Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Сиротке нравилось ездить с Галганом. Он никогда не дремал в кабине, помогал накачивать шины, не придирался, если в путевке был преувеличен пробег машины или тоннаж. Кроме того, Сиротку всегда привлекали сильные люди, а Галган физически был очень силен. Своими длинными, как у гориллы, руками он без труда брал трехпудовое запасное колесо и с легкостью бросал его в кузов через борт. Главное же, Галгана никак нельзя было назвать скупым. Приезжая в Атарен, он щедро угощал в ресторане шофера, а когда тот лез в карман за кошельком, всегда удерживал его руку:
– Брось, не фасонь. Я плачу за обоих. Не зря же я хозяйственником работаю: как-нибудь отчитаюсь.
Дом Галгана стоял на отшибе, у реки, и через несколько минут грузовик уже спустился на лед Кедровки. Под колеса понеслась зеркально гладкая дорога. Сиротка нажал на акселератор. Мотор усилил свое гудение, обдал приятным теплом. В кабине запахло бензином и маслом. Затрепыхался угол ватного капота.
За ветровым стеклом проплывал зимний сибирский пейзаж. Крутые сугробы с завитым гребнем. Каменистая осыпь, присыпанная снегом. Голые мрачные лиственницы с растопыренными пальцами-ветками. А поверх всего – вечернее небо с зажигающимися первыми бледными звездами.
– Самое поганое время,– сетовал Сиротка,– без фар не видно, а фары включать еще рано – не стемнело.
Но ночь спустилась быстро. Белый электрический свет упал на припорошенную рыхлую колею, сделал хорошо заметными все рытвины.
К Глухариной заимке подъехали на исходе второго дня. Решили поспать пару часов, чтоб перебить сон, и ехать дальше.
Сиротка заснул мгновенно, как в воду упал, но через час по привычке очнулся. Надо было проверить машину. Выходить из зимовья на мороз шофер поленился: подошел к заиндевевшей двери и сквозь нее послушал успокоительно ровное бормотание мотора. Укладываясь опять на топчан, рядом с Галганом, Сиротка подивился тому, как он спит. Галган лежал на спине, запрокинув голову. Глаза были полуоткрыты и неприятно стекленели под веками, будто следили исподтишка за шофером. Ни храпа, ни дыхания. Даже грудь не шевелилась при вздохе, словно Галган был мертв.
К вечеру третьих суток пути показался Атарен.
Рабочий день в управлении горного округа уже кончился. Пришлось заночевать в домике, где жил постоянный представитель «Крайнего». Весь следующий день Сиротка возил Галгана по поселку. Только к вечеру бензин, горное оборудование и запасные части к автомобилям были выписаны, получены и погружены на машину. Сиротка торопился изо всех сил, чтобы засветло проскочить подальше: помогал грузить детали, бегал с фактурами иа подпись, сам увязывал груз. Но когда все было готово, Галган распорядился подъехать к одноэтажному бревенчатому домишку заведующего нефтескладом, стоявшему на юру, недалеко от радиостанции управления.
Сиротка успел задремать, навалясь грудыо на руль,-проснуться от мороза, заползшего в кабину, а Галган все еще не показывался. Закрытые плотными ставнями окна слепо глядели на улицу. «Жрать он там сел, что ли?»– подумал шофер. Он посигналил, прислушался, но вокруг стояла прежняя тишина. Тогда Сиротка решительно вылез из кабины и направился к домику. В сенях было темно, но шофер нащупал ручку двери, обитой войлоком, потянул ее на себя. Дверь не поддалась. Думая, что она примерзла, Сиротка сильно рванул и тогда только понял свою оплошность: вырванный «с мясом», в петле болтался проволочный крючок. «Вот же зараза!»
Несколько сконфуженный таким оборотом дела, Сиротка замялся, но в комнате никого не оказалось, и, осмелев, он шагнул дальше. Картина, которая открылась Сиротке в соседней комнатушке, заставила его остановиться.
За тесовым столом, красные, потные, сидели Галган и заведующий нефтяным складом и пересчитывали деньги в толстых пачках. При появлении Сиротки заведующий складом выпучил на него глаза и непроизвольным движением подгреб к себе деньги. Галган вскочил, смахнул деньги локтем со стола и вытеснил ошеломленного шофера в первую комнату.
– Ты что, Виктор? – бессвязно заговорил Галган.– Где машина?
– У крыльца, где ей еще быть,– грубовато ответил Сиротка, сбитый с толку растерянностью Галгана.– Ехать надо, Тимофей Яковлич, мотор стынет. И ночь на дворе.
– Да, да, ехать... Сейчас, Витя. Ты, может, поужинаешь, а?– Галган овладел собой.– Мы тут задержались с выверкой расчетов за горючее.
Сиротка подумал, что прииск всегда платит за горючее через банк по безналичному расчету, но смолчал. Черт их знает, эти сальдо-бульдо...
– Нет, ужинать я не хочу. Поехали, Тимофей Яковлич.
– Через пять минут, как в аптеке. Заводи мотор.
Недоумевая, Сиротка спустился с крыльца, приложил
ладонь к шершавому радиатору. Теплый еще. И чего Тимоха так всполошился? Чудно! Из-за лохматой сопки уже высунулся желтый диск луны, в высоком небе ярко загорелись звезды, перемигиваясь между собой. Ровно через пять минут на крыльце действительно появился Галган. Он игриво ткнул шофера кулаком в бок так, что Сиротка охнул.
– Замерз? На, тяпни для обогрева.
Галган вытащил из кармана бекеши четвертинку с водкой, но Сиротка с достоинством отклонил заманчивое предложение:
– За рулем не употребляю. Вот доедем, тогда, перед сном,другое дело.
– Тебе видней. Поехали, Витя. Жми на всю железку.
Сиротка терпеть не мог, когда его подгоняли, и едва
сдержался, чтоб не съязвить. А Галган все шутил. Он был необыкновенно весел, разговорчив, смеялся, острил, даже затянул «Бродяга к Байкалу подходит», но на высокой ноте сорвался и долго мелко кашлял, как овца. Сиротка только дивился в душе. «Что с ним сегодня? Не иначе, много дефицитных деталей добыл»,– подумал шофер и не утерпел:
– Мы что везем, Тимофей Яковлич? Автолампочки добыли?
– Нет, брат, лампочек нет.
– А вентиляторных ремней, колечек, поршней, свечей, рессор?
– Ничего из этого добра нет.
– Тьфу, пропасть. А из горного оборудования что добыл?
– Хрен да луковицу, крест да пуговицу.
– Нет, правда?
Галган перечислил. Почти весь груз состоял из бензина и крупных деталей к электрическим экскаваторам, которых еще не было на прииске. Только в одном ящике были упакованы ходовые запасные части к автомобилям и бульдозерам.
Сиротка разочарованно свистнул:
– Вот это отхватили! От жилетки рукава. Ведь у нас все экскаваторы паровые.
– А ты думаешь, Витя, как приеду, так тут все сразу и забегают: «Пожалуйте, Тимофей Яковлич, выбирайте, Тимофей Яковлич!» Черта лысого! Сначала чуть не в ногах наваляешься, а потом выпишут чего ни попадя и на закраску добавят горстку того, что действительно нужно. А будешь упираться – вовсе порожнем поедешь... Не горюй, электрические экскаваторы у нас через год появятся. Вот тут-то эти части и пригодятся. Надо перспективу иметь.
Грузовик шел с предельной скоростью по широкой, до лоска накатанной дороге, огражденной слева полосатыми надолбами в тех местах, где тракт прижимался к Северной. Река дымила снизу наледями. Справа нависали готовые обрушиться слоистые снежные карнизы.
То и дело попадались встречные машины. Сиротке поминутно приходилось выключать свет, сбавлять скорость и принимать вправо.
Резко изменилась дорога, когда после ночевки машина повернула от Глухариной заимки вверх по Кедровке. Сразу исчез накат. Местами, там, где снег сдуло, совсем пропадала слабо обозначенная колея. Зато на галечных отмелях машина по брюхо проваливалась в разбитую колею, прыгала на ухабах. Почти перестали попадаться встречные грузовики. Лишь изредка из-за поворота степенно выползал лесовоз с прицепом. Могучие кряжи, схваченные цепями, медленно скользили мимо, словно многоствольное орудие.
Узкий распадок, прозванный Чертовым горлом, благополучно проскочили засветло. Здесь в любое время суток при всякой погоде с такой силой и постоянством дули ветры, что земля всегда была голой. Ураганный ветер начисто сносил снег, песок, выдувал изо всех углублений даже крупный гравий. Держалось только каменистое полотно дороги.
Сиротка невольно поежился, когда въехал в Чертово горло. Сумасшедший ветер свистел, неистово трепал ватный капот, силясь сорвать его с машины, щелкал в стекла кабины гравием. Машину заметно сносило. Казалось, она шла боком, наподобие бегущей собаки. Нечего было и думать исправить тут поломку, если бы мотор заглох. Ветер не дал бы даже открыть капот.
Сиротка облегченно перевел дыхание, когда снова углубился в тайгу и страшное «горло» осталось позади.
– Последнюю сотню километров разменяли,– довольным тоном сказал Галган, который часто ездил в Атарен и не хуже шоферов знал дорогу.– Порядок. Сегодня дома будем.
Сиротка и сам рассчитывал к полуночи добраться до прииска. Но вышло иначе.
Откуда-то повеял южный ветерок. Беззвучная поземка белой крупкой потянулась по дороге, обгоняя машину. В кабине стало теплее. Здесь, в долине Кедровки, поземка была неопасна. Но впереди предстояло подняться на крутой перевал. Автозимник спрямлял там большую петлю, образованную рекой.
Шофер прибавил ходу, напряженно всматриваясь сквозь ветровое стекло в дорогу. Машина качалась, ныряла по ухабам, железные бочки громыхали в кузове.
До перевала доехали быстро. Но уже оказалось поздно: глубокую и длинную выемку на перевале почти сплошь затянуло плотным снегом. Машина забуксовала и стала. Сиротка вылез, ковырнул лопатой снег и крепко выругался.
– Шабаш. Приехали.
Галган прошел до конца выемки, похожий в своей распахнутой бекеше на диковинную хищную птицу, попробовал каблуком снег. Он лежал, спрессованный ветром,– хоть кирпичи режь. Что делать?
– Выход один,– сказал Галган.– Я пойду пешком вперед. Тут километрах в десяти живут лесорубы. Соберу людей, утром приду с ними на выручку. Вдвоем нам здесь копать до весны. А ты ночуй в кабине, прогревай мотор. Лады?
– Видно, так.
Галган поднялся на перевал и исчез.
Через полчаса Сиротка начал думать, что он сделал большую глупость, оставшись в машине, а еще через полчаса понял, что надо уходить. Мороз крепчал с каждой минутой. В железной кабине стало нестерпимо холодно. Не помогал даже обогрев от мотора.
Шофер чиркнул спичкой, посмотрел на ручные часы и не поверил глазам – стрелки показывали девять часов вечера. Вся ночь была еще впереди.
Сиротка выпустил воду из мотора, перекрыл бензин, надежно завязал тесемки капота и тронулся в путь.
Некоторое время грузовик выделялся па снегу непо-
ДВИЖНЫМ ПЯТНОМ, ПОТОМ скрылся ИЗ виду. Шофер остался один.
Полная луна усердно освещала дорогу. От деревьев ложились черные тени. Сиротка спустился с перевала, согрелся ходьбой и успокоился. В конце концов, ничего страшного. Пройти до жилья десять километров – пустяки. Только бы не пропустить тропинку к зимовью лесорубов. Сиротка не знал, где оно стоит – на самом берегу Кедровки или поодаль.
Позади остались две излучины реки. Сиротка обогнул третью и внезапно увидел медведя.
Зверь сидел на правом берегу, положив одну лапу на пень. Острая морда была устремлена к человеку. Видимо, медведь заметил его раньше и теперь с любопытством разглядывал.
Сиротка врос в землю. По всему телу выступил холодный пот.
«Бежать обратно к машине? Догонит. На дерево? Нету близко. И там достанет. Упасть, притвориться мертвым... поздно. Уже заметил. Что делать?»
Секунды текли, а Сиротка ничего не мог придумать. Он вспомнил, что у него нет даже перочинного ножа. Спичечную коробку и ту выбросил. А сейчас запах серных спичек, огонек могли бы спасти его, отпугнуть зверя. Боясь шелохнуться, шофер столбом стоял на месте.
Так прошла добрая минута. Страх перед затаившимся, готовым прыгнуть зверем все больше овладевал шофером. Нервы напряглись до предела. Больше не выдержать. Будь что будет!
Сиротка ступил шаг... Медведь – ничего. Только узкая морда словно бы шевельнулась. Еще шаг, еще... Скосив глаза, Сиротка видел, что медведь по-прежнему сидит неподвижно, но открыл пасть – морда раздвоилась. С мужеством отчаяния Сиротка продолжал идти, не отрывая глаз от зверя, и вдруг остановился, яростно сплюнул. Луна вышла из-за тучки и осветила на месте зверя выворотень с причудливо сплетенными корнями.
Через час Сиротка уже был далеко. В длинной тяжелой дохе идти было жарко, но как только шофер ненадолго сбрасывал ее с плеч, мороз пронизывал ознобом потное тело. Усталость чувствовалась все сильнее. Непривычка к долгой ходьбе, утомительный рейс, почти бессонные последние ночи, пережитое потрясение давали себя знать. В довершение всего, надеясь на скорое возвращение домой, Сиротка поел в Глухариной заимке кое-как, и теперь голод терзал пустой желудок.
Прошло еще два часа. По всем расчетам, зимовье давно должно было показаться, но вокруг, залитые беспощадно ярким лунным светом, по-прежнему высились крутые берега реки. Много раз справа или слева открывалось что-то темное. Шофер собирался с силами, ускорял шаг, сворачивал с дороги и неизменно разочаровывался. Вместо избушки, приютившейся под берегом, он оказывался перед отвесным обрывом. Черные пласты земли, посеребренные инеем, мертво лежали под толстым снежным карнизом.
Постепенно шофером начала овладевать апатия. Он шел с трудом, часто зевая. Глаза скользили по дороге, ноги автоматически сгибались в коленях и поочередно выбрасывались вперед, но сознание все чаще затуманивалось. Все чаще Сиротке казалось, что этот безмолвный лес, озаренный равнодушной луной, присыпанные снегом тальниковые заросли, волнистый покров замерзшей реки снятся ему. Их нет. Он спит и видит все во сне. Временами откуда-то со стороны он видел и себя, бредущего по льду. Маленький человек идет, спотыкается, но остается на одном месте...
В этом полубессознательном состоянии Сиротка зацепился ногой за льдину и упал. Хотел подняться, но тяжелая доха придавила обессилевшее тело. Медленно потянулись обрывки мыслей: «Хорошо... тепло... ноги гудят как... спать буду...» Шофер глубоко, до боли в челюстях, зевнул. «Замерзну... ничего... не страшно...» На минуту Сиротка ясно увидел себя, лежащего на спине, в дохе. Лицо спокойно. Глаза закрыты. На лоб, веки, подбородок медленно опускается мелкий снежок. Он не тает. Вокруг столпились люди без шапок. Они молча, печально смотрят вниз. Смотрят на него, мертвого...
Сиротке казалось, что он долго спал на снегу. На самом деле он лежал не больше минуты. Комочек снега попал за воротник комбинезона, растаял, и струйка холодной воды потекла по спине. Шофер очнулся, испуганно, рывком сел.
– Так и замерзнуть недолго! – вслух сказал Сиротка.
Усилием воли он отогнал сонливость, приказал себе встать. Сознание прояснилось.
– Зимовье я прошел. Это факт,– разговаривая сам с собой, сказал Сиротка.– Вернуться назад? Нельзя. Опять пропущу тропинку, потеряю последние силы и замерзну. Пойду вперед. Теперь до наших углежогов не больше восьми километров. А может, и меньше. Их барак я знаю, не пропущу. Буду считать шаги. Тысяча двести шагов – километр.
Теперь шофер держал себя в руках. Отсчитывая шаги, Сиротка упрямо двигался вперед. Несколько раз он в изнеможении падал, но сейчас же становился на четвереньки, потом поднимался вместе со стопудовой дохой и брел дальше.
Казалось, конца не будет этому пути. Все так же бежала вперед автомобильная колея. Так же однообразны были берега реки. Новые и новые ее повороты открывались перед Сироткой, а барак все не показывался.
Стиснув зубы, качаясь, шофер тащился вперед. Больше он не верил черным пятнам, не сворачивал к ним.
Не поверил он своим глазам и тогда, когда увидел барак, сложенный из обугленных бревен. Только когда из железной трубы вырвалось пламя и на снег упали красноватые блики, а под своими ладонями шофер ощутил рубленый угол барака, он понял, что спасен. Смерть отступила.
Соленый ком подступил к горлу Сиротки. Здесь некого было стыдиться. Он стоял, привалясь плечом к срубу, и слезы облегчения скатывались по лицу, похудевшему за одну ночь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВЫЗОВ БРОШЕН
1
Крутов не любил сидеть в своем неуютном прокуренном кабинете. Покончив с неотложными делами, он с утра обычно отправлялся в обход по прииску. С виду неспешным, но ходким шагом колесил по участкам, спускался в шахты, забирался на самые дальние экскаваторные полигоны.
В это декабрьское утро, распахнув желтый нагольный полушубок, подняв уши серой каракулевой шапки, Крутов с удовольствием вышагивал по накатанной водовозками дороге, полной грудью вдыхая холодный воздух. Приятно было ощущать свое немолодое, но еще сильное, послушное тело. Радовала картина погожего зимнего утра. Ночной белесый туман отступил к подножиям сопок, а вверху над ними голубело чистое небо, не запятнанное ни одним облачком. Мороз, как это иногда бывает среди зимы даже на Севере, неожиданно спал, и потепление обманчиво дразнило далекой весной.
Сзади послушно поспешал Норкин в тяжелом зимнем пальто, застегнутый на все пуговицы. Крутов безжалостно вытащил его из тепла: «Давай, давай топай со мной, парторг, а то совсем оторвешься от масс, закопаешься в бумагах».
Норкин избегал ходить по участкам. Грубая, шумная приисковая жизнь оскорбляла его зрение и слух. В кабинете он имел дело с безмолвными аккуратными колонками цифр, официальными документами, снабженными номерами и датами. Деловые бумаги подчинялись раз навсегда установленному порядку, мягко шурша, покорно укладывались в папки. А на участках всюду хаотически громоздились горы перевернутой земли, нелепо дыбились обломки летних промывочных приборов, лязгали железом экскаваторы и бульдозеры, громко перекликались рабочие. Все здесь было запутано, непонятно, все топорщилось острыми углами, торопливо бежало куда-то с оглушающим грохотом, поминутно норовя зацепить, смять, заставляя внутренне ежиться.
И сейчас, зябко пряча нос в меховой воротник пальто, с трудом поспевая за Крутовым, Норкин с неудовольствием думал о том, что декадная сводка осталась незаконченной, не перебелен протокол последнего заседания партбюро. Опять придется вечером подгонять работу. Ах, как не вовремя Крутов затеял поход по прииску! И главное, все ведь без толку!
Вот хотя бы сегодня: Норкин попытался выяснить, почему третий участок не выполнил вчера суточное задание по добыче песков. Кажется, простой вопрос. А что получилось? Начальник третьего участка в запальчивости сорвал шапку с головы, так что его ярко-рыжие волосы встали клоками, и обрушился на Арсланидзе: «Ты сорвал подачу тракторов для вывозки крепежного леса шахтам!» Но Арсланидзе показал суточную рапортичку, заверенную участком. Там черным по белому было написано, что три трактора вовремя вышли на лесоучасток, но вернулись порожняком – не оказалось готового леса. Начальник же лесоучастка с документами в руках доказал, что отдел снабжения не обеспечил лесорубов инструментом и на двух рабочих приходится по одному топору. Мудрено ли, что поваленного леса не хватает? Галган, который оказался тут же, подтвердил, что он не привез инструмент из Атарена. Но произошло это не по его вине: прииск сидит на просрочке, нечем заплатить за инструмент, банк не дает ни гроша, а самый большой перерасход средств именно у третьего участка. Тогда начальник участка сцепился с Галганом, и Норкин поторопился отойти, болезненно морщась от их оглушительного крика, с неприятным сознанием того, что круг замкнулся и не удается ухватить нить, которая позволила бы размотать клубок...
Зато Крутов, к которому обратился за помощью Норкин, без труда разрубил этот гордиев узел:
– Тебе, чтоб научился лес пилить,– прогон трех тракторов порожняком в начет. Тебе, за срыв добычи песков,– выговор. Завтра получишь приказ. Я тебя, друг, возьму за вымя, чтоб доился золотом. Галгану,– безапелляционно приказал Игнат Петрович,– на месяц снижаю оклад на двести рублей. Запиши, Леонид Фомич. В другой раз порасторопнее будет, пораскинет мозгами. А то видишь ты: не мог из банка пару тысчонок урвать.
Начальники заворчали было, но Крутов решительно пресек недовольство:
– Недосуг мне с вами разбираться, кто прав, кто виноват. Дал всем сестрам по серьгам – и порядок. Злей будете.
На участке Охапкина, с удивительной легкостью втискивая свое располневшее туловище в узкие шурфы, Крутов самолично проверил, как готовятся минные камеры, обнаружил хитро замаскированный брак и распушил бригадира шурфовщиков. Досталось на орехи и Охапкину. Малорослый начальник участка снизу вверх виновато смотрел на Крутова, часто моргая белесыми ресницами.
Красное лицо Охапкина совсем побагровело. Углы рта опустились, как будто он собрался заплакать, на лбу вздулась большая синяя жила.
На экскаваторный полигон попали во второй половине дня. Норкин видел машину, которая беспрерывно черпала ковшом грунт и относила его в сторону. Уж здесь-то все, по-видимому, было в порядке. Но Крутов оказался другого мнения. Остро прищурив глаза, он несколько минут наблюдал за работой экскаватора, потом сердито повернулся к Охапкину:
– Почему не полностью используете вылет стрелы? Ведь лишняя перевалка грунта будет!
– Согласно схеме экскавации,– робко сказал Охапкин.
– Схема схемой, а своя голова на плечах должна быть,– возразил Крутов.– Техник может ошибиться, а ты видишь на месте просчет, обязан исправить. Иначе за что я тебе оклад начальника участка плачу? Начальнички! Трем свиньям помои не разольете...
От Охапкина Крутов направился на первый участок, к Шатрову, все так же легко шагая по отвалам. Норкин обреченно ковылял сзади. У него болело ушибленное в шахте колено, мутило от газов аммонала, давно хотелось есть, но Игнат Петрович не отпускал его от себя.
В компрессорной шахте, около теплого резервуара со сжатым воздухом, сидел Лаврухин. Начальник шахты увлеченно резался в «три листика» с машинистом и не услышал скрипа двери, но компрессорщик, сидевший лицом к входу и державшийся настороже, успел незаметно смахнуть карты под стол. Крутов поманил пальцем Лаврухина:
– Ты чего здесь околачиваешься? Места своего не знаешь?
Лаврухин сообразил, что его час настал. Удобней момента пожаловаться на Шатрова не придумать. Распустив лицо и жалостно шмыгнув носом, Лаврухин сказал:
– Мне еще жизнь не надоела, Игнат Петрович.
Крутов с изумлением воззрился на начальника шахты:
– Ты что, очумел? Или белены объелся? При чем тут твоя жизнь?
Сухое изложение фактов было не в натуре Лаврухина. Он счел необходимым расцветить прозаическую канву рассказа о своем изгнании художественным вымыслом. И Крутов узнал, что Шатров ни с того ни с сего, видимо взбешенный перерывом подачи воздуха, схватил Лаврухина за волосы, в то время как тот, ничего не подозревая, осматривал перфоратор, протащил Лаврухина, отвратительно ругаясь, в таком жалком виде по всей лаве, а когда он, Лаврухин, вырвался, погнался за ним по штреку, запустил вдогонку чем-то тяжелым (очевидно, буром) и громовым голосом прокричал: «В другой раз поймаю в шахте – шею сверну, как цыпленку!» Спасло Лаврухина только то, что он, не переводя дыхания, легче серны взлетел по стволу шахты наверх. С тех пор вот уже неделя, как Лаврухин, исключительно движимый чувством долга и личной преданности Игнату Петровичу, является на шахту, но спускаться вниз не рискует, осуществляя общее руководство путем дачи директивных указаний шахтерам, появляющимся на поверхности.
Этот красочный рассказ, сопровожденный соответствующей жестикуляцией, должен был свидетельствовать, с одной стороны, о несгибаемом служении Лаврухина производственному долгу, а с другой —о его беззащитности перед лицом каннибальски настроенного начальника участка. Сверх ожиданий, рассказ не произвел никакого впечатления на Крутова. Его реакция оказалась противоположной той, на которую рассчитывал Лаврухин.
– Шатров у себя на участке хозяин. Я от него требую план, а он – от своих подчиненных,– изрек Крутов.– Отстранил тебя от работы,– значит, поделом.
– Но, Игнат Петрович,– не выдержал Норкин, в волнении протирая очки,– ведь действия Шатрова являются противозаконными. Больше того – уголовными. Рукоприкладство, погоня, угрозы...
– Нашел кому верить,– перебил Крутов парторга,– он тебе наврет семь верст до небес и все лесом. Бьюсь об заклад – Шатров на него только прицыкнул как полагается или, от силы, за воротник тряхнул, а у Лаврухина со страху заворот кишок сделался.
...Крутов и Норкин давно уже ушли, машинист полез в шахту проверить воздушную магистраль, а Лаврухин все еще стоял посреди компрессорной, стучал кулаком по лбу и ругал себя последними словами.
После ужина Клава исчезает. «Я на полчасика, мама, только к Марусе сбегаю. У нее новая выкройка есть». Никита Савельевич раскрывает «Правду». Он пробегает заголовки, далека отставив газету, щуря дальнозоркие глаза, но не начинает чтения, терпеливо поглядывая на жену. Убрав посуду,– Евдокия Ильинична подсаживается к мужу со спицами в руках. Черепахин сам сделал для этой цели жене удобную скамеечку.
Начинается семейный «политчас».
Уже давно Никита Савельевич решил, что поскольку его учат, посылают на разные слеты, то ему необходимо, в свою очередь, заботиться о политическом воспитании жены. «А то, глядишь, выучили иного дурака, вывели в люди, а он и нос кверху – мне надо жену другую, эта отсталая».
Так как газеты приходят на «Крайний» пачками, очень нерегулярно, и прочесть их целиком невозможно, то Никита Савельевич делает самостоятельный обзор внешнеполитических событий.
Делаются эти обзоры до крайности своеобразно. Некоторые иностранные политические деятели пользуются симпатией Никиты Савельевича, других он терпеть не может. В соответствии с этим и комментируются газетные новости.
– Ачесон вылетел в Европу... Для такого поганца тратят бензин, гоняют самолет... Эх, люди, люди! Ага, вот это важное сообщение. Видишь, мать, пишут: кончилась в Америке избирательная кампания. Только ты не думай, что это как у нас: праздник, веселье, флаги. Ничего подобного. Какая сласть рабочему человеку на этих выборах? От силы один из трех зайдет, бросит бюллетень и – ходу. Какая разница, кто будет президентом? Не в лоб, так по лбу... Но верней всего, засядет в Белом доме Трумэн. Это я тебе точно говорю. Помнишь, я еще тебе портрет его показывал: тощий, глаза сонные...
Никита Савельевич подробно рассказывает жене биографию Гарри Трумэна, не забывая упомянуть о бакалейной лавчонке и боссе Пендергасте.
«Политчас» длится долго. Евдокия Ильинична уже устала, ей хочется спать, но жаль обидеть мужа, и она
внимательно слушает, прикрывая вязаньем рот, когда одолевает зевота.
Никита Савельевич готовится всесторонне осветить вопрос о репарациях, но в это время с треском распахивается дверь, в комнату влетает Клава и бросается к Евдокии Ильиничне. Девушка прижимается к матери, дрожит и плачет. В сенях виден Неделя. Он смущенно топчется на месте. Сначала ничего нельзя понять. Но понемногу Клава успокаивается, усаживает Тараса и начинает связно говорить о том, что с ней случилось.
А произошло вот что.
Возвращаясь от подруги, чтобы сократить путь, Клава свернула на глухую тропку, пролегавшую в стороне от домиков поселка.
Девушка прошла уже полдороги, когда заметила впереди три неясные фигуры. Луна ныряла в быстро бегущих лохматых тучах, слабо освещая снежную равнину. Вокруг было пустынно и мрачно. Клива остановилась, стараясь рассмотреть людей. Тревожное предчувствие кольнуло сердце.
В это время ветер дунул в ее сторону и донес циничную ругань. Навстречу шли трое пьяных. Конечно, благоразумнее всего было бы не встречаться с ними. Но для этого надо было повернуть назад и бежать на дорогу. Какое-то смешанное чувство гордости и внезапно вспыхнувшей отваги не позволило Клаве отступить. Она подняла голову, решительно пошла вперед.
Через минуту девушка оказалась лицом к лицу с тремя мужчинами. Они основательно подвыпили, но твердо держались на ногах, загородив собой проход. Клава шагнула вбок и увязла по колено. Снег засыпался в валенок, холодя ногу. Сейчас же один из мужчин рванул девушку обратно.
Трое молча стояли перед Клавой, жадно разглядывая ее. Смутно белели плоские безглазые лица. Девушка оглянулась вокруг. Ни души!
Средний обхватил Клаву, обдав ее вонючим запахом спирта, табака и грязного, пропитанного потом белья.
– К кому, курочка, бежала на свидание? Поиграй лучше с нами. Мы тоже неплохие петухи. Га, братцы?
Компания ответила хриплым гоготом. Кольцо вокруг сомкнулось. Чьи-то наглые руки залезли под пальто, начали воровски шарить по телу. Мокрогубый рот слюнявил щеки. Клава рванулась изо всех сил, но ее держали крепко. Зверея от водки, сопротивления и острого желания, трое возбужденно бормотали:
– Заламывай ей руки, стерве!
– Вали на снег...
– Кусаться, сволочь!..
Клава боролась отчаянно, но что могла сделать двадцатилетняя девушка с тремя здоровыми мужчинами? .Чувствуя, как силы оставляют ее, уже падая на снег, в смертной тоске Клава закричала:
– Тарас! Тара-суш-ка-а!
И Тарас услышал эту мольбу о спасении своей бесценной подружки.
Неделя возвращался домой из шахты. Он был еще далеко, когда ветер донес до него отчаянный вопль девушки.
...Много дней спустя, уже в приисковой больнице, где ему наложили шесть швов на лопнувшую кожу, один из хулиганов в десятый раз изумленно рассказывал соседу по палате о происшествии:
– Кэ-эк он меня звезданул по черепушке, так я и лег мертвый! Веришь – будто крыша рухнула на голову!
Что произошло, Клава не поняла. Ни она, ни трое хулиганов, увлеченных борьбой, не заметили бегущего Неделю. Клава почувствовала только, как внезапно разжались руки, которые вдавливали ее в снег. А в следующий миг она увидела: в воздухе летит человек, делая судорожные движения руками и ногами.
В несколько секунд все было кончено. Два неподвижных пятна темнели на снегу. Третий хулиган, мгновенно протрезвившийся, стлался над самой землей, спасаясь бегством.
Клава плакала, осыпая поцелуями лицо своего верного друга. Он не дал ей дотронуться до земли. Так, на руках, Неделя и донес свою любовь до отцовского дома. Только здесь Клава выпустила из объятий твердую как столб шею Тараса, спрыгнула на крыльцо.
3
Зоя быстро привыкла к новому распорядку дня. Теперь она не нежилась по утрам в нагретой постели. Как только Алексей вставал и растоплял печку, Зоя накидывала капот и начинала готовить завтрак. Ели молча, изредка перекидываясь короткими фразами:
– Налей мне еще, Зоя. Спасибо.
– Ты сегодня поздно вернешься с участка?
– Не знаю. Возьми в кармане пиджака деньги. У нас получка была.
Алексей хотел, но не мог преодолеть отчужденности. Слова жены неотступно стояли в памяти. Как можно примириться с такими взглядами? Зоя тоже молчала. Лишь однажды она сделала попытку объясниться. Сделав над собой усилие, положив руку на плечо мужа, Зоя придвинулась к нему:
