Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
– Почему же, Сидор Поликарпович, не с кем? Норкин на месте, парторг прииска. Самый для вас ценный человек. Лаврухин – начальник крупнейшего участка прииска. Вы что-то насчет быта сказали? Или санитарии? Ну что ж, пойдемте со мной, сами посмотрите, своими глазами, баню, пекарню, магазины... Вскроете наши недостатки, а потом можно и в партбюро заглянуть, дать указания.
Ничего другого, как внять предложению Галгана, Сидору Поликарповичу не оставалось, и он последовал за гостеприимным начальником хозяйственной части.
Дубинский представлял любопытную в своем роде разновидность человеческой породы. Русский, уроженец Вятской губернии, за всю свою жизнь не приближавшийся и на тысячу километров к границам Советского Союза, в глаза не видавший ни одного иностранца, он, неизвестно почему, с юношеских лет проникся непомерным благоговением перед всем иностранным. Любая вещь с заграничным ярлыком или клеймом была в его глазах верхом совершенства. Дубинский всеми правдами и неправдами добывал журнал «Америка» и жадно читал его, принимая за чистую монету все, что там печаталось, упивался книжонками дореволюционных изданий с описанием роскошных пиров, которые устраивались пресыщенными тунеядцами, аристократических туалетов, фешенебельных курортов и разных увеселительных заведений. С течением времени Дубинский привык одеваться на западный лад, отпустил бакенбарды, начал пересыпать свою речь иностранными словечками кстати и некстати. Недалекий, аполитичный, легко увлекающийся блестящей мишурой, он даже начал стыдиться своего тривиального, какой теперь считал, имени.
Крайне обижало и раздражало Дубинского, что сослуживцы не понимали его увлечений.
Не находил он поддержки и дома. Жена, крашеная сварливая блондинка весом девяносто килограммов, поминутно сбивалась с возвышенного Симон на плебейское Сидор. Сын, долговязый жердеобразный юноша, упорно уклонялся от роли, которую навязывал ему отец. В ответ на длительные наставления Сидора Поликарповича о правилах хорошего тона неблагодарный отпрыск тут же хладнокровно облегчал нос без помощи рук или артистически плевал на добрых пять метров, с изумительной точностью накрывая намеченный объект. Сидор Поликарпович воздевал руки горе и говорил трагическим голосом: «Бедлам, форменный бедлам! Какого кретина мы воспитали! Нет-нет, завтра же я приму радикальные меры. Нельзя дальше манкировать родительскими обязанностями. Котя ты еще ребенок, но пойдешь работать. Я вижу– в вузе тебе не быть». «Ребенок» оживлялся и ломким баском неожиданно отвечал: «А я уже с Сашкой договорился. Он меня берет в малярную бригаду». Дубинский пугался: «Мой сын – маляр?! Этого еще недоставало!» Разговор кончался тем, что, сорвав куртаж в виде пятерки на кино, великовозрастное дитя милостиво соглашалось отступиться от своего проекта.
Совершенно неумышленно Галган задел именно это больное место Дубинского.
– Женаты, конечно, Сидор Поликарпович? И детки есть?
– Один сын.
– Учится где или работает?
– Кончил десятилетку, готовится в вуз. В прошлом году не прошел по конкурсу. Прочил я его по своей линии– не хочет. Впрочем, родители и дети часто бывают антиподами,– поспешил уйти от неприятной темы Дубинский .– Что, если мы пойдем медленнее? Благодарю. Помню, читал я как-то: в американской прессе наделали в свое время много шуму разрыв с отцом – автомобильным заводчиком – и вступление в компартию США некоего Джона Бэнкса. Америка вообще – страна контрастов,– оживляясь, оседлал своего любимого конька Дубинский ,– страна нищих и миллиардеров. Как-то один из наших управленцев ездил в Америку и привез с собой журнал «Кольере». Там я смотрел фотографию: на коленях миллионерши Анни Кристлайт сидит болонка. На ней – не на миллионерше, а на собачонке – бриллиантовое колье стоимостью в три миллиона долларов. Забавно, правда?
– Очень,– с увлечением подтвердил Галган. Оба шагали по сырой дороге. С утра прошел дождь, а сейчас снова выглянуло солнце и все засияло. Омытая влагой, ярче зазеленела тайга. Блестели мокрые бревна промывочных приборов. В лужицах отражались синее небо и пушистые комочки облаков. Дышалось особенно легко, как всегда после дождя, озонирующего воздух.– Какие вы интересные истории знаете!
Польщенный столь редким вниманием слушателя, Дубинский рассказал Галгану еще несколько соблазнительных эпизодов из жизни американских герлс. Тимофей Яковлевич слушал с неподдельным интересом. Повествование прервалось только тогда, когда они подошли к магазину.
В магазине Дубинский увидел полки, сплошь заставленные коробками, банками, пакетами, чистую витрину со множеством образцов в мешочках. За прилавком стояли и приветливо улыбались высокому гостю розовые девушки в белоснежных халатах и чепчиках. От свежевымытого пола веяло приятной прохладой и запахом можжевельника. Инспектор выразил свое одобрение и вышел. Ему и в голову не пришло, что половина этих коробок и банок пусты, а большинство продуктов в симпатичных мешочках представлено только на витрине.
В промтоварном магазине у прилавка стояло много женщин. Они разглядывали дюжину очень приличных детских и женских демисезонных пальто, отрезы шевиота, модные туфли, но покупали почему-то только ситчик с красным трактором на фоне желтых колосьев и тапочки на автомобильной резине. Дубинский несколько подивился такому странному вкусу.
– Набрались, вот и не покупают,– пояснил Галгаи инспектору, когда они вышли из магазина.– У нас ведь снабжение хорошее, даром что возим все за тридевять земель.
Как вознегодовал бы Сидор Поликарпович, если бы узнал, что многоопытный в житейских передрягах начальник хозяйственной части беззастенчиво водит его за ревизорский нос! Каждой новой покупательнице, вошедшей в магазин и обрадованно устремлявшейся к прилавку при виде долгожданных товаров, продавщицы терпеливо отвечали: «Нет цен. Наведайтесь днями».
Настроение инспектора слегка омрачила Клава Черепахина. Пока Дубинский пробовал в столовой отменный, совсем домашний борщ с укропом, сметаной, чесноком, девушка сказала незнакомому человеку, не стесняясь присутствия Галгана:
– Вы, товарищ начальник, извиняюсь, не из управления? А, вон что! Тогда скажите там, в окружкоме профсоюза, чтоб нас лучше снабжали продуктами. Перед горняками совестно. Они в шахтах вон как ворочают, а мы чем их кормим? От этого ведь,– показала Клава на Галгана,– снега зимой не выпросишь. Сегодня только что-то расщедрился. Наверное, из-за вас.
Когда Клава отошла, Галган снисходительно сказал, собирая кожу на лбу складками:
– Девчонка еще, что с нее взять? Где ей в калькуляции разобраться. Ведь не каждый продукт заложишь в меню. Попробуй'удорожить питание – сразу рабочие завопят.
Образцовый порядок обнаружил инспектор и в бане, и в пекарне.
– Знаете,– сказал Дубинский,– у меня складывается впечатление, что акт, который нам прислали с прииска, явно тенденциозен. Интерпретация фактов в нем извращена. Я не вижу и десятой доли того, что в нем расписано.
– Точно, точно, Сидор Поликарпович,– обрадованно подхватил Галган.– Бессовестный народ, плетут что вздумается, авось, мол, поверят. Ну да ведь на ревизию такого не пошлют, чтоб уши развесил и всем поддакивал. Вы сразу все насквозь видите.
– Кое-какой опыт имею, отрицать не хочу,– скромно отозвался Дубинский.– Теперь пойдемте в рабочее общежитие, Тимофей Яковлевич.
Общежитие Галган выбрал для показа то, в котором жил Лисичка. Своими силами горняки сделали тут многое. Но все же визит в барак не прошел так гладко, как посещения магазинов, пекарни и бани. Едва Дубинский назвал себя, как немногие рабочие ночной смены обступили его. Сидор Поликарпович увидел вокруг решительные, нахмуренные лица. Поднялся шум. Дубинский вытащил книжечку с золотым обрезом, начал делать пометки, но вскоре сбился, оглушенный шумом, и заспешил к выходу, торопливо приговаривая:
– Хорошо, хорошо, я проинформирую окружком.
Некоторое время инспектор шел молча, сердито наморщив нос. Галган заглянул ему в лицо, вкрадчиво сказал:
– У нас народ патриотичный, сознательный, воспитан Коммунистической партией, понимает, что горючее дизелям важнее, чем кровати на панцирной сетке, что некоторые временные трудности при нашем отдалении неизбежны. Но есть и горлохваты. Им бы с государства лишний рубль урвать. Вот этот высокий, рябой, что больше всех надрывался, вы еще в книжечку его записали, бывший власовец, неделя как из лагеря вышел...
Дубинский торопливо вычеркнул несколько строк в своей книжечке.
– В этом вы правы. Разумеется, интересы производства, государства превыше всего,– важно согласился Сидор Поликарпович.– Я полагаю, вы часто стоите перед альтернативой: либо выполнение плана, либо улучшение быта.
– А как же! – обрадованно подхватил Галган. Он долго развивал свою мысль, потом сказал: – Ну что, теперь в партбюро заглянем?
Норкин сообщил Дубинскому, что хозяйственное руководство и партийная организация прииска делают все возможное для улучшения санитарно-бытовых условий горняков «Крайнего», но специфика прииска, его удаленность от центров снабжения, малая насыщенность транспортом, бездорожье препятствуют устранению некоторых недостатков. Трудности имеются. Временные. Но они изживаются.
Норкин говорил долго округленными длинными периодами, гипнотизируя своего собеседника блеском очков.
Слова парторга целиком подтвердил начальник участка Лаврухин. Галган отлучился на минутку к телефону и вызвал его для подкрепления. На этот раз Мефодий Лукьянович был трезв, выбрит и даже причесан. Лишь сизо-багровый кончик его огромного носа предательски выдавал несчастную страсть Лаврухина. Вытянувшись на стуле, подобострастно выкатив красные воспаленные глаза, он доложил инспектору о полном благополучии на прииске.
На обратном пути из конторы Дубинский приотстал от Галгана и наткнулся на небольшую сценку. Пожилой рабочий тузил растрепанную женщину. Сидор Поликар-пович счел своим долгом вмешаться.
– Послушайте, э-э-э... гражданин,– назидательно сказал он,– за нанесение побоев вы рискуете подвергнуться изоляции от общества!
Эффект от этого вмешательства получился совершенно неожиданный. Настя (это была она) вырвалась из рук пьяненького мужа и пошла высокой грудью на инспектора.
– А тебе что здесь надо, бабий угодник? – угрожающе затараторила она, оглядываясь на мужа за одобрением.– Чего привязываешься? Меня муж за дело учит. Была б я детная жена, он бы пальцем не тронул. А я никак дитё ему не рожу. Или ты пришел пособить мне в этом деле? Мастак по чужим бабам? Так я не какая-нибудь прости-господи!
Сидор Поликарпович сначала пятился от распаленной Насти, стараясь сохранить обычный солидный вид, потом не выдержал' и пустился мелкой рысцой. Настя задорно кричала ему вслед:
– Шуруй отсюда, расстрелить твои глаза...
Это, по-видимому незначительное, происшествие сильно расстроило Дубинского, и он охотно принял преддб-жение Галгана посвятить остаток дня обеду.
Обед не уступал по своему качеству вчерашнему ужину. Однако от чрезмерных возлияний Сидор Поликарпович на этот раз воздержался.
– Мне надо завтра в профкоме побывать, организовать общее собрание рабочих прииска, еще кое с кем встретиться. Может быть, и Крутов с Черепахиной подъедут.
Благим намерениям инспектора осуществиться не пришлось.
Рано утром в дверь постучались. На пороге возникла коренастая фигура рулевого катера.
– Ну, вы как – с нами обратно или тут останетесь?– грубовато спросил матрос.– Через час отходим.
Дубинский подскочил на постели словно ужаленный.
– Как! Уже? Вы ж мне говорили – не меньше трех дней...
– Быстро, дьяволы, разгрузили,– объяснил матрос.– И ночью работали.
– Но как же так... Я ведь не закончил ревизию...– растерянно лепетал Дубинский, нащупывая на стуле принадлежности своего туалета.
За плечами рулевого возникла фигура Галгана. Он легонько отстранил матроса:
– Иди, браток, не расстраивай человека. Доброго утра, Сидор Поликарпович! А чего вы огорчаетесь? Весь прииск обошли, самолично все осмотрели, с народом потолковали, в партбюро консультировались... Что еще нужно? А Крутов может и три дня в лесу просидеть, кто же его знает. Да он вам и ни к чему. Составите в Атарене акт, вышлете нам. Право!
Кончилось тем, что через час Дубинский прощался на берегу все с тем же заботливым и радушным начальником хозяйственной части прииска.
– Значит, так: добавите рукомойников в общежитиях, бачков с кипяченой водой...
– Сделаем,– бодро пообещал Галган.
– В пекарне проведите дезинфекцию от тараканов...
– Завтра же! – заверил Галган.
– Теперь – сколько я вам должен за питание, за ночлег?
– Пустяки,– отмахнулся Галган.– Об чем разговор? Вы – наш гость.
– Ну, как же так? Помилуйте, это несколько...—• застеснялся Сидор Поликарпович.
– С гостя не берут,– убежденно заявил Галган.—■ Если б я, к примеру, в Атарене к вам на часок заглянул,
неужто вы б с меня за чашку чая стали деньги получать?
– Но мы ведь с вами не чашку чая...– промямлил Дубинский.
– Все равно. Лучше держите супруге гостинчик.– Тимофей Яковлевич протянул инспектору хрюкающий мешок.– Нет-нет, и не думайте отказываться. Кровно обидите. Я ведь от чистого сердца. У нас сверхплановый приплод поросят, так он вроде лишний...
Дизель катера запыхтел. Винт забурлил воду. Катер с баржей на буксире описал плавный полукруг и, все ускоряя ход, понесся вниз по течению.
Галган торжествующе потер руки, коротко засмеялся. Потом сплюнул в воду и зашагал к прииску.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СВЕЖИЙ ВЕТЕР
I
Солнце прикоснулось к неосторожному облачку, раскалило его докрасна, потом прожгло насквозь и вывалилось, утонув за линией горизонта. Время близилось к полуночи, но северная ночь была так светла, что Шатров ясно различал домики и безлюдные улицы прииска, к которому он подъезжал вместе с Лисичкой. Позади ехали Тамара Арсланидзе и рабочие.
Старик устал. Он мешковато сидел в седле, клонился вперед, поминутно опуская отяжелевшую голову на грудь. Возле своей квартиры Шатров слез с лошади, подвел ее к Лисичке, неловко наступая на затекшие ноги, передал поводья старику и распрощался с ним. Немного погодя вручила свою лошадь Лисичке и Тамара.
Заранее улыбаясь, предвкушая удовольствие встречи с мужем и сыном, Тамара крепко постучала согнутым пальцем в дверь, обитую желтой клеенкой. Местами из-под нее уже вылезли клочья пакли. «Надо будет сказать Георгию, чтобы починил».
Никто не отозвался, и Тамара постучала снова, на этот раз кулаком. За дверью послышался шорох, потом приближающееся шлепанье босых ног. Заспанный детский голос недовольно спросил в замочную скважину:
– Кто там?
– Вовочка, это я, милый! Открой.
– Ой, мамочка приехала! Мама, а папа еще не пришел с работы. И ключ у него. Дверь запертая.
Тамара остановилась в нерешительности. Досада какая! Влезть в окно не удастся – слишком высоко. Тащиться пешком в механический парк? А вдруг Георгия и там нет, он на каком-нибудь участке?
Из затруднения Тамару вывели легкие быстрые шаги. Первым на лестницу взбежал Рекс, запрыгал, заскакал вокруг, ластясь к хозяйке. Следом появился и Георгий.
– Что я вижу! Тома! Ур-ра! А я думал, ты только завтра-послезавтра приедешь. Ну, здравствуй!
– Здравствуй. Ты опять до полуночи в парке пропадаешь?– целуя мужа, попеняла немножко Тамара.
– Зато Алексею бульдозер отремонтировали. Уже работал сегодня.
Едва войдя в комнату, Георгий остановился перед женой, положил ей руки на плечи.
– Прежде всего: результат экспедиции. Нашли запасы?
– Еще какие! – ликуя ответила Тамара.– Грандио-зус! Колоссаль!
– Значит, «Крайний» будет жить! – с облегчением перевел дух Георгий.
Пока Тамара снимала с себя верхнюю одежду, переодевалась, Георгий рассказывал о последних новостях:
– Приезжал инспектор из окружкома профсоюза с заданием проверить бытовые условия на прииске. Но Галган так быстро его спровадил, что ни мне, ни Кеше Смоленскому не удалось с ним встретиться. Мы уж узнали задним числом. Алексей тоже вернулся? Вот кому надо было повидаться с этим инспектором! Надо же – такая незадача...
Тамара обошла квартиру, внимательно осматриваясь.
– Как вы тут без меня жили, мужички? Не иначе грязью обросли..:
– Что ты! Принимай вахту. Смотри: полы вымыл, вытряс все ковры, перемыл кастрюли... Чудо, а не муж,– хвастался Георгий, следуя за женой.
– А цветы поливал?
– Утром и вечером.
– Вову хорошо кормил?
– До отказа. Обед – экстра-класс – из трех блюд: суп, каша, компот.
– Хорошо, мамочка,– подтвердил Володя. В длинной ночной рубашке, шлепая туфлями, он тоже ходил по пятам за матерью.
– Денег много извели?
– Сущие пустяки. Двести рублей.
– Правда? – подозрительно спросила Тамара.– .Что-то не верится.
Она вернулась в кухню, открыла дверцу кладовки и невольно всплеснула руками.
– Все сухофрукты съели! Ах, обжоры! Да ведь их там на месяц лежало. И сахар! И консервы! Ну, друзья, теперь я понимаю, почему у вас мало денег ушло.
Второе разочарование постигло Тамару, когда она подняла накидку на патефоне. Густая пыль нетронуто лежала на крышке.
– Видишь ли, Тома,– торопливо пояснил Георгий,– за последнее время в земной атмосфере наблюдалась необычайно высокая концентрация пыли, как в год извержения Кракатау...
– А концентрация грязи в атмосфере не отмечалась?– Тамара подняла ножонку Володи и показала мужу черную ступню ребенка.– И с такими ногами он у тебя ложился в постель?
– Увы! Вот она, благодарность жен,– сокрушенно поднял кверху глаза Георгий, неумело изображая на своем лице скорбь.– Вместо признательных поцелуев – мелкие придирки к образцово-показательному мужу.
– Ладно уж, иди, поцелую своего образцово-показательного,– засмеялась Тамара, раскрывая объятия.– Только накорми! Голодна как волк. А ты, Вова, спи.
За ужином Тамара подробно рассказала о своей поездке в Глухую падь, расспросила мужа о появлении ревизора.
– И как ты мог упустить такую возможность, Георгий!– с упреком сказала Тамара.– Ведь обстановка на прииске накалена до предела. Лисичка рассказывал мне: рабочие возмущены плохими бытовыми условиями на прииске, произволом Крутова. Многие собираются увольняться. Люди потеряли всякую надежду на перемену, к лучшему. А наша партийная организация молчит! Долго вы еще будете терпеть Норкина?
– В этом месяце отчетно-выборное собрание. Я убежден – Норкина на нем забаллотируют. У многих коммунистов такое мнение. И уж во всяком случае я сделаю для этого все, что смогу.
– Ох, скорее бы! Стыдно за партийную организа* цию, за коммунистов. Все на поводу у начальника прииска! Это ли не позор?
Тамара разволновалась. Ее голос дрожал от негодования, руки комкали холщовую салфетку. Георгий молчал. Что возразить жене? Она права.
2
Утром Шатров дважды пытался приподняться и снова валился на кровать, не в силах одолеть крепкий сон. Каждая косточка, каждый мускул тела молили об отдыхе. Но надо было вставать. Шатров условился с Тамарой, что в десять часов они оба явятся к Крутову для отчета о поездке в Глухую падь. А до этого хотелось еще побывать на своем приборе.
По пути к промывочному прибору Шатров свернул к больнице. Нина выскочила на крылечко как была – в белом халате, пропахшем лекарствами, тапочках на босу ногу. Что-то затрепетало в сердце Алексея, когда он увидел, какой радостью осветилось милое лицо девушки, как она вспыхнула, потом внезапно смутилась и застенчиво протянула руку, не в силах погасить неудержимую улыбку, притушить блеск серых глаз. Не выпуская руки Нины, Алексей рассказал о своей поездке в Глухую падь, чувствуя, что и у него вздрагивают губы, пылает обветренное лицо. У Шатрова было такое ощущение, как будто он давно-давно не видел Нину и вот теперь вернулся к ней из далекого опасного путешествия. Ощущение это усиливалось переменами, которые произошли в облике девушки. А может быть, никаких перемен и нет, а просто у него впервые по-настоящему открылись глаза? Не могла же Нина в самом деле так измениться за эти немногие дни? Но откуда в ней появилось столько милой женственности в каждом движении, жесте, улыбке? Откуда эти грудные нотки в голосе, какая-то особая доверительная интонация в словах?
– Кеша помог вам, как обещал?
– Очень. Сама я ни за что не справилась бы. Он все время собирал заметки из комсомольской жизни, о работе шахт, участков, читал у микрофона. У него очень приятный, звучный голос. Мы ведь с ним все радиопередачи провели,– с гордостью сказала Нина,—Кроме одной. Срочно сообщили с лесоучастка – опасно заболел человек. А приехала туда, вместе с Крутовым – все здоровы. И знаете, Алексей Степаныч, сначала я думала, недоразумение какое-то, ошибка. А теперь уверена: это все козни Галгана. Да, да! Он мне сообщил о больном, он же дал машину, даже торопил с выездом. А вернулась я – узнаю: на прииск приезжал ревизор из окружкома профсоюза! И как нарочно, никого на месте не оказалось: ни вас, ни меня, ни даже Кеши... Не представляю, с кем мог тут этот ревизор встретиться? Ведь он по нашему акту приезжал, не иначе. Помните, я вам рассказывала?
– Еще бы не помнить!– горячо откликнулся Алексей.– Этот акт – еще один удар по Крутову. И надо наносить такие удары со всех сторон, взять его в кольцо, держать под огнем общественного мнения!
– А я скажу больше: надо очистить прииск от крутовщины! – Серые глаза Нины потемнели, в голосе прорвались совершенно несвойственные ей жесткие нотки.– Я в этот раз насмотрелась на него вблизи. Как он обращается с рабочими! И это – сам бывший рабочий, бедняк! Боже мой, что же у нас делается? Ведь Крутов единолично назначает людей на работу, дает квартиры, машины для поездок, свежие овощи с подсобного хозяйства... Даже лампочки и те распределяет лично Крутов! Без него шагу никто ступить не может. Всюду Крутов, Крутов, Крутов... У нас только для проформы существуют партбюро, профсоюзный комитет, собрания. А фактически всем верховодит один человек. Как он скажет, как захочет, так все и будет. Какая-то крутовская диктатура вместо советской власти! Да разве можно так жить дальше? Одна личность попирает права целого коллектива!
Лицо Нины пламенело гневным румянцем, на серых глазах дрожали слезы обиды и горечи. Алексей взял ее руки в свои, тронутый порывом девушки, привлек ее к себе.
– Не плачьте. Не стоит он ваших слез, Нина Александровна! И поверьте моему слову: недолго ему княжить!
Нина справилась с волнением, глубоко, прерывисто вздохнула, осушила глаза платочком.
– Ну, мне пора. Сейчас начинается прием,—^извиняющимся голосом сказала она, поправила волосы, еще раз пожала руку Алексею и исчезла в дверях.
Шатров не сразу отошел от опустевшего крыльца.
На промывочном приборе, наверстывая упущенное, Кеша Смоленский обрушивал своим бульдозером тонны песков в бункер. Лента транспортера шла, загруженная до самого верха во всю ширину желтой глиной, песком, галькой. Натужно скрипели ролики.
Шатров обошел всех рабочих, здороваясь, взволнованный общей искренней радостью. Загорелые до черноты, в синих, красных майках, многие голые по пояс, горняки сияли белозубыми улыбками.
– Вернулись, Алексей Степаныч? Славно. Ну как там, нашли золотишко?
– Вы не сомневайтесь, мы тут на все педали жали, чтобы план нагнать.
Инженер осмотрел прибор, отрегулировал подачу воды и ровно в десять часов утра уже был у конторы прииска. Тамара поджидала его.
Крутов внимательно, не перебивая, выслушал подробный отчет геолога. Шатрову осталось добавить немногое. Инженер говорил сухо, точными фразами, глядя куда-то поверх головы Крутова, все еще находясь под влиянием страстной речи Нины.
– Нужна, на мой взгляд, детальная геологическая разведка, закончил Шатров,– но даже проведенное нами выборочное опробование позволяет утверждать – месторождение богатейшее. На его базе смело можно разворачивать самостоятельный высокомеханизированный участок. Залегание неглубокое. Вода – рядом. Леса для строительства приборов сколько угодно. Подвоз техники, продуктов, материалов катерами и баржами невозможен, но и тут есть выход – плоты за моторками пройдут. Я измерял глубины в фарватере.
– Порядок! – удовлетворенно сказал Крутов и плотно положил на стол свою большую волосатую руку.—Придется вашу троицу представить в Атарен на премирование.
Шатров помолчал немного.
– Премировать нас не за что. Мы не первооткрыватели,– тихо сказал Алексей,– впервые за все время разговора глядя прямо в глаза Игнату Петровичу,– а уж если хотите отблагодарить Лисичку, так улучшите быт рабочих.
– Опять за рыбу деньги! – досадливо поморщился Крутов.– Я думал, у тебя эта блажь выветрилась. Ан нет.
– Забота о людях – блажь? – не вытерпела Тамара.– Эх, Игнат Петрович, да как у вас язык поворачивается? Послушать, вроде вы сами никогда и рабочим-то
не были.
– Был! Ты, Тамара Михайловна, говори, да знай меру,– предостерегающе сказал Крутов.– Вы оба еще под стол пешком ходили, а я уж золото лотком намывал, лямку тянул. Яйца курицу не учат. Умны больно стали, как погляжу, с Шатровым вместе! – Застарелая, умолкшая было злоба снова поднялась в груди Крутова.– Всё мне мораль читаете!
– Нет, не мораль,– продолжала Тамара, не обращая внимания на раздражение Крутова.– Вы жестоко заблуждаетесь! Алексей Степаныч не интриган, не злостный критикан, а человек, стремящийся помочь рабочим, а значит, и вам, потому что в хороших бытовых условиях горняки дадут больше золота, прииск начнет выполнять план. Вы тешите себя надеждой, что теперь, когда Шатров выбит из седла, некому протестовать, требовать, тормошить вас. Напрасно! А коммунисты? Не все же таковы, как ваш Норкин. А сами рабочие? Или вы думаете, они будут без конца терпеть ваше пренебрежение к их потребностям? И почему вы упорствуете? Думаете, невозможно улучшить быт людей? Нет транспорта, резервов? Что ж, попробуем переубедить вас!
3
Крутов взял разграфленный листок бумаги, опустился. в кресло. По мере чтения брови Игната Петровича поднимались все выше. Лоб собрался крупными морщинами. Лицо омрачилось.
– Цифры верны? – строго спросил он. Глаза смотрели зорко и умно.
– Головой ручаюсь,– ответил Шатров.– Брал данные в бухгалтерии по фактурам.
– А я проверил по документам центрального материального склада,– добавил Арсланидзе.
Инженеры выжидательно смотрели на Крутова, но тот, казалось, забыл об их присутствии. Опустив голову, он целиком отдался размышлениям.
– Четыреста тонн ненужного железа за год! – бормотал Крутов.
– Да, четыреста тонн запасных частей, оборудования, которое понадобится прииску только в будущем году,– безжалостно подтвердил Арсланидзе.– Вот где зарыт транспорт на вывозку леса, продовольствия, промтоваров, мебели! Сказано: заставь дурака богу молиться... Так и Галган.
– Хорошо,– сказал наконец Крутов,– идите, товарищи. А эту справку оставьте мне. Я ею займусь.
Инженеры вышли, но не успела закрыться за ними дверь, как в кабинете появился Тарас Неделя.
– Як вам, Игнат Петрович,– начал бурильщик,– с жалобой на Галгана. Дюже поганое дело.
Неделя рассказал о зверском избиении Феклы, об убийстве Сатаны.
– А ты, случаем, не приукрашиваешь, хлопец? – усомнился Крутов.– Может, он просто надавал Фекле тумаков, а?
На открытом простодушном лице Тараса изобразилась такая обида, что Игнат Петрович поторопился успокоить его:
– Ну верю, верю. Скажи секретарше, пусть разыщет по телефону Галгана, пришлет ко мне.
Когда Галган явился, Игнат Петрович внимательно осмотрел его с ног до головы, словно увидел впервые.
Физиономия Галгана, как всегда при встрече с Крутовым, носила выражение вкрадчивости, смешанной с готовностью ринуться по первому знаку начальника прииска выполнять любое приказание. Оттопыренные уши, вислый нос портили внешность Галгана, но во всем его облике угадывалась спрятанная, всегда готовая развернуться сила. Крутову почему-то вспомнился уссурийский тигр, виденный им однажды в хабаровском зверинце. Огромная полосатая кошка бесшумно ступала на подушечки лап, полупрыжком поворачивалась гибким те-лом в тесной клетке, и не верилось, что удар этой мягкой лапы сворачивает шею быку.
Галган сел на краешек стула, положил кепку на колени. Выпуклые глаза смотрели преданно, но напряженно.
– За что Феклу избил? – без предисловий, в упор спросил Крутов.
Галган потупился, сокрушенно вздохнул, завертел кепку.
– Не отрицаю, Игнат Петрович, погорячился немного.
– Немного?
– Ну да. Раза два приурезал по затылку. Да ей это ништо, кондовая баба. Она мне тоже добрую плюху приварила. Семейное дело. С кем греха не случается.
– Ногами бить – это что, семейное дело? – побагровел Крутов.– Ах, сукин сын!
– Что вы? – ужаснулся Галган.– «Ногами»... или я душегуб какой? Вам, наверное, Неделя наплел. Он нас разнял.
– Из-за чего драка получилась?
– Как же, Игнат Петрович, это, хоть на кого доведись, обидно. Тут ангел не стерпит. Сами посудите: прихожу домой, она среди бела дня в кровати дрыхнет (ночи ей мало!), а на столе утюг с углями. Как гладила костюм, так и оставила утюг на нем. Начисто погорел. Одни дырья остались. А костюм-то бостоновый, выходной. С кровью достался. Теперь мне такого не справить. Я ведь на двухмесячный оклад по займу подписался. В нитку вытянулся с деньгами. А тут такое разоренье! Вот я сгоряча и ухватил ее за волосное управление...
– «За волосное управление»... Живодер ты, Галган,'вот что! – убежденно сказал Крутов.
Галган ничуть не обиделся, только кротко поднял глаза к потолку с таким видом, который ясно говорил, что он терпит напраслину.
– Фекла где сейчас?
– К соседке ушла, ночует там. Обиделась.
– Пса зачем пристрелил?
– Пришлось, Игнат Петрович. Первостатейный кобель, но с сумасшедшинкой. А давеча сорвался с цепи, чуть меня не загрыз, бешеный дьявол, вынудил положить его из ружья.
– Крутишь ты что-то,– с сомнением проговорил Крутов.– Ну, это ладно: выясню, разберусь. А теперь вот что скажи, главное: на кой дьявол четыреста тонн ненужных запчастей, железа завез? У нас электрических экскаваторов и в помине нет.
– Все в дело пойдет, Игнат Петрович, до грамма,– горячо сказал Галган. Даже кепку прижал к груди.– Когда новая техника прибудет, тогда уж поздно запчасти к ней добывать. И то сказать, какой порядок в Ата-рене? Приедешь, так сначала десять пачек папирос стравишь, чуть не в ножки каждому поклонишься, пока выпишут, что нужно. И обязательно неликвидов насуют, склады очищают. А отказаться нельзя – вовсе порожнем домой поедешь.
– Так надо же во всем меру знать,– досадливо пристукнул кулаком по столу Игнат Петрович.– А то вот и тебя, дурака, ругают и меня... критикуют. К чему зря народ булгачить?
4
На следующий день после сладостной прогулки с Дусей в лес Сиротка сидел на завалинке дома Охапкиных и ожидал появления девушки. Шофер сиял. Крошечная кепка с пуговкой посередине, сдвинутая до отказа назад, держалась на голове вопреки всем законам физики. Неудержимая улыбка то и дело растягивала губы, морщила нос. Глаза лучились радостью. Сиротка игриво насвистывал, прищелкивал пальцами, чертил прутиком по пыли, нетерпеливо поглядывая на окна.
