Текст книги "Любовь — последний мост"
Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)
Пресс-конференция в полицей-президиуме Дюссельдорфа закончилась около половины одиннадцатого. Журналистов собралось много, вопросы так и сыпались. Съемку вела группа из телеканала ВДР[84]84
WDR (нем.) – одна из крупнейших телекомпаний Германии. – Прим. пер.
[Закрыть]. Ускоритель в городском районе Дорнбах был оцеплен, но тем не менее журналисты и фотографы через это оцепление проникли ко входу в здание администрации и, как узнал Филипп, им удалось побеседовать с родными и близкими жертв, с обслуживающим персоналом ускорителя и с железнодорожниками, хотя большинство из тех, у кого брали интервью, дали подписку о неразглашении сведений, имеющих хотя бы косвенное отношение к катастрофе. «Это будет главной сенсацией всех воскресных выпусков», – подумал Филипп. Журналисты, конечно, искали связь между этой катастрофой и терактом на комбинате лечебных препаратов. Считает ли прокуратура, что несчастный случай на ускорителе – это очередное преступление из целой серии терактов? Хольгер Ниманд признал, что эту связь упускать из виду нельзя. Паниковать незачем, подчеркнул он, но считаться с такой возможностью приходится. И где же может произойти следующее преступление? На этот вопрос ответа нет. А когда? Если бы знать… Значит, основания для паники все же есть.
Это слово первым произнес представитель крупнейшей ежедневной газеты Германии, и какими будут заголовки в ней, каждый мог легко себе представить. «Черт побрал, – подумал Филипп, – я сам вчера говорил, что одна из двух причин этого преступления – посеять панику. А вторая – проверить, сумеют ли эксперты обнаружить вирус. До сих пор мы его находили. Если же преступники хотят настолько усовершенствовать вирус, чтобы мы были не в состоянии его найти, хотя он в программе присутствует, то серия преступных атак будет продолжена, и паники не удастся избежать, особенно если ее начнут раздувать средства массовой информации, чего долго ждать не придется. А нам о преступниках ничего не известно… – думал Филипп. – Теперь газеты и телевидение, и так называемая общественность начнут теряться в догадках: откуда, из какого лагеря эти преступники взялись? Похоже, запахло жареным. Но кто в самом деле стоит за спиной этих преступников, кто их заказчик?»
Люди из комиссии «12 июля» и специалисты и инженеры из «Дельфи» устали. Суббота, вторая половина дня. Всем хотелось домой.
«Когда полжизни тратишь на борьбу с вирусами, невольно теряешь остроту восприятия, – подумал Филипп. – Вот если бы это относилось и ко мне тоже! Я ведь чую смерть с того самого момента, как прибыл в Женеву, и это ощущение не покидало меня ни в Эттлингене, ни здесь, в Дюссельдорфе, нигде. Jamais deux sans trois…
Кто-то обратился к нему. Ход его мысли был прерван… Доктор Хольгер Ниманд хотел попрощаться.
– Мы с господином Паркером летим в Берлин. Буду рад снова увидеться с вами – хорошо бы не по такому поводу. Хотя, боюсь…
– Да, – сказал Филипп. – Я тоже. Всего вам доброго, доктор Ниманд!
– И вам тоже, уважаемый господин Сорель! – бледный, с посиневшими губами и мерзнущий даже в плаще, прокурор покинул помещение.
9К Филиппу подошел Гюнтер Паркер. Глаза его сейчас были пустыми и безжизненными. Он очень тихо проговорил:
– Хочу попрощаться с вами, господин Сорель. Спасибо вам за все.
– Это моя работа, – сказал Филипп.
– И еще кое-что, – сказал Паркер. – Я хочу извиниться перед вами. Вы знаете, за что. Доктор Ратоф сказал вам об этом… или, по крайней мере, намекнул…
– О чем? – спросил Филипп, наблюдая за тем, как от здания полицей-президиума отъезжают машины журналистов и экспертов.
– Я некоторое время подозревал вас… нет, лучше сказать, у меня было подозрение, что в катастрофе в Берлине косвенным образом замешаны и вы… невольно, так сказать, ввиду давления, оказанного на вас вашим сыном…
«Почему этот человек, выбившийся, похоже, из сил, рассказывает мне все это?» недоумевал Филипп.
– Это, по различным причинам, было первое, что приходит в голову. Это полностью укладывалось в некую схему… Но на вас и тени вины нет. И сын ваш на вас никак не повлиял… – Паркер сглотнул слюну… – Он не оказывал никакого давления и не шантажировал… – Паркер с трудом выговорил это последнее слово.
«Боже мой!» – подумал Филипп, снова вспомнив о том, что ему рассказал по телефону репортер Маске из отдела уголовной хроники берлинской газеты.
– Вы наверняка ощущали, что я вас подозреваю, и переживали из-за этого. Поэтому, дорогой господин Сорель, мне хотелось непременно извиниться перед вами, прежде чем мы расстанемся.
– Вам не за что извиняться, – сказал Филипп, пожимая руку Паркера. – Поскольку вы знали, что у меня за сын и сколько он уже успел натворить, это подозрение вполне могло у вас появиться. Я это хорошо понимаю. Однако, господин Паркер, не сочтите за неучтивость, если я скажу вам, что весьма озабочен вашим видом…
Криминальоберрат повел плечами, открыл рот, но ничего не сказал.
– То есть меня беспокоит ваше здоровье, – объяснял Филипп. – Когда мы впервые встретились в Женеве, у вас был такой уверенный, цветущий вид. А в Эттлингене вы уже были чем-то подавлены… Извините меня за эти слова… Меня действительно беспокоит, ваше самочувствие…
– Я знаю, какой у меня сейчас вид, – сказал Паркер. – И представляю, какое впечатление произвожу…
– Вы, вы что… нездоровы?
– Нет, господин Сорель… Просто… просто у меня очень тяжело на душе. Работа, работа, работа. Такого угнетающего состояния я еще никогда не испытывал. И дело не только в этой компьютерной передряге… Я… я переживаю сейчас тяжелые времена… в служебном, чисто профессиональном смысле… Но это пройдет.
«Он не хочет говорить о своем сыне, – подумал Филипп. – А я не имею права заговорить на эту тему первым».
– Тогда пожелаю вам как следует отдохнуть. Я искренне желаю вам этого, господин Паркер.
– Спасибо, господин Сорель, спасибо за добрые чувства! – криминальоберрат поклонился ему и, подчеркнуто выпрямив осанку, хотя это стоило ему немалых усилий, быстро вышел из комнаты. Садясь во дворе в машину, где уже сидел прокурор, он помахал Филиппу рукой.
Спустя некоторое время Ратоф подвез его на «мерседесе» к отелю «Интерконтиненталь». Сидя за рулем, он рассыпался в комплиментах и похвалах:
– То, чего ты тут добился… я даже не знаю, как мне тебя благодарить, честное слово. И в «Дельфи» все тобой страшно довольны. Ну, я этим братцам-кроликам еще нос утру, Филипп, это я тебе обещаю. Ты великий человек!.. Когда ты возвращаешься в Женеву?
«Ни слова о том, что я должен проследить за тем, чтобы ускоритель привели в порядок, – подумал Филипп. – Я нужен только во время катастроф, а так на меня наплевать. Хотят поскорее забыть обо мне. Что ж, тоже недурно. Тем скорее я вернусь к Клод. Ничего важнее этого сейчас нет».
– Думаю, полечу завтра, – сказал он.
– Отлично. К Ирене на часок не заскочишь? Во Франкфурт? Я дам тебе машину. Тебя отвезут и привезут. Я так и подумал, что тебе захочется заглянуть к ней… Какая женщина. Господи! Три недели назад мы были на ее концерте. Я с женой и Николь. Грандиозно! Ничего подобного я никогда не слышал, нет, правда! Какой успех, Филипп! Вот это возвращение на сцену! Видел бы ты, какие восторженные рецензии появились во всех газетах! Ну, ты представляешь, что это было за событие для настоящих любителей музыки… Николь и моя женушка плакали… я тоже прослезился, это я тебе абсолютно честно говорю. Передай жене мои нижайшие поклоны. Она вновь на пути ко всемирной славе!..
«Боже всемогущий!.. – подумал Филипп. Ирена! У нее был концерт в Старой опере!»
– Вот мы и на месте, – прозвучал голос Ратофа. «Мерседес» стоял перед входом в «Интерконтиненталь». – Нет, ты правда не хочешь, чтобы я прислал тебе машину?
– Нет, – ответил Филипп, почувствовавший, что у него кружится голова, – правда, не хочу.
– Но ты передашь Ирене, что мы в восторге от ее концерта?
– Конечно, – пообещал Филипп. – Счастливо доехать до дома! Передай привет всем своим!
– А ты поклонись от меня своей даме, которой я, увы, не представлен, – сказал Ратоф. – И еще раз – сердечное тебе спасибо, спасибо огромное, Филипп, честное слово!
10Он набрал номер телефона Ирены, прозвучало два долгих гудка. Потом послышался мужской голос:
– Hallo?
– Алло, – испуганно повторил Филипп.
– What do you mean, hallo? – Голос был приятный, этот человек говорил на чистом английском. – Who are you?[85]85
Что такое, алло? Кто это? (англ.).
[Закрыть]
– А вы кто? – спросил Филипп. – И что вы делаете в моем доме?
– Sorry, I don’t speak German[86]86
Извините, я не говорю по-немецки (англ.).
[Закрыть].
Филипп повторил свой вопрос по-английски. Дальше они говорили только по-английски.
– Меня зовут Филипп Сорель.
– А меня – Гордон Уэллс, – спокойно ответил тот. – Здравствуйте, господин Сорель.
– Что вы делаете в моем доме, мистер Уэллс?
– Я здесь уже два дня. Нам нужны кое-какие документы.
– Кому это «нам»?
– Ирене… извините, вашей жене и мне, господин Сорель.
– Я хотел бы, если это возможно, поговорить с моей женой.
– Ее нет дома.
– А где она?
– В Лондоне, господин Сорель.
– В Лондоне?
– Как я уже сказал вам. А откуда вы звоните?
– Что Ирена делает в Лондоне?.. Я звоню из Дюссельдорфа. Дайте мне, пожалуйста, Генриетту.
– Ее тоже нет. И поварихи. Ваша жена дала им отпуск.
– Откуда вы знаете мою жену? И кто вы вообще?
– Я… я… ее друг. Да, можно сказать, что так. Мы с Иреной добрые друзья… Послушайте, мне не хотелось бы говорить об этом по телефону. Вы не могли бы приехать сюда?
– Еще бы, мистер Уэллс! – сказал Филипп. – Вот только уложу чемодан. Часа через три-четыре я буду у вас.
– Отлично, – ответил мужчина, назвавшийся Гордоном Уэллсом. – Буду ждать вас, господин Сорель.
11Такси остановилось перед белой виллой на Хольцекке во франкфуртском районе Нидеррад.
Филипп вышел из машины. При виде красивых домов и парка, в котором высились старые деревья, у него почему-то закружилась голова. С 1986 года он жил на этой вилле с Иреной. Здесь вырос Ким. «До десятого июля я еще жил здесь, – подумал он. – В тот день я полетел в Женеву. И с тех пор Ирену больше не видел, всего два раза говорил с ней по телефону…»
Он позвонил в высокую дверь, ключи от дома он оставил среди своих вещей в «Бо Риваже».
Послышался звук чьих-то шагов. «Сейчас Гордон Уэллс увидит меня на маленьком телеэкране, под которым есть кнопка, при нажатии на которую открывается дверь».
– Это вы, господин Сорель? – прозвучал приятный мужской голос.
– Да, я, мистер Уэллс.
Белая дверь открылась. Перед Филиппом предстал элегантно одетый седовласый мужчина с серыми глазами и чувственным ртом.
– Рад познакомиться с вами, господин Сорель. Где ваш багаж?
– В камере хранения на вокзале.
– Понимаю. Прошу вас, входите.
– Благодарю, – Филипп прошел в дом по мраморному полу, Уэллс – за ним. «Я чем-то напоминаю Рипа ван Винкля»[87]87
Герой одноименного романа американского писателя Вашингтона Ирвинга и пьесы на этот сюжет, написанной Максом Фришем. – Прим. пер.
[Закрыть], подумал Филипп. «Тот вернулся на родину после двадцати лет отсутствия и ничего не узнает, все ему кажется чужим. Эта вилла одиннадцать лет была моим домом. Хотя, Бог свидетель, отнюдь не домашним очагом и не родиной, но стоило мне уехать отсюда всего на два месяца, как здесь все странным образом изменилось и стало мне чужим – и эта широкая лестница, ведущая на второй и третий этажи, и картины голландских мастеров, и ковры на полу, и огромные напольные вазы, пустые сейчас – цветов в них нет.
Гордон Уэллс прошел с Филиппом в гостиную, где спросил, не выпьет ли тот с ним немного виски. «Из старых хозяйских запасов», – добавил он с улыбкой. Они сели друг против друга за маленький стол.
Уэллс поднял свой стакан.
– С приездом, господин Сорель!
– За знакомство, мистер Уэллс!
Они выпили.
– Ну, итак… – начал Филипп.
– Итак… – подхватил Уэллс.
Они рассмеялись.
– Довольно-таки занятная ситуация, господин Сорель, – сказал англичанин. – Надеюсь, я не испугал вас, когда снял трубку в вашем доме… вы, конечно, удивились, представляю… Но что мне было делать? Я в доме совершенно один… и пробуду здесь до завтрашнего дня, чтобы, как я уже вам говорил, собрать необходимые нам бумаги и все такое прочее. Ирена и я – извините, что я называю вашу жену по имени, но мы с ней действительно добрые друзья, она мне всецело доверяет и оставила мне ключи не только от дома, но и от своего сейфа. Мы с ней в Лондоне вместе осуществляем один большой проект…
– Понимаю, – сказал Филипп, который абсолютно ничего не мог понять. – Я не совсем в курсе последних событий после моего объезда в Женеву… Это непростительно с моей стороны, непростительно…
– Не надо, зачем вы так…
– Нет! Я даже не был на концерте Ирены семнадцатого августа.
– Шестнадцатого.
– Шестнадцатого, конечно. Я был настолько занят… И тем не менее – это непростительно. Только вчера я узнал от одного знакомого, с каким триумфом выступила Ирена. Я должен извиниться перед ней.
– Когда я увижу ее в Лондоне и расскажу ей о нашей встрече, я непременно упомяну о том, что вы сожалеете, что…
– Благодарю. Вы сказали, будто работаете в Лондоне с Иреной над совместным проектом?..
– Да, господин Сорель. После ее возвращения к концертной деятельности. Извините, я еще не представился вам по всей форме. Я – один из директоров «И-эм-ай». Вам известна фирма «Электрик Мьюзик Индастри», господин Сорель?
– Это одна из крупнейших, если не самая крупная фирма музыкальной звукозаписи – причем с безупречной репутацией, не так ли?
– Не будем преувеличивать… Да, конечно, мы стараемся, делаем во имя музыки все, что в наших силах, – Гордон Уэллс улыбнулся и поднял стакан.
– Выпьем!
Они выпили.
– И… в «И-эм-ай» вы работаете с Иреной… – «У этого Уэллса вид человека умного и вызывающего доверие», – подумал Филипп.
– Видите ли… С чего бы начать? С концерта Ирены, с ее замечательного концерта в Старой опере. Я был там, наслаждался ее исполнением, которое растрогало меня до глубины души – как никогда в жизни, вынужден признать. Пусть это звучит несколько ходульно…
– Да что вы, мистер Уэллс! Мой знакомый тоже говорил о концерте Ирены только в восторженных выражениях.
– Тогда вы, господин Сорель, можете себе представить, что последовало за этим концертом.
– Могу себе вообразить.
– И вы не ошибетесь. Я пригласил вашу гениальную жену приехать в Лондон на нашу студию звукозаписи. Я был уверен, что после стольких лет отсутствия в музыкальной жизни ей суждено триумфальное возвращение… и что я просто обязан помочь ей в этом… Можете вы понять такое?
– Безусловно, мистер Уэллс… Ирена, конечно, рассказала вам как о своих успехах в молодости, так и об этом невероятном, необъяснимом провале. И о жизни со мной и Кимом, моим сыном…
Уэллс покачал головой.
– Ирена… Ваша жена в высшей степени сдержанна, и в отношении своей личной жизни и своем прошлом предпочитает не распространяться. Однако ко времени концерта в Старой опере мне, конечно, было известно и о ее карьере вундеркинда, и об этом страшном провале, и о ее путешествиях по всему миру, отнюдь не веселых, и о принятом ею решении никогда больше не возвращаться на сцену. Весь музыкальный мир счел настоящей сенсацией ее выступление в Старой опере после столь продолжительного перерыва…
12Филипп переночевал в отеле «Франкфуртер хоф», потому что счел неудобным ночевать в своем доме под одной крышей с Гордоном Уэллсом. Теперь он сидит в рейсовом самолете «Люфтганзы», вылетевшем в двенадцать часов сорок пять минут в Цюрих. Там его будут встречать Клод с Сержем, а сейчас он как бы мысленно прокручивал пленку с записью всего того, что ему накануне вечером рассказал англичанин и что, скорее всего, соответствовало действительности.
Если в предыдущий приезд Ирена изнывала в Лондоне от тоски и безделья, то сейчас все было иначе. Она чувствовала себя активной участницей в броуновском движении и частицей грандиозного города. Как себя при этом ведут – улыбаются?.. Она весела и возбуждена одновременно. Ирена как всегда внимательно наблюдает за выражением лиц тех, кто ее окружает. Они не улыбаются. И тогда она тоже принимает вид исключительно деловой, даже несколько высокомерный. Ирена Беренсен едет в студию звукозаписи, «на работу». Шоферу такси она говорит:
– Number three, Abbey Road, please![88]88
Номер три, Эбби-роуд, пожалуйста (англ.).
[Закрыть]
Это почтенный солидный особняк. Высокая металлическая решетка вокруг дома с палисадником. Портик в классическом стиле. По дому не скажешь, что он знаменит во всем мире, потому что его фотографии есть на всех конвертах пластинок и на дисках, и туристы из самых разных стран оставляют свои автографы на камнях ограды и на афишах вокруг дома – в них они выражают свой восторг, свою радость, свою благодарность, а иногда печаль и сочувствие. Войдя в здание, можно потеряться в разветвлениях его коридоров, где расположились разные студии «И-эм-ай». Здесь выпустили свои лучшие пластинки «битлы», отсюда началось их триумфальное шествие по всему миру, их «завоевательные походы».
Abbey Road!
– Yes, миссис Беренсен, вас ждут!
Гордон Уэллс спешит ей навстречу. В сопровождении продюсеров, специалистов по звукозаписи, ассистентов и технического персонала. Вот сама студия. А вот микрофоны. А здесь чембало. О первой записи диска договариваются очень быстро. Ирена будет играть Скарлатти, пятнадцать сонат за три дня, и еще пять на всякий случай.
Ирена сделала тщательный и очень тонко продуманный выбор, она как бы связывает сонаты попарно – но чтобы они при этом контрастировали.
Мистер Уэллс в восторге. Продюсер сияет. «ЭМИ» хорошо подготовит эту сенсацию: «после долгих лет отсутствия пианистка Ирена Беренсен снова среди нас – ее дарование еще больше расцвело, стало более зрелым и глубоким. Это пленяет и удивляет!» Ее будут сравнивать с Владимиром Горовицем, который тоже однажды исчез из музыкальной жизни лет на десять, чтобы вернуться и стать всеобщим кумиром и любимцем! О мюнхенском провале Ирены никто и не вспомнит…
После третьего и последнего дня записи Гордон Уэллс сидит за ужином прямо напротив Ирены и долго не сводит с нее глаз. Нет, положа руку на сердце, Ирену красавицей не назовешь. Нос длинноват, рот маленький, лоб чрезмерно выпуклый. Глаза? Глаза прекрасные. Но и общее впечатление прекрасное. Мистер Уэллс любит длинноносых женщин. Ирена говорит: «И больше никакого Скарлатти!» Мистер Уэллс ее поддерживает: «Для начала ваш Скарлатти был для нас подарком неба, фейерверком, россыпью драгоценных камений. Но что бы вы желали записать на вашем втором диске, миссис Беренсен… Ирена?» Она сразу замечает эту попытку сближения – «Ирена!» Но он тут же предлагает ей называть его просто Гордоном: в Англии любят формальности, но и простоту тоже. «Я хочу в следующий раз играть Шуберта, – говорит она. – Может быть, несколько его замечательных интерлюдий, Гордон?»
Он кивает и улыбается. «Шуберт – это блестящая идея, – он просто в восторге. – Только не одну из его больших сонат, это мы оставим на потом, но его «Интерлюдии» и «Музыкальные моменты» – это будет сказка! И вы блистательно исполните это, Ирена. А Шуман? Что вы скажете о Шумане? О его «Детских сценах» и «Фантазиях»? Мне думается, они должны быть вам по душе!»
Да, предстоит нечто необычайное. Богатства фортепианной музыки неисчислимы и безграничны, за Шубертом и Шуманом могут последовать Шопен, Брамс и Гайдн. Они заряжаются друг от друга восторженностью и энтузиазмом, они, похоже, уже слышат, как это прозвучит! И в то же время за этим ужином между ними происходит сближение, никак не связанное с сонатами, фортепьянными опусами и планами будущих концертов или записей.
«Ирена?» «Гордон?» Пока что они оба еще ни в чем не уверены, они еще настороже. «А как насчет Бетховена, Ирена?» – «Нет, – говорит она. – Бетховена отложим на несколько лет. Дайте мне время! Не забывайте, пожалуйста, из какой глубокой пропасти я выбираюсь, из небытия, где для меня ничего не оставалось, кроме этого чертового Скарлатти, который спас меня своей неиссякаемой щедростью и добротой и который едва не погубил меня, заставляя отречься от всего иного. Я больше никогда, никогда в жизни не сыграю ни одной его вещи – ни на чембало, ни на рояле. Вы меня понимаете, Гордон?»
Он кивает. Ее голос доносится до него, словно из дальней дали. Он думает о серебряных пуговицах на ее синем шелковом платье. О ее коже. О том, как она пахнет. Он, конечно, женат.
«Вы женаты, Гордон?»
«Да, Ирена. Мужчина в моем возрасте всегда женат. Либо у него есть друг, или он греховодник. Во всяком случае, так обстоит дело у нас, в Англии.
«А вы замужем, Ирена?»
«Немножко», – говорит она.
13Во время первой половины пути светило солнце, и они могли с кормовой палубы парохода «Билль де Женев» обозревать поля и темные до черноты леса, маленькие деревеньки с башенками церквей, и самолеты, беззвучно парящие над озером не то сразу после старта, не то идя на посадку в аэропорту Куантрен. Судно пристало в Коппе, где некогда жила мадам де Сталь и в Нернье, где в прошлый раз на борт поднялась свадебная компания.
Когда неожиданно пал туман, и солнце скрылось в нем, они поднялись с белой скамейки на кормовой палубе и пошли в ресторан, располагавшийся в центре судна. Пассажиров было мало, и в ресторане они оказались в одиночестве. К ним подошла девушка в белом форменном костюме и спросила, желают они пообедать или только выпить.
– Завтра у тебя день рождения, маленький Мотек, – сказала Клод. – С незапамятных времен существует традиция загодя выпивать несколько глотков за здоровье того, кто вот-вот появится на белый свет. Правда, Филипп?
– А как же, – подтвердил тот, – это в матушке-Европе издревле так повелось.
– Слышал! А поскольку мы верны традициям и в светлые, и в темные времена, – сказала Клод, обращаясь к девушке, – мы попросим вас, милая, принести нам три бокала игристого вина. Думаю, «Редерер-Кристаль» как нельзя лучше подходит к такому случаю.
– С удовольствием, мадам, – сказала девушка в форменном костюме.
Судно ровно и уверенно двигалось в тумане, который словно набросил темную вуаль на иллюминаторы.
– Волнуешься уже, Мотек? – спросила Клод.
– Еще как! С каждой минутой все сильнее, – сказал Серж. – Если со мной неожиданно случится что-нибудь такое, чего никому из нас не избежать, похороните меня, пожалуйста, в полной тишине, положите камешки на мою могилу, помяните меня добрым словом и помолчите немного, пока забудете обо мне.
– Ничего ты не умрешь, – сказала Клод. – Не говори глупостей!
– Ну, если думать о том, что нам предстоит, то все мы смертны, – сказал Серж. – Ты должна признать это, моя дорогая, и ты тоже, мой друг Филипп.
Они оба молча кивнули.
– Вот видите! – сказал Серж. – Не забудьте о камешках.
– Да перестань ты, наконец! – возмутилась Клод.
Пришла девушка с подносом, на котором стояло три полных бокала. Они сдвинули их и выпили за жизнь, а Филипп подумал о том, как хороша сегодня Клод и как он ее любит.
В воскресенье она с Сержем ждала его в зале прилетов аэропорта, они обнялись и поцеловались. «Какая это была прекрасная встреча», – думал он, а в это время туман так затянул стекла иллюминаторов, что они казались черными пятнами.
Из аэропорта они поехали прямиком в Пти Пале, где собралось столько посетителей, что они не без труда пробрались в залы Магритта. «Их» выставка имела большой успех. Критики в газетах отзывались о ней восторженно, швейцарское и французское телевидение дали большие репортажи о ее открытии. Все это очень радовало Филиппа, он несколько раз обошел все залы, где висели картины Магритта, которые еще совсем недавно стояли у стен в запаснике. Держа за руки Филиппа и Сержа, Клод сказала:
– Неплохо получилось, да?
«В понедельник, – вспоминал Филипп, – мы с Клод заехали к Давиду Левину, посоветовались с ним, серебряных дел мастером с улицы дю Солель-Левант; а ужинать поехали в «Библиотеку», где нас обслуживал предупредительный бармен Робер, а светловолосый Жорж не играл на этот раз «Pennies from Heaven», и сидели мы не в нише под Генрихом VIII, а в другой, под портретом Альберта Эйнштейна, и пили мы не коктейль «В постели», а виски. Оба мы танцевали с Клод, а Жорж играл мелодии старых песен и тихонько напевал.
Перед дверью дома Клод Серж попрощался, а мы с ней поднялись на лифте к ней».
– Эй, Филипп!
Он вздрогнул.
– Что это с тобой? – спросил Серж. – Леди обратилась к тебе, а ты…
Филипп перевел взгляд на Клод.
– Прошу прощения, я…
– Ничего, – сказала она. – Ничего страшного, Филипп. Я только поинтересовалась, не забыл ли ты свои галстуки.
– Разве я посмел бы? – развел руками Филипп. – Ведь мы решили завтра принарядиться в честь дня рождения Сержа. У меня их целых три, два красных и черный. Только завязывать их я не умею. Не получается у меня, и все тут.
– Ничего, ребята, ваша маман завяжет вам галстуки, – пошутила Клод. – Что бы вы без меня делали?
– Погибли бы, – откликнулся Серж. – Или убили бы друг друга. Сразу, без промедления.
– Нет, повесились бы, – сказал Филипп.
– Или повесили бы – один другого, – поправил его Серж.
– Приятные вещи и слушать приятно, – подытожила Клод.
«Вилль де Женев» пристал в Нионе, потом пересек все Женевское озеро и подошел к пристани в Ивуаре.
– Мадам Фалькон! – выкрикивал человек на набережной в Ивуаре, стоявший под высокой мачтой со светящимися лампочками. – Мадам Фалькон!
Она разглядела в тумане месье Жакье, хозяина отеля «Старинный приют»; рядом с ним стоял его служащий с грузовой тележкой.
– Я здесь! – откликнулась Клод. – Хорошо, что вы приехали за нами, у нас много багажа.
Они поставили на тележку чемоданы, а сверху с особой осторожностью – большую коробку.
У месье Жакье кожа на лице задубела от ветров и была покрыта бесчисленными морщинами. Клод представила его Сержу. Филиппа представлять было незачем, он сюда уже приезжал. А Серж в Ивуаре впервые.
«Вилль де Женев» издал прощальный гудок и осторожно отчалил. Волны бились о берег, и у Клод вырвался крик радости.
– Мой лебедь! – воскликнула она. – Смотрите! Я знала, что он захочет поздороваться со мной.
И действительно, к берегу подплыл лебедь, может быть, тот самый, которому Клод летом, когда они с Филиппом уезжали из Ивуара, сказала:
– Я вернусь!
Он стоит на влажном песке на берегу и смотрит в сторону Клод.
– Здравствуй, мой верный друг! – приветствует его Клод, подходит к нему поближе, и он позволяет ей погладить себя. – Месье Жакье говорит, что этот лебедь – дама, и зовут ее в деревне Джульеттой, а ее постоянного друга зовут Ромео.
– Это самая знаменитая пара пернатых у нас, – объясняет месье Жакье. – Ромео очень пуглив, он стоит вон там, у плакучей ивы, видите? Он почти никогда из воды не выходит, зато Джульетта очень доверчива к людям, которые ей симпатичны. Он никому не позволяет ни погладить себя, ни угостить чем-нибудь, а она, наша красавица, себе в этом не отказывает; из того, что ей перепадает, она половину относит своему супругу. Они будут вместе до смерти одного из них, так у лебедей заведено. Ну, это-то вам известно.
– Малышка Джульетта, – говорит Клод, поглаживая лебедя по шее. – Когда я увидела тебя впервые, я сразу догадалась, что ты будешь верна своему избраннику до самой смерти, потому что ты любишь его; я привезла тебе кое-что вкусненькое, тебе обязательно должно понравиться. – Она достает пакет со свежими листьями салата и кормит Джульетту; оставшиеся листья она бросает в воду, говоря: – А эти для твоего Ромео.
И действительно, Джульетта берет из воды столько листьев, сколько может, и беззвучно скользит по воде к своему супругу, который ждет ее с открытым клювом.
– За остальными она еще вернется! – говорит Клод.
Они проходят ворота, а потом поднимаются по крутой дороге, и теперь игра красок становится еле уловимой, потому что освещенные окна старых домов, где стоят ящики с белыми, красными, синими и желтыми цветами, занавешены клочковатым туманом. Цветами поросли и стены домов, они тянутся к свету изо всех щелей между камнями, из которых сложены стены, и этот туман, то наползающий, а то рассеивающийся, превращает все видимое в некое подобие сна наяву.
Тут и там в ящиках с цветами сидят кошки, их силуэты тоже как бы колышутся в тумане, и даже булыжники, которыми вымощена дорога, словно пританцовывают в тумане вместе с цветами, пробившимися в промежутках между ними. Серж останавливается и говорит:
– Это другой мир. Твой мир, Клод.
– Теперь ты понимаешь, почему я сказала, что мы обязательно должны отметить твой день рождения здесь, как только я услышала, что туманы уже спустились. Да, Серж?
И Серж молча кивает, он, как и Филипп, очарован новым для себя миром, миром Клод.
– Сейчас гостей мало, месье Жакье? – спрашивает Клод.
– Кроме вас – никого, – отвечает он. – Весь мой дом в вашем распоряжении, мадам. Все гостиницы пустуют, когда у нас туманы, даже на день и то никто не приезжает.
И вот они в отеле «Старинный приют». Месье Жакье говорит, что предоставил им самые лучшие комнаты. Он отдает гостям учтивый поклон и желает им здоровья, счастья и мира – так здесь обычно приветствуют тех, кто остается в доме на ночлег.
