Текст книги "Избранное"

Автор книги: Йордан Радичков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Подчас, нервно чиркая, кромсая, латая и перекраивая корректуру, он видел, что между миром реальным и миром художественным, созданным типографской краской, бесчисленными сочетаниями букв и знаков препинания, остается узенький просвет вроде той голубой щелочки в громыхающем грозовом небе. Зоркими своими глазами Э. С. всматривался в этот просвет: что там, по ту сторону? И видел малюсенькую несмелую запятую, она ползла, вытягивалась, сворачивалась клубком и снова распрямлялась, проникала в этот просвет и мордочкой ощупывала тропку, стараясь не свалиться ни по сю, ни по ту сторону.

Это был еж, различимый лишь внутренним зрением Э. С, Однако бывали дни, когда ему казалось, что несмелая запятая в том просвете – это вовсе не еж, а он сам, согнувшийся от усилий провести рубеж между реальным и воображаемым мирами. Когда на него находило такое, Э. С. принимался барабанить пальцами по исчерканной корректуре и грозно рычать. Внутри него что-то жужжало, как движок, скапливались запасы энергии, неслышно падали каскадом и исчезали, не вызывая взрывов. Если в такую минуту еж, направляясь к лягушкам, проходил по тропке, Э. С. одобрительно покрикивал, дружески выговаривал ему и предлагал:

– Давай-ка устроим на шоссе треск и громыхание!

Еж был рад стараться и, если подворачивался случай, вспарывал покрышку проходящей машины.

* * *

В одно пасмурное утро с шоссе донесся громкий треск. Треск сопровождался глухим ударом и дребезжанием железа. Затем наступила тишина, в тишине призывно засигналил автомобильный гудок и раздались громкие восклицания на французском языке. «Руанский акцент!» – подумал Э. С. и сыпанул несколько турецких восклицаний по адресу французов с руанским акцентом – ему показалось, что машина врезалась в проволочную ограду его сада и повалила ее.

– Что случилось? – сонно спросила жена.

Э. С. уже надевал очки и искал свое ружье.

– Пикап марки «Берлие», – ответил он, вскидывая ружье на плечо. – Узнаю по сирене. Наш еж еще одну машину своротил с дороги.

– Ты в самом деле думаешь, что это еж? – удивилась жена.

– Мне приятно так думать, – сказал Э. С. и вышел из дому, напевая: «Allons, enfants de la Patrie…» [19]19
  Первая строка «Марсельезы».


[Закрыть].

Джанка, размахивая мокрым хвостом, помчалась по густой росе.

– Ребятушки, вперед! – скомандовал ей Э. С.

В ближнем кювете лежал пикап марки «Берлие РТ-504». В машине, видимо, заметили человека с ружьем и собакой, потому что снова посигналили.

– Не бойтесь, – проворчал Э. С., хотя возле машины никакой тревоги не наблюдалось. – Иду!

Настроение у него было приподнятое, он разбежался и коротким, резким броском перемахнул через ограду. Низко приземляясь в росистую траву, он услыхал, как в машине воскликнули по-французски «О-ла-ла!», и увидал двух старушонок, взиравших на него с восхищением. Лет им было, как он с ходу определил, не меньше сотни каждой.

– О великий аллах! – произнес Э. С., когда подошел к пикапу ближе и увидел, что обе старушки старательно подправляют грим.

Они были так поглощены своим занятием, словно никакой аварии не произошло и единственная их забота – привести в порядок грим и прическу.

– Больно уж вы прихорашиваетесь, кикиморы вы этакие! – заглядывая в кабину, проговорил Э. С. – Куда вас несет, помоги вам аллах?

Услыхав имя аллаха, старушки оживились, одна из них восторженно закивала и пискнула:

– Аллах! Аллах!

Вторая, видно, переключалась медленнее, но и она усекла, что имела в виду ее спутница, просияла, закивала с таким же восторгом и воскликнула:

– Магомет, Магомет!

– Магомет – пророк его, – заметил Э. С. – В Стамбул небось путь держите?

Старушки всплеснули руками и тотчас подтвердили: да, в Стамбул, и наперебой, мешая друг дружке, стали объяснять по-французски, что едут в Стамбул, что они – из Франции, из города Руана, где знаменитый собор, рассчитывали к завтраку быть в Софии, но какой-то колючий зверек перебежал им дорогу, что-то вроде Микки Мауса с виду – было еще темновато, и они толком не разглядели, – машина вместо того, чтобы раздавить несчастное животное, отлетела с лопнувшей камерой в кювет, а несчастное животное развернулось, ехидно взглянуло на них и быстрым шагом удалилось как раз к тому месту, где мосье перескочил через ограду, да так легко, как пушинка, они просто поражены.

– Поражать – это для меня дело привычное, – сказал Э. С. – Только ногой оттолкнуться – и, пожалуйста, могу на два метра вверх взлететь.

Он говорил по-болгарски, опасаясь демонстрировать свой французский перед французскими старушками, оттолкнулся и подпрыгнул чуть ли не выше машины. Старушки взвизгнули, высунули свои накрашенные физиономии из кабины, но Э. С. уже приземлялся, слегка приседая, чтобы смягчить удар. Он вынул из кармана недокуренную шведскую сигару, оставленную ему шведом из шведской машины «сааб», и сунул ее в уголок рта.

Увидав сигару, старушки запротестовали и предложили ему сигареты «Житан». Все трое закурили, колечки сизого дыма поплыли в прохладное безветренное утро, окутав обеих путешественниц, Э. С., машину. Дымок остывал и поэтому не улетал вверх, а опускался вниз. Джанка нюхнула и расчихалась от резкого запаха. Э. С. глубоко затягивался, на него повеяло Латинским кварталом, Монмартром, юными француженками и Эйфелевой башней.

– Что же вы намерены делать в Стамбуле, уважаемые дамы? – спросил Э. С.

Старушки вопроса не поняли, но закивали и подхватили:

– Стамбул, Стамбул!

– Небось за гашишем отправились? – Э. С. шутливо погрозил им пальцем.

Услыхав про гашиш, путешественницы снова пришли в восторг, несколько раз повторили: «Гашиш, гашиш!», а одна пошарила на панели приборов и вынула цветную открытку. Она протянула открытку Э. С. – там был изображен усатый турок в старинной феске под названием азизи е .

– Азизие, – сказал Э. С. – Эти фески взяты на вооружение при турецком султане Азизе, поэтому их называют азизие. Этот султан ввел также новый марш, он тоже называется азизие. Давненько это было…

Путешественницы закивали, и, желая показать, что все поняли, обе разом воскликнули с восторгом:

– Султан! Султан!

– Милые дамы! – Э. С. мотнул головой. – Это прекрасно, что вы ото всего приходите в восторг, но, чтобы добраться до Стамбула, повидать султанов и загрузить пикап гашишем, вам надо сменить камеру и выбраться из кювета. Если вы вооружились терпением, будем дожидаться машину техпомощи, а если нет – все равно придется ее ждать. «Техпомощь», – объяснил он, – это передвижная станция обслуживания.

Старушки были явно чем-то озадачены. Они призадумались, поправили свои редкие волосенки и возразили своему собеседнику, что они не дамы, а барышни. Вышел конфуз. Чтобы сгладить неловкость, Э. С. в сопровождении Джанки поскорей вылез на шоссе – посмотреть, не видно ли где оранжевого «запорожца». Дорога была пуста, она пряталась в холодном утреннем тумане, на горизонт вползало оранжевое солнце. Старушки, высунув головы из машины, смотрели на человека и собаку, чьи силуэты вырисовывались на фоне большого солнечного шара. Высоко в небе летела стая диких голубей – они спускались с горы в поисках пропитания. Путешественницы увидели, как человек снял с плеча винчестер, торопливо прицелился, прозвучал выстрел, и, не взглянув больше на небо, человек повесил еще дымившееся ружье на плечо. Одна птица оторвалась от стаи – казалось, чья-то невидимая рука выхватила ее и швырнула на землю.

– О-ла-ла! – воскликнули старушки.

Птица кувыркалась в воздухе, похожая на лоскут, и наконец упала на лужайку. Собака метнулась к ней, а Э. С. со все еще дымящимся ружьем повернул назад, к засевшей в кювете машине. Из кабины смотрели на него две пары восхищенных глаз, а на лицах путешественниц сквозь толстый слой грима пробивалось такое изумление, словно им явилось какое-то мифическое существо.

Э. С. воспринял это как должное – за свои шестьдесят и сколько-то там лет он не раз изумлял женщин и приводил их в восторг. Помимо написанного на их лицах восхищения, француженки вознаградили его и восклицаниями:

– Султан! – произнесли они почти одновременно, а вторая еще добавила: – Азизие!

Первая старушка недоуменно взглянула на нее, но, видно, быстро сообразила, потому что тоже сказала:

– Азизие!

На дороге показалась Джанка, неся в зубах убитую птицу, Э. С. хотел ей что-то крикнуть, но тут его слух уловил знакомое урчание. Он отвернулся от собаки и устремил взгляд в противоположную сторону. По шоссе двигалось оранжевое пятно, робкое и застенчивое, как тараканиха, которая жила у Э. С. на кухне. Это была уже знакомая нам машина техпомощи.

– Ну, кикиморы, ваше счастье, – дружелюбно произнес Э. С. и улыбнулся француженкам. – Сейчас «мил-друг» препроводит вас куда надо.

Он называл механика техпомощи «мил-другом» потому, что тот всем говорил «мил-друг». Меняя лопнувшую камеру или копаясь в моторе, он насвистывал про себя и – что бы он там ни делал – сменял заглушки, диски колес или регулировал клапаны, чтобы избежать неприятного стука в двигателе, – он все подряд называл «мил-друг», и Э. С. он тоже так называл, и его собаку тоже.

Итак, «мил-друг» подкатил на своем «запорожце», оранжевая машина застенчиво съехала на обочину и еще застенчивей глянула двумя своими фарами на французский пикап. Старушки снова подкрасились и стали терпеливо ждать. Механик вылез из машины.

– Здорово, мил-друг, опять баллоны менять? – Он погладил себя по голому темени, тыльной стороной руки подправил усы, торчавшие кверху не слишком воинственно, но и не очень уж миролюбиво – так или иначе они показывали, что их обладатель пребывает в состоянии готовности. Механик был плешивый, молодежь у нас называет людей с такими голыми макушками «куполами», а если макушка полуголая – тогда не «купол», а «полукупол». С точки зрения молодых парней, которые ходят с длинной шевелюрой и баками в локоть длиной, механик был куполом в чистом виде, но лысина в какой-то мере компенсировалась рыжими усами – казалось, вся растительность переместилась у него с темени под нос.

– Где они только выискивают эти гвозди! – удивлялся механик. – Я вот беспрестанно езжу взад-вперед, и еще ни разу ни на один гвоздь не напоролся, а эти иностранцы чуть только въедут на наше шоссе, сразу – на гвоздь!

– Не гвоздь это, – сказал Э. С. – Француженки уверяют, что наехали на что-то колючее, от этого у них и лопнула камера.

– Что ты слушаешь этих потаскух!.. – отмахнулся механик. – Много они понимают!

Он обернулся к француженкам, показал длинный блестящий гвоздь и одним движением согнул его пополам. Француженки выкатили глаза из орбит, механик одним движением разогнул гвоздь и убрал назад в карман, после чего и старушки вобрали глаза назад в орбиты. Чтобы вовсе доконать иностранок, механик засучил рукав рубахи, согнул руку и показал, какие у него бицепсы – от локтя до плеча вздулся огромный твердый шар, и человеческая рука в одно мгновение стала похожа на античное изваяние. Француженки, пересилив страх, потрогали пальчиком его мускулатуру, но не восхитились, а завздыхали, как насосы.

После этого механик опустил рукав и принялся за работу, а Э. С. предложил старушкам выйти поразмяться. Те отказались – очень, мол, сыро, ревматизм и прочее. Они не вышли из машины, даже когда механик собрался вывести ее на шоссе, а предпочли забиться в угол, высвободив ему место за рулем. Механик, заполнив своей мускулатурой и рыжими усищами почти всю кабину, двумя поворотами руля вывел пикап на асфальт и поставил впереди своего «запорожца».

Кривоногий понурый «запорожец» приткнулся как бедный родственник у края дороги – видно, стеснялся, старался быть понезаметнее, но ярко-оранжевая краска плевать хотела на его застенчивость, за километр била себя в грудь и кричала: «Глядите, люди добрые, вот она я!» Э. С. смотрел на «запорожца» несколько рассеянно, по его лицу пробегала рассеянная добрая улыбка, а в памяти возникала обитавшая у них на кухне стыдливая тараканиха, которую он в шутку прозвал монашкой.

Тараканиха вылезала из какой-нибудь щелочки в кухонном шкафу – незаметной, о которой сроду никто и не знал и которую можно было заметить, только если долго к ней приглядываться. Тараканиха прощупывала воздух усиками-антеннами, прислушивалась – видимо, обрабатывала какую-то информацию, имеющую значение только для букашечьего мира, двумя легкими движениями выставляла напоказ и всю свою янтарную красу, но стоило Э. С. окликнуть ее, как она мигом куда-нибудь пряталась. Впрочем, сама она пряталась, но усики все же чуточку высовывались из укрытия, наставленные прямо на Э. С. В самом деле, на редкость застенчивое создание. Э. С. говорил жене, что тараканиха напоминает ему монашку, которая посматривает на тебя исподтишка, загадочно улыбаясь обольстительной улыбкой, трижды обольстительной оттого, что она стыдлива. Дабы прикрыть этот след дьявола на своем лице, монашка загораживает свою обольстительную улыбку ладонью, но если заглянуть сквозь стыдливо опущенные ресницы в ее глаза, то полетишь головой вниз в бездну, так глубоко и безвозвратно, что наружу останутся торчать только голые пятки. Таково было мнение Э. С… его частное, личное мнение, которое жена отнюдь не разделяла, наоборот, заметив тараканиху, она приходила в бешенство и с такой яростью гонялась за ней по кухне, словно и впрямь в кухню пробралась обольстительница монашка, чтобы соблазнить Э. С. своими липучими глазками. Тараканиха мигом исчезала, хозяйка хлопала ящиками, дверцами шкафов и то и дело отряхивала на себе халат – вдруг тараканиха заползла за пазуху, а на лице ее была написана угроза. Э. С., напротив, миролюбиво насвистывал, одним глазком поглядывал на деревянную обшивку стен (ее называют вагонкой, предел мечтаний всех скромных служащих – владельцев дач или садовых участков). Он видел, как среди бесчисленных трещинок стыдливо торчат янтарные усики, знал, что они трепещут специально для него, и ни разу не выдал жене тайника своей тараканихи, а бывали даже такие случаи, когда им овладевал бес и он указывал жене в противоположную сторону.

Прошу у читателя извинения за то, что отвлекся из-за тараканихи, и возвращаюсь на шоссе. Мы с вами оказались там в ту минуту, когда француженки размещались поудобнее в машине, одна сидела за рулем, механик на этот раз не поправлял усы тыльной стороной ладони, а крутил их кончиками пальцев, под рубахой играла, перекатывалась мускулатура, а Э. С. со своей собакой, с подстреленной птицей в руке подходил к французской машине, тщетно пытаясь вспомнить, как по-французски будет «рыба». А уж как по-французски «кикимора», он и вовсе вспомнить не мог.

– Старушонки, гляди, как щепки высохли, – обратился к нему механик, присовокупив, как всегда, «мил-друг». – Их небось во Франции вмонтировали в машину, так они и будут ехать до самого Стамбула, а там уж специальный человек их демонтирует.

– Да, да… – рассеянно подтвердил Э. С., все еще мучительно вспоминая, как по-французски «рыба».

Вспомнил он слово, только когда прощался с путешественницами. «Пуассон!» – мысленно воскликнул он. Сияющие француженки горячо благодарили его, наговорили кучу лестных слов, а под конец наградили печальной улыбкой. Э. С. расчувствовался, путешественницы, заглянув за его очки, заметили в глазах слезы.

– Вы поосторожнее, пуассоны несчастные, – сказал им Э. С., – не утоните в Дарданеллах.

Печальные улыбки на лицах старушек опять сменились выражением восторга, они тотчас согласились с Э. С. и как эхо повторили за ним:

– Пуассон, пуассон!

А еще через мгновение их уже нельзя было узнать: лица стали строгими и сосредоточенными, как у йогов, взгляд устремился вперед, на шоссе, та старушка, что сидела за рулем, точным движением включила стартер, и двигатель заработал, «Берлие РТ-104» взревел, рванул с места, и Э. С. обдало вихревыми потоками воздуха. Старушки стартовали так внезапно, что, когда он очнулся, его унесенная вихрем шляпа катилась по асфальту, а в серой пелене утреннего тумана быстро таяло что-то похожее по очертаниям на автомобиль.

Французская машина сорвалась с места, как метеор, а испарилась, как видение.

* * *

– Во, елки зеленые! Взяли старт не хуже космонавтов! – произнес механик.

Обернувшись, Э. С. увидел, что тот приглаживает усы – вихревые потоки растрепали их так, что они торчали во все стороны.

– Старые боевые лошади! – проговорил Э. С. и пошел подбирать шляпу. Джанка тем временем шныряла в высокой траве за обочиной, тыкалась мордой туда-сюда, прислушивалась, принюхивалась – искала унесенную вихрем птицу. Так и не отыскав ее, она вернулась к хозяину за помощью. А хозяин стоял со шляпой в руке и смотрел вдаль. Ноздри у него раздувались, он напоминал старого боевого коня, почуявшего запах пороха. И хотя Джанка дважды ткнулась ему в ноги, он даже не взглянул на нее.

Механик привел в порядок свои роскошные усы, подошел к Э. С. и сказал, что ему частенько попадаются на шоссе такие вот старушки.

– Прошлый год, к примеру, – говорил он, – одна фэ-эр-гешка ехала в спортивной машине, на голове – шлем.

– Фэ-эр-гешка? – не понял Э. С.

– Ну, немка из ФРГ, – пояснил механик. – На голове шлем, и вся машина забита бутылками да термосами. Похоже, эти старушки только на кофе да на крепких напитках и держатся.

– Похоже, – согласился Э. С.

– Но чего б они с собой ни делали, все равно стареют, и никуда от этого не денешься, – сказал механик. – От старости лекарства нету. Природа. Когда человек помоложе, можно иной раз ее обмануть или там пересилить, вот как я, к примеру.

– Не природу мы пересиливаем, а технику, – сказал Э. С. – Чего только ни изобретает человек, а изобретет – тут же вступает со своим изобретением в борьбу. Но по большей части верх берет изобретение.

– Со мной такие номера не проходят, – возразил механик. – Передо мной ни один двигатель не устоял, и природа тоже со мной не совладает. – Он продемонстрировал опять свои бицепсы. – Вот, природа у меня с головы волосы сняла, а я ее перехитрил – пожалуйста, отрастил усы. А если она усы у меня отнимет, я бороду отпущу, но сдаться – не сдамся.

Э. С. развеселился.

– Молодчина, – похвалил он механика. – Впервые вижу человека, который сумел перехитрить природу!

– Хо-хо! – произнес тот и пошел заводить свою машину.

«Запорожца» это нисколько не обрадовало, он сердито зафыркал, зачихал, закашлял, пробурчал себе что-то под нос и лишь тогда разбудил мотор и вытолкнул из глушителя голубой дымок. Но едва он дал задний ход, чтобы развернуться, едва он тронулся, как что-то выстрелило, он чихнул и замер. Э. С. заметил, как из-под заднего колеса вылетел свернувшийся клубком еж, скатился с откоса и был таков.

– Ух ты, елки зеленые! – кричал механик, выползая из своей машины, как из скорлупы. – Быть того не может!

– Говорил я тебе! – Э. С. так и сиял. – Вот теперь ты видел собственными глазами, как еж продырявил тебе покрышку. Мой еж!

И он наградил зверька множеством турецких возгласов, легонько тыкал винчестером механика, присевшего на корточки возле пострадавшего колеса, постукивал ногой по асфальту и так ликовал, будто это он сам сунулся под машину и проткнул покрышку. Механик снял разодранную покрышку, сменил камеру, пот струйками стекал с его лысого купола по лбу и щекам и прятался в разлохматившиеся усы. Закончив работу, он вытер руки о штаны, закурил и сказал Э. С., что еж тут ни при чем, просто покрышка была изношенная и лопнула.

– А я считаю, что это еж, – стоял на своем Э. С. – Теперь тут опасный участок, надо поставить для автомобилистов знак, чтоб глядели в оба.

– «Знак!» – Механик пренебрежительно пожал плечами. – Нету такого знака, чтобы с ежом!

– А тут должен быть, – не сдавался Э. С. – Еж подстерегает машины и, когда они приближаются, бросается под колеса. Это он в знак протеста, потому что машины мешают ему ходить в гости к лягушкам.

В эту минуту «запорожец» закашлялся и выбросил из глушителя густой дым.

– Совсем рехнулся! – Механик ударил себя по лбу. – Мотор не выключил!

Он кинулся к машине, выключил двигатель, и на шоссе стало тихо. В тишине раздалось негромкое стрекотанье – будто кто-то застучал на пишущей машинке. Механик оторопело поглядел на «запорожца». Тот пострекотал-пострекотал, рыкнул и смолк.

– Что это с ним? – спросил механик.

– Все еще трясется от страха перед ежом. – Э. С. рассмеялся. – Шутка ли – на ежа сесть! Запорожцы, которые в свое время писали письмо турецкому султану, знали, что значит сесть на ежа, потому-то и спрашивали султана в ответ на его угрозы, может ли он голым задом ежа проколоть.

– Кхе, кхе! – отозвался оранжевый «запорожец», как будто он тоже участвовал в составлении того знаменитого письма.

Э. С. своими словами стал пересказывать механику, что написали запорожцы султану, текст письма развеселил механика, он подкрутил усы, оба они – Э. С. и механик – захохотали во весь голос, Джанка тоже заулыбалась и замахала хвостом. А «запорожец» снова зафыркал и застучал, как пишущая машинка.

– Я, кажется, от него спячу, – сказал механик и двинул его кулаком.

«Запорожец» перестал стучать на машинке, прислушался, что-то в его внутренностях звякнуло, раздался протяжный вздох.

– Это все благодаря письму запорожцев, – сказал Э. С. – Из-за него ожила твоя машина.

И словно в подтверждение его слов «запорожец» застучал и залаял. Джанка подскочила к нему, понюхала и оглянулась на хозяина: может, в его глазах найдется объяснение этому чуду? Но ни хозяин, ни человек с усами ничего ей объяснить не могли.

– Ух! – донеслось из машины.

– А она у тебя не развалится? – спросил Э. С.

– Ну, это уж нет, – сказал механик. – Сейчас включу зажигание, погляжу, что там такое.

В машине что-то затрещало, словно кто выпустил очередь из пулемета. Из окон повалил дым, механик сунулся головой в клубы дыма и включил зажигание. Мотор взревел, вытолкнул из глушителя дым, икнул, заверещал, как цикада, и «запорожец» неохотно покатил на своих кривых колесах. Он двигался ощупью, примериваясь к каждой выбоине на шоссе, полз по асфальту, окутанный дымом, и беспрестанно нюхал перед собой дорогу, как делала иногда Джанка, идя по следу зверя.

* * *

«Запорожец» медленно удалялся, все уменьшаясь в размерах, а потом и вовсе исчез, но его яркая, оранжевая окраска все еще стояла у Э. С. перед глазами. Он мысленно сравнил старт пикапа «Берлие» со стартом «запорожца». «Берлие» укатила, унося с собой и свой цвет, и свою форму, а неказистый, кривоногий «запорожец» уныло пополз в клубах дыма, и, даже когда шоссе опустело, он все еще стоял у Э. С. перед глазами, ярко-оранжевый, как апельсиновая корка.

Э. С. повернул к дому. Собака побежала за ним. Заметив паутину, протянувшуюся между двумя травинками, Э. С. остановился. В паутине запуталась муха, а с краю сидел, подкарауливая очередную жертву, паук. Э. С. высвободил муху, удивленный паук побежал по раскачивающейся паутине. Муха была высохшая, пустая внутри, от нее осталась одна оболочка, паук из нее все высосал, и на ладони у Э. С. лежала вроде бы муха – у нее было и тельце, и голова, и крылышки, – и все-таки это была уже не муха. Перед глазами у него вновь возникла оранжевая оболочка «запорожца».

Он захватил муху с собой и на ходу замурлыкал какую-то мелодию, на этот раз это не было ни «Как прекрасен этот мир», ни «Ревет и стонет Днепр широкий», а нечто среднее, словно он брал по нескольку тактов то от одной, то от другой. Перед домом его дожидались плетеное кресло, плетеный стол, заваленный корректурой, а на столе – чашка дымящегося кофе. Рассматривая сухую, невесомую муху, он рассеянно отхлебнул кофе и погрузился в мир своей корректуры, постепенно отделяясь от окружающего мира. Когда же он взял в руки перо, все вокруг испарилось, и он остался наедине с корректурой, запахом типографской краски, редким дымком сигареты и пустой мушиной оболочкой. Прислоненное к креслу ружье равнодушно поглядывало на него своим единственным глазом. Немного погодя жена принесла утреннюю почту, стала советовать, что именно в литературных изданиях стоит почитать, даже осмелилась похвалить какие-то рассказы, которые ей поправились, но он сердито оборвал ее:

– Рассказ? Чей рассказ? Какой рассказ? Разве это литература? Прейскурант! Прейскурантиздат!

* * *

Хорошо утром поспать вволю и ощутить, как солнышко греет и щекочет твой нос. Ты можешь полеживать сколько душе угодно в своем укромном уголке, о котором никто, кроме тебя, не знает. Приятно в такие утренние часы замурлыкать песенку, но еж ни мурлыкать, ни насвистывать не умеет, и поэтому довольствуется тем, что блаженно сопит в блаженной дремоте, А сопеть – это, можно сказать, все равно, что насвистывать. За кустами, в чаще, кто-то стучит лапой и кричит: «Пых! Пых!» Это барсук – он опять сунулся полосатой мордочкой в осиное гнездо, и поэтому теперь сердито пыхтит. Вдали, на самом краю поселка, звенит колокольчик – терзаемая голодом лиса все бегает, бегает, проклиная всех на свете. Жужжит в воздухе пчела, дожидается, пока высохнет роса – тогда она полетит в сад к Э. С.

Роса высохла, пчела прилетела в сад.

Э. С. уже сидел за чашкой дымящегося кофе, на корректуре покоилась брюшком кверху мушиная оболочка. Э. С. прихлебывал дымящийся кофе и разглядывал муху. Подлетев поближе, пчела увидала, что голова у Э. С. тоже дымится. Но у нее не было времени на этом сосредоточиться. Большой заросший цветами сад ждал ее, каждый цветок следовало осторожно обработать, ни одного пропустить нельзя. Появились и другие насекомые, стали прыгать на цветах, бабочки играли среди цветов в догонялки, жуки тоже явились в сад. Пчела их не любила, они были как сезонники, работали шаляй-валяй – не столько опылят, сколько потопчут. Ни обхождения у них, ни трудолюбия, вечно они какие-то хмурые, недовольные, ворчат, неуклюже поворачиваются и топают по цветам, как будто это булыжник, и можно стучать сапожищами сколько влезет.

Шоп остриг свою овцу спозаранку, еще роса не высохла, и теперь бедное животное смущенно стояло за оградой и смотрело в сад. По шоссе проехал оранжевый «запорожец», посигналил, но Э. С. не обратил на него никакого внимания, он сидел спиной к дороге, погруженный в мир своей корректуры. Передвижная станция обслуживания приступила к своему ежедневному патрулированию, она с трудом стряхивала с себя сон, от вечной суеты ломило все косточки. Э. С. по-прежнему сидел спиной к дороге, на секунду перед глазами у него мелькнула раздетая овца, стыдливо стоявшая за оградой, он увидал ее продолговатые глаза и всего одним броском мысли пририсовал к ней реку, посадил на берегу плакучую иву, ива выросла и зашумела своими сероватыми листочками.

«Оставлю ее бесплодной», – подумал Э. С. и сотворил возле реки женщину. Легонько подтолкнул ее к воде, она попробовала воду босой ногой и зашла за иву, чтобы раздеться и спрятать платье. Потом она ступила в реку и шла, медленно загребая пригоршнями воду и поливая себя, а Э. С. критическим оком разглядывал ее со всех сторон, подправляя то там, то тут линию или складочку и вспоминая прекраснейшие формы разрушенных акрополей из прекраснейших лет своей молодости. Он окропил обнаженное тело женщины водяными брызгами, оно заискрилось на солнце, и, надо признать, это было прекрасно. Э. С. считал, что красота со всей ее загадочностью создана исключительно ради человека и что все сотворенное в этом мире должно тешить нам глаза и душу. Поэтому он подумал, подумал и поставил позади ивы монаха. Монах услыхал плеск воды, глянул туда-сюда, набожно перекрестился, и лишь тогда Э. С. раздвинул ветви ивы и дал ему возможность увидеть купальщицу. Монах схватился за ветки обеими руками, чувствуя, как черная, тяжелая муть хлынула по его жилам, напирает, рокочет, шумит, как вода в половодье. По одну сторону реки возник бог, по другую дьявол. Бог преклонил колена прямо на голых камнях и стал молиться о спасении души своего монаха, а дьявол сел, закинув йогу на ногу, и принялся ловить стрекоз, порхавших над рекой. Поймает стрекозу и начнет небрежно жевать, а крылышки еще небрежней сплевывает в воду.

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Э. С., залегла в глубоких морщинах и затихла. Женщина продолжала купаться, от воды тело ее выглядело еще обнаженней.

* * *

А еж в это время, сладко нежась на солнышке, сквозь дремоту услыхал рядом с собой какой-то шум. Он поднял голову, оглянулся и увидал в кустах большую змею. Она не обращала на него никакого внимания, возможно, вообще его не заметила. Ее зажало между камнями, как в капкане, она пыталась высвободиться, шипела, мотала головой, чешуйчатые ее кольца потрескивали. Еж осторожно подошел ближе – змея была в западне, и это придало ему храбрости, он высматривал, где у нее наиболее уязвимое местечко, и вдруг увидал, что серая голова вылезает из коней. Змея напряглась и стала медленно стягивать с себя свою шкуру. Еж отпрянул, пораженный увиденным. Он стоял, поджав брюшко, пальцы его сильных лапок подрагивали, лоб наморщился – если б кто поглядел на него сейчас, то заметил бы некое подобие раздумья. Змея продолжала выползать из своей шкуры, и, когда выползла совсем, еж изумился: она все равно осталась одетой.

Мятая шкурка валялась на камнях, как ненужная тряпка. Змея неторопливо двинулась вперед в новой шкуре, подняла голову, глянула через плечо и тут заметила ежа. Глаза у нее были мутноватые, она еще не успела скинуть с них защитную чешуйчатую оболочку. Еж не свернулся в клубок, не отпрянул. Змея подождала-подождала, юркнула в зеленую траву и исчезла. Еж подошел поближе к брошенной змеиной шкурке, пнул ее мордочкой, шкура в ответ сухо прошуршала. Он вцепился в нее зубами, сильно дернул – она натянулась. Он отбежал вбок, чтобы напасть на нее исподтишка, кинулся на то самое место, где у нее кончалась голова, несколько раз перекувырнулся в траве, а когда снова встал на ноги, увидел, что выползина лежит, распластавшись на спине; желтые чешуйки на брюхе поблескивали, освещенные солнцем.

* * *

Э. С. тем временем шепнул монаху, чтобы тот спрятал платье купальщицы. Монах немедленно последовал его совету, хотя господь угрожал ему анафемой и отлучением от церкви. Дьявол все так же спокойно сидел, закинув ногу на ногу, ловил стрекоз, жевал не торопясь и сплевывал в воду жесткие крылышки. Купальщица закинула руки за голову, закручивая в пучок тяжелые мокрые волосы, монах тонул в собственной мути и, чтобы вынырнуть, стал горячо молиться, сопровождая молитву непотребными телодвижениями. Дьявол подошел к монаху и запустил ему за шиворот зеленого кузнечика, бедный монах с перепугу выскочил из-за дерева и тем обнаружил себя. Купальщица взвизгнула и плюхнулась в воду, над рекой разнесся дробный татарский хохоток – это смеялся Э. С.