Текст книги "Любовь — последний мост"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Открытая спортивная машина Сержа неслась по бульвару Гельвеции в сторону Старого города. Филипп сидел рядом с Сержем, Клод на заднем сиденье. На встречном ветру ее волосы разметались. В этот день было по-прежнему жарко, и они оделись легко. Серж как всегда был в черных брюках и черной рубашке. Он припарковал машину у зеленого сквера, и они мимо впечатляющего Монумента Реформации пошли в сторону Старого города.

На улице Дю Солель-Левант они вошли в магазинчик серебряных дел мастера Давида Левина. Седовласый старик, у которого на голове была шапочка из синего бархата с изящной вышивкой, сделанной серебряными нитями, встретил их с улыбкой.

– Приветствую вас, моя красавица! – он поцеловал Клод в обе щеки. Она тоже обняла и поцеловала его. После того, как он поздоровался с Сержем, тот представил ему Филиппа, и мужчины обменялись рукопожатиями.

В просторном помещении скромного с виду магазинчика Филипп увидел много изящных подсвечников и самых разных еврейских культовых предметов. От своего друга Макса Меллера, который жил в Ментоне на Лазурном берегу, Филипп знал о разных типах подсвечников, о менорах для синагог, о восьмисвечных менорах, которые зажигают на Хануку, еврейское Рождество, с девятой, короткой, ветвью в самой середине, о менорах для Сабата и для семейных праздников.

– Чем могу служить вам, друзья мои? – спросил Давид Левин.

– У Клод есть амулет Моне-Каца, – сказал Серж, в то время как она снимала его с цепочки. – Он спас ей жизнь в Конго. Во время бомбежки в него попал осколок металла, который мог бы убить ее. Но амулет пострадал…

– Да, вот тут и тут, – сказал серебряных дел мастер. – Вижу!

– Можешь его исправить?

– Я могу выпрямить амулет и убрать зазубрины. Но от изображения почти ничего не останется.

– Это ничего, – сказал Серж. – Клод ни в коем случае не хочет новый амулет.

– Это я могу понять, – старик улыбнулся Клод, но глаза его оставались грустными и уставшими.

– Вы понимаете, Давид. Вы все понимаете, – сказала Клод.

– Я ничего не понимаю. Я вел неправедную жизнь. Я столько ошибок в жизни наделал!

– Нет, в это я никогда не поверю, – сказала Клод.

– И тем не менее, это правда. Все мы умрем. С амулетом Моне-Каца или без него. Даже с амулетом Моне-Каца наша жизнь так коротка! Для вас, правда, она продлится немного дольше, чем для меня. Знаете, Клод, я вот о чем не перестаю думать: меня на том свете не спросят: «Почему ты не был таким, как Моисей?» Нет, меня спросят: «Почему ты не был таким, каким должен быть Давид Левин?» И что мне ответить?

– Вас об этом не спросят, ни за что! – Клод положила руку на плечо старика. – Поверьте мне! Иногда я знаю все наперед безошибочно. Вот, как сейчас, например. На том свете вам скажут: «Добро пожаловать, Давид! Ты был там таким хорошим, каким только может быть хороший человек!»

– Ах, Клод, милая Клод! – старик снова улыбнулся своими почти бескровными губами, но глаза у него оставались серьезными.

– Когда он будет готов? – спросил Серж.

– В четверг.

– Вот и отлично, – кивнул Серж, снимая с шеи свой амулет, чтобы отдать его Клод.

– Нет! – отказалась она. – Ни в коем случае! Надень его на себя! Сейчас же!

– Это исключено, – ответил Серж. – Ты ни дня не должна ходить без амулета Моне-Каца. Ни единого часа.

– А ты можешь?

– Да.

– Ему можно, – подтвердил старик. И снова улыбнулся одними губами, а глаза его сделались еще более грустными и уставшими.

2

Потом они поехали в «Бо Риваж» за свежим бельем для Филиппа. Серж припарковал свою черную спортивную машину на некотором расстоянии от светофоров и пешеходных переходов под большим каштаном, и когда они направились к отелю, Филипп увидел Рамона Корредора, молодого смуглолицего шофера, который мечтал обзавестись собственным такси в Мадриде. Стоя перед большим синим «ягуаром», тот поклонился им:

– Здравствуйте, месье Сорель! Как поживаете, мадам?

– Жизнь идет, – ответил Филипп. – А у вас по-прежнему полно работы, Рамон?

– Да, месье, Сорель, я, как всегда, занят целый день. Сейчас как раз поджидаю одну пару, они хотят прокатиться в Гамбург… Если я вам понадоблюсь, я всегда к вашим услугам… И к вашим, мадам… – Он вручил всем троим визитные карточки с адресом и телефоном «лимузинного сервиса» и своим домашним телефоном. – Тут я дописал еще номер моего мобильного. Я готов помочь вам в любое время суток, не забывайте об этом, месье Сорель!

– Твердо обещаю, – поднял два пальца Сорель.

В прохладном холле он получил от дежурного консьержа ключи от своего номера.

Тот вежливо поклонился и сообщил:

– Ваши вещи вычищены и поглажены, месье. Мадам Донадье все развесила и разложила в шкафу.

– Большое спасибо… – Филипп был несколько смущен.

– Чем я могу еще служить вам, месье Сорель?

– Я… я часто бываю в отъезде, не так ли… и в отеле меня нет…

– Да, и что же?

– У меня такой большой номер, а я им почти не пользуюсь…

– Да что вы, месье Сорель! Ваш номер оплачен за полгода вперед! И вообще, у нас есть номера для сотрудников или гостей больших фирм, которые круглый год пустуют, – и ничего. Это абсолютно не противоречит нашим правилам.

Филипп вернулся к Клод и Сержу, которые ждали его у колонны в центре холла. Рене, юноша с Берега Слоновой Кости, открыл перед ними дверь лифта.

Они поднялись на третий этаж. Филипп остро ощущал запах «In Love again» в кабине лифта.

3

– Классно он устроился, наш малыш, правда, Клод? – спросил Серж, когда они прошли в салон.

– Ну, у него, пожалуй, тесновато, – ответила Клод. Ее взгляд скользил по рисункам под стеклом на стенах и по разрисованному потолку, по единорогам и птицам, гномам, эльфам и ангелам. Потом она перевела его на озеро, на скользящие по его глади яхты, на деревья и пестрые цветочные клумбы. В эту жару все краски казались еще более яркими и отчетливыми.

– Где твои чемоданы?

– Зачем тебе?

– Если мы уже здесь, давай прихватим и другие вещи.

– В гардеробной, – Филипп прошел вперед.

– В гардеробной! – удивился Серж. – Ты слышишь, Клод? У него есть комната, где он переодевается! Устроился по высшему разряду, нечего сказать!

– А что? Ему положено по чину, – слабо улыбнулась Клод. – Ты никогда не научишься думать, как по-настоящему богатый человек. Бедняцкое детство в тебе неистребимо…

– Что-то в этом есть, я из этих, «проклятьем заклейменных».

– Для начала возьми белье, – подсказывала Филиппу Клод. – Не будешь же ты за каждой тряпкой бегать в «Бо Риваж». И туфли. Они тебе также потребуются.

Они ходили от шкафа к стоящему на столе чемодану – туда и обратно. Филипп протянул Сержу стопку рубашек. Тот только присвистнул сквозь зубы.

– Шикарные у него тряпки, Клод, – сказал он. И, обращаясь к Филиппу, добавил: – Еще! Давай сюда и пестрые тоже! Не стесняйся!

«Как мне хорошо и просто с ними, – подумал Филипп, и тут же ему в который раз вспомнилась эта французская поговорка: jamais deux sans trois. – Кого же из нас троих судьба приберет первым? Смерть, я так и чую ее запах, она совсем рядом. Единственное, что ее, наверное, ненадолго удерживает, это наша любовь. Всем нам предстоит умереть, как сказал совсем недавно серебряных дел мастер из Старого города. С амулетами или без них. Это точно. Но так же точно и то, что без любви жить нельзя. Мы должны любить!»

– Давай все рубашки сюда, в чемодан! – приказала Клод.

– А галстуки? Тоже все?

– Нет, только самые эффектные.

– Они у него все эффектные. Подожди, я выберу… А пижамы?

– И пижамы тоже! Видишь, какие они у него – самой модной расцветки. У него их столько, что впору выставку устраивать. Ума не приложу, зачем одному человеку столько пижам?.. И раз уж мы заговорили о выставках, должен вам напомнить, друзья, что ближайшая выставка – правда, совсем иного рода! Совсем скоро. Вы о Магритте, надеюсь, не забыли? Он в своем творчестве разные стили пробовал, в разные группы входил, и причисляли его к разным направлениям – но в конце концов он всякий раз возвращался к сюрреализму, поэтому наша выставка в Пти Пале будет называться «Магритт и сюрреализм». Открывается она шестого сентября, так что нам троим предстоит потрудиться до седьмого пота. А не могла бы ты, дорогая Клод, сложить туфли в пластиковые пакеты, не то они займут полчемодана? Ну, что за женщина, силы небесные! Готовиться к этой выставке Магритта мы начали, конечно, давно. Еще два года назад… А теперь, я думаю, надо уложить его костюмы. Смокинг тебе, малыш, в ближайшее время не понадобится, правда, Клод? А вот темно-синий костюм пригодится, да?

– И темно-синий, и серый, и светлый шерстяной, – сказала Клод. – А насчет двух лет подготовки – чистая правда. К таким выставкам всегда приходится готовиться долго. Сколько времени уходит, пока получишь согласие всех инстанций. А сколько его уходит на уговоры владельцев картин! Мы выставим сорок семь картин, и все замечательные! Возьми еще две пары фланелевых брюк, Мотек, и блейзер.

– Да не войдет все это в один чемодан! И когда он будет все это носить? Владельцы картин и хозяева частных собраний не оплачивают, конечно, ни их перевозку, ни их страховку. Это берет на себя Пти Пале. Чаще всего картины поступают к нам очень поздно, недели за две до открытия. Вечно одна и та же история. Это уже третья выставка, которую мы устраиваем в Пале.

– Но теперь время нас подгоняет, и дел у нас выше головы, – сказала Клод. – Не забывайте – шестого сентября! Сегодня у нас двадцать восьмое июля, так что придется потрудиться и в воскресные дни.

– Да, об отдыхе и разных развлечениях придется позабыть напрочь, малыш. Пока что все картины в запаснике, они должны храниться при определенной влажности воздуха и строго определенной температуре. Сорок процентов влажности и плюс восемнадцать градусов. Там же, в отдельной комнате запасника, Клод будет фотографировать их – для каталога. И джинсы. Все его джинсы тоже сюда! А когда снимки будут готовы, для нее начнется настоящая работа!»

«Толково все это Серж придумал, – размышлял Филипп. – Сейчас надо занять Клод важным делом. Так ей будет легче отвлечься от мыслей о случившемся в Конго. Меньше будет думать об этом. И очень хорошо, что я им тоже пригожусь, что в этом деле я не буду третьим лишним». Он чувствовал прилив сил, выслушивая подробный рассказ о том, по какому тщательно разработанному плану работает Серж в Пти Пале, потому что экспозиция в самом музее по-прежнему открыта, и он ни в коем случае не должен доставлять служащим выставочных залов лишних хлопот. Для выставки Магритта музей предоставил несколько залов – вот там они полные хозяева.

– Как видишь, у нас забот полон рот, – сказал Серж, закрывая на замочек туго набитый чемодан.

Когда они вышли из отеля, Серж нес чемодан, а Филипп с Клод – переброшенные через руки костюмы. Портье улыбались им вслед, а кое-кто из гостей предложил даже свою помощь.

– Не то это великий исход, не то мы бежим от кого-то, сломя голову, – пошутил Серж. – А они все донельзя довольны, что мы, наконец, сматываемся.

– Неправда! – возмутилась Клод. – Мы всем нравимся – вид у нас приличный, и мы всем улыбаемся.

Швейцар в ливрее услужливо открыл перед ними дверь, а когда им пришлось пройти немного пешком от места, где они оставили машину, до подъезда дома Клод, они заметили, что прохожие оглядываются на них с любопытством.

Потом они поднялись на старом, дребезжащем лифте на пятый этаж, и в круглой синей прихожей Клод сказала:

– Все в спальню, ребята! В моем стенном шкафу места хватит.

Они поставили чемодан на пол в спальне, стены которой были оклеены кремового цвета обоями, а костюмы разложили на кремовом покрывале постели; Клод распахнула обе створки шкафа, закрывавшего всю стену. Разложить и развесить вещи Филиппа заняло не много времени.

– Теперь нам положено выпить, – сказала Клод. – А то я умираю от жажды. – Она стояла перед открытой дверью на балкон в тени от шторы.

Серж посмотрел на часы.

– Мне нужно в Пти Пале. Желаю приятно провести вечер.

– Еще стаканчик, Серж!

– Нет, я действительно спешу, дорогая. Сегодня прибывают последние картины Магритта, надо быть при том, как их распакуют!

Клод обняла и поцеловала Сержа, а он, обняв на прощанье Филиппа, быстро пошел к двери. Они смотрели вслед этому высокому узколицему мужчине с мягкой пружинистой походкой лесного зверя и короткими, слегка вьющимися волосами.

Она пошла на кухню, сняла с полки какую-то бутылку, налила ее содержимое в два высоких стакана и бросила туда же несколько кубиков льда. Когда она долила в стаканы воды, жидкость в них стала мутновато-желтой.

– Что это? – спросил Филипп.

– Пастис, – она пошла в просторную гостиную с белым мраморным полом. Села на диванчик у окна на балкон, сняла туфли и положила ноги на черную стеклянную поверхность чайного столика. Филипп устроился в одном из мягких кресел, стоявших по обе стороны от камина, и оба выпили.

Уже не в первый раз ему почудилось, будто маленькая девочка с портрета, висевшего над камином, не сводит с него взгляда своих огромных черных глаз. Над головой ребенка, который в другой жизни был матерью Клод, над ее черными распущенными волосами в синем небе парил почему-то красный ослик. Он поставил стакан на пол.

– Что с тобой, дорогой?

– Серж, – сказал он. – Я думаю о Серже.

– У него теперь есть мы оба. Он счастлив, поверь мне!

– Но не так счастлив, как мы.

– Нет, – ответила она, – конечно, нет!

– Поэтому я часто думаю о нем. Ты бывала с ним в синагоге?

– Нет, – сказала она. – Через несколько месяцев после того, как мы одиннадцать лет назад познакомились, я спросила его, не возьмет ли он меня туда, и он сказал: «Да, конечно». Только, знаешь, прежде, чем он сказал это, возникла пауза, короткая, очень короткая, но я поняла, о чем он подумал. Он тогда был сильно влюблен в меня… и в полнейшем отчаянии от того, что…

– Да.

– И я подумала, что пауза эта возникла потому, что ему нужно было место, где он мог бы уединиться на час-другой и помолиться среди людей своей веры, ведь ему было так тяжело…

– Да, – опять сказал Филипп.

– Мы никогда больше на эту тему с ним не говорили. Ни разу за все эти годы. Он привык к тому, что я люблю его вот так, по-другому… И теперь он принял как должное – или вынужден был это сделать! что я полюбила тебя… Из нас троих он в самом тяжелом положении… но ведет себя достойно и благородно… в высшей мере… да, это так!

– Да, – кивнул Филипп. – Но как, наверное, все это для него ужасно.

– Я думаю, иногда он испытывает адские муки, – проговорила Клод. – Например, сейчас, когда он садится в свою машину, зная, что мы оба здесь, у меня…

– Давай лучше не будем углубляться, – попросил ее он, почувствовав себя при этом прескверно.

– Ты сам начал.

– Да, начал я. Вот идиот! Мне очень жаль…

– Серж – чудесный человек. Как и ты, дорогой. Вы самые замечательные мужчины изо всех, кого я встретила в жизни. Ты, конечно, самый-самый чудесный, особенно сейчас… Но когда-нибудь… позже… это не будет играть особой роли, потому что я состарюсь, и тогда вы оба будете для меня равны…

– Ты никогда не будешь старой, – сказал он.

4

Во вторник днем Клод пошла в парикмахерскую, а он заглянул в отель «Бо Риваж» и справился, где водитель Рамон Корредор. Ему позвонили по мобильному телефону, и через несколько минут синий «ягуар» подкатил ко входу.

При виде Филиппа Рамон просиял.

– Видите, я сразу к вам, месье Сорель. Куда вас отвезти?

– Мы это еще обсудим, – Филипп сел в машину. Рамон устроился поудобнее за рулем, и Филипп сказал ему: – Куда ехать, точно не знаю, я в Женеве совсем недавно, но мне хочется кое-что купить, и я нуждаюсь в вашем совете.

Рамон радостно улыбнулся и сказал, что с большим удовольствием поможет месье Сорелю, чем только сможет. Улыбка не исчезала с его лица, пока они ехали по набережной.

Они поездили по городу часа два. Когда все покупки были сделаны, Рамон подвез Филиппа на набережную Монблан и отказался принять от него деньги. Ни франка, ни под каким видом.

– Я был рад оказать вам эту услугу, – сказал он.

– Я вам благодарен за это, Рамон.

– Итак, до вечера, месье! Буду ждать вашего звонка, – попрощался Рамон, уезжая.

Филипп прошел по улице под старыми деревьями, мимо цветочных клумб и сел отдохнуть на скамейке. Он смотрел на блестящую гладь озера, на серебрящиеся на дневном свету струи фонтана и на покрытую снегом вершину древнего Монблана. Один из белых пассажирских пароходов, «Гельвеция», должен был вот-вот отчалить от пристани, и он видел суетящихся на его палубах пассажиров. Легкий западный ветер относил в его сторону капли воды от струй фонтана, и несколько из них попали ему на лицо. Вода была ледяной. Мимо него прошли четверо прохожих, и все они показались ему очень симпатичными. С каждым бывает так, что в какой-то момент ему все нравится.

Потом он зашел в «Бо Риваж», поднялся в свой номер и лег на постель. От жары и длительной прогулки он устал, но прежде чем заснуть, подумал: «Как хорошо, что в любой момент я могу пойти к себе в отель и никого своим присутствием не обременять».

Они с Клод условились встретиться в восемь вечера в ресторане, где в первый вечер пили виски. Он проснулся в семь, принял душ, надел вечерний костюм и спустился в холл с колоннами. Пройдя через бар «Атриум» и поднимаясь по лестнице на террасу, увидел, что Клод уже сидит за столиком у парапета, где они сидели в прошлый раз. И молоденький официант с лицом ребенка был тут как тут, увидев Филиппа, он поспешил ему навстречу.

– Добрый вечер, месье! Мадам ждет вас. Она сказала, что вы придете.

– Нет, – помотал головой Филипп. – Еще минуточку терпения! Мне надо позвонить по телефону. Мадам, пожалуйста, ничего не говорите!

Он быстро спустился в холл, зашел в телефонную будку и набрал длинный номер мобильного телефона Рамона Корредора.

– Рамон, это Сорель.

– Вы уже готовы, месье?

– Да. Вот если бы вы заехали за мной через час…

– Вы можете на меня положиться, месье!

– До встречи, Рамон, – Филипп повесил трубку и снова поднялся наверх.

Клод ослепительно улыбнулась Филиппу. Подойдя к ней, он поцеловал ее в обе щеки. Официант предупредительно пододвинул ему стул.

– Сейчас-сейчас, – сказал Филипп. – Мы сделаем заказ сразу.

– Прекрасно, месье, – официант все же удалился.

– Дай сначала насмотреться на тебя, – сказал Филипп. На Клод было льняное платье, расписанное цветами. Руки и плечи покрыты ровным загаром, глаза сияют, черные мелко завитые волосы блестят, и несколько прядок падают, как всегда, на лоб.

– Я тебе нравлюсь? Внешне?

– С чего ты взяла? Конечно, нет!

– Я страшненькая?

– Хуже некуда.

– Значит, я сто пятьдесят франков пустила на ветер.

– Какие еще сто пятьдесят франков?

– На завивку, – сказала она. – Я сделала себе перманент. Только для тебя.

– Ладно, тогда я тоже сделаю себе завивку. И тоже – для одной тебя.

Клод улыбнулась официанту с лицом ребенка, и тот покраснел от смущения и удовольствия. Потом он подошел к их столику вместе с осанистым метрдотелем Роже Боннером, который отдал гостям почтительный поклон. Метрдотель представил им стеснительного молодого официанта. Его звали Умберто Киокка, он был родом из Ронко, из Тессина.

Клод обсудила с Боннером меню ужина, а Умберто не сводил с нее глаз, будто перед ним было истинное чудо. Наблюдавший за ним Филипп подумал, что так оно и есть: Клод воистину чудо из чудес.

Клод и Боннер быстро обо всем договорились, и после аперитива метрдотель и Умберто не оставили их своим вниманием, а Умберто еще постоянно следил за тем, чтобы их бокалы были наполовину наполнены. Клод всякий раз благодарила взглядом молодого человека из Тессина, и тот краснел и смущался. На парапете перед ними стоял ящик с пеларгониями, а внизу на набережной Монблан катили легковые машины. На пассажирских судах и на небольших яхтах уже светились огни, фонтан подсвечивался, и струи его отливали золотом на фоне пламенеющего вечернего неба.

– Выходит, завтра начинаем, – сказала Клод. – Мы с тобой пойдем в запасник, где я буду делать снимки с работ Магритта. А Серж с работниками Пти Пале снимет со стен картины прежней экспозиции. А потом в выставочные залы пойдем на смену им мы. Вот тут-то и начнется настоящая работа, только держись! Сегодня мы бездельничаем в последний раз на несколько недель вперед. Давай же воздадим этому вечеру должное!

Великолепный ужин и впрямь заставил их забыть обо всем остальном. И только за кофе, который им подал блаженствовавший в этот вечер Умберто, Клод вернулась к давнему разговору о Магритте.

– Во времена, которые принято называть «старыми и добрыми», хотя для кого-то они вовсе не были добрыми, в Брюсселе двадцать первого ноября 1858 года родился мальчик, который при рождении получил имя Рене, Рене Магритт. Тебе о нем не слишком много известно, сердце мое, правда?

– Я о нем ровным счетом ничего не знаю, – признался он. – Это ужасно, Клод? Сколько я всего упустил…

– Скоро ты узнаешь о нем гораздо больше, чем известно другим, – утешила его она. – Тебе и без того известны такие вещи, о которых многие даже понятия не имеют.

– И за это ты однажды ругала меня, на чем свет стоит, – проговорил он.

– Когда это было… – развела руками она. – Я была неправа, признаю… Но я стараюсь исправиться.

Он посмотрел ей в глаза; сейчас они были большими, как никогда, – так ему показалось.

– Я ужасно рад, что поработаю с вами вместе, – сказал он. – Рассказывай дальше!

– Родители у него были бедными, – начала она. – Тебе при этом ничего в голову не приходит?

– Еще бы! – откликнулся он.

– Очень бедными. Магритт во что бы то ни стало хотел быть художником, и каким-то образом семье удалось наскрести денег на его учебу в Академии в Брюсселе. Потом он женился на добросердечной, скромной и самоотверженной женщине… ее звали Жоржеттой. Но они оба были бедны. Магритту пришлось зарабатывать деньги в разных местах: например, он делал эскизы на фабрике обоев. Отправившись в Париж, он познакомился там с Андре Бретоном, у которого собирались многие сюрреалисты, и в последующие годы у него выработался свой собственный сюрреалистический стиль: он как бы выделял, выдергивал, предметы или ощущения из привычной для них обстановки и придумывал для них новые взаимосвязи, которых, по сути дела, существовать не могло. Это придавало его работам атмосферу мечты и волшебства. Он часто поражал зрителя неожиданной и неповторимой окраской предметов, смещением всех их масштабов и размеров – например, он мог изобразить перо птицы величиной с Пизанскую башню, к которой оно прислонилось. Либо наоборот – Пизанская башня прислонилась к перу. Я тебе не надоела?

– Скажешь тоже! Продолжай, прошу тебя, – он подумал, что чувствует себя сейчас неимоверно сильным и защищенным ото всех напастей. «Почему это? – спрашивал он себя. – Откуда это спокойствие? Откуда эта умиротворенность? Неужели любовь приносит их всем любящим?»

– Больше всего на свете Магритт любил читать криминальные романы и разные страшные истории, безумно любил кино. Предпочитал детективы и веселые кинокомедии с Лаурелом и Харди или с Чарли Чаплином[76]76
  Лаурел, Стив (1890–1965) и Харди, Оливер (1898–1957) – знаменитая американская комическая пара киноактеров, особенно успешно снимавшихся в кинокомедиях 30-х годов XX в. – Прим. ред.


[Закрыть], и для собственного удовольствия ставил свои фильмы, абсолютно непонятные для непосвященных, а снимались в них его самоотверженная Жоржетта и их близкие друзья, постоянно переодевавшиеся в разные платья и наряды. Сам он всегда ходил в черном котелке, и на его картинах было много мужчин в котелках. Он громко и часто смеялся, почти всю свою жизнь безвыездно прожил в Брюсселе, терпеть не мог, когда кто-то пытался объяснить смысл его картин, от этого его с души воротило; на одной из выставок в Нью-Йорке он буквально силой прогнал Сальвадора Дали от своей картины, которую тот пытался «объяснить». Умер он в 1967 году в Брюсселе, а все остальное я расскажу тебе, когда мы приступим к делу, дорогой.

Тем временем спустился вечер, и с танцплощадки «Лозанны», где в танце кружились пары, сюда доносились приглушенные звуки музыки.

Подписав счет, он положил сверху чаевые, попрощался с Роже Боннером и Умберто Киоккой, молодым, вежливым и застенчивым парнем из Тессина, который, безусловно, мечтал о том, что когда-нибудь он сам сделается хозяином такого заведения, как «Бо Риваж», или хотя бы станет его управляющим. Умберто проводил их через опустевший ресторан и бар «Атриум» в холл и поклонился на прощание Клод, которая сказала ему: «Vous êtes très charmant, Monsieur Umberto!»[77]77
  Вы очень милы, господин Умберто! (фр.).


[Закрыть]

Его лицо сделалось пунцово-лиловым, когда он выдавил из себя: «Merci, Madam Falcon, merci mille fois!»[78]78
  Благодарю, мадам Фалькон, тысячу раз благодарю! (фр.).


[Закрыть]

Они прошли по набережной Монблан мимо отелей «Англетер» и «Нога-Хилтон» и оказались перед домом Клод. Поднялись на лифте на пятый этаж; перед дверью ее квартиры лежал пакет в золотой оберточной бумаге.

– Тебе известно, что в пакете, или, может быть, кто-то подложил бомбу и пожелал счастливого пути? – спросила Клод. – Или позвоним в полицию?

Он пожал плечами и наморщил лоб.

– Ну, знаешь, признавайся!

– Признаюсь, что знаю.

– И что же там?

– Открой пакет – увидишь!

– Для начала давай зайдем в квартиру, – предложила Клод. В прихожей с синими обоями она положила пакет на ковер, осторожно развернула золотую бумагу, как поступала всегда, намереваясь использовать красивую бумагу для подходящих целей. Но увидев содержимое туго набитой коробки, она даже присела от удивления. – Нет, я вижу, ты окончательно свихнулся, милый мой, – проговорила Клод, не в силах отвести глаз от уложенных в картонной коробке флаконов с туалетной водой «In Lowe again».

Взяв один из флаконов в картонной упаковке, она увидела уложенные в несколько рядов другие.

– Сколько их всего?

– Двадцать пять, – ответил он.

– Пресвятая дева Мария!

– Больше я пока достать не смог, но девушки пообещали мне оставить для меня еще, как только поступит новая партия.

– И сколько девушек тебе это пообещало?

– Одиннадцать, – ответил он. – Мы заезжали в одиннадцать парфюмерных магазинов. Рамон объездил со мной всю Женеву, он здесь все на свете знает.

– Кто такой Рамон?

– Очень любезный молодой человек, водитель синего «ягуара», которого мы встретили у входа в «Бо Риваж».

– И ты специально вызвал водителя, чтобы объездить с ним весь город ради этой туалетной воды?

– Да, а пока мы ужинали, Рамон привез этот пакет сюда.

– Как это? Дверь подъезда всегда закрыта.

– Я ему сказал, чтобы он позвонил консьержке и сказал, что привез для тебя пакет. И чтобы дал ей денег – тогда все получится. – Он просиял. – Вот и получилось!

– Филипп, мне этого до конца жизни с избытком хватит!

– А вот и нет! Поэтому я и попросил девушек оставить для меня еще, если им привезут. Ну, сама подумай: до сих пор Ив Сен-Лоран выпустил всего одну партию этой воды. А что, если он на этом остановится? Не спорь, на всю жизнь здесь ни за что не хватит. Ты такая молодая, и тебе столько всего еще понадобится…

– Ах, если бы ты знал, как я рада, что ты так обо мне заботишься, – она взяла его лицо в свои ладони. – Я буду тебя любить по гроб жизни. А водой этой обещаю пользоваться только когда мы будем вместе. Тогда ее надолго хватит! А теперь поможешь мне расставить эти флаконы в шкафчиках в ванной комнате. Надеюсь, места там хватит!