Текст книги "Любовь — последний мост"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

10

Они вышли на улицу.

– У вас есть машина? – спросил Сорель.

– Да.

– Где?

– В моем гараже. Сейчас она нам не нужна.

Синий «ягуар» выехал из-за угла и остановился. Человек, вышедший из машины, был в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Лицо у него было смуглое.

– Добрый вечер, месье Сорель!

– Добрый вечер, Рамон, – ответил тот.

Человек, мечтавший о том, чтобы обзавестись в Мадриде собственным такси, прошел мимо них ко входу в отель.

– Кто это? – спросила Клод Фалькон.

– Рамон Корредор. Шофер. Он встречал меня в аэропорту. Вы хотите сказать, что живете где-то неподалеку?

– Набережная Монблан, дом двадцать три. Через квартал отсюда.

Они прошли мимо ресторана «Набережная, 13», относящегося к гостиничным корпусам. Здесь, на воздухе, сидели еще несколько посетителей. Ночь была теплая. На палубах прогулочных судов танцевали, горели шары уличных фонарей. Световая реклама с крыш высотных домов по другую сторону реки отражалась во всем своем многоцветии в воде озера, и золотая струя фонтана была сейчас, кажется, совсем близко. По набережной Монблан проезжали редкие в это время суток автомобили. Светофоры были переключены на желтый свет.

– Где вы научились так хорошо говорить по-французски? – спросила Клод Фалькон.

– Мне приходилось часто бывать по делам фирмы в Париже. Обзавелся там подругой и брал у нее уроки французского, – сказал он. – А вы? Откуда ваш блестящий немецкий?

– Я целый год проработала в парижской редакции «Штерна», – ответила она и сразу, как бы не желая об этом больше распространяться, добавила: – Мы уже почти пришли.

Поблизости от отеля «Нога-Хилтон» царило оживление: слышались громкая музыка и смех, о чем-то оживленно переговаривались темнокожие молодые мужчины и красивые юные девушки – по всей видимости, весьма доступные.

– В Женеву приехал некий арабский шейх, – сказала Клод Фалькон. – Со свитой человек в сто пятьдесят. Это, наверное, его телохранители и любимые сыновья.

– Да, мне уже приходилось слышать об этом.

Они пересекли узкую улицу, где вплотную, одна к другой, стояли припаркованные машины. Толчея здесь была такой, что Сорель уже начал опасаться, что им не пройти. Мужчины пялились на Клод Фалькон и раздевали ее глазами, но расступались перед ними, давая пройти. И вдруг наступила почти полная тишина, хотя они прошли всего шагов сто.

– Завтра пятница, – сказала она. – Точнее говоря, она уже наступила. Интересно, разразилась ли где-нибудь очередная война, пока мы с вами прогуливались?

– Будем надеяться, что нет.

– Тогда, значит, так: если нигде не вспыхнула война и они не позвонят мне и не пошлют меня срочно к черту на кулички, то мне удастся выспаться и к десяти утра я заеду за вами на машине в отель. Ничего не имеете против, месье?

– Напротив, я очень рад, мадам. Просто чрезвычайно рад.

Они остановились перед высокой дверью из светлого дерева. Он задрал голову и оглядел фасад пятиэтажного дома с множеством балконов. Большинство окон было прикрыто спущенными жалюзи, в трех еще горел свет.

– Так вот где вы живете.

– Да, месье. – Она посмотрела на него. – Наверху, крайнее окно слева на пятом этаже. Дом недалеко от центра, для меня это удобно – из-за работы. И вообще – квартира у меня просторная, так что я часто работаю дома. Квартплата высокая, но тут уже ничего не поделаешь.

– Я об этом не спрашивал…

– Но вы об этом подумали…

– Ваша правда, – кивнул он.

Она открывала дверь.

– Я известная на весь город «великосветская коммунистка». Живу на набережной Монблан, но езжу на подержанном «рено-лагуне». Что вы на это скажете? – Она быстро повернулась к нему, при этом у нее подвернулся высокий каблук правой туфельки, и она упала бы, не подхвати он ее мгновенно обеими руками. Секунду спустя он услышал ее крик: – Убери свои руки, грязная свинья! – потеряв всякий контроль над собой, она колотила своими маленькими кулаками по его груди, с размаху заехала по лицу, сорвав пластырь на щеке. Ему стало больно. Он опустил руки, в недоумении уставившись на нее, а она все никак не могла остановиться, била его кулаками и кричала:

– Мерзавец! Подонок! Убирайся ко всем чертям! – потом она рванула дверь на себя и, вся в слезах, скрылась за ней.

Сорель стоял, как вкопанный, не зная, что и подумать. «Слегка тронутая? Не в себе? – Он, огорошенный донельзя, вспомнил их недавний разговор. – Да она самая настоящая сумасшедшая, эта женщина. Сначала эти наскоки в галерее, теперь – вот это. Ей самое место в психиатрической клинике…»

Несколько погодя он неспешно направился в сторону своего отеля. Он не оглядывался и не посмотрел в сторону окон Клод Фалькон на пятом этаже. Он мысленно ругал ее разными крепкими словами. По-немецки и по-французски…

Перед отелем «Нога-Хилтон» по-прежнему стояли молодые арабы и красивые проститутки, они о чем-то громко переговаривались и смеялись во все горло. Громко играла музыка в стиле «техно». Он пересек четырехполосную набережную, сейчас пустую, и мимо множества клумб и деревьев в цвету пошел вперед, решив немного прогуляться по ночной Женеве.

«Мишель, – подумал он, – Мишель тоже была такой вот сумасшедшей. Сколько всего я вытерпел по ее милости. Мишель была истеричкой, выходки которой были достойны Нобелевской премии. Да, тогда в Париже… Редкой красоты фурией была эта Мишель. А ее попытки покончить с собой… А ее припадки истерии… Но все же по сравнению с Клод Фалькон Мишель была невинной овечкой. Нет, такой женщины мне еще встречать не доводилось. Я уже сейчас сыт по горло! С Мишель эта история тянулась целый год. Какое счастье, что с Клод это произошло в самом начале знакомства: мне будет легче покончить с тем, чего не должно быть ни при каких обстоятельствах. Как бы это ни было больно, да, как бы больно это ни было».

Вернувшись в свой номер, он включил верхний свет. Увидел в зеркале пластырь на щеке, по которому Клод заехала кулаком. Рана под ним саднила, а на самом пластыре виднелась кровь. Другого пластыря у него под рукой не было, но это не пугало его. «Все остальное куда хуже», – подумал он, мысленно чертыхнув еще раз Клод Фалькон. Потом вышел на балкон, посмотрел на столик с бутылкой и рюмкой и перевел взгляд на сияющий посреди озера фонтан. Стало совсем тихо, только откуда-то издалека доносились звуки музыки.

«Клод Фалькон, – подумал он, – folle de Genève[28]28
  Сумасшедшая из Женевы (фр.).


[Закрыть]. Я на коленях должен был бы возблагодарить Бога за то, что она сразу повела себя именно так, да, на коленях, если бы я верил в Бога».

В комнате зазвонил телефон.

Он налил себе виски в стакан, не обращая внимания на звонок.

Аппарат перестал трезвонить.

«Вот и славно», – подумал он и выпил.

Телефон опять зазвонил. Но он оставался на балконе, пока звонки не прекратились.

Время от времени отпивал несколько глотков из стакана.

Опять телефонные звонки!

«А, все равно!..» – подумал он, снимая трубку.

И сразу услышал ее прерывистый голос:

– Не кладите трубку! Я хотела извиниться перед вами…

– Это мы уже проходили. – Он выпил.

– Нет, нет, нет! Не то!.. – Она даже не пыталась скрыть, до чего взволнована. – Такого я себе никогда не позволяла… Клянусь вам… мне так стыдно… мне ужасно стыдно…

– Забудем об этом! – сказал он и подумал: «Это мы тоже уже проходили».

Ему захотелось выпить, но он заметил, что стакан пуст. Он подошел к столику на балконе и налил в стакан виски, бросил кубики льда и подлил воды. Все это он проделал одной рукой, потому что в другой у него была трубка телефона.

– Да, да, я, наверное, спятила. Но не окончательно, уверяю вас. Это у меня пройдет…

– Будем надеяться. – Он опять выпил.

– Вы мне верите?

– Конечно, – сказал он. – Каждому вашему слову.

– Благодарю вас! Значит, завтра в десять утра я за вами заезжаю?

– Нет.

– Нет? – Ее голос задрожал, потом он услышал, что она плачет. – Но ведь мы договорились.

– Этот договор потерял силу.

– Мы с вами… пожалуйста! В десять!

«Хватит, я сыт по горло, – подумал он. – Да и стакан опять пуст».

– Клод? – сказал он.

– Да, Филипп?

– Я не желаю вас больше видеть. Идите к черту!

Часть II

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Стул из светлого дерева был не меньше двенадцати метров высотой. Ножки у него по крайней мере метров в шесть. Но их всего три. Четвертую оторвало, остался один обрубок… Стул стоял посреди пустого поля, рядом с Площадью Наций, в самом центре комплекса ООН, высоко над городом.

Филипп Сорель смотрел на этот стул, как Гулливер, попавший на остров великанов. Клод Фалькон стояла рядом. Свою белую «лагуну» она оставила в самом конце авеню де ла Пэ прямо под знаком «парковка запрещена».

Вот, значит, он какой, «Безногий стул». Сорель был не в силах оторвать от него взгляд. На черной каменной доске на трех языках говорилось о «многочисленных ежедневных человеческих жертвах, вызванных противопехотными минами» и требовании «запрета противопехотных мин большинством государств».

Самолет, взлетевший с аэродрома Куантрен, пролетел совсем низко над «Безногим стулом» и над головами людей, стоявших посреди пустого поля.

Сорель по-прежнему смотрел на трехногий стул.

– Собственно говоря, я собиралась вам показать, где вход во Дворец Наций, – сказала Клод Фалькон. – О «Безногом стуле» я и не подумала.

– Я должен был его увидеть, – сказал он.

Пройдя по голому полю, они вернулись к машине. Здесь, наверху, воздух был прозрачным и холодным, веял легкий ветерок. Клод оделась в белый льняной брючный костюм и синюю рубашку, наглухо застегнутую под горлом. На ногах – мокасины из мягкой белой кожи. На лице почти нет макияжа.

В десять утра она подъехала на своем стареньком «рено» к отелю «Бо Риваж». Он уже поджидал ее и, не говоря ни слова, сел рядом с ней на переднее сиденье. Оба молчали, пока она, притормозив на площадке для парковки перед главным входом в отель, не повернулась к нему:

– Под конец нашего вчерашнего телефонного разговора мы назвали друг друга по имени: я вас Филиппом, вы меня – Клод, я вас – с мольбой, вы меня – со зла. Вы, теперь это для меня совершенно ясно, исполнены чувства вины и отчаяния, а я, как вы тоже себе успели уяснить, совершенно не в себе, слегка свихнулась и, как и вы, близка к отчаянию. Я правильно говорю, месье Сорель?

– Точнее не скажешь, мадам Фалькон.

– Хорошо, тогда я сделаю вам одно предложение. Вернее, целых два!

– А именно? – Теперь и он посмотрел на нее.

– Во-первых, давайте с этого момента называть друг друга так, как назвали сегодня ночью: Филипп и Клод. Согласны?

– Согласен, – сказал он.

– Второе предложение: «Человек, рожденный женщиной, живет недолгое время и живет в тревоге, он расцветает, как цветок, а потом опадает, он бежит, как тень, не в силах остановиться»… – примерно так сказано в Книге Иова, я на память цитирую из Библии. В любой момент для каждого из нас все может быть кончено…

– Да, – он посмотрел в ее большие черные глаза. – Вы правы. И вы очень умны, Клод.

– Идиотка я, – сказала она. – Но то, что в данном случае я права, я знаю. Для этого у меня подходящая специальность. Каждый день – этот огромная часть жизни. Разве не приходится иногда ждать долгие-предолгие годы, чтобы хоть один день прожить в мире, покое, не зная страха, чувства вины и отчаяния?

– Да, – согласился он. – Бывает, что такого дня вообще не дождешься…

– Вот именно! Так не попытаться ли нам спасти сегодняшний день? Этот один-единственный день? Выиграть его для себя… – Он молча смотрел на нее. – Этот летний день с его цветами, его красотой и чистотой… Верите вы, Филипп, что у нас это может получиться? Только один день… Мы ведь так соскучились по нему, мы так о нем мечтали, оба, он нам обоим так нужен! Иначе разве встретились бы мы перед отелем?

– Один день… только для нас двоих… Безо всяких планов и обязательств, это было бы чудесно, Клод!

– Значит, договорились?

– Договорились! – сказал он.

И они поехали в верхнюю часть города, к комплексу ООН. Он не сводил с нее глаз и вдыхал запах духов, исходящий от ее черных волос, слегка развевавшихся на встречном ветру.

«День, прожитый в мире, – подумал он, – без страха перед завтрашним днем, без обязательств. Это я безусловно могу себе позволить, этим я ей зла не причиню. Целый день не думать о Киме, об Ирене, о Ратофе и о «Дельфи». Прожить день в мире и покое…»

Вот о чем он продолжал думать, возвращаясь по полю к старому «рено». В небе над головой бежали кучевые облака, взбитые по краям, как тугие подушки.

Он держался чуть позади Клод. «Какая у нее красивая походка, легкая и одновременно пружинящая, как она хороша! Да, мне позволено думать так в этот один «наш день», не испытывая при этом угрызений совести. Я – счастливый Иов. На один день».

2

– Этот район называется Ариана, – объясняла Клод, когда они опять выехали на авеню де ла Пэ. Желаете осмотреть парк и Дворец Наций? Времени у нас довольно…

– Нет, – сказал он. – Я хочу смотреть только на вас. На ваш профиль, лоб, нос и губы. На пряди ваших волос…

– Пожалуйста, не надо! – сказала она.

– Только один этот день. Ведь мы так условились. И слава Богу!

– Вы ведь в Него не верите.

– Нет, – сказал Филипп. – А вы разве верите?

– После того, что я знаю о жизни…

– А многие все-таки верят. Вопреки всему.

– Я тоже хотела бы сделать одну оговорку. Когда я чего-то очень боюсь, например, что меня вот-вот убьют, или что самолет может рухнуть, я начинаю вдруг истово молиться.

– К Нему взывает большинство из нас, – сказал он. – Только это не значит верить. А как это у многих действительно получается, Клод? Вот нам говорят: «Ты должен верить в Бога!» Это ведь все равно, что они сказали бы: «Ты должен быть красивым!» Каждому хотелось бы быть красивым.

– Но сегодня мы должны в Него верить. Только сегодня. Чтобы сегодня, в «наш день», все было хорошо…

– Когда я вижу, как ветер играет вашими волосами, я готов поверить в Него…

– А вон там находится ВОИС. – Клод тем временем свернула на другую улицу. Всемирная организация по защите интеллектуальной собственности. Из-за синих оконных стекол, в которых отражаются солнце и облака, это здание называют еще Сапфировым дворцом… Да вы не туда смотрите!

– Я смотрю на вас!

– Невозможный вы человек! Зачем я тогда стараюсь, рассказывая вам о достопримечательностях?

– А я смотрю на вас и на Сапфировый дворец! – сказал он. – Нет, правда, Клод! И вообще не забывайте, что вы сами эту кашу заварили, насчет одного-единственного дня и всего такого прочего.

Ему вдруг опять вспомнился молодой писатель на грязном вокзале в Местре, в ту ночь, когда он ждал поезда на Милан, а тот сидел на старом чемодане и говорил что-то о своей близящейся смерти. «Даже в этот один-единственный день, который Клод назначила нашим днем, даже сейчас, когда я вдыхаю запах ее духов, мысль о смерти не оставляет меня – вот как функционирует человеческое сознание».

Словно издалека доносился до него ее голос:

– А сейчас мы проезжаем мимо здания Всемирной организации метеорологии. – Они свернули в сторону озера, и в просвете между домами он увидел напоминавшие своей пестротой бабочек стайки яхт, участвовавших в регате.

– …а напротив – Международный союз электросвязи, и дальше, левее, – Европейская организация свободной торговли.

– Какие у вас красивые руки, – сказал Филипп.

– А еще левее – Верховный комиссариат по делам беженцев…

– Прекрасные руки… я до сих пор никогда…

– Не надо, Филипп.

– Наш день…

– Теперь мы проезжаем мимо штаб-квартиры Международного Красного Креста… Вы вообще слушаете меня?

– Да, Клод, – сказал он. – Нет, Клод.

– Так что же, все-таки?

– Слушаю. Настолько хорошо, как получается.

– И как же оно получается?

– Не очень-то внимательно.

– Но ведь это игра, Филипп. Воскресная игра.

– А я и играю, – сказал он. – А вот вы не все правила соблюдаете! Хотя эту игру вы сами предложили.

– Я соблюдаю правила, Филипп. Но правила эти сложные. У игры столько хитросплетений…

– Знаю. Я этих правил не нарушу.

«Я не имею права разрушить это непрочное здание счастья на один день», – подумал он и словно случайно коснулся ее руки своей.

– Где мы теперь?

– Авеню Аппиа проспект, – сказала она. – Вон там, впереди… – Она пожала плечами и взялась за руль обеими руками. Плечи у нее почему-то задрожали.

– Клод! – испуганно воскликнул он.

Она с такой силой вцепилась в руль, что кожа на костяшках пальцев натянулась и побелела. Сжала челюсти, чтобы мелкая дрожь тела не перешла в судороги.

– Клод! Клод!.. Что с вами? Ответьте мне! Прошу вас…

Несколько мгновений спустя лицо ее смягчилось, и она перестала дрожать. Взглянув на него, она выжала из себя улыбку.

– Все в порядке, – сказала она. – Все прекрасно… Просто я забыла кое о чем попросить вас, об одной мелочи…

– А именно?..

– Не прикасайтесь больше ко мне!

– Да ведь я…

– Вы положили свою руку на мою.

– Я, ну да… Но это без всякой задней мысли, честное слово, Клод, поверьте мне!

– Верю. Но только впредь не делайте этого, Филипп, прошу вас!

– Это больше не повторится.

– Спасибо. – Она поехала дальше. Уже совершенно успокоившись, она проговорила: – А в конце авеню Аппиа – Всемирная организация здравоохранения…

3

Девушки, сидевшие за длинной обтянутой кожей стойкой в Международном центре конференций, приветливо поздоровались с Клод. Улыбаясь, они обменялись последними новостями. «Наверное, Клод часто приходится снимать здесь, – подумал он. – Ее, похоже, здесь все знают». Сначала она прошла с ним в бюро конференций. Филипп чувствовал себя несколько скованно. Он, естественно, предполагал, что здание Центра большое, но об истинных его размерах не догадывался.

В бюро конференций работала молодая женщина по имени Кларисса Монье, это имя было написано на табличке, стоявшей на ее столе.

Если девушки за стойкой встретили Клод с радостными улыбками, то Кларисса Монье повела себя совершенно иначе. Подчеркнуто вежливо передавая Филиппу синюю пластиковую папку с материалами симпозиума, она сделала вид, будто Клод для нее не существует.

– Желаю вам приятно провести уикэнд, месье Сорель, – сказала Кларисса Монье на прощанье, демонстративно глядя мимо Клод.

– Благодарю, – ответил он с поклоном. – Того же пожелаю и вам.

– Какая предупредительность. Какое воспитание! – сказала Клод, когда они оказались в коридоре.

– Это вы на мой счет шутки отпускаете?

– Вовсе нет. Вы так уверены в себе, вам столько всего довелось видеть в разных странах. К тому же вы с иголочки одеты…

– Клод!

– Не возражайте, пожалуйста! Этот светло-синий костюм, эта черная рубашка. Formidable, Филипп, formidable…[29]29
  Потрясающе, просто потрясающе… (англ.).


[Закрыть]

Он рассмеялся.

– Наконец-то, – сказала Клод.

– Что, «наконец-то»?

– Наконец-то вы улыбнулись! Это впервые за все время нашего знакомства… Положим, раньше у вас и впрямь не было особых поводов для улыбок… Вам очень идет улыбка. Пойдемте, я покажу вам Центр! – она прошла вперед.

– Вот это Большой зал заседаний. Вмещает полторы тысячи делегатов, и еще двести мест есть на балконах.

Бетонные стены смелой конструкции зала, решенного в форме пятиугольника, напоминали Пентагон, – он был ошеломлен и даже напуган этим сходством. Пентагон – прямо как здание «Дельфи».

– Стены здесь раздвижные, так что помещение зала можно и увеличить, и сделать поменьше. А можно, например, одновременно проводить две или три конференции…

Они продолжили осмотр здания, поднимаясь и опускаясь на эскалаторах. Клод открыла перед ним одну из дверей.

– Сотрудники пользуются последними новинками техники. Можно проводить видео-совещания через сателлиты, а информацию получать с помощью «ремоут-контроля»[30]30
  Пульт дистанционного управления. – Прим. ред.


[Закрыть]. Ну, что скажете, как я жонглирую такими терминами? Здесь есть четыре студии радиозаписи и четыре студии телезаписи… Пойдемте, вон там выход в очень красивый парк! У меня прямо ноги горят, там можно будет присесть…

Перед открытой стеклянной дверью им повстречался молодой человек, который, увидев Клод, радостно ее поприветствовал, подняв руку.

– Удивительное дело, – сказал Филипп.

– Что вас так удивило?

Смущенный, он подыскивал подходящие слова:

– Что все здесь так рады видеть вас… И в «Бо Риваже»… И тут тоже…

– Наверное, потому, что я такой милый человек… Разве вы этого еще не заметили?

– Нет, – сказал он. – А вы действительно милый человек?

– Говорят. А что вы находите в этом странного?

– Что эта Кларисса Монье из информационного бюро не была рада вам. Она как будто не обратила на вас внимания.

– Не все мне симпатизируют, Филипп.

– С чего бы это?

– Помните вчерашнюю ночь?

– Нет! – сказал он. – Прошу вас, не надо!

– Не беспокойтесь, я не об этом.

– А о чем же?

– Когда вы проводили меня домой, я сказала вам, что у меня репутация «великосветской коммунистки».

– И что?..

– А то, что многим людям «салонные коммунисты» не по вкусу. А коммунисты вообще – тем более!

– Разве вы коммунистка?

– Была когда-то, – сказала Клод. – И сейчас близка к тому, чтобы опять ступить на эту дорожку.