Текст книги "Мост через Лету"

Автор книги: Юрий Гальперин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

16

Пятого сентября Лешаков спал до обеда. Никто не будил, не тревожил. Он выспался и почувствовал себя лучше. В утреннем свете вчерашние страхи казались нелепыми, да и мало ли что с пьяных глаз могло померещиться Фомину, – по припухшей физиономии видно – не просыхает. Допился до белой горячки. Впрочем, инженер допускал и другую версию: если Лешакова, действительно, держали под колпаком, то и окружение его, приходившие в дом приятели, рано или поздно все должны были попасть на заметку. Компания подобралась веселая: Валечка, болгарский невозвращенец, Фомин, разжалованный партаппаратчик, и сам Лешаков. Кадры отборные. Но пока их не трогали. Наверное, картина там, у них, не складывалась, международное положение не располагало, может, план по нелояльным до конца года перекрыли и приберегали троицу на потом, или просто тянули, выясняли и утверждали – обычная рутина. А у Лешакова все было на мази. Остальные листки к вечеру он допечатал. Разрезал. Тщательно сложил. Упаковал в миниатюрные контейнеры. Установку привел в готовность. Потом поужинал остатками припасов, – даже в магазин нос не высовывал, затаился. Сообщение Фомина все же растревожило Лешакова. Поразмыслив, он решил не выходить из дома, а то как бы чего не вышло: а ну, как сунутся они в его отсутствие с тайным обыском, с новой проверкой. Пекся он не о себе, не за шкуру трясся, но за дело болел. И, конечно, о товарище не вспомнил: как он там. Недосуг. Даже не позвонил он марксисту, чтобы по-человечески глупо спросить: «Что новенького? Как дела?.. Дуешься на меня?».

В заботах и волнениях дожил до вечера. Не обедал. Пропал аппетит. Поужинать Лешаков себя принудил. Приготовил на скорую руку яичницу. Пока он жевал, раскрытый чемодан стоял на полу, у ног, и три гладкотелые ракеты матово поблескивали в неярком свете настольной лампы. Они глядели скромно и грозно, как смотрит оружие, – чем проще вид его, тем оно в деле серьезней. Снаряды Лешакова выглядели внушительно. Как бы публику на галерее не перепугать, подумал он. И принялся сочинять отговорочку, этакое отвлекающее.

Инженер долго перебирал уловки, пока не остановился на метеорологическом варианте. В кино и по телевизору часто показывали запуск исследовательских ракет, больших и малых. К ним привыкли. А то, что запуск в необычном месте, так кто их разберет, метеорологов. Понадобились пробы городского воздуха, где же их брать, как не в центре, на Невском.

Лешакову объяснение очень понравилось, он сам предложил бы такому человеку на улице или в галерее помощь, все-таки инженер, какая-никакая, а квалификация. И причина нормальная – исследование атмосферы. Он решил, если будут путаться под ногами, докучать любопытством, мешать зеваки, надо привлечь из толпы кого-нибудь поскромнее в помощники.

Остаток вечера инженер посвятил тренировке по развертыванию системы в рабочее положение.

Лешаков засекал время. Чемодан в руке, сумка на плече – он стоял у двери. Длинными шагами пересекал комнату, точно и мягко опускал ношу на паркет перед подоконником, откидывал крышку, поднимал и устанавливал ракеты на направляющих. Быстро подключал кабель, торчавший из сумочки, и с пусковым пультом в руках отходил на три шага: больше не требовалось, после лесных испытаний инженер взрыва не опасался. Серьезно поворачивал он рычажок контрольно-измерительного прибора – стрелка подскакивала на максимум. Функционировала система безукоризненно.

Лешаков удовлетворенно собирал чемодан. И повторял упражнение в заученном порядке. С параноическим упорством инженер отрабатывал каждый элемент своих действий. В реальных условиях психологические помехи усиливаются, резко возрастает фактор случайности, и он добивался автоматических реакций.

Лешаков вошел в раж. Соревнуясь сам с собой, он совершенно заигрался и не сразу расслышал, когда окликнули его из коридора, позвали к телефону.

– Да? – тревожно спросил инженер и услыхал счастливый смех Вероники, она прилетела из Симферополя и только что добралась из аэропорта домой.

– Приезжай, – не задумываясь позвал он.

– Я с дороги. Да и поздно, муж не отпустит.

– А который час?

– Одиннадцать, – Вероника смеялась, как русалка. – Ты что, совсем задвинулся?

– Похоже на то, – признался инженер.

– Ложись спать. Завтра увидимся.

– А может…

– Утро вечера мудренее.

* * *

Шестого сентября Лешакова разбудил телефонный звонок. В последние дни спрос на него повысился.

– Старик, ты что квелый такой, – донесся глухо, издалека Валечкин голос, – я тебя разбудил? Разбудил, говори?.. Плохо слышно. Ну, ты и задаешь храповицкого, обед скоро.

– Ты откуда? – спросил Лешаков спросонья. – У вас в Перми другой временной пояс.

– В какой Перми, парень? Мы дома. Да, я и Лиля. Дома уже. И сегодня опять уезжаем. Вечером, да. На пароходе до Астрахани, понимаешь. Свадебное путешествие. Круиз.

– Поздравляю! – окончательно проснулся Лешаков и заорал. – Поздравляю вас!

– Подожди поздравлять, рано. Свадьбы-то пока не было. Вернемся, тогда…

– Свадебное путешествие перед свадьбой?

– Конечно, – веселился утренний Валечка. – Сам знаешь, как с ней, с Лилей… Может, свадьба и не состоится, зато свадебное путешествие точно. Будет, что вспомнить.

– А-а, – понял, наконец, Лешаков. – Дошло.

– Вечером заглянем.

– Давайте.

Лешаков повесил трубку и отправился досматривать сон. Но к полудню он проснулся окончательно. Встал. Вяло проделал гимнастику, принял душ. И оделся по-воскресному, повязал галстук.

Вероника, сияя глазами, появилась во второй половине дня, загорелая, свежая – наливное яблочко. Но когда в дверях, как в портретной раме, предстал перед ней Лешаков, зеленый, замученный, с кругами подглазин, с торчавшими по-птичьи перьями волос, настроение у нее надломилось.

– Что случилось? – с места спросила она. Лешаков улыбнулся голубыми губами. Слегка кружилась голова. Он радовался ее приезду, но выразить радость не хватало сил.

– Жуткая расслабуха, – признался он, – сам не знаю откуда.

– На что ты отпуск истратил!

– А… Долгая история. Потом.

– Нет, рассказывай.

– Я не завтракал, – взмолился Лешаков.

Он считал своим долгом посвятить Веронику в секретный замысел – тесно она связана с ним, последствия могли и на ее судьбе отозваться. Он хотел объясниться, но позднее, вечером, перед расставанием. А теперь не был готов. Момент неподходящий. Требовалась атмосфера, взаимопонимание, контакт. Оба они явились из разных миров.

– Не сейчас, – сказал он, обретая привычную твердость.

И Вероника, услыхав упрямую интонацию, уступила. Но тотчас потребовала компенсацию.

– Ладно, – согласилась она. – Сначала пойдем в ресторан. Надо тебя подкормить.

Лешакова в ресторан не тянуло. Он из дому выйти не мог. Который уже день наружу не вылезал, сидел тихо, как улитка. Не высовывался. При мысли, что надо появиться на людях, ему стало не по себе. И Вероника в другой раз непременно заметила бы. Но упрямая и красивая, избалованная курортом, она гнула свое, требовала тотчас же собираться и не слушала отговорок.

– Шашлык и рюмка коньяка, вот что подымает дух, – заявила она. – Одевайся, на улице ветер.

Лешаков накинул плащ и повел даму кормиться. Они посидели в «Кавказском». От грузинского коньяка инженер отказался. Проворный официант бросил на Лешакова пристальный взгляд и больше не обращал внимания. Но уверенную, яркую Веронику он принял всерьез. Засуетился, забегал с улыбочкой, быстро принес из буфета закуску: лобио и сациви. Открыл бутылку вина.

Шашлык, естественно, подали подгорелый. Лешаков без удовольствия жевал жесткое мясо. К гарниру не притронулся. Пил мало. Он вежливо ухаживал за Вероникой, подливал ей густое темное «Телиани» и, слушая щебетание, не вникал в смысл.

Он смотрел сквозь стекло, как по Невскому в сентябрьском свете катили машины; подняв воротники, гуляли прохожие, укрывались от ветра в плотно запахнутые пальто. Воскресное оживление улицы казалось праздным.

Завтра здесь будет иначе. Уже завтра. Недалеко от места, где он спокойно посиживает: полторы тысячи шагов. Три серых снаряда вылетят из галереи «Гостиного», взмоют над проезжей частью, раскроются с грохотом и блеском, засыплют тротуары мириадами листков.

«ЧЕЛОВЕК! НЕ ВЕРЬТЕ…»

Точку для запуска он правильно выбрал. В зону действия попадали сразу три перекрестка: Малосадовая – бойкое место у Елисеевского, Садовая и запруженный толпой пяточок у Думы. Да и на Невском народу что людей – не протолкнешься. Полторы тысячи шагов, а то и меньше, подумал он, – не надо было закрывать глаза, чтобы представить в деталях…

– Как тебе нравится? – услыхал Лешаков голос над собой и ответил чистосердечно:

– А что? Нравится.

– А по-моему, они психи, – строго, но не без восхищения сказала Вероника.

– Кто? Почему?

– О, Боже. Битый час толкую.

И она повторила имена писателей и нескольких правозащитников. Не читая газет, Лешаков знал о них понаслышке. Инженер удивился совпадению. Он усмехнулся и подумал, что скоро его имя станет известно. Совсем скоро.

Вместе неторопливо они допили вино. День за окном померк. Разгорались фонари.

Вероника горячими пальцами обхватила запястье инженера.

– Пойдем?

– А кофе? – напомнил Лешаков.

С официантом он расплатился неожиданно щедро и почувствовал себя бодрей – исчезла противная вялость в ногах.

В сумрачных улицах холодом дуло с реки. В обнимку они бежали к бульвару. Прячась от ветра, свернули в переулок. И у ворот столкнулись с Лилей и Валечкой. Лешаков забыл про гостей.

Вероника оглядела актрису с любопытством, но не ревниво. Валечка – новенький, трезвый, выбритый и причесанный, в строгом костюме – светился улыбкой навстречу друзьям. В руках он держал коробку, перевязанную голубой лентой, – торт из «Севера».

Чаепитие затянулось. Уютно сидели за столом, накрытом старой скатертью, пили третьего сорта краснодарский чай, заваренный правильно и не скупо, и оттого вкусный. За окном громыхал кровельными листами сентябрьский шторм. А в комнате было светло под старомодным торшером. Говорилось легко. Давно они не виделись и накопили много чего рассказать.

Вероника опять пересыпала имена новых знакомых по Коктебелю, со смехом вспоминала архиумные московские разговоры. Лиля слушала внимательно и серьезно, а потом вдруг сказала, что в Перми в магазинах хоть шаром покати, маргарина даже нет, – артистов кормили в закрытой столовой.

– Неплохо кормили нас, в общем, – согласилась она, – но другие-то как?

– Ничего ты не поняла, – напустился на невесту обычно кроткий Валечка. – Пермяки замечательно справились с продовольственной проблемой. Действительно, в магазинах ничего нет. И не надо. Зато люди не стоят в очередях, времени не теряют, зря не бегают и не ищут, а получают продукты на производстве. Заказывают и отовариваются в пределах установленных месячных норм. Например, два кило мяса на человека. Просто, рационально. И никаких проблем.

– Это же карточная система, – определил Лешаков, – военный коммунизм, – и побледнел, вспомнил людоедскую гипотезу. – При коммунизмах с мясцом туговато.

– Ну и что? Зато без забот. И время есть, поразмыслить о духовном. Провинция, а билеты на спектакли с бою брали.

– Лагерь тебе больше понравился бы, – насмешливо вставила Лиля. – Отработал норму, получи миску баланды и пайку. Забот и того меньше.

– Поговори, поговори. Съездишь и в Бенилюкс, и в Англию с такими разговорами. Выпустят тебя… Вон Лешакова в Польшу не пустили.

– Да-а?

– Не пустили, – потупился Лешаков.

– А за что?

– Действительно, за что они тебя? – удивилась Вероника. – Впрочем, делать там теперь нечего. И в магазинах, говорят, пусто.

– Магазины меня не интересуют, – с подчеркнутым достоинством ответил Лешаков.

Все замолкли.

– Поздно уже, – нарушила тишину Лиля. – Пора нам.

– Надо вещи забрать и на пароход.

– Счастливо, – обнимая жениха и невесту, пожелал Лешаков. – После путешествия со свадьбой не тяните.

– Свидетелем будешь?

– Поглядим, – уклончиво сказал инженер.

– А книга твоя как? – уже в дверях вспомнил Валечка и кивнул на пишущую машинку в футляре. – Готова?

– Готова, – хитровато кивнул Лешаков, – почти.

– Быстро ты справился, – искренне обрадовался актер. – Оно и верно – куй железо.

– Скоро услышите, – тихо и серьезно сказал инженер и поднял ясные глаза на друзей.

– Не слабая уверенность, – похвалила Лиля, рассмеялась, и в смехе ее прозвенело удальство. – Ни пуха…

– К черту!

Весело убежали друзья.

Лешаков запер дверь квартиры и вернулся. Вероника ждала на диване, по-кошачьи свернулась.

– А Фомин где?

– А… – Лешаков махнул рукой, раздражаясь и одновременно сожалея. – Заявился на днях с водкой, выпить уговаривал. Я ему по-человечески – не могу. А он свое заладил. Ты ему про Кузьму, он тебе про Ерему. Весь вечер сидел, пока до донышка не высосал.

– Может, ему больше некуда было пойти? – осторожно спросила Вероника.

Лешаков понял, что ляпнул, и смутился своих слов. Но на марксиста остался сердит. Позавчера Лешакову пришлось что-то сделать, чего он самому себе не мог забыть, хотя и оправдывался, и Фомина обвинял. А встреча на самом деле вышла последняя. Завтра предстояло ему… Он и нервничал оттого, что завтра не наступало. Оставались еще обязанности. Он опасался малодушия: расслабухи и срыва. Он должен успеть с Вероникой. Успеть – самое важное. Главное. Будущим успехом он оправдывал все.

– Странный стал, – задумчиво прошептала она, глядя, как Лешаков нервно шагает по комнате излюбленным маршрутом. – На глазах меняешься.

Она смотрела пристально, серьезно. Уверенная по-женски в своей проницательности, она надеялась разглядеть то, что встревожило с первой минуты, когда Лешаков предстал на пороге. Она хотела распознать сама, без ненужных признаний: невелика им цена – слишком скрытным он стал за последние месяцы. Вероника словно бы пыталась заглянуть в него. От напряжения она даже приподнялась. Но здесь не хватило бы и звериной зоркости.

Лешаков походил взад-вперед, успокоился. Волновался он не сильно. Так. Чуть. Минута важная. Не знал, с чего начать. До сих пор тайну никому не открыл. Даже Фомину не признался, хотя знал: спорить-то он будет, но душу лешаковскую поймет.

Насчет Вероники Лешаков не был уверен, что она вникнет в нюансы. Не рассчитывал увлечь ее на свою сторону. Но всегда знал: рано или поздно именно ей одной он откроется, однажды расскажет, выложит все, вывернет себя наизнанку. Иногда человеку нужна хотя бы иллюзия, что не совсем он один, не окончательно. Требуется сила, чтобы игнорировать пожизненное одиночество. А Лешакову, где ему было взять эту силу. Женщина последнее убежище беглеца и преступника. Лешаков был беглец. Завтра предстояло ему преступить.

Он сдвинул на край остатки торта, тарелки, чашки и сахарницу, ладонью смел крошки со скатерти, извлек из-за портьеры громоздкий чемоданище, воздвиг на стол и поднял крышку.

– Посмотри!

Веронике не хотелось вставать. Она удобно устроилась на диване. Но Лешаков властно взял ее за руку и приподнял.

– Что это? – без интереса спросила женщина, не обнаружив испуга.

Лешаков побледнел.

* * *

– А мы за кооператив не выплатили… – проговорила она, когда Лешаков закончил рассказ.

Часы показывали полночь. Лицо инженера посерело. Он устал, словно пережил все сначала.

– Ты не в своем уме. Лешаков нервно улыбался.

– У нас доктор хороший есть, специалист. Если хочешь?.. Он поможет. Хочешь?

– Зачем?

– А если у тебя эта, ну, латентная шизофрения?

– Такой болезни нет, – строго сказал он.

– Для психов, вроде тебя, ее не зря придумали.

– Я свободный человек, – повторил он упорно, – и не верю.

– Сумасшедший, – тихо всхлипнула она. – Задумайся над своими словами… Валечка, вот кто не верит ни во что и на любое согласен. А ты… Ты фанатик, Лешаков. Тебе, в сущности, наплевать, как на самом деле, – тебе важно, чтобы совпадало с твоими убеждениями.

– А сама говорила, а? Здесь, в этой комнате, о жизненных функциях: про льва и лань… Помнишь?

– Ах, оставь, – Вероника бессильно оттолкнула, и на глаза навернулись крупные слезы. – Дурачок. Какой же ты дурачок!

Разговор получался бессмысленный, длинный. Даже и не разговор – плакала, уговаривала, просила, приводила доводы и рассуждала одна Вероника. Лешаков отнекивался, мекал неопределенно, отмалчивался или шутил. Пока женщина жалела его, все развивалось нормально, по классическому образцу. Скоро Лешаков уже сам утешал Веронику. Успокаивал. И она отвечала на ласки, упуская предмет спора, размазывая слезы по губам. Всхлипы стали глубже, отрывистее. Глаза высохли, а руки обрели проворность.

Задним умом Лешаков понимал: лучше бы выспаться. Но ни себя, ни ее остановить не смел. Да и все равно один он в ту ночь не уснул бы, а мучился до рассвета. Он боялся покоя. Опять, как в те жалкие дни, необходимо было ему, чтобы непрерывно случалось, происходило, длилось, не прекращалось… Лешаков мял гладкие, загорелые бока, а думал, думал, думал о другом. Он предательски рассуждал об отвлеченных вещах, пока Вероника жарко хлопотала, пытаясь его оживить. Справиться с посторонними мыслями, отогнать их, отбросить он не мог. Ни быстрые губы, ни умелые пальцы не расшевелили Лешакова. Инженер податливо терпел ласки. Вероника испробовала все, чему за месяц обучилась в Крыму. Она измучилась, и когда он полупритворно вздохнул, обняла его с облегчением.

– Наконец-то…

Они прижались друг к другу и лежали. Долго. Инженер замер в тепле и вяло поднял голову, когда Вероника встрепенулась:

– Который час?

– Поздно уже.

– Я не предупредила дома.

– Оставайся, – попросил он из полусна, пробормотал невнятно, и она разобрала:

– …все равно теперь. Лешаков успокоился, стих.

Неподвижно лежала женщина, еще горячая, измученная, перепуганная и забытая. Ночь отняла у нее глупого Лешакова. Некого было пожалеть. А испуг прогнал сон.

Вероника затаилась. Сон не шел в голову. Что же будет, пыталась представить она. Решимость инженера ощущалась чужой и враждебной. Гибельное влияние шло от него. Окончательная его неподвластность превращала Лешакова в чужого и угрожающего. Отталкивала. Этот враждебный Лешаков грозил равновесию ее жизни. Обещал уклад обрушить. Что же будет? И за квартиру они не расплатились, а муж, как пить дать, с работы вылетит: знакомство с подрывным элементом. Что будет с ней, когда прояснятся подробности? Ведь откроется все, непременно выльется наружу. Завтра… Вот почему: все равно. Уже все равно. Остановить инженера было ей не по силам. Он не псих. Он хуже, поняла Вероника.

Время уходило.

Что же я тут лежу? – вдруг спросила она себя и ужаснулась.

Вера встала. Она вылила остатки крепкой заварки в чашку. Закурила. Зябко съежилась от сырости у открытой форточки. Лешаков дышал тихо, глубоко и спокойно, как мальчик. Ему не было дела до ее терзаний, тревог, планов, предчувствий и подступавших угрызений совести.

До стоянки такси было далеко. Раскачиваемые ветром, редкие фонари освещали путь. Звонко стуча каблуками, не опасаясь ночной встречи, Вероника смело бежала к «Астории» глухими переулками. Не думала ни о чем, кроме главной опасности. И никого не боялась. В ней готовилось, зрело решение. В тот момент бояться следовало ее.

* * *

Во сне Лешаков продолжал рассуждать. Почему-то он думал о Пьере Безухове. Вспомнил: в эпилоге Наташа называет пустяками и глупостями размышления Пьера и дурацкими тайные общества, в великую важность которых он твердо верил. Вспомнил, что в Москве Пьер собирался убить Зверя. Он, Лешаков, убивать не замышлял. Он совершит скромный поступок.

Лешаков успокоился. Больше не думал. Стало на сердце легко. Скоро он согрелся и задремал во сне.

Ему снилось, будто он уснул и видит сон, а во сне он не Лешаков, а юная девушка. Как в кино: стоит на балконе в тонкой рубашке. Холодно. Сырой клочковатый туман между деревьями парка. А над парком, в безоблачном небе, звезды. Звездное небо. Небо шевелилось, и звезды образовали тропинку. Они тянулись наискосок к горизонту. Это путь. «Посмотри, – сказал Лешаков голосом шестнадцатилетней девушки, – это и есть…» Но забыл, как называется путь. Не мог вспомнить. Было холодно на балконе. Откуда-то дуло под рубашку…

Лешаков открыл глаза и понял: одеяло откинуто, из форточки дует в голые ноги. Он один. Веры не было. Зажег лампу. Одежда ее не висела на стуле. Вера ушла. На столе белела записка: «Позвони из автомата». Лешаков прочитал, повернул выключатель и уснул крепко, без снов.

17

На рассвете успокоился ветер, стих. Пролился дождь. Низкое осеннее солнце взошло над городом, заблестело в пронзительно синих разрывах тяжелых, быстро летящих облаков, – лиловые края угрожающе темнели. Лучи играли золотом на шпилях и куполах, запутались в белых колоннадах дворцов, отразились в чистых стеклах, промытых ночным дождем, холодным осенним сиянием ослепили инженера: с нервной, нелепой в понедельник бодростью он бежал тротуаром вдоль облупленных фасадов, мрачных подворотен, запертых парадных по гулкой утренней улице. День начинался красиво – необыкновенный день Лешакова, седьмое сентября.

Проснулся он сам, без будильника. Как от толчка. Открыл глаза ровно в семь. Без почесываний и потягиваний в постели резво вскочил на ноги и, протирая глаза, выглянул во двор, узнать, какая погода.

Мыслей не было. Голова отдохнула и работала неторопливо. Первые заботы: кухня, туалет, душ, чашка чая. Затем он прибрал вчерашнюю посуду со стола, сложил и спрятал в диванный ящик постель. Проверил ракеты в чемодане, пощелкал кнопками и рычажком, оживил стрелку амперметра, выключил, опустил крышку и запер. Он оставил чемодан на столе посреди комнаты, чтобы вечером ни минуты не медлить, а только забежать в квартиру, взять.

Белье, рубашка – Лешаков надел чистое, по чувству. Костюм был не новый уже, но нарядный, воскресного вида. За ночь отвиселся, и складка на брюках удовлетворяла инженера. Галстук повязывать не стал, а воротник рубашки расстегнул. Начинался день его свободы.

Посторонний глаз ничего нового, примечательного, ничего значимого, может быть, и не обнаружил бы: собирается на службу инженер после отпуска, давно не был на работе, даже радуется. Но Лешаков метко подмечал одно за другим незначительные пока знамения. А когда вышел на улицу, застегивая плащ, задрал голову и огляделся, особенно красивая погода, необычная, пронзительная ясность воздуха вдохновили его, закрепили веру в необыкновенность дня.

Чистенький, свежий, гладко выбритый, хорошо проветренный инженер за три минуты до начала появился в отделе. Повесил плащ на гвоздик, через комнаты пробежал в угол, к рабочему столу, появлением своим привлекая улыбки, откликаясь на приветствия. Не оборачиваясь, он привычно остановился у стола и тут спиной, затылком – так угадывают пристальный взгляд – ощутил, что вокруг происходит нечто непонятное, неясное, но имеющее к нему, к инженеру Лешакову, непосредственное отношение: ничего не случается, но происходит выходящее из ряда вон, особенное – его ждали.

– Лешаков!

– Где Лешаков?.. Пришел Лешаков?

– Лешакова к начальнику!

Инженер и пиджака не снял, папироску размять не успел, чтобы нормально, с перекура начать трудовой день, а он имел намерение честно отбыть на службе положенное время, поработать даже. Лешаков не успел оглядеться, как ни с того ни с сего вдруг все завертелось вокруг него, повалилось на него, посыпалось из-под него, да так, что какие там привычки, перекуры – не до привычек. Он едва соображал: как это и что, почему и откуда. Впрочем, от соображений толку мало. Происходящее было из области, на которую повлиять не могли ни воля, ни хитроумие, ни догадки, ни решения инженера. А реагировать он не успевал. Лишь головой мотал, кивал, да пожимал плечами. Глазом моргнуть не успел, не успел опомниться, как промелькнул замечательный, звездный, решающий в жизни Лешакова день. Лешаков сам его на свою голову навлек, вычислил, по планетам определил.

Пока он засовывал в карман пиджака надорванную пачку «Беломора», пробирался меж столами и чертежными досками к двери в кабинет начальника, пожилая сотрудница Нина Степановна невзначай задержала его. То есть она просто окликнула Лешакова. Инженер от неожиданности остановился, как вкопанный. Нина Степановна назвала его по имени-отчеству.

Но тут надо уточнить.

Копировщица Нина Степановна, немолодая, склонная к полноте дама с гладко зачесанными серыми прядями когда-то светлых волос, с выпуклыми линзами сильных очков на курносом, пуговкой, розовом носике, обычно тихонькая, хитроватая и малозаметная тетенька, работала дольше других в отделе, а может быть, и в институте. Она, почитай, все начальство знала в лицо. И в главке. О ней там, наверху, не догадывались, но она-то их изучила, чем занимается руководство, имела представление. И, конечно, о том, что затевалось между сильными мира сего, Нина Степановна умела угадать по известным ей одной приметам раньше иных.

С Лешаковым были у нее до сих пор отношения никакие. Он звал ее Ниной Степановной, а старушенция обращалась к нему просто на «вы». Инженера не удивило, если бы оказалось, что она, как зовут его, и вовсе не знает. А тут пожалуйста: по имени-отчеству.

– …, – сказала Нина Степановна. – Как отпуск провели, хорошо отдохнули? Ездили куда?

– …?

Лешаков заморгал глазами. Он даже вопроса толком не расслышал от неожиданности. Смотрел на Нину Степановну в упор, шевеля ртом, как рыба. Наконец нашелся и ответил кротко:

– В городе оставался.

Но Нина Степановна, довольная произведенным впечатлением, не слушала дальше.

– Ступайте, ступайте, – засмеялась она. – С Богом!

И Лешаков шагнул в приоткрытую для него молчаливой и умненькой секретаршей дверь кабинета.

Начальник сидел за столом в высоком кресле и болтал короткими ножками. Лицо его стало круглым от улыбки и довольства, когда он увидел Лешакова – растерянного, робкого, – на пороге.

Утро ударило по нервам инженера.

Вовсе не этого ожидал он сегодня, ему надо было тихо отсидеться, продержаться до вечера. А началось все неправильно: запутанно, сложно, опасно. Он не знал и не догадывался, что же такое случилось, что происходит вокруг него, с ним. Но реакция была верная – не нравилось ему все это.

– Заходи, заходи, – приподнялся в кресле начальник. – Присаживайся, давай. Устраивайся поудобней, чувствуй себя, как дома, ха-ха, – и он фамильярно закудахтал, а глаза неподвижные внимательно изучали рефлексы лицевой мускулатуры подчиненного, но ничего примечательного не отметили, одно лишь тривиальное удивление.

– Ты чего бледный? Отдыхал как, рассказывай?

– Дома сидел.

– Не поехал к морю?

– Не пришлось.

– Даешь!

– Дел накопилось невпроворот, – пожаловался Лешаков. – За отпуск насилу управился.

– Квартиру ремонтировал, небось.

– Вроде того.

– Закончил?

– Как раз успел, – вздохнул инженер.

– Молодец! Вот за что люблю, – воодушевился начальник. – Всегда успеваешь, любое дело до конца доведешь… Не ошиблись мы в тебе, товарищ, – сказал он вслух, а сам подумал: «Хорошо держится, сукин кот. Смекнул небось давно, а виду не подает».

Лешаков уловил в голосе деловое начало, насторожился. Он выпрямился на стуле и уставился на руководителя.

– Слушай сюда, – выговорил начальник, посерьезнев после паузы. – Контора наша расширяется. В деталях я рассказывать сейчас не стану: сам, верно, не хуже меня знаешь. Слыхал уже?

Лешаков перед отпуском мутные слухи краем уха ловил, вокруг судачили, рядили сослуживцы, перебирали разные разности. Заботы их не трогали инженера. Он не вникал. Но и шефа прямо спросить о подробностях не решился. Просто моргнул.

– Добро. Теперь главное. Переводят меня в главк, – начальник помолчал, убедился в сделанном впечатлении: Лешаков от нервности побелел – получилась растерянность на лице, мол, как же будем без вас, сиротами оставляете, пропадем. – А тебя… Есть мнение руководства: выдвинуть тебя начальником отдела. На мое место, – шеф похлопал ладонью по ореховой крышке стола. – На это вот самое. Ну, а я того… Поддерживаю.

Он шумно отъехал в кресле.

У Лешакова перехватило дыхание:

– Меня!

– Кого же еще!

– Вы серьезно?

– …?

– Нельзя меня. Невозможно.

Начальник радостно и молодо засмеялся. Он любил Лешакова, и сильное удивление как нельзя лучше понравилось ему. Непритворное было удивление. Очень шло оно скромному Лешакову.

– Да почему? – хохотал руководитель. – Как это нельзя, а? Кому это нельзя – мне?.. Не уважаешь, брат.

– Никому, – бормотал Лешаков. – Как же так, по какому праву?… Сперва одно, теперь третье, – взять и запросто сделать с человеком неизвестно что… Это, это…

– Произвол, – хохотал начальник.

– Натурально. А как же еще!

– Да, произвол, – наконец, совершенно серьезно выговорил шеф, и глаза его твердо толкнули инженера, обрывая веселье, напоминая, что делу время, а потехе час: довольно сумасшествия, опомниться пора. – Самый натуральный. Насилие, одним словом… Будешь начальником отдела. Хорошим начальником. Лучшим… Решено!

У Лешакова и слов не было, чтобы спорить.

– Принимай дела. Приказа пока нет, но это формальность. Вопрос дней или даже часов… А потом, – он сощурился, – потом я тебя в главк заберу. К себе. Такие люди, как ты, Лешаков, нужны стране. Но сначала ты должен себя проявить на новом месте.

– Я не в партии, – безнадежно вставил Лешаков.

– И хорошо. Не примазывался, значит. Не лез без мыла. Скромно, честно выполнял долг. По правде сказать, не много таких людей сегодня. Днем с огнем не найдешь. А партия, она ценит. Она видит. Ее, товарищ ты мой, не объегоришь. Там знают, что почем… Если понадобится – вступишь. Сам тебе рекомендацию напишу.

С последними словами начальник торжественно поднялся из-за стола, уступая место вскочившему инженеру.

– Садись, осваивайся, – пригласил он новоиспеченного руководителя, приобнял за плечо и ободрительно добавил: – Работы по горло, а мне в управление пора. Выручай. Вникай в дела на месте, с ходу. Разницы нет: днем раньше, днем позже. Принимай отдел, – он кивнул в сторону преданно молчавшей секретарши, – Ирочка к твоим услугам.

Начальник подхватил легонькую, тисненой кожи папку, задвинул застежку-молнию, проверил во внутреннем кармане наличие любимой ручки с золотым перышком, машинально поправил воротник ковбойки, застегнул пиджак. Он пожал руку инженеру и важно выкатился за дверь, оставив Лешакова один на один со взволнованной девушкой, занавесившей челкой глаза.

Лешаков не видел, куда себя деть. Не помышляя занять собой предложенное, оставленное ему, удобное, теплое еще кресло, он огляделся беспомощно. Но вернуться на стул посетителя тоже не захотел. Сдвинул бумаги на край широкого, как постель, стола. Достал папиросы из кармана и уселся на угол полированной ореховой столешницы, спросил ожидавшую распоряжений Ирину: