Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
– Теперь поздно. Мне пора на работу,– сухо отрезал Крутов и вышел.
Зоя снова опустилась на стул и печально вздохнула.
Последнее время в жизни молодой женщины произошли большие перемены. По настоянию Крутова она оставила работу и, как только на прииске улеглись толки об ее уходе от Шатрова, открыто поселилась в доме Игната Петровича. Он шутил с Зоей, ласкал ее, отдавал ей много времени. В каждый свой приезд из Атарена Галган доставлял Зое обновки, купленные по поручению Крутова. В магазинах прииска Зоя чувствовала себя, как в домашней кладовке. Казалось, все шло отлично. Никогда еще Зоя не имела такого количества нарядов. Жизнь улыбалась ей. Зою окружала атмосфера долгожданного довольства и материального преуспевания.
Но с некоторых пор все чаще и чаще начали повторяться сценки, подобные только что случившейся. Пустяки, на которые Крутов раньше не обращал никакого внимания, теперь служили поводом для упреков. Нередко завтраки, обеды проходили в полном молчании. Зоя нервничала, всячески старалась угодить Игнату Петровичу, но это мало помогало. Поводы для упреков находились.
Первая мысль, естественно пришедшая в голову Зое, была та, что Игнат Петрович начал увлекаться другой женщиной. Но такое предположение пришлось вскоре же отбросить: оно ничем не подтверждалось. Крутов целые дни проводил на полигонах и в шахтах, а если и задерживался допоздна, то только на своих планерках. Оставалось думать, что он скучает в ее обществе и это служит причиной охлаждения. Тогда Зоя попыталась втягивать Игната Петровича в разговор, когда они оказывались вместе, но сейчас же удостоверилась в своей полной беспомощности. Она просто не находила, о чем с ним говорить. Горное дело, неудачи и заботы прииска, занимавшие все мысли Крутова, о чем он мог бы рассуждать с живым интересом, для Зои являлись совершенно неизведанной областью. Наоборот, наряды, моды, приобретения– все, что служило главным содержанием жизни Зои, никак не затрагивало Игната Петровича. Он придавал одежде не больше значения, чем Шатров. Отвлеченных тем – литературы, музыки, живописи – Зоя самане
рисковала касаться. Еще меньше расположен был затрагивать их Игнат Петрович.
Эта разность интересов, отсутствие общего, что могло бы объединить супругов, сказывалась все сильнее. У Крутова за плечами была трудная, долгая жизнь. Зоя только вступала в нее, и ее поверхностные, легкомысленные взгляды на жизнь часто раздражали Крутова.
Была и еще одна причина охлаждения. С Крутовым произошло то, что бывает нередко в подобных случаях. Когда первое страстное увлечение Зоей схлынуло и Игнат Петрович получил способность трезво обдумать события последнего времени, он убедился, что смешон в глазах всего прииска со своей запоздалой страстью. Слишком велика была разница в возрасте. Невольно вспоминались прочитанные басни и фельетоны. «Бобром стал на старости лет»,– сердито думал о себе Крутов. А тут еще примешивалась обидная для самолюбия мысль, что Зоя сошлась с ним только из-за материального расчета, без всякого чувства. Подозрение это и самому Крутову казалось несправедливым,– он хорошо видел, что Зоя была искренна в своих ласках,– но, раз появившись, оно не исчезало, несмотря на все доводы рассудка.
В довершение всего Зоя робела как девочка перед новым мужем. Алексею она дерзила не задумываясь, никогда не заботилась о том, какое впечатление произведут ее слова, не подлаживалась под его настроение – с ним она была ровня. Иное дело Крутов. Зоя много раз давала себе слово покончить со своим нелепым страхом. «Что я, глупая! Ведь он мне муж, а не начальник!» Но едва скрипело крыльцо под тяжелыми шагами Крутова, рывком распахивалась дверь и он вырастал на пороге, головой под притолоку, огромный, меднолицый, как вся решимость Зои мгновенно улетучивалась. Она даже называла его только Игнатом Петровичем. Уменьшительные имена застревали на кончике ее языка, не желали сойти с него. Да и несуразным казалось называть этого сурового, огромного человека «Игнашей»! Те самые качества характера Крутова, которые так притягивали к нему Зою в свое время: властность, резкость суждений, упрямство, пренебрежение к мнению окружающих, широта натуры,– оборачивались теперь против самой Зои. А Крутов, замечая ее робость, сердился: «Трясется, как Охапкин. Какая это, к черту, любовь!..»
Невеселые размышления Зои о ее житье-бытье прервал мягкий стук. Дымчатый лохматый кот сибирской породы соскочил с кушетки, выгнул горбом спину и сладко зевнул, далеко высунув красный лепесток языка. Потом потерся о ножки стула, на котором сидела Зоя, вежливо сказал: «Мр-м!» – что, вероятно, означало на кошачьем наречии: «Можно к вам?», вспрыгнул женщине на колени и сейчас же замурлыкал. Поглаживая шелковистую шерстку животного, Зоя бросила взгляд в окно и оживилась. По двору шла Царикова.
– Угадай, зачем я к тебе? – еще с порога, не здороваясь, спросила радистка.
– За мулине? За полотном? Ну, тогда не знаю,– пожала плечами Зоя.
– Вот за этим серым кавалером. Одолели мыши. Пешком ходят по всей рации. Сегодня утром стала обуваться, сунула ногу в туфель, а там мышь! Я как завизжу! Швырнула туфель, мышь вылетела оттуда и давай носиться по комнате. А я вскочила на стул и ору как сумасшедшая. Представляешь картину? Обхохотаться можно. Но мне-то не до смеху. Дай кота.
– Пожалуйста, бери. Пусть у тебя поживет, пока мышей выведет. Только как ты его донесешь? Разве что в корзинке какой-нибудь?
Зоя накрыла стол, налила Ирине Леонтьевне чаю. Подруги поговорили о последних фасонах платьев, о сюжетах для вышивания, потом перешли на приисковые новости.
– Да,– оживилась Царикова,– Слыхала? У твоего бывшего бульдозер поломался. Марфа к нему всех баб согнала. Но разве машину заменишь? План накрылся. Погорел Шатров. Впрочем, туда ему и дорога, растяпе несчастному.
– Послушай, Ирина,– с неудовольствием сказала Зоя,– придержи, пожалуйста, свой язык. За что ты проклинаешь моего Алексея? – Зоя не заметила даже, как у нее вырвалось «моего».– Что он тебе плохого сделал? Если уж хочешь знать, так он в десять раз умнее и в двадцать раз благороднее нас обеих, вместе взятых.. Да, да! И уж конечно не растяпа. Кто участок поставил на ноги? А каким он принял его от Лаврухина? На что Игнат Петрович, а и тот не отрицает, что Шатров энергичный, знающий инженер. Его беда в том, что он нарвался со своей критикой на Крутова, затеял с ним непосильную борьбу.
– Х-ха! Бла-агородный, знающий инженер,– презрительно фыркнула Царикова.– Почему же это благородного, знающего инженера заменили алкоголиком Лаврухиным? И не тебе бы, милочка, вступаться за своего рогача. Пусть его носит на лбу свои украшения.
Зоя почувствовала себя оскорбленной, повысила голос. Цинизм радистки задел ее за живое.
– Я тебе еще раз говорю, Ирина, прекрати свои неумные насмешки над Алексеем!
– Ну, ты мне не укажешь, что говорить.– Смуглое лицо Ирины Леонтьевны побледнело, остренький подбородок выдался вперед.– Шатров дурак, олух и растяпа. Это я где хочешь скажу.
В душе Зои вдруг поднялось жестокое, темное чувство. Захотелось как можно больней уколоть Царикову, насладиться ее бессильной злобой и стыдом. Не отрывая от зрачков радистки своего взгляда, Зоя мстительно сказала:
– Что, не удалось переночевать у Шатрова – и бесишься? Не клюнул на твою приманку? Ошиблась, дорогая, он в таких не нуждается.
Этого Царикова не могла снести. Она вся сжалась, сделалась меньше и словно бы мгновенно поблекла:
– Ты! Злая девчонка! Как ты смеешь!.. Что ты понимаешь в жизни? Да, я ищу себе мужа. Я не могу больше так. Одна, всегда одна в своем углу... Некому ни приласкать, ни пожалеть, не с кем поделиться заботой. Как хочешь, так и тянись. Разве это жизнь? Котенок и тот ищет человека, ластится к нему, а я человек, женщина! Эх, ты-ы, бессовестная! Нашла кого ударить!
Бледное лицо Ирины Леонтьевны исказилось такой внутренней мукой, что Зоя невольно поднялась со стула, раскаянно протянула к ней руки. Но Царикова уже выскочила из комнаты, пронеслась через двор. Хлопнула калитка. Вся дрожа, Зоя упала на стул.
6
Снова и снова Тамара размышляла о положении, в котором через год неминуемо очутится «Крайний». Если пустить в разработку даже те бедные золотом полигоны,
что лежат на другом берегу Кедровки, то и тогда на план будущего года наберется разведанных промышленных площадей в обрез. А что дальше? Будет ли «Крайний» развиваться, или придется сворачивать горные работы? Возникнут ли тут новые дома, промывочные приборы, шахты, или люди уйдут отсюда и через десяток-другой лет ненасытная тайга снова поглотит этот обжитый ими распадок, прикроет зеленью израненную землю, навсегда сотрет все следы пребывания здесь человека? Никто, кроме геологов, кроме нее, не ответит на этот вопрос.
Но как ответить? Надо срочно, не теряя ни одного летнего дня, разворачивать разведку новых золотоносных участков. А Крутов, увлеченный добычей золота, выполнением текущего плана, отмахивается от ее требований. Он не хочет понять, что надвигается катастрофа!
Тамара перебирала в уме разные способы воздействия на Крутова и отвергала их один за другим. Поставить вопрос о геологической разведке перед партийным бюро? Но тот же Крутов с помощью Норкина провалит любые ее предложения. Написать в Атарен? Вон Георгий сообщил самому секретарю райкома о травле Шатрова. И что же? Ни Проценко, ни инструктора райкома, ни хотя бы какого-нибудь решения из райкома по-прежнему нет как нет! Этак в переписке с управлением и у нее пройдет все лето, а зимой какая же разведка...
Тамара пробовала советоваться с мужем, с Шатровым, но никто из них не смог предложить ей выхода из тупика. Перебирая в памяти всех, кого она знала на прииске, Тамара вспомнила о Лисичке. Надо поговорить с ним! Не подскажет ли ей что-нибудь полезное этот давний хранитель приисковых секретов?
Чтобы расположить к себе старика, Тамара начала с того, что похвалила его за сверхплановую сдачу золота, потом искусно польстила самолюбию лотошника, заявив, что никто не сравнится с Лисичкой в лотошной промывке. Но, сверх ожиданий, старик нахмурился, сердито засвистел своей трубкой.
– Ты эти пустые присказки брось, Тамара Михайловна,– решительно сказал Лисичка.– Говори о деле. Чую я, не зря ты меня эвон где разыскала.
Лотошник и геолог сидели на борту дальнего старого разреза у самой опушки леса. Жарко пекло солнце. Темные снизу, белые сбоку, в небе неподвижно стояли округ-
лые облака. Между камней и гальки вылезла молодая трава. Лисичка с видимым удовольствием подставил солнцу голый череп. Тамара выщипывала траву вокруг себя, украдкой поглядывая на лотошника. При последних его словах геолог покраснела, потом засмеялась.
– И правда, Максим Матвеич, к чему я хитрю!
Подробно, не пропуская ни одной мелочи, Тамара
рассказала Лисичке о своих опасениях, об угрозе, которая нависла над прииском.
– А Игнат Петрович ни в какую,– закончила Тамара,– одно твердит: «Нечего паниковать, успеем. Кончим промывку, сразу тебе сотню рабочих дам». А что толку? Промывку-то кончат перед самыми морозами, как и в прошлом году.
Лисичка долго молчал. Трубка умолкла. Единственный глаз полузакрылся. Казалось, лотошник вовсе позабыл о том, что он не один и от него ждут ответа.
– Мудреную ты мне загадку заганула,– вздохнул наконец Лисичка.– Как Игната Петровича уломать, дело твое, про то я ничего не знаю, а вот насчет золотишка кое-чего скажу.– Лисичка плотно набил трубку свежим табаком, поднес к ней спичку и сильно потянул в себя воздух. Впалые щеки совсем ввалились. Только после того, как трубка задымила, лотошник заговорил снова: – С миру по нитке – голому рубашка. Есть такое присловье. Ну, однако, по нитке собирать – не скоро прииск в рубашку оденешь. Тут мельчить не приходится, надо фартовое место искать.– Лисичка опять помолчал, будто собираясь с мыслями.– Годов десять тому назад ходил я в верховья Кедровки, в Глухую падь. Теперь там и вправду глушь, а тогда... Все чисто кругом изрыто! И сказывал мне один старик, видимое золото нашли.
Лисичка умолк, усиленно зачмокал губами, разжигая трубку.
– А потом? Что потом случилось?—.нетерпеливо спросила Тамара.
– Потом – война... Заглохло это дело. Шибко далеко, катера не доходят – мелководье, а вьюком не больно навозишься. Брали, где полегче, поближе. А может статься– планы в управлении затерялись. Всяко бывает.
– Значит, Максим Матвеич, надо в Глухую падь ехать, там разведку провести, да? – придвинулась Тамара к старику.
– Стал быть, так,– подтвердил Лисичка.
– А вы поедете со мной показать старые разработки?– затаила дыхание Тамара.
– Да уж не миновать! – Глаз лотошника юмористически сощурился, рот растянулся в снисходительной усмешке.– Доведу за ручку, как дите малое.
Тамара не обиделась. Она вся была переполнена горячей благодарностью к замечательному старику.
Разыскивая Крутова на полигонах «Крайнего», Тамара внезапно разрешила и вторую часть проблемы. Ее осенила мысль обмануть Крутова. «Цель оправдывает средства. Скажу, что в геологоразведке допущен просчет».
Все разыгралось как по нотам. Узнав от Тамары, что содержание золота на двух полигонах будущего года, по данным дополнительной разведки, оказалось непромышленным, Игнат Петрович взъярился:
– Как так? Да я тебя... Ну знаешь, Тамара Михайловна... Ты ж сама толковала, что для будущего года площади есть! Так или не так? Говорила?
– Правильно, Игнат Петрович,– с убитым видом отозвалась Тамара,– моя ошибка. Провела летнюю проверку и убедилась – просчитались мы при опробовании. Ни в одном шурфе нет планового содержания! Видно, тогда осенью или зимой кое-как разведали.
– Выговор тебе обеспечен! – бешено поиграл желваками Игнат Петрович. Он весь покраснел от прилива крови. Расстегнул ворот белого кителя, впился мутноватыми голубыми глазами в геолога.– А теперь что делать будем? Ну?
Услыхав, что есть надежда на Глухую падь и Тамара просит сейчас дать ей только Лисичку, Шатрова да пятерых рабочих, Игнат Петрович с облегчением перевел дух:
– Уф! Отлегло от сердца! Сегодня же выезжай. Бери Лисичку, Шатрова, кого хочешь, бери десять рабочих, только дай золото! Привезешь – выговор отменю, премию дам!
Шатров удивился, завидев Игната Петровича спускающимся с отвала к прибору. Со времени памятного партийного собрания Крутов ни разу не вызывал к себе в кабинет Шатрова и не заглядывал к нему на полигон. Что означал этот неожиданный визит?
– Здравствуй, Шатров! – отрывисто сказал Крутов. Хотел протянуть большую руку, но вовремя воздержался, заметив, что инженер не расположен пожать ее, можно нарваться на неприятность.
Алексей холодно кивнул в ответ. Его замкнутое лицо осталось неподвижным.
– Как с подачей песков? Бульдозер скоро придет? – спросил Крутов.
– Перешли на тачки. Женщины-общественницы выручают,– сдержанным жестом показал Шатров на полигон. Он мог бы и не показывать. Крутов и сам видел, что полигон весь пестрит многоцветными женскими платьями.– Даем половину плана. Бульдозер обещают через три дня.
Крутов влез под бункер, взял с ленты транспортера комок грунта и растер его в пальцах.
– Хуже золото пошло? – осведомился Игнат Петрович.
– Да,– помедлив мгновение, удивленно ответил Шатров.– А что?
– Прибавь воды и оборотов бочке,– распорядился Крутов. И пояснил: – Пески пошли с глинистой примазкой, отмываются трудно. Часть золота уходит в хвосты.
– Понятно. Сейчас прибавим,– чуточку теплее отозвался Шатров. «До чего же дошлый, старый пес! Сквозь землю видит».
Игнат Петрович еще походил по полигону, перекинулся парой шуток с женщинами, потом уселся на краю эстакады и поманил к себе Шатрова. Седеющий ежик волос начальника прииска серебрился на солнце. Морщинистое лицо уже успело покрыться густо-коричневым загаром.
– Вот что, Шатров: эти дни, пока бульдозера не будет, тебе на приборе делать нечего. .Он вполсилы работает. Поставим бригадиром Норкину, и ладно. Много золота не упустит. Лаврухина в помощь ей закреплю. А ты поступишь пока в распоряжение Тамары Михайловны. Сядешь на коня. Поедешь с ней вверх по Кедровке до Глухой пади. Слыхал про такую? Неважно. Лисичка доведет. Там опробуете породы в старых шурфах. Старик их укажет. Есть слух, когда-то, еще до войны, в тех местах напали на кучное золотишко. А потом не то начальник партии погиб, не то схема не сохранилась, словом, так это дело и замялось. Возьмешь ружьишко, съездишь за милую душу. А я тут бульдозер потороплю.
– Хорошо,—коротко ответил Шатров.—Когда выезжать?
– Сегодня,– последовал ответ,– Соберешься, зайдешь в контору, я тебе дам топографическую карту, позвоню, чтоб подали заседланных лошадей. Продукты захватите в торбах.
Два часа спустя маленькая кавалькада протрусила по главной улице прииска и углубилась в тайгу.
По узкой лесной тропе лошади пошли шагом, позвякивая удилами, отмахиваясь от оводов. Кровожадные насекомые хищно носились в воздухе, с разлету пикировали, немилосердно жалили потные конские крупы.
Впереди ехал Лисичка. За ним – Тамара Арсланидзе в комбинезоне, сидя в седле по-мужски, уверенно и свободно. Рабочие'держались вместе тесной кучкой. Позади всех, чуть приотстав, опустив поводья, ехал Шатров.
Алексей глубоко задумался. Перед отъездом он попрощался с Евдокией Ильиничной, предупредил ее, что неделю-полторы не будет приходить обедать, потом зашел в больницу к Нине. Легкое облачко скользнуло по лицу девушки, когда она узнала, что Алексей уезжает в Глухую падь.
– А как же наши радиопередачи? – жалобно спросила Нина.
– Непременно продолжайте! Одной вам трудно, поэтому я договорился с Кешей Смоленским: он будет помогать собирать материал. Ему-то комсомольцы отовсюду нанесут информации. Хорошо бы каждый день давать передачу, как и раньше,– горняки к ним уже привыкли. Но если не получится, давайте через день. Или лучше сократите время передачи, но все равно – ежевечерне.
Алексей впервые попал в комнату Нины и, разговаривая, невольно осматривался. Скромно, но чистенько. Большой стол со стопками книг на нем. Микроскоп. Будильник. Белый халат, переброшенный через спинку стула. Узкая девичья кровать, застланная голубым плюшевым одеялом в сияющем крахмальной белизной конвертике пододеяльника.
– А это – вам,– сказал Алексей, выкладывая на стол несколько книг в ярких обложках.– Чтобы не скучали без чтения, пока я в отъезде,– пояснил он.
Нина зарумянилась от удовольствия, благодарно подняла на Алексея свои ясные серые глаза. И этот взгляд сказал гораздо больше, чем обычные слова:
– Вот спасибо, что не забыли обо мне.
Ласковая улыбка тронула губы Алексея при этом воспоминании. Как все же приятно, что остался на прииске хоть один человек, думающий о нем тепло и сочувственно, вспоминающий о его делах и планах.
– Алексей, ты что отстал?
Громкий голос Тамары заставил инженера очнуться. Он выпрямился в седле, дернул поводья. Лошадь перешла на рысь.
7
Катер ткнулся носом в песок и замер. В последний раз всхлипнул дизель. Радужные масляные пятна поплыли по воде от выхлопной трубы.
Дубинский подхватил чемоданчик, перекинул через руку габардиновый плащ и поднялся по трапу на обрывистый берег. В отдалении стайка ребятишек во весь дух неслась к реке. У самого обрыва стоял грузовик. Дубинский направился к нему.
Двух минут, пока инспектор шел к автомобилю, Галгану, который сидел в кабине рядом с шофером в ожидании катера, хватило для целого ряда важных умозаключений. Из Атарена прибыл пассажир. Одежда, манеры говорят, что это не рабочий. Да завербованные рабочие и не ездят на «Крайний» поодиночке, их привозят только группами. Инженер, техник? Нет, из управления не было радиограммы о новых назначениях. Галган первым знал бы, что кто-то едет работать на «Крайний»,– надо подготовить квартиру. Значит?.. Значит, это какой-то контролер, газетный корреспондент, куратор. Может быть, насчет выполнения плана, а может быть, и по его, Галгана, части. Во всяком случае, надо быть настороже, не дать застигнуть себя врасплох. А для этого лучше всего действовать первому.
Галган распахнул дверцу, спрыгнул на землю, пошел навстречу незнакомцу с протянутой рукой:
– Здравствуйте. Прошу садиться. Вы ведь, если не ошибаюсь...
– Дубинский – инспектор окружкома профсоюза,– отрекомендовался приезжий.– А что, разве меня ожидали?
– С самого утра. Дали знать из Атарена – с катером приезжает руководящий товарищ. Просили подать машину. В дороге задержались? Как добрались?
– Разумеется, комфорта немного. Но и то сказать: катер – не океанский лайнер. Зато приключений хоть отбавляйте. Матросы затеяли настоящую баталию, убили в реке медведя. И пока шла стрельба, рулевой, болван, посадил катер на мель. А тут гроза, ветер... Человек, менее привычный к путешествиям, струхнул бы основательно. Ну, я, конечно... Словом, запоздали на десять часов. Думали утром добраться, а вот уже дело к вечеру. Значит, можно садиться?
– Милости прошу. В кабине грязно, так мы лучше, если не возражаете, наверх сядем,– хлопотал Галган.– Не обзавелись еще «Победой», не разбогатели. Юра! Давай к комнате приезжих.
Машина тронулась, и разговор возобновился.
– Надолго к нам? – продолжал прощупывание Галган.– Если не секрет – по какому вопросу?
– Так, с небольшой ревизией... Жилищно-бытовые вопросы... Дня на три. Пока баржу разгрузят. Отставать от катера нельзя. От вас ведь других оказий не бывает?
– Нет, нет. Как кто замешкался, отстал, так потом полмесяца на берегу весла сушит.
– Вот видите! А кстати, я не поинтересовался, вы начальник гаража?
– Нет, в другом роде... А вот мы и приехали. Давайте ваш чемоданчик.
Когда Дубинский расположился в комнате приезжих, Галган убедил его, что сегодня уже поздно что-нибудь предпринимать. С дороги надо отдохнуть, поужинать, а уж завтра идти в контору прииска.
– Утро вечера мудренее, Сидор Поликарпович. Сейчас кого вы в конторе найдете? Весь народ в разброде. Да и куда торопиться? Меньше четырех суток катер не простоит. Уж я-то знаю. А вы за два дня весь прииск обойдете.
Дубинский сдался. После долгого пути, лежания на жесткой койке болели бока, тянуло в постель. А она стояла рядом – мягкая, чистая, с пуховыми подушками. Дубинский был первым посетителем новооткрытого дома приезжих. «Крайний» только что обогатился этим полезным заведением, и все в нем блистало отменной чистотой.
– Вы пока ложитесь отдыхать, а я насчет ужина распоряжусь.
– Не стоит беспокоиться,– слабо возразил обрадованный Дубинский. Ему изрядно хотелось есть.– Я могу и в столовую сходить.
– Нет, нет, что вы! Вы – наш гость!
Галган отсутствовал целый час. Дубинский успел даже вздремнуть. Зато ужин оказался великолепным.
– Прошу к столу!—любезно пригласил гостя Тимофей Яковлевич.
– О-о, я вижу, вы тут питаетесь отнюдь не одними акридами и диким медом,– с вожделением сказал Дубинский, обходя стол и рассматривая с видом гурмана блюда и вина.
Галган беспечно опрокидывал рюмку за рюмкой в свой большой рот, оставаясь трезвым и усердно потчуя гостя. Дубинский старался не отставать, и его длинное бесцветное лицо с бакенбардами бледнело все больше. Вскоре хмель одолел его. Заметив это, Галган начал незаметно отставлять свой стакан, продолжая накачивать Дубинского. Тимофей Яковлевич вполне вошел в свою роль хлебосольного хозяина. Он наливал гостю вино, подкладывал ему лучшие куски и смеялся всем шуткам Сидора Поликарповича.
– Я всегда на ревизии езжу, Тимофей Яковлевич,– заплетающимся языком вяло говорил Дубинский, расслабленно тыча вилкой мимо тарелки.– И сейчас приехал по жалобе. Завтра обойду магазины, столовую, пекарню, общежития. Я тут кой-кого выведу на чистую воду! Но – пока никому ни слова! – строго поднял вилку инспектор.– Это я только вам, сугубо кон... конфиденциально.
– Понимаю, понимаю, Сидор Поликарпович. Могила и черный гроб! А кто жалобу написал?
– Секрет. Председатель так и сказал: «Об авторах ни гугу».
– Да оно мне и ни к чему,– заверил инспектора Галган.– Я так только поинтересовался.
– Правильно. Я вижу, вы интеллигентный человек. И я тоже. Я фило... философию изучал. Черт, я феноменально пьян! Давайте лучше споем.
Тут философ неожиданно пустил такую руладу, что
Галган вздрогнул. Выпучив от напряжения маленькие глаза, широко открыв рот, Сндор Поликарпович надсаживался:
И беспрерывно гром гре-ме-е-ег/,
И ветры буйно бушева-а-а-али...
– Сидор Поликарпович, вы надорветесь! – пытался остановить солиста Галган.
На диком бреге Иртыша-а-а...—
неслось в ответ с удвоенной силой.
– Дозрел! – с удовлетворением сказал Галган.
Время перевалило за полночь, а Сидор Поликарпович
все не унимался. Ему представилось, что он опять находится на катере. Волны хлещут через борт, грозят захлестнуть суденышко. Но и это не могло смутить героя.
Капитан, капитан, улыбнитесь...—
мужественно распевал Дубинский, стоя на палубе, уходившей из-под ног, и придерживаясь за мачту, которую с успехом заменяла жилистая шея Галгана.
Потом катер затонул, и Сидор Поликарпович поплыл к берегу стилем баттерфляй, лежа животом на полу, нимало не заботясь о своих разутюженных брюках. Галган катался по дивану, изнемогая от хохота.
На берегу, в зеркале, Сидор Поликарпович увидел странно знакомое, но словно бы размытое, мутное лицо с перекошенными бакенбардами и строго сказал:
– Кто такой? Напился, м-мерзавец? Завтра же сообщу рапортом!
Только к двум часам ночи после неудавшейся попытки достать электрическую лампочку, чтобы испечь на ней блинов, Сидор Поликарпович сдернул со стола скатерть вместе со всей посудой и бутылками, завернулся в нее, лег на пол и затих.
– Ну, уморил, вконец уморил! – вытирая слезы, сказал Галган.
Потом сразу стал серьезен. Раздел Дубинского, уложил его в постель, просмотрел бумаги в портфеле, нашел акт обследования, подписанный Смоленским и Ниной Черепахиной, и внимательно прочел его. Дочитав до конца, Галган убрал осколки, привел комнату и одежду Дубинского в порядок и торопливо вышел.
Разбудила Дубинского назойливая муха. Инспектор сел на кровати и несколько минут ошалело осматривался по сторонам, силясь припомнить вчерашнее. Голова трещала. Все тело ныло.
В комнате не было ни души. Возле кровати на спинке стула, аккуратно сложенный, висел костюм. В простенке между окон хлопотливо постукивали ходики с гирькой, привязанной к чугунной шишке. Двенадцать часов! Дубинский вскочил как ужаленный, быстро оделся, огорченно рассматривая пиджак и брюки, покрытые пятнами. «Проклятие! Весь изгваздался!»
Портфель лежал на стуле. На столе стоял обильный завтрак с бутылкой вина. Инспектор позавтракал в одиночестве, опохмелился и тогда только заметил записку у телефонного аппарата: «Сидор Поликарпович! Как покушаете, позвоните мне. Галган».’Инспектор с недоумением повертел в руках записку. «Кто такой Галган? А, это же начальник хозяйственной части прииска. Он и упоминается в акте. Нет, как раз ему-то звонить незачем. Сначала надо провести обследование».
Дубинский подошел к двери, но она, сверх ожиданий, оказалась запертой. Недоумение инспектора все увеличивалось. Что произошло вчера? Он пил с каким-то человеком, кажется, пел песни... А дальше? Все как в тумане...
Пришлось позвонить.
– Алло! Станция? Дайте Галгана...
– Я слушаю,– сейчас же бодро откликнулась трубка.
– Товарищ Галган? – хрипло спросил Дубинский, стараясь придать голосу начальственную окраску.– С вами говорит инспектор окружкома профсоюза Дубинский. Я нахожусь в комнате приезжих. Проснулся – дверь на запоре. Видимо, комендант куда-то отлучился. На телефоне– записка, с просьбой позвонить вам. В чем дело?
– Одну минутку,– сладко пропела трубка.– Сейчас буду у вас.
В сильном смущении Дубинский отошел от телефона. Черрт! Чепуха какая-то на постном масле! Никогда еще его ревизии не начинались так странно.
Через минуту, не больше, дверь действительно рас-
пахнулась. На пороге стоял вчерашний сотрапезник Дубинского. Сидор Поликарпович широко раскрыл глаза:
– Тимофей Яковлевич... Виноват, товарищ Галган? Так вы и есть...
– Он самый,– спокойно ответил Галган.– Тимофей Яковлевич Галган, начальник хозяйственной части. Я ж вам вчера еще представился. Запамятовали, Сидор Поликарпович?– сочувственно осведомился Галган.
– Забыл,– смущенно потер лоб Дубинский,– представьте, абсолютно забыл. Совершенно из головы вон.
– А дверь я замкнул, чтобы ночью никто не забрался. Мы ведь поздно разошлись, а уборщица тут не ночует, приходящая,– пояснил Галган.
– Понятно, понятно. Спасибо!
Дубинский все еще не вполне овладел собой. Мучила досада. Распоясался, напился до потери сознания... И с кем? Как раз с человеком, работу которого предстоит обследовать. Сидор Поликарпович подозрительно взглянул на Галгана. «О чем я с ним говорил вчера? Может быть, разоткровенничался некстати? Хоть убей, ничего не помню!».
Лицо Галгана оставалось спокойным. Он доброжелательно, с оттенком почтительности смотрел на инспектора, и это несколько ободрило Дубинского.
– Я прибыл с довольно деликатной миссией,– сказал Сидор Поликарпович, значительно поднимая белые брови,– обследовать санитарно-бытовые условия горняков прииска. Крайне сожалею, что проспал до полудня, но, впрочем, в этом и вы виноваты.
– Так ведь с дороги, Сидор Поликарпович, вполне понятно. А если насчет ужина, так мы с вами вчера немного выпили,– самым простодушным тоном сказал Галган.
«Немного»! Хорошенькое дело. До сих пор не опомнюсь. Ишь, бестия. Какая же у тебя глотка, если это для тебя немного?» – подумал Дубинский, а вслух сказал:
– Да. Возможно. Но теперь надо начинать. Проводите меня к начальнику прииска предъявить свои полномочия, посоветоваться насчет плана ревизии.
– Игнат Петрович уехал на лесоучасток. Будет только завтра к вечеру.
Дубинский на минуту затруднился.
– А где мне найти врача Черепахину? В больнице?
– Она с Крутовым уехала. Мне с лесоучастка сообщили, там кто-то заболел, и я попросил ее съездить.
– Досадно! – вырвалось у Дубинского.– А инженер Шатров на работе, надеюсь?
– Его Крутов послал третьего дня на полмесяца в Глухую падь на разведку золота. Это верст за сто отсюда, верхами.
– Что за пропасть! Вот неудача! – Неуверенно, уже без надежды на успех, Сидор Поликарпович осведомился: – И Смоленского нет, секретаря комсомольской организации?
– Нет. У него бульдозер на ремонт стал, он и поехал по комсомольским делам к углежогам. Кабы знать, что он вам понадобится! А то я ему сам утром машину дал.
Дубинский развел руками и склонил голову с видом человека, окончательно убитого роком. Галган увидел тонкий, в нитку, безукоризненный пробор инспектора и его волосы, смазанные бриолином, густо усыпанные перхотью.
– Ну, признаюсь, Тимофей Яковлевич, афронт! Жесточайший афронт! Просто ума не приложу, что же теперь делать? Все в разъезде, не с кем говорить!
