогая товарищ Венгер, что мы засеяли всю выделенную площадь. И так мне кажется, что они прицельно не управятся сами убрать. Вот какая вещь.

Венгер. Нужно, чтобы известили заблаговременно. Мы им пришлем бригаду на помощь. Проследи за этим сам, товарищ.

Рудой. Я-то прослежу для нашего колхоза, только как ты рабочих будешь отрывать от работы, товарищ Вера?

Венгер. И не буду отрывать. Помогать поедет бригада добровольцев. Свой тарифный отпуск они отдадут на смычку с колхозниками. И отдохнут там, в степи, на солнце, на новой работе.

Рабочий (рядом). Разве у крестьянина работа легче, что там можно еще и отдохнуть? Крестьянская работа – каторга.

Венгер (улыбается). Верно, что тяжелая. А наши товарищи облегчат ее. Отремонтируют колхозникам машины, помогут им лучше организовать труд, – организация – это уже тебе половина дела, – усилят колхозный культурный фронт, наладят тесную личную связь – многое предстоит им сделать. Нужно работать по-пролетарски, товарищ.

Председатель завкома. Вот куда бы я с охотой поехал. Ну их ко всем чертям, эти завкомовские дела! Пускай на моем месте посидит кто помоложе.

Венгер. Снова за свое! Ты так и выговор заработаешь.

Председатель завкома. Лучше выговор, чем такая морока.

Входит директор завода. Садится возле Венгер.

Рудой (встает). Здравствуйте, товарищ директор. Председатель завкома (к Венгер). Вот тебе и весь заводской треугольник: я, ты да он. Последний раз прошу вас – отпустите меня на производство. Что я вам – народный заседатель, чтобы сидеть в завкоме? Я теряю квалификацию!

Директор (степенно). Хорошо, я подумаю. Может быть, что-нибудь сделаем.

Венгер (посмотрела искоса, будто в шутку). Директор, а о тебе ходят плохие слухи.

Директор. Какие?

Венгер. Потом скажу.

Тем временем радио выключают, я на сцене происходит представление местного заводского Темафора (театр малых форм). Рабочие, сидевшие спиной к сцене, поворачиваются с тарелками в руках.

Конферанс (перед занавесом).

Товарищи ударницы и ударники!

Слесаря, кузнецы и литейщики!

Токари, котельщики и электросварщики!

Приятного вам аппетита! (Кланяется, поет.)

Наш Темафор, вперед лети,

В коммуне остановка! (Умолкает.)

За занавесом заканчивают:

 
Иного нет у нас пути!
В руках у нас винтовка!
 

Конферанс. Вот и познакомились! (Поет.)

 
Мы вам дадим на первое блюдо —
Завком под курчавым дубом.
Что делает он, что ест и пьет
И чем в мечтах живет.
 

Занавес раздвигается. Пантомима. Сидит председатель завкома (грим). Опечален. Входит жена рабочего. В руках у нее плакат – „ЗАЯВЛЕНИЕ“. Председатель показывает ей плакат – „ХОЧУ НА ПРОИЗВОДСТВО“. Женщина в испуге убегает. Входит секретарь с плакатом: „КОЛЛЕКТИВНОЕ СОГЛАШЕНИЕ“. Председатель и ему показывает тот же плакат. Входит осоавиахимовец в противогазе. В руках у него плакат – „ОСОАВИАХИМ“. Председатель лезет под стол, показывает оттуда свой плакат. Занавес. Рабочие смеются.

Конферанс.

 
Мы вам дадим на второе блюдо —
Директора и его подругу,
Авто-авто-автомобили
И охота в воскресенье.
Простите, в выходной день!
 

Директор хочет встать и выйти.

Венгер (тихо, решительно). Не строй из себя гнилого интеллигента. Сиди.

Занавес раздвигается. Пантомима. Директор важно ходит по комнате. Садится. Берет телефонную трубку. Говорит. Плакат – „АВТО“. Входит секретарь. Директор показывает плакат – „НЕ МЕШАЙТЕ“. Входит секретарша. Плакат ей навстречу: „МИЛАЯ“. Садятся рядом на стул, словно едут в авто. Она показывает рукой – „АХ, ЗАЯЦ!“ Он – „МИЛАЯ, ДОГОНЮ“. Падают со стула. Занавес. Рабочие смеются. Стучат ложками о тарелки.

Венгер (директору). Именно об этом я тебе и хотела сказать.

Директор стиснул зубы.

Конферанс.

 
Мы вам дадим на блюдо третье,
Как бранится наш „ударник“ Петя.
Куда и что он ударяет,
Куда посуду он швыряет.
 

Занавес раздвигается. Пантомима. Рабочий Петя. Машет кулаками на иностранного специалиста. И ругается. За его спиной вырастает дом: после каждого ругательства – новый этаж. Многоэтажная ругань. Петя достает из-за пазухи бутылку, выбивает ладонью пробку, пьет, прячет пустую бутылку под станок. Занавес. Рабочие смеются. Выкрикивают.

Конферанс.

 
Мы закончили, мы закончили.
Обедайте и уходите!
Скоро гудок загудит,
И все приступят к работе.
 

Занавес раздвигается. Выходят Темафоровки, неся в руках модель завода. Гудит гудок. Рабочие торопливо начинают выходить.

Темафоровки (поют).

 
Крепкий завод, немецкий ход,
Смотрите, как картина!
Купите завод, купите завод,—
Мы привезли из Берлина.
 

Куплет повторяется дважды. Идут, пританцовывая, за занавес.

Занавес.

Председатель завкома(кричит). Товарищи, кого выделили со второй смены на совещание, оставайтесь! Скоро начнем!

Некоторое время в столовой почти никого нет. Начинают входить рабочие и работницы других смен. Одни в рабочей одежде – прямо на работу, другие – в чистой. Рудой отходит к „треугольнику“.

Директор. Выброшу с завода одного, другого, так будут знать, как дискредитировать единоначалие! Слишком много себе позволяют!