Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Иннокентий знал и любил ее во всех видах. И летом, зеленую, залитую веселым солнцем, как сейчас. И весной, когда грозовые клубящиеся облака бросают мрачную тень на десятки верст вокруг, ослепительным блеском сверкают ломаные молнии. И зимой, когда невестой, убранной под венец, наряженная во все белое, стоит, не шелохнется тайга. Нежной опушкой из искристого инея припудрена каждая веточка – ни одна не забыта. Заботливо прикрыта сугробами до весны потрескавшаяся земля. Светлой стружечкой шаловливо ныряет в облаках месяц-полуночник...
Не отрываясь, взволнованный Иннокентий жадно смотрел на разметнувшийся перед ним простор, глядел и не мог наглядеться. Да разве есть еще на свете подобный край, где столько приволья человеку!
...Через неделю после разведки в первый же выходной день с прииска выступила в поход за ягодами вся молодежь «Крайнего». Гремящие ведра, бидоны, плетеные корзинки увязавшихся за взрослыми ребятишек переправили на лодках. Молодежь пустилась через речку вплавь, даром что вода обжигала крапивой. На правом берегу во главе колонны проводниками встали Неделя и Смоленский.
Скоро начался лес. Повеяло прохладой. Запахло грибами, ягодами, смолью, прелью– всем тем сложным и приятным ароматом, который всегда свойствен лесу. Деревья стояли убранные в сочную, густую зелень, но среди нее много уже желтело увядших, готовых опасть листьев.
Пока добрались до Золотой пади, солнце поднялось высоко. В густой тени подкрепились едой, напоили ребятишек и принялись за дело. Всюду на горелище белыми, красными, черными пятнышками закопошились парни и девчата. Взрослые ссыпали бруснику в посуду, ребятишки выбирали ягодки получше и отправляли их в рот. Горелище огласилось лязгом ведер, смехом, звонкими криками:
– Эй, ко мне! Тут пропасть сколько ягоды! Да крупная!
– У меня еще больше, как картошка!
– Лена, я ногу поколола-а!
– У кого моя кружка?
К полудню все сошлись вместе, хвастаясь добычей. У одних ягода только закрывала дно посуды—таких встречали добродушными насмешками, у других ведра были чуть не полными. Всех удивила Дуся Охапкина. Она напала в прошлогодней вырубке на крупную сочную ягоду, притаилась там и успела доверху наполнить свое ведро.
– Качать Дусю!
Подхваченная десятком дружеских рук, Дуся взлетела в воздух.
После обеда сбор ягод пошел медленнее. Сказалась усталость. Многие ребятишки повалились спать, другие бродили меж кустов, пресытясь ягодой.
Неделя, Сиротка и Смоленский устроились отдохнуть у кривой дуплистой березы. Тарас лег навзничь, заложив руки под голову, чтобы лучше видеть округлые задумчивые облака в синей пустоте неба. Кеша и Виктор привольно развалились рядом, рассматривая на траве муравьев и божьих коровок.
Сначала разговор не вязался. Виктор, по старой памяти, попробовал подтрунить над Тарасом, сказав, что собирается снова приударить за Клавой, но Неделя только добродушно засмеялся и махнул рукой с таким видом, который ясно говорил: «Бреши, хлопче, бреши!» После того как Сиротка женился на Дусе, а Клава обручилась с Тарасом, к Неделе вернулось его обычное душевное равновесие. Потом Кеша заговорил о планировке стадиона, но и этой темы хватило ненадолго. Помолчали.
– А что, братва, молодец ведь врачиха,– сказал Виктор.– Гляди, как всех растравить сумела.
– Еще бы не молодец,– отозвался Кеша.– Если бы из таких парней да девушек вся наша организация состояла, мы бы горы ворочали.
– А мы и так ворочаем,– возразил Виктор.– Скажешь, нет? А спортивный праздник, а ремонт общежития? И сегодня вся комсомолия тут.
– Ты б еще рейд присчитал, что прошлой зимой
провели,– усмехнулся Кеша.– Разве нам такие дела полагаются? Но руководство...
–Самокритикой занимаешься? – подал голос Тарас.
–Какой там самокритикой,– досадливо поморщился Кеша.– Разве я руководитель? Надо кому-то комсоргом быть, ну выбрали меня, бульдозериста. Я о Норкине, о Крутове говорю. Придешь с каким делом к Игнату Петровичу, а он все шуточкой норовит отбояриться. Вроде мы так, комики, несерьезный народ. А Норкину, тому вообще одно надо было: галочку в графе проставить,– мол, проведено мероприятие.
Кеша неожиданно длинно и забористо выругался, с ожесточением сплюнул и выдернул пук травы. Обнаженные тоненькие корешки беззащитно забелели в комьях влажной черной земли.
– Видеть его до сих пор, попа бездушного, не могу! – яростно сказал Кеша.– Я же знаю: мы вот ягоду собираем, думаем, как бы побольше набрать, чтоб на всех больных хватило, беспокоимся, как уберечь до морозов. А ему это – мероприятие. Хоть бы вся ягода сгнила через месяц, ему наплевать. Мероприятие проведено, в отчет райкому пошло, чего ж еще? Хорошо, хоть скинули его. Георгий Асланович иначе берется. Толк будет. Это сразу можно...
– Смотри-ка, вроде Галган пришел! – неожиданно воскликнул Сиротка.
Смоленский вгляделся.
– Ты что, Виктор! Заманишь сюда Галгана, как же, держи карман шире. Нужно ему! Он живет в свое удовольствие.
– Как его, паразита, земля -терпит? – откликнулся Неделя.
– Ну почему, не такой уж он гад,– неуверенно возразил Сиротка.– С ним ездить можно. Мужик не жадный. Оно и понятно, денег у него куры не клюют.
– Ездить! презрительно фыркнул Неделя.– С ним сидеть-то рядом тошно. А что денежный, ясно – вор!
– Вообще-то на его зарплату так жить не будешь,– согласился Сиротка.– Что-то он комбинирует, факт. Помнишь, как я его еще зимой застал – кучу денег делил с заведующим нефтескладом в Атарене? Но – не пойман, не вор.
– Погоди, какую кучу? – удивился Тарас.– Когда?
– Разве я тебе не рассказывал? Ну да! Тогда слушайте...
...Уж очень он смутился. Как сейчас помню – прямо с лица переменился,– закончил Сиротка.– А с чего бы? Если это правда казенные деньги были, чего ему? Точно? А тут заторопился, вскочил. И зав этот словно очумел. Что-то тут не чисто. Мне так думается.
– Ворюга он и бандит! – убежденно отрезал Неделя.– Тут и думать нечего. Как он тогда Феклу смертным боем бил! Вот чую, что не наш он человек, не советский, а доказать не могу.
– А на чем он может мошенничать? – спросил Смоленский. Рассказ Сиротки сильно заинтересовал его.
– Я так полагаю – на бензине. Скорей всего,– после некоторого раздумья ответил шофер.– На чем еще? Трос,-нефть, взрывчатка никому не нужны. Магазинный товар весь идет штучно и с веса. А бензин легко утаить. И купцы, главное, на него есть. В Атарене знаете сколь индивидуалов развелось? Заправки нет, бензин все у шоферов покупают. Я и то там разок одного с моторки... выручил,– с усилием договорил Сиротка.– Конечно, задаром... Опять-таки деньги Галган считал не с кем-нибудь, а с заведующим нефтескладом.
– Пожалуй, ты прав, Виктор,– озабоченно сдвинул брови Смоленский.– Механика тут простая. Галган, скажем, выписывает три тонны бензина, а увозит две. Тонна остается заву для продажи в Атарене налево. Ну, а тут, на прииске, Галгану отчитаться легко. На участках всяких движков полно. Тот же Лаврухин за литр водки любую фактуру подмахнет. Да и другие найдутся, уважат начальника хозчасти...
– Накрыть нам надо Галгана, вот что я вам, хлопцы, скажу,– ударил кулаком по земле Неделя.– Иначе какие мы, к бесу, комсомольцы?
– Накрыть обязательно,– загорелся Смоленский,– Только надо все умненько провести, чтоб не спугнуть Галгана. И как ты мог столько времени молчать, Виктор? – с упреком добавил Кеша.
– Понимаешь, вылетело из головы. Я как раз в том рейсе чуть не пропал. Да и значения как-то этому случаю не придал,– с виноватым видом ответил Сиротка.
– Ладно. Зато вот тебе задание: как поедешь опять с Галганом за горючкой, последи, сколько бензина ему выпишут и сколько с весов на машину погрузят. Понял? А мы тут сразу комиссию создадим, взвесим прямо на машине, до сдачи на склад, и – в акт это дело. А там дадим знать в Атарен, чтоб за тем ворюгой проследили.
– Все сделаю, Кеша, будь спокоен,– заверил Сиротка комсорга. Самолюбию Виктора сильно польстило ответственное поручение. Кто-кто, а уж он-то сумеет проследить за Галганом!
К концу дня собрался маленький дождик, но не промочил, а только попугал и тут же перестал. Однако все заторопились домой. После целого дня усердного сбора ягод шли, едва переставляя ноги. Самых маленьких пришлось взять на руки. Тарас посадил к себе на широкие плечи двух девочек, и они ехали на нем, восторженно щебеча между собой. Бурильщик крепко держал загорелые маленькие ножонки и улыбался. Ему было приятно слушать милый девчоночий лепет, ощущать тяжесть детей на плечах. Когда-нибудь Клава родит ему такую дочурку или сынишку.
Довольнее всех была Инна. Не меньше сорока ведер брусники несли юноши и девушки «Крайнего».
Из больничного двора молодежь разошлась по домам. Неделя, как и все, ссыпал бруснику в объемистую бочку и тоже направился к своему общежитию. Но едва
поворотил в узкий переулок, как нос к носу столкнулся с Галганом.
Одетый в светло-серый двубортный костюм, Галган смерил потного, запыленного бурильщика презрительным взглядом и подчеркнуто брезгливо посторонился, показывая всем своим видом, что боится запачкаться об него. Тарас вспыхнул, но сдержался. Тогда, на свою беду, Тимофей Яковлевич решил уязвить Неделю:
– И в выходной трудишься? Много на ягоде зашибил? – с притворным сочувствием спросил Галган.
Тарас бешено сузил глаза, заиграл желваками на скулах.
– Мне и зарплаты хватает. Бензин воровать не приходится. А посмеешься после, когда я тебя вместе с завнефтескладом посажу!
Сказал – и прошел мимо остолбеневшего Галгана, уже досадуя на себя за неосторожно вырвавшееся слово. «Теперь насторожится, гад!»
Нечистая совесть всегда неспокойна. Во всем ей чудится близкая расплата. «Бензин... Вместе с завнефте-складом посажу». Все раскопал, проклятый, все! Еще кто знает или он один? И кто мог продать? Лавруха? Ни в коем случае! Сиротка? Но то когда еще дело было, зимой. Полгода тихо прошло. Кто же, кто?»
Ночь прошла без сна, а наутро у Галгана созрело твердое решение убрать Неделю. Забить ему рот, расквитаться за все разом. Другого выхода нет. Иначе – опять в лагерь. Но тихо убрать, чтоб концов не оставить, не засыпаться.
7
Бурильный молоток грохотал длинными очередями.
В слабом пыльном свете мелькали то широкая спина бурильщика, то толстый резиновый шланг, по которому подавался сжатый воздух. Одно кольцо из шланга свисало вниз и терялось в темноте гезенка – бездонного каменного колодца, у края которого работал бурильщик.
Именно здесь, в этом забое, погиб взрывник Жафа-ров. Но печальные воспоминания меньше всего занимали сейчас Тараса. Иное поглощало все его мысли: оставалось меньше двух недель до поездки с Клавой в Ата-рен.
Пока сильные руки делали свое привычное дело, Тарас с наслаждением рисовал в уме картины предстоящей поездки. Вот вдвоем с Клавой они стоят на палубе катера. Быстро убегают назад живописные берега Кедровки. Пахнет рекой, травами, соснами. Клава, в его любимом синем полосатом платье, облокотилась на низенький борт. Легкий ветерок выдувает ее волосы из-под платка. Он поправляет их. Клава с улыбкой поворачивает к нему лицо, и их губы встречаются...
Тарас даже зажмурился, настолько ясно представилась ему эта сценка. Потом в приливе восторга так нажал на молоток, что тот поперхнулся и замолк. Руки ослабили давление, и молоток заработал снова, а Тарас опять унесся мыслями в счастливое будущее.
Теперь ему представились первые дни после свадьбы. Он помогает Клаве украсить их комнату, потом, пока она моет пол, идет в магазин и покупает кучу всяких продуктов. Ребята спрашивают его: «Куда ты набираешь?» А он небрежно отвечает: «Жинка велела. Нас же теперь двое». Жена. Его жена. Слово-то какое особенное! Наконец он возвращается домой, и Клава тихонько ахает: «Ой, глупенький, зачем нам столько, Тара-сушка!» При этом у нее так забавно оттопыриваются губы, что Тарас не выдерживает и целует их. И Клава уже не отбивается, не убегает, потому что она – его жена! «Голубонька ты моя ясная,– с умилением прошептал Тарас,– да я для тебя все куплю, все сделаю; сколько захочешь, столько и зароблю грошей. Надо – эту сопку насквозь пробурю!» Радость искала выхода, и Тарас запел:
Вижу чудное приволье...
Он забыл половину слов, перевирал мотив, но что за беда? Здесь, под землей, рядом с ним никого нет. А если и был бы, так ничего не расслышал бы за грохотом молотка. Не выпуская его из рук, Тарас широко выводил:
Это русское раздолье, это русская земля!
Неделя не закончил песню и оборвал ее на полуслове. У него возникло ощущение, что за его спиной кто-то есть. Тарас обернулся и насупился: к забою подходил Галган.
В появлении начальника хозяйственной части на руднике не было ничего необычного. По долгу своей службы он бывал и ходил всюду. Но Тараса удивило, как Галган сумел добраться сюда. Нужна была немалая сноровка, чтобы подняться на такую высоту по растрелам – коротким бревнам, упертым в стенки вертикального ходка. Как видно, длинные руки Галгана обладали нужной силой и цепкостью.
Тарас выключил молоток, положил около себя. Стало тихо. Только сжатый воздух с легким шипением выходил из неплотного стыка. Галган вежливо поздоровался. Тарас промолчал. Словно не замечая его настроения, Галган закурил пахучую толстую папиросу, расспросил, как идет работа, достаточное ли давление воздуха, не нужно ли сменить молоток. Пришлось отвечать. Осмотрев забой, Галган подошел к краю гезенка и заглянул вниз.
– Что это? Откуда там огонь? – обернулся вдруг Тимофей Яковлевич с выражением изумления на лице.
Тарас тоже изумился. Он знал, что внизу гезенк не имеет никаких соединений. Когда-то давно его пробили сквозь всю толщу пород. На сотню с лишком метров этот гигантский колодец прорезал вертикально гнейсы и гранит, из которых состояла сопка Лысая. Предполагалось, что впоследствии от гезенка пойдут ответвления. Но позже схема ведения горных работ изменилась, и к гезенку не подошла ни одна штольня. В нем не могло быть ни людей, ни огня!
Заинтересованный, недоумевающий Тарас нагнулся над пропастью. В лицо ему дохнуло могильным холодом. А Галган отступил на шаг назад и изо всей силы толкнул бурильщика. Тарас взмахнул руками, весь выгнулся в отчаянной попытке удержаться на краю бездны, но сорвался и без крика рухнул вниз, во мрак, в вечное небытие. Вслед ему посыпались щебень и каменная пыль...
8
Разно складываются судьбы людей. У одного– прямая, простая дорога. Прохладные классы семилетки в родном районном городке. Изрезанная парта. Тихие пыльные улицы. Футбол. Душистые акации, свешивающие свои белые гроздья через палисадник родительского дома. Токарный цех завода. Комсомол. Семья. Рыбная ловля с приятелями. Пенсия. Уважаемая старость в кругу родных и близких.
У другого биография смелым взлетом напоминает стремительный старт самолета. Средняя школа. Университет. Партия. Дипломатическая работа. Чемоданы с разноцветными наклейками (львы, месяцы, звезды, лучи) Лондона, Стамбула, Оттавы, Рима, Буэнос-Айреса. Представительство на международных конференциях. Фотографии в газетах.
Но есть биографии иного склада.
...На бревенчатом домишке одной из улиц пристанционного поселка на Орловщине, раскачиваемая ветром, красовалась ржавая вывеска с изображением сапога и туфли. Здесь, в семье Якова Галгана, среди кучи братьев и сестер, вырос первенец – Тимошка. К десяти годам он вытянулся в крепкого длиннорукого мальчишку, признанного коновода всей уличной ватаги.
Божеством в семье Галгана был рубль. Ему поклонялись. Перед ним благоговели. О чем бы ни говорил Яков Галган детям, грозя им кривым, черным от вара пальцем, он всегда заканчивал одним нравоучением: «Деньги – первеющая сила на свете! Только на рубль надейтесь. С ним не пропадете, чертенята».
Тимошка рано внял отцовской морали и сделал из нее практические выводы. Никто проворней его не умел накрасть угля с железнодорожных платформ, металлического лома с заводского двора, обобрать огород. Доходы от реализации добычи шли на невинные развлечения: мороженое, семечки, папиросы. Позже к ним добавились карты.
Вскоре Тимошка нашел еще один вид заработка. Ему начали поручать топить щенят и котят. Погрузив щеночка в воду, он с любопытством наблюдал, как в его руке извивается и беззвучно разевает ротик в предсмертной муке маленькое живое существо.
Домой Тимошку загоняли только ночь и голод. Отец измочалил об него не один ремень, но безуспешно. Тимошка визжал, клялся, что больше не будет, целовал жилистые руки, но уже назавтра все шло по-прежнему. С утра до ночи он слонялся по базару, втягивал в себя разнообразные запахи – гниющего мяса, конского пота, квашеной капусты; протискивался между овчинными полушубками, промасленными телогрейками, бабьими салопами, густо сдобренными нафталином. Это был его мир.
Шли годы. Яков Галган умер. Его отпрыски разбрелись кто куда. Вывеска с сапогом исчезла.
Вышел на самостоятельную дорогу и Тимофей. Он устроился кладовщиком в артели инвалидов, занятой пошивом телогреек, ватных брюк и шапок. Оклад кладовщика был мизерным, но Тимофей не смущался этим. «Одни дураки на зарплату живут».
Молодая Советская страна мужала, широко расправляла крылья перед огромным полетом. По ковыльным Степям Казахстана пошел черный паровоз Турксиба. распугивая сторожкие конские косяки и караваны верблюдов. В амурской тайге пролегли дощатые тротуары города юности. С конвейеров автомобильных и тракторных заводов двинулись лавинами умные машины. Под самое небо поднялись гигантские трубы химических, металлургических и прочих заводов, что густо покрывали обновленную землю. Двести тысяч колхозов собирали в свои закрома тугое зерно.
Народ рос. А Галган угрюмо и недоверчиво, исподлобья приглядывался к потоку жизни, который бурлил вокруг него. Он считал себя несправедливо обиженным. Его обнесли за большим советским столом! Разворачивая газеты, он читал о людях, которые получают от государства премии, ордена, едут в Кремль, за границу. В журналах он видел фотографии этих людей. «Вранье!»– злобно усмехался Галган, чтоб смягчить остроту обиды. Но самоутешение помогало слабо. Знакомая доярка Фроська из пригородного колхоза «Вперед» садилась в президиумы с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на розовой кофточке. Мастер доменного цеха с соседней улицы Луначарского купил себе легковую «Татру». Преподавательница иностранных языков из пединститута в последнем тираже займа на сторублевую облигацию Третьего решающего выиграла двадцать пять тысяч рублей... Кругом людям везло! Им прямо с неба сваливалось счастье, само лезло в руки. Одного лишь Галгана счастье упорно обходило стороной. Приходилось тащить из артели по мелочи.
Жизнь текла серая, скучная. А где-то на роскошных женщинах сверкали драгоценности, шумел на океанских пляжах прибой, под южным солнцем скользили яхты, могучие черные «роллс-ройсы» и «кадиллаки» несли своих владельцев в ночные дансинги, бесчисленными огнями рекламы пылали улицы огромных городов... И все чаще Галганом овладевало желание мстить людям. Людям вообще, всему советскому обществу, где ему не удавалось урвать жирный кус. Тогда кладовщик исчезал на ночь из дому. Наутро жители обнаруживали сломанные фруктовые деревца в своих садиках, вымазанные дегтем ворота, сорванные номерные знаки.
Не изменился Галган и после женитьбы. С первого же дня он объявил жене Ксении, молоденькой ткачихе, что его заработок ее не касается. На плечи женщины легла двойная ноша: работа на фабрике и домашнее хозяйство. Через год родилась девочка. Потом появился мальчик. Дети росли здоровенькие, крепкие. Ксения не могла нарадоваться на них. Галган по-прежнему гулял где хотел, иногда возвращался домой под утро, не давал жене ни копейки, но она и не требовала от него ничего. Ксения довольствовалась тем, что Галган не бил детей. Отстоять их от побоев ей удалось после того, как однажды она, тихая, покорная, ни в чем не перечившая мужу, едва не выцарапала ему глаза, отнимая сынишку. Галган решил не связываться с бешеной бабой и перестал замечать детей.
Ксения учила детей любви ко всему живому, ласкала их, холила, отдавала им каждую свободную минуту. Но недолго длилось их детство. Полоская белье в проруби, Ксения простудилась, слегла в постель, и через неделю на городском кладбище добавился еще один безымянный холмик без ограды, без цветов.
Худое пошло житье детям! Три дня за ними присматривала сердобольная соседка, а на четвертый Галган привел в свой дом мачеху. Вертлявая, крашеная Васса сразу же возненавидела детей, которые дичились, забивались от нее в углы. Даже Галган не додумывался до таких изощренных мучительств, которым подвергала сироток мачеха. Заметив, что мальчик страшно боится темноты, она за всякую невинную шалость запирала его на ночь в чулан. Обмирая от ужаса, малыш кричал голосом, который растопил бы заросшее шерстью сердце дикого зверя, хватался за стены, за стулья, пока его волокли в чулан, потом, в изнеможении, захлебываясь от рыданий, только шептал отчаянно: «Я боюсь... я умру
там... лучше убейте меня, тетечка!» Страшно было слышать такие слова из уст малыша! Но ничему не внимала сожительница Галгана. Она бросала мальчика на пыльные мешки и уходила. Вокруг пищали мыши. Что-то холодное, скользкое касалось руки ребенка.
Кто знает, что совершалось в душе ребенка за бесконечную ночь, в продолжение которой он ни на минуту не смыкал глаз, тысячу раз умирал от страха и не мог умереть... Наутро мачеха выпускала его из чулана полубесчувственного, повзрослевшего за одну ночь. Сестра не смела даже приласкать и утешить братца. Только на кладбище, у могилы матери, они становились снова детьми, звали к себе мать, просились к ней и плакали.
Но разгульная, веселая жизнь, которую вел теперь Галган с новой женой, требовала денег. Приходилось добывать их все больше и больше, идти на риск. Васса издевалась над осторожностью мужа, и он решился. Ночью вспыхнул артельный склад, предварительно наполовину очищенный Галганом.
Уловка не помогла. Преступление раскрылось. Когда суд объявил приговор: десять лет лишения свободы,– Васса, сидевшая в зале, спокойно поднялась и вышла. Больше ее в городе не видели. Детей пришлось устроить в детский дом.
Только через восемь лет, нераскаявшийся, по-прежнему до краев налитый злобой ко всему советскому, но научившийся обуздывать свой нрав, Галган вышел за ворота исправительно-трудового лагеря. Куда делись Васса и его дети, он даже не поинтересовался.
Никто не попрекал его прошлым. Перед Галганом открылись все пути к честному труду. Но он презирал тех, кто привык тяжелой, упорной работой добывать каждый рубль. Галган сумел выкрасть незаполненную трудовую книжку, скрыл свое прошлое, и вскоре прииск «Крайний» обогатился новым начальником хозяйственной части. Должность эта привлекла Галгана своими возможностями: всюду бывая, пропуская через свои руки деньги, продовольствие, разные материалы, легко кое-что прибрать к месту. Так оно и вышло.
Понравился Галгану также и Крутов. Неглупый от природы, Галган быстро смекнул, что, пока начальник прииска будет им доволен, его будущее обеспечено. С этого дня Галган положил себе за правило: ни в чем
не перечить Крутову, всячески угождать ему, исполнять каждую прихоть.
Устоявшуюся обеспеченную жизнь нарушила угроза Недели. Приходилось рисковать, чтобы убрать опасного врага.
9
Падая, Тарас попал одной рукой в кольцо резинового шланга, которое свешивалось над пропастью. Громадная сила позволила бурильщику удержаться, и он повис на шланге, пролетев несколько метров.
Галган заметил, как дернулся и вдруг натянулся шланг. Он бросился на землю, осторожно подполз к краю гезенка и опешил: слегка раскачиваясь на шланге, над пропастью висел Тарас. Их глаза встретились.
До сих пор никто из них не проронил ни звука. Галган молчал, Тарас – тоже. Толчок, падение, неожиданное спасение – все совершилось так быстро, что Тарас опомнился, лишь увидев над собой голову Галгана. В ту же секунду Неделя испустил гневный крик и полез вверх, помогая себе ногами.
Но Галган уже оправился от минутной растерянности. Его голова исчезла и тотчас показалась снова вместе с рукой, в которой торчал острый нож. Он приставил его к шлангу и с неописуемой улыбкой взглянул на свою жертву.
Тарас замер, не сводя глаз с блестящего ножа. Удерживаясь одной рукой над пропастью, безоружный, силач все равно вступил бы в бой с Галганом, вооруженным ножом. И почем знать, чем закончился бы этот поединок мужества с вероломством! Но здесь не могла помочь даже необыкновенная сила Тараса. Один взмах ножа – и нить спасения, на которой он удерживался над бездной, будет перерезана. Всем своим телом Неделя ощутил холод смерти, которая жадно подстерегала его внизу, ждала, когда он грянется с огромной высоты на острые камни, изорвет в кровавые клочья свои мускулы.
Снова стало тихо. Так тихо, что Тарас услышал легкое шипение сжатого воздуха там, вверху, где он только что работал и пел. Слабый свет аккумуляторной лампочки мерцал на выступах каменного свода, под которым разыгрывалась трагедия. Полно, да не сон ли все это? Тарас чувствовал себя во власти затянувшегося кошмара, страшного своим правдоподобием. Казалось, надо только сделать над собой усилие и проснуться. Но кошмар длился.
В первое мгновение Галган не знал, что делать. Он никак не ожидал такого исхода покушения. Дело осложнялось. Перерезанный шланг.– явная улика. Изобразить все как несчастный случай уже не удастся. Теперь надо, чтобы никто не знал о его посещении рудника. Иначе – тюрьма. Но все равно отступать поздно. А пока что жертва по-прежнему в его власти, и можно даже позабавиться, продлить ее агонию. Обычная осторожность оставила Галгана. Натешиться напоследок над врагом!
– Тебе не холодно там, Тарас? Осторожней, не сорвись. Клава за другого выйдет.
Довольный своим остроумием, Галган ухмыльнулся.
Тарас не отвечал. Он дышал трудно, прерывисто. В гезенке веяло ледяным сквозняком, но пот заливал глаза рабочего.
Тяжело расставаться с жизнью в двадцать два года, когда впервые полюбил и тебя любят, когда столько еще предстоит свершить, увидеть, узнать, когда весь огромный добрый мир ждет тебя впереди!
Горько расставаться с жизнью даже на поле брани, когда уносишь с собой жизнь врага, когда ты не одинок и знаешь – не бесцельна жертва – и добрым словом помянут тебя потомки. Но стократ горше умирать безвестно от руки коварного и подлого убийцы! Умирать и знать, что останешься неотомщенным, а он будет по-прежнему наслаждаться жизнью.
– А, проклятый! – говорил между тем Галган, скрипя зубами.– Пялишь зенки? Несладко? Думал меня угробить? Нет, не на того напал. Сам подыхай! Считаю до трех. Потом полосну шланг, пойдешь на дно. Р-раз...
На губах Галгана выступила пена. Длинное лицо исказилось судорогой. Галган задыхался, в горле у него хрипело. Он упивался своей местью.
Тарас был бледен, но молчал. Он продолжал колыхаться над бездной, прижимаясь к шлангу. Когда Галган начал свой счет, Тарас не закрыл глаза. Он перехватился покрепче руками, готовясь к отчаянному рывку вверх. Лучше прыгнуть навстречу смерти, чем ждать, пока она подползет. При этом движении Тарас почувствовал что-то твердое у себя в кармане. Зеркальце Клавы!
– Два-а-а...
Галган бережно вел ножом по шлангу. Резина расходилась, обнажая крепкие нити ткани. Любуясь этим, Галган не заметил, как Неделя мгновенно сунул руку в карман и с силой метнул квадратное зеркальце. Острый угол ударил в бровь и рассек ее. Галган ахнул, невольно схватился руками за лицо, выпустил нож. Серебряная смертельная рыбка проблеснула мимо Тараса...
Нож еще летел на дно гезенка, а Тарас взбирался наверх, перехватывая сразу по метру. Галган изо всей силы рванул шланг. Напрасно! Он был едва надрезан. Камнем! Галган схватил острый камень. У Тараса потемнело в глазах от удара, но он продолжал лезть. Галган пошарил вокруг, пытаясь найти еще камень. Поздно! Тарас уже ухватился за край гезенка.
Галган даже не попытался сбросить Тараса. Он знал, с кем имеет дело. Втянув голову в плечи, убийца кинулся бежать. Позади услышал тяжелые скачки. Захолонуло внутри. Закричал, протяжно и дико. Животный ужас рвался наружу:
– А-а-а!..
Потом Галган бежал молча. А в голове стремительно, клочками: «Господи, только б спастись... только б жить... никогда...» Позади неумолимо, тяжко – туп, туп, туп! И опять: «Только б добежать... жить... жить!..»
В узком лазе, на животе, змеей, Галган немного опередил Тараса. Богатырю мешали широкие плечи. Но едва Галган поскакал вниз по растрелам, как снова услышал над головой неотвратимое: туп, туп, туп...
Лампочку не успели подобрать ни Галган, ни Тарас. Вокруг стоял мрак. Но ужас придал крылья Галгану. В темноте он перелетал с бревна на бревно, в кровь разбивая колени, обдирая руки. И, не отставая ни на шаг, следом прыгал Тарас, наизусть знавший весь этот ходок.
Внизу посветлело. Блеснула электрическая лампочка. Медлить нельзя! Тарас прыгнул на Галгана. Сорвались вниз, покатились по щебню. Безумным усилием, от которого что-то оборвалось внутри, Галган выскользнул из-под Недели. Хромая, побежал. И здесь Тарас нагнал его.
Всю силу ненависти вложил Тарас в свой страшный удар, метя в голову. Как яичная скорлупа разлетелся бы череп Галгана, но Тарас споткнулся, и удар пришелся по плечу. Переломились ключица и лопатка. Выломленная рука обвисла плетью на сухожилиях. Галган дико взвыл, завертелся на месте волчком и упал.
Тарас размахнулся вторично, но немыслимым усилием воли сдержал себя, заскрипел зубами. Взять гадюку живьем!
10
В поисках Крутова Царикова исколесила половину прииска. В конторе ей сказали: «Подписал бумаги и пошел на участок Охапкина». На участке рабочие посочувствовали радистке: «Самую малость не захватила, девушка. Был Игнат Петрович, да весь вышел. Сказал – пойду в бригаду Черепахина». Никита Савельевич высунул бороду из окна кабины экскаватора, приложил ладонь к уху, силясь разобрать, что кричит ему эта пестро одетая женщина, боязливо остановившаяся поодаль от его могучей машины. Поняв, обрадованно закивал головой, показал в сторону конторки участка. Но и здесь Крутова не оказалось. Лаврухин засуетился, изобразил сожаление всеми морщинами опухшего лица и шмыгнул багрово-сизым носом. «Пораньше бы, Ирина Леонтьевна. В контору к себе пошел». Радистка вздохнула, вытерла капельки пота на смуглом лице и направилась обратно к конторе прииска.
А в это время Крутов сидел в своем кресле, прикрываясь рукой от солнца, и внимательно слушал. На усталом, небритом лице особенно заметно проступили морщины. Временами при повороте головы седеющий ежик волос вспыхивал под лучом солнца чистым серебром.
