Текст книги "Археология, история и архивное дело России в переписке профессора Д.Я. Самоквасова (1843–1911)"

Автор книги: Wim Van Drongelen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Археология, история и архивное дело России
в переписке профессора Д. Я. Самоквасова
(1843–1911)

ПОЗАБЫТЫЕ СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ РУССКОЙ НАУКИ И КУЛЬТУРЫ

Д. Я. Самоквасов как учёный и общественный деятель и его научное наследие

Дмитрий Яковлевич Самоквасов (15 (27) мая 1843 – 5 (8) августа 1911) – известный учёный и общественный деятель пореформенной и предреволюционной России. Будучи по своей официальной научно-педагогической специализации историком русского права, он всю свою взрослую жизнь профессорствовал на юридических факультетах сначала Варшавского, а затем Московского университетов. Вместе с тем он же в первую половину жизни много занимался полевой и исторической археологией, а во вторую – теорией и практикой архивного дела. На каждом из этих научно-практических поприщ наш автор добился заметных результатов – опубликовал основополагающие для науки своего времени труды, выдвинул общенациональные проекты охраны и использования соответствующих памятников историко-культурного наследия России.

Перед нами исследователь Чёрной могилы и прочих черниговских курганов, давших древности, эталонные для восточноевропейской цивилизации на стыке язычества и христианства; ключевые для понимания происхождения Руси; а также первооткрыватель множества других археологических памятников разных времён и народов. Его археологические находки сейчас украшают один из первых залов национального музея древностей – Государственного исторического музея на Красной площади в Москве. Ещё важнее, что он – один из основоположников научной методики раскопок; пионер определения и научной систематизации археологических культур Восточной Европы; инициатор массового учёта, картографирования и охраны объектов археологии в нашей стране.[1]1
  См.: Щавелёв С. П. Первый опыт массового учёта археологических памятников в России (анкета Д. Я. Самоквасова 1872–1873 гг. и её результаты) // Российская археология. 1992. № 1. С. 255–264; Его же. Вопросы теории и методики в археологических трудах Д. Я. Самоквасова // Очерки истории русской и советской археологии / Отв. ред. В. И. Гуляев, А. А. Формозов. М., 1991. С. 25–50.


[Закрыть]

Не менее знаменит Д. Я. Самоквасов и как руководитель крупнейшего в нашей стране хранилища древних актов – Московского архива министерства юстиции (МАМЮ); публикатор и исследователь ценнейшего архивного материала эпохи Московского царства; автор нашумевших и явно опередивших своё время проектов реформы архивного дела в России. Хотя эта сторона его энергичной деятельности вызывала и вызывает разноречивые отзывы, от восторженных до острокритических,[2]2
  Последняя по времени опубликования попытка развенчания, а то и очернения фигуры Д. Я. Самоквасова-архивиста предпринята в кн.: Шохин Л. И. Московский архив Министерства юстиции и русская историческая наука. Архивисты и историки во второй половине XIX – начале XX вв. М., 1999.
  См. критический разбор соответствующих моментов этого издания: Щавелёв С.П. В защиту Д. Я. Самоквасова // Вопросы истории. 2002. № 2. С. 174–175. А также: Лебедев Б. Б. Архив Самоквасова не сохранился // Вопросы истории. 2003. № 3. С. 174–175.
  Взвешенная оценка самоквасовского вклада в архивоведение: Хорхордина Т. И. Российская наука об архивах. История. Теория. Люди. М., 2003. С. 203–231.


[Закрыть] представить историю русских архивов без столь колоритной фигуры невозможно.

Консервативные (ортодоксально монархические) политические взгляды и своеобразная позиция Д. Я. Самоквасова по многим академическим вопросам предопределили настороженное отношение к его творческому наследию в историографической традиции, в особенности советской. Выдающиеся заслуги этого автора перед наукой и культурой долгие годы замалчивались. Хотя краткие сведения о нём и его работах вошли во все российские и советские энциклопедии, там же угнездились довольно резкие и не всегда справедливые оценки его творческого наследия. А. А. Формозов первым назвал это имя среди основоложников русской археологии.[3]3
  См.: Формозов А. А. Очерки истории русской археологии. М., 1961. С. 116.


[Закрыть] Он же благословил работу составителя настоящего издания над биографией учёного.[4]4
  См.: Щавелёв С. П. Историк Русской земли. Жизнь и труды Д. Я. Самоквасова. Курск, 1998. 286 с., илл.
  Рец.: Булат В. Книга о Д. Самоквасове // Сумська старовина. Науковий журнал з iсторii та культури Украiни. №№ V–VI. Суми, Видання Сумського державного университету, 1999. С. 208–209; Лаптева Т. А., Эскин Ю. М. Книга о выдающемся археологе и архивисте // Отечественная история. 2000. № 6. С. 186–187; Бердинских В. А. // Вопросы истории. 2001. № 8. С. 159–160.


[Закрыть] Таким образом, за последние годы оказалась восстановлена объективная картина жизни и научно-практической деятельности замечательного русского историка-патриота.

Капитальные труды Д. Я. Самоквасова по истории права, археологии и архивному делу до сих пор находятся в довольно активном для столетней давности публикаций научном обороте: на них ссылаются едва ли не в каждом новом монографическом исследовании по древней и средневековой истории Отечества. Автор издавал эти труды, как правило, вскоре после их написания. Несколько работ, оставшихся после кончины учёного в рукописях, были выпущены в свет его вдовой – Т. В. Самоквасовой при помощи учеников и последователей профессора как «посмертные издания». Составленная мной библиография печатных работ этого автора за 1869–1917 гг. близка, по всей видимости, к исчерпывающей; она включает более двух сотен наименований и находится в печати.[5]5
  Список печатных трудов Д. Я. Самоквасова, опубликованный Б. Б. Лебедевым в «Археографическом ежегоднике – 1998 г.» (М., 1999. С. 336–339), наполовину неполон.


[Закрыть]

Переписка же Д. Я. Самоквасова, за единичным исключением, напротив, долгое время не публиковалась. В значительной своей части она осела в различных архивах, столичных и провинциальных; в фондах отдельных лиц, организаций и обществ, с которыми профессор длительное время контактировал. Корреспонденты его в большинстве своём отлично сознавали, что имеют дело с личностью неординарной, уже при жизни вошедшей в русскую историографию и потому старались сохранить полученные от него письма в своих домашних архивах. Работая над биографией учёного, составителю удалось за 1980-е – 2000-е гг. в нескольких архивохранилищах выявить и скопировать немало писем Д. Я. Самоквасова и к нему. Какая-то, вероятно, уже меньшая часть самоквасовской эпистолярии остается мне, а то и кому бы то ни было, неизвестной. Во многом это связано с отсутствием именных указателей к содержимому большинства российских и украинских архивов. Тем не менее материалов для настоящего издания собралось, как представляется, вполне достаточно.[6]6
  Некоторая часть вошедших в настоящий сборник документальных материалов предварительно публиковалась мной (в Брянске, Воронеже) в выдержках и с минимальным комментарием. В данном сборнике все письма впервые приводятся полностью, в составе соответствующих архивных подборок и с развёрнутым (насколько возможно по знаниям составителя) комментарием.


[Закрыть]

Археология, историография и архивы

Прежде чем сказать о содержании публикуемых писем, нелишним будет объяснить тематическую разносторонность настоящего издания. Помимо многогранной личности Д. Я. Самоквасова, к объединению эпистолярных материалов сразу по нескольким отраслям гуманитарной науки подталкивают некоторые особенности её становления и развития в нашей стране. Понятие «археология» появилось на русском языке в качестве общеупотребительного в начале XIX в. Довольно долго оно использовалось в гораздо более широком значении, нежели сегодня. Тогда этому термину давался в России по сути дословный перевод – «древлеведение», наука об исторических памятниках, всех без исключения. Не только о вещественных остатках далёкого прошлого, в большинстве своём скрытых под землёй, но и о старинной письменности, первопечатной книжности, фольклоре, исторической географии, обычном праве, архитектуре, иконописи, художественных ремёслах и других образцах изобразительного искусства минувших столетий. Археологами в ту пору именовали как тех, кто с научными целями раскапывал городища и курганы, так и знатоков старинных рукописей, собирателей книжных и прочих раритетов. Так, историк Н. И. Костомаров в 1875 г. называл «археологическим занятием» «чтение старых бумаг»; «археологом-юристом» слыл известный правовед и архивист Н. В. Калачов; «археологом русского слова» звался виднейший наш фольклорист А. Н. Афанасьев; и т. д.

Особенно разносторонний характер приобрела и долго сохраняла русская археология в провинции. Там сложился особый тип археолога-любителя, низового историка, который, по определению академика-филолога И. И. Срезневского, «не упускал из вида ни рукописи, ни монеты, ни грамоты, ни креста и иконы, ни церкви и кладбища, всё отмечал, списывал, описывал, всё сводил в любопытные статьи и книги».[7]7
  Срезневский И. И. Несколько припоминаний о современном состоянии русской археологии // Труды II Археологического съезда. Вып. 1. СПб., 1876. С. 14.


[Закрыть] Уже на первых этапах развития науки и просвещения в России профессиональные учёные из столичной Академии наук, университетов и академических обществ тесно и планомерно сотрудничали с разного рода любителями из губернской и даже уездной провинции.

Закономерный процесс углубления, специализации гуманитарных исследований к началу XX в. сузил понятие археологии, привёл к более строгому разграничению отдельных исторических дисциплин. Одни из них (вроде этнологии или фольклористики) ушли дальше от археологии в современном, собственном смысле термина; другие (нумизматика или, скажем, топонимика) сохраняют с ней более тесное взаимодействие. В итоге возобладало уточнённое значение археологии, как «науки, изучающей древнейшие этапы истории путём исследования памятников материальной культуры».[8]8
  Формозов А. А. История термина «археология» // Вопросы истории. 1975. № 8. С. 215. Добавим, что тот же термин до сих пор применяется и к разного рода реликвиям последних трёх веков (скажем, промышленная археология занимается музеефикацией и реконструкцией устаревшей к сегодняшнему дню техники Нового и даже Новейшего времён; подводная археология изучает затонувшие когда бы то ни было суда).


[Закрыть] Однако при поиске объектов для раскопок и, особенно, при обработке, интерпретации их результатов довольно активно используются данные широкого круга гуманитарных и естественных дисциплин.

Что касается архивистов, то их нынешние связи с археологами сегодня не столь прочны. Тема «Археология и архивы» впервые проанализирована в статье А. А. Формозова.[9]9
  Формозов А. А. Археология и архивы (К вопросу об изучении археологической документации) // Археографический ежегодник-1977. М., 1978.


[Закрыть] В этой работе, до сих пор остающейся единственной в своём роде, показано, что роль архивов по отношению к археологии за последнее время чаще всего сводится к сохранению полевой документации произведённых раскопок и выдаче её при необходимости для дальнейшего изучения. Остальные небезынтересные для археологов сведения – об уничтоженных ещё до методичных раскопок или попросту позабытых памятниках, по истории самой археологии как науки и полевой практики – далеко не всегда фиксируются архивистами, весьма выборочно отражаются в каталогах и путеводителях центральных и областных архивов. Архивисты редко публикуются в археологических изданиях.[10]10
  Правда, выделение в «Российской археологии», киевской «Археологии» рубрик по истории науки привлекло внимание некоторых архивных работников и некоторые документальные материалы о древностях и судьбах их исследователей в 1990-е – 2000-е гг. начали, наконец, более или менее систематически публиковаться.


[Закрыть] Археологи, со своей стороны, при своих архивных штудиях также нечасто выходят за рамки собственных, достаточно специальных сюжетов. Как правило, их интересует историография отдельных памятников или определённого типа древностей. Между тем забвение множества остальных документальных материалов по истории археологии и смежных с ней гуманитарных дисциплин значительно обедняет их познавательные и просветительские возможности.

Весьма поучительно проследить по архивным материалам (в том числе публикуемым ниже), как складывалась в России методика и методология поиска, изучения, сбережения и популяризации отечественных древностей, и вещественых, и письменных, и изустных. Граф А. С. Уваров, Д. Я. Самоквасов и некоторые другие любители полевой археологии сумели синтезировать первые попытки научных раскопок в России, соответствующий опыт Западной Европы и предложить первый вариант научной методики изучения и музеефикации исторических древностей. Одной из сторон этой их новаторской работы было внимание ко всем возможным иным, не вещевым источникам исторического познания – летописным, фольклорным, лингвистическим и прочим. С этим обстоятельством и связано в первую очередь тематическая разнообразие настоящего издания. Смею надеяться, в нём найдут для себя любопытные сведения не только археологи, но и остальные историки древности и средневековья, а также этнографы, фольклористы, лингвисты, нумизматы и другие специалисты по ретроспективной гуманитаристике.

Вместе с тем по публикуемой переписке видно, что с трудом обретённые заповеди раскопок и музеефикации добытого с их помощью материала то и дело нарушались даже самими апологетами строго археологического метода. То один корреспонедент Д. Я. Самоквасова изымет из археологического комплекса понравившуюся ему вещь для особого хранения (вроде чудаковатого Н. П. Авенариуса), то другой (С. И. Веребрюсов) обещает варшавскому профессору «попридержать кое-что любопытное» из новых находок античных предметов в окрестностях крымской Керчи; то третий (любитель археологии С. А. Гатцук) выбирает из каменно-костяной индустрии уральских курганов единственный медный наконечник – в дар своему благодетелю Дмитрию Яковлевичу… А то и сам Д. Я. Самоквасов подарит симпатичным ему посетителям кавказских раскопок что-то из «повторительных» находок (см. письмо щигровского предводителя дворянства М. Н. Офросимова).

С тех пор прошло полтораста лет. Если и не точно такие нарушения, но кое-что похожее можно порой (конечно, негласно) наблюдать и на современных раскопках. «Чай, не Парфенон сносим», молвит порой археолог, «запоровший» на своём раскопе тот или иной объект… Более строгая, с недавних пор, политика Отдела полевых исследований Института археологии РАН в отношении отчётов по открытым листам должна помочь разумному устрожению методики полевых исследований древностей.

Нередко по старой археологической переписке можно судить о характере изменения историко-культурного ландшафта разных областей нашей страны, в том числе о темпах изчезновения с поверхности земли тех или иных памятников археологии. Например, курский любитель археологии (П. П. Афанасьев) упоминает о курганах в районе уездной Обояни. Сто лет спустя, на современной археологической карте Курской области в этом месте отмечено раз в десять меньше могильных насыпей. Подобных разноместных примеров в публикуемых нами документах немало.

Соответственно всему сказанному о путях изучения российских древностей в кругу корреспондентов Д. Я. Самоквасова больше всего оказалось поисковиков и исследователей памятников материальной старины, в своём большинстве прячущихся под землёй – курганов, прочих древних могил; городищ и селищ; кладов и случайных находок архаичных вещей. Вместе с тем, как уже отмечалось мной, в публикуемой эпистолярной коллекции более или менее подробно затронуты собственно исторические, этнографо-антропологические, архивные, филологические, антропологические, естественнонаучные аспекты отечественной старины.

Особо отмечу моменты, связанные в публикуемой эпистолярии с теорией и практикой архивного дела. В соответствующих публикациях вклад профессора в отечественное архивоведение рисовался весьма контрастно, в чёрно-белых тонах. Выступая за радикальную реформу управления русскими архивами, Д. Я. Самоквасов не щадил репутаций и самолюбия своих оппонентов. Те отвечали ему столь же резко. А вот в частной переписке яснее видно, как, осуждая устаревшие формы хранения и публикации исторических документов, бескомпромиссно борясь с фальсификаторами и похитителями архивных сокровищ, управляющий Московским архивом министерства юстиции терпеливо и щедро помогал многим своим коллегам-архивистам, и столичным, и провинциальным.

Например, в историографии упомянутого архива любили муссировать взаимоотношения Д. Я. Самоквасова и С. А. Шумакова.[11]11
  Односторонне-хвалебную оценку деятельности С. А. Шумакова в МАМЮ дал Л. И. Шохин. См. его кн.: Московский архив министерства юстиции и русская историческая наука. М., 1999. С. 260–272 (Гл. 15 «Обзоры грамот Коллегии экономии С. А. Шумакова»). На историографических работах Л. И. Шохина лежит явственная печать субъективных – ущербно-невротических качеств личности их автора. Работу рядовых писцов архива он выставляет научным подвигом явно по аналогии со своей собственной службой в преемнике МАМЮ – Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) на низших должностях. См. мои возражения против столь вненаучных оценок: Щавелёв С. П. В защиту Д. Я. Самоквасова // Вопросы истории. 2002. № 2. С. 174–175.


[Закрыть] Да, они спорили, боролись за свои архивные убеждения. Но всемогущий директор всё-таки не уволил строптивого служащего, годами сносил его капризы и общую недисциплинированность, мирил с ушедшей от него женой – и заставил-таки работать в общей архивной команде. Приведу мнение автора, которого смело можно назвать беспристрастным экспертом по теме самоквасовского архива на Девичьем поле – М. А. Дьяконова. Этого историка никак нельзя причислить к сторонникам Д. Я. Самоквасова-администратора (см. в этой связи пиже публикуемое письмо Дмитрия Яковлевича Михаилу Александровичу. Вот что писал М. А. Дьяконов С. Б. Веселовскому в связи с отказом С. А. Шумакова продолжать его многолетний контракт с Академией наук по изданию грамот Коллегии экономии: «… Затрачено А. С. Лаппо-Данилевским немало труда и средств на подготовку издания. Теперь только что издание пошло в ход, и вот гг. Цветаев и Шумаков решили издавать по-своему. Систему шумаковских изданий мы знаем. К ней Цветаев прибавит разве что новые виды „отсебятины“, столь ценной только для самих редакторов и ни для кого больше. … Скоро увидим начало нового издания, т. к. издавать по-шумаковски нет ничего проще: переписать документы, подчеркнуть, что нравится, напечатать, снабдить примечаниями вроде „см. Шумакова то-то“, и готово дело».[12]12
  М. А. Дьяконов – С. Б. Веселовскому. 31 января 1912 г. // Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. М., 1998. С. 121. В этом же письме автор просит адресата «выслать мне наложенным платежом т. 1 „Архивных материалов“ Самоквасова».


[Закрыть] По мнению М. А. Дьяконова, альтернативный академическому проект издания этих документов, предложенный МАМЮ после кончины Самоквасова, испортит всё дело издания: «… В этом, по-видимому, не может быть сомнения при осуществлении шумаковского или иного подобного плана».[13]13
  М. А. Дьяконов – С. Б. Веселовскому. 10 февраля 1912 г. // Там же. С. 122.


[Закрыть]

Нынешние историки наших архивов, затрагивая самоквасовский период их обустройства, обычно приводят суждения современников, чаще всего – противников начинаний предпоследнего директора МАМЮ. В начале XX в. страсти по этому поводу действительно разгорелись не на шутку. Как видно из публикуемых ниже документов, Д. Я. Самоквасов действительно гнул свою архивную линию неумолимо, задевая самолюбие своих противников, хуже того – увольняя нескольких способных сотрудников, не желавших выполнять работу по его плану. Но прошло не так много лет, злоба архивного дня поменялась, и многие весьма авторитетные историки и археографы, вспоминая инициативы Самоквасова, отзывались о них весьма хвалебно.

В своём лекционном курсе «История русских архивов», читанном в 1918–1919 гг. на архивных курсах в Москве, Ю. В. Готье говорил: «Вначале перемены в характере описаний архивных богатств возбудили в учёных кружках некоторое недоумение, да более – некоторую и не совсем благожелательную критику; и на самом деле замена обзоров более сухим описанием сама по себе могла показаться шагом назад; тем более что и приёмы описания её вполне выработанные, не были свободны от недостатков. Однако чем далее продвигалась работа, тем более она совершенствовалась. Последние тома описания Разрядного приказа следует признать великолепными образцами учёного описания. Весь Разрядный архив с его многочисленными книгами и бесчисленными столбцами стал доступен и обозрим: учёная работа по столбцам Разрядного приказа, ранее за отсутствием описи почти невозможная, стала одной из самых заманчивых и желанных, доступных в области наших архивов. И это случилось благодаря упорному труду учёных специалистов и историков, труду истинно бенедиктинскому, скромно и незаметно ведённому почти в течение четверти века.

Тихо, без шума было сделано громадное дело, равного которому не скоро найдешь в жизни наших архивов».[14]14
  АРАН. Ф. 491. Оп. 1. Д. 48. Л. 84–84 об.


[Закрыть] Среди публикуемых ниже документов немало найдётся фактических подтверждений этого вывода.

Таким образом, содержание этого документального издания примерно в равных пропорциях отражает две испостаси Самоквасова – исследователя и организатора науки. Вопросы археологии и архивистики соседствуют в его пересписке, иногда даже в одном и том же письме. Меньше отразилась в этой эпистолярии история русского права, которую профессор преподавал всю жизнь. Но в отдельных документах представлена и эта тематика, а также проблемы антропологии и этнографии.

Эпистолярный архив Д. Я. Самоквасова: историографическая справка

Круг корреспондентов Д. Я. Самоквасова весьма широк. В общей сложности он, как видно по найденным пока письмам, далеко превышает сто персон. Соответственно служебному положению автора и адресата писем, в этом кругу встречаются заметные фигуры государственной, общественной жизни России конца XIX – начала XX вв. (к примеру, ряд министров – С. Ю. Витте, В. К. Плеве, Д. С. Сипягин и другие).

Гораздо больше, чем чиновников, в данной эпистолярной коллекции выдающихся учёных того времени, представителей разных отраслей гуманитарного знания в нашей стране и за её рубежами. Среди соотечественников

– археологи В. Б. Антонович, Н. Е. Бранденбург, Н. И. Веселовский, В. А. Городцов, И. Е. Забелин, А. А. Спицын, Д. И. Яворницкий;

– антропологи, причём самые первые русские специалисты в этой области, – А. П. Богданов и Д. Н. Анучин;

– историки И. Д. Беляев, М. М. Богословский, В. И. Герье, Д. И. Иловайский, Н. П. Лихачев и ряд других;

– музейщики и архивисты И. И. Толстой, И.В. и Д. В. Цветаевы; многие другие, менее известные;

– иностранцы, археологи и историки-слависты – поляки Адам Киркор, Готфрид Оссовский; чехи Йозеф Пич, Клим Чермак; кое-кто ещё.

Археологов среди авторов данной эпистолярной коллекции больше всего, что объясняется не только интересами основного адресата публикуемых писем, но и характером образования архивной коллекции, о чём говорится ниже.

По-своему характерны и послания гораздо более скромных особ – историков-любителей, начинающих археологов из российской глубинки, активистов многочисленных учёно-просветительских обществ из различных губерний и областей Российской империи. Словом, тех, кого уже после революции стали именовать краеведами. Все они искали у маститого профессора информационной, моральной, а то и материальной поддержки и практически всегда находили и ту, и другую, и третью.

В целом эпистолярный архив Д. Я. Самоквасова представляет собой как историко-научный, так и социально-психологический срез отношений разных классов, сословий русского общества, представителей отдельных регионов нашей страны к памятникам ее истории и культуры. Эти документы сообщают нам массу поучительной и зачастую новой информации о зарождении на отечественной почве археологии, антропологии, этнографии и прочих дисциплин данного цикла, по различным вопросам просвещения и культуры.

Весьма примечательно, что в оказавшихся нам доступными письмах Д. Я. Самоквасова и к нему почти не находится места для обсуждения бытовых, вненаучных вопросов. Речь в них главным образом идёт об исследовательских замыслах, археологических экспедициях и находках, идеях и планах в связи с ними же, а также об университетских, архивных и музейных занятиях корреспондентов и их знакомых. А повседневный контекст жизни наших корреспондентов, как правило, ограничивается ритуальными поклонами супругам, передаваемыми в конце послания.

Зато и общественно-политический фон всех этих академических штудий очень слабо просматривается в переписке энтузиастов научного познания. Лишь изредка сдержанно посетует её сиятельство графиня Прасковья Сергеевна Уварова на «неспокойные времена» в разгар декабрьского вооружённого восстания 1905 г. в Москве – приходится-де (из-за баррикадных боёв!) перенести заседание Археологического общества; да кто-нибудь ещё из археологов поделится опытом проведения раскопок в крае, охваченном крестьянскими волнениями в тот же период.

По-своему поучительна отражённая в переписке стилистика общения того времени. Современному читателю могут показаться слишком казёнными, «канцеляритными» многие речевые обороты, преувеличенными комплименты начинающих исследователей по адресу их маститых покровителей. Впрочем, порядок общения в ту пору, когда жил Д. Я. Самоквасов, и тех общественных кругах, где он вращался, был таков, что деловые и дружеские послания не слишком отличались по своему стилю. Степень человеческой приязни и близости выражались прежде всего и почти исключительно в открывающем послание обращении: «Уважаемый» – к деловому партнёру (с приставками «много-», "глубоко-» в зависимости от разницы в возрасте и общественном положении автора и адресата письма); «дорогой» – к родному или душевно близкому человеку. Как известно, информационная культура Российской империи носила ярко выраженный эпистолярный характер. Это служило частным выражением её общего логоцентризма и отражала центральную роль почтовой связи в межличностных коммуникациях тех времён. Даже после постепенного внедрения в быт телефона и телеграфа было принято собственноручно письменно уведомлять обо всём том, что впоследствии и особенно нынче доверяют телефону или же просто оставляют без артикулированного внимания при межличностном общении.

Хотя в наши дни почтовая связь всё интенсивнее вытесняется из информационного обихода Интернетом, бумажная переписка, по ряду причин, не скоро ещё полностью отойдёт в область предания. В этой связи обратим внимание, насколько надёжно работала почта в царской России. Письмо или открытка, бандероль или посылка из старой столицы в новую или обратно шли всего два-три дня! Почти никогда не больше. Это прекрасно видно по датам многих из публикуемых писем. Не намного дольше занимал путь почтового отправления из Москвы или Петербурга в губернские или уездные города Европейской части империи. По почте посылались всякие ценности, включая уникальные археологические находки, и участники такой переписки нисколько не боялись за их сохранность (скажем, стеклянные негативы фотографий раскопок Чёрной могилы или украшения из драгоценных металлов после раскопок на Украине). Всего два-три сетования на задержку посылок встречаются в нескольких сотнях писем к Д. Я. Самоквасову, и во всех этих случаях затерянная корреспонденция оказывалась благополучно разысканной в недрах почтового ведомства.

Стоит обратить внимание, что принятые тогда формулировки приветствия и прощания, постановки вопросов и ответов на них в общем отличались удивительной симметричностью по всем направлениям общественной лестницы. Действительный тайный советник обращается к студенту практически в тех же самых выражения, что и к министру или к великому князю. Некоторой интимизации в эпистолярном обращении надо было действительно заслужить и потому она стоила куда дороже, чем в последующие демократические времена. Так, самому Д. Я. Самоквасову потребовалось четверть века верой и правдой работать по планам ИМАО и вместе с его руководителями лично, чтобы в глазах графини П. С. Уваровой превратиться из «милостивого государя» в «любезного Димитрия Яковлевича». А «дорогим Дмитрием Яковлевичем» нашего корреспондента называет в письмах, кроме одного-двух родственников и соседей, только Дмитрий Иванович Иловайский – его единомышленник в политической жизни и науке.

Впрочем, как ни оценивать сегодня эпистолярную стилистику позапрошлого века, она представляет собой одну из граней культуры, своего рода «моментальный снимок» живых отношений людей того времени. В этом я вижу некий дополнительный (к научному содержанию) урок публикуемых документов, их литературное, если угодно, значение.

Археографическое предуведомление

Письма Д. Я. Самоквасова и к нему выявлены мной в следующих хранилищах (перечисляемых в примерном порядке размеров соответствующих документальных комплексов):

• Отделе рукописей Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ);

• Российском государственном архиве древних актов (РГАДА), преемнике МАМЮ, затем ЦГАДА;

• Рукописном архиве Института истории материальной культуры (ИИМК) РАН;

• Российском государственном историческом архиве (РГИА) (бывшем ЦГИА);

• Архиве Российской академии наук (АРАН);

• Центральном государственном историческом архиве Москвы (ЦГИАМ; ныне ЦИАМ);

• Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (РГБ);

• Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ);

• Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (ЦИАС; бывший ЛГИА);

• Государственном архиве Курской области (ГАКО).

Значительная часть помещённых ниже писем Д. Я. Самоквасова (написанных им собственноручно или же подписанных им после диктовки помощникам) носит сугубо официальный характер. Поэтому они, как правило, стандартизированные по своей структуре, клишированные стилистически – составляли элемент его канцелярского обихода как декана юридического факультета Варшавского университета, затем управляющего Московским архивом министерства юстиции; набело помещались на официальных бланках соответствующих учреждений, со сквозной годичной нумерацией каждой исходящей бумаги. Их черновики (так называемые в канцелярском делопроизводстве «отпуски») сохранились в архивированных фондах соответствующих канцелярий, а многие отосланные беловики оказались, в свою очередь, в составе архивных фондов соответствующих лиц и особенно учёных обществ, государственных организаций, куда были адресованы. Поэтому такого рода послания были легче и в большем числе находимы при архивных поисках.

Другая часть писем писалась в приватном порядке; порой такое личное послание даже дублировало официальное обращение по тому же поводу. Эти письма отложились, как правило, в личных фондах своих адресатов.

Публикуемые эпистолярные материалы сгруппированы в основном по алфавиту фамилий их авторов (или, в редких случаях, названий учреждений, инстанций, куда они отправлялись). Исключения из алфавитного принципа сделаны для писем, чьё содержание прямо связано друг с другом – такие помещены подряд по хронологическому принципу. Опять-таки в редких случаях в подборки последнего рода помещались письма третьих (не Д. Я. Самоквасова и не его адресатов) лиц, если содержание такого письма продолжает или поясняет что-то из основного корпуса публикуемой эпистолярии.

Тексты публикуются согласно правилам современной орфографии. В некоторых случаях сохранены стилистические причуды или архаизмы оригинала. Как в каждый период развития языка, его грамматические нормы в чём-то менялись даже на памяти одного поколения. Применительно ко второй половине XIX – началу XX вв. этот лингвистический люфт осуществлялся по ряду социокультурных причин особенно интенсивно («кардон / картон»; «шалнеры / шарниры» и т. д.).

В большинстве случаев авторы писем датировали их. Где бы ни располагалась в оригинале эта дата – в начале или в конце документа, она вынесена при его публикации в начало. Порой в послании указывались только число и месяц, но по содержанию текста и по его положению в архивной коллекции большая часть такого рода неполных дат дополняется составителем и годом в квадратных скобках (со знаком вопроса, если полной уверенности нет). Те письма, чья датировка остаётся невыясненной, помещаются в соответствующей подборке на то место, которое (более или менее в разных случаях) отвечает их содержанию.

Чаще всего в самом письме отмечается и место (город, иная местность) его написания. В иных случаях оно, как и место прибывания адресата в то время, твёрдо известно составителю из биографических данных обоих корреспондентов. Если переписка ведётся в одном и том же городе (что нередко), указывается только он.

Произведённые составителем сокращения носят незначительный характер – касаются отдельных слов, редко целых фраз. Они относятся только к тем фрагментам документов, которые составителю не удалось разобрать в оригинале из-за повреждения текста или же слишком сложного почерка автора. Эти купюры обозначены отточием в квадратных скобках – […]. Они, смею думать, никак не влияют на понимание читателем содержания соответствующего документа.

Минимальные же разъясняющие добавления составителя к тексту документов взяты в квадратные скобки – [] (в тех случаях, когда нецелесообразно делать для этого целую сноску комментария). В таких же скобках даны мной недостающие части сокращённых авторами писем слов. Общепонятные до сих пор сокращения, допущенные в оригиналах или копиях писем, оставлены при публикации. Наиболее частотное сокращение: «г», «гг» – «господин», «господа» (ввиду совпадения с другим довольно-таки частым сокращением «г» – «город») везде при публикации заменено на «г-н», «г-да».

Местонахождение документов указывается в соответствии с общепринятыми сокращениями (см. выше и ниже их списки).

Упоминаемые в бумагах персоналии сведены в именной указатель. Известные составителю сведения о корреспондентах Д. Я. Самоквасова и почти всех упоминаемых в переписке лицах вкратце изложены в комментариях к соответствующим разделам издания. Менее известные сегодня читателю исторической литературы лица представляются в этих комментариях подробнее (при наличии у составителя соответствующих сведений); общеизвестные – вкратце. В этих персональных справках акцент делался на тех сторонах деятельности соответствующего лица, которая ближе относилась к содержанию публикуемой переписки. Как правило, это вопросы археологии, истории, археографии, архивистики, прочих гуманитарных дисциплин; поиска и охраны памятников старины и т. п. сюжеты. Для более подробных справок о большинстве этих лиц в комментариях отмечались наиболее полные публикации о них и их вкладе в науку (как правило – мемуарно-некрологические).