Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
А Сиротка и не подозревал о сложных переживаниях Недели. Весь еще под обаянием только что прочитанной повести Диковского «Патриоты», впечатлительный шофер представлял себя отважным пограничником Коржом. Он зорко оглядывался по сторонам, рисуя в своем воображении захватывающие картины. Одетые в белые маскировочные халаты, со всех сторон на него ползли по снегу диверсанты. Под рукой дыбом вставала шерсть верной овчарки, готовой к прыжку, только ожидавшей команды «фас!». Щеку холодил не ветер, а приклад автомата. Впереди чернело не скромное здание приисковой пекарни, а тайное убежище контрабандистов.
Очарование разрушили два длинных свистка экскаватора.
– Слышите? – обернулся Смоленский.– Экскаватор воду просит!
– А вон у пекарни автоцистерна стоит,– сурово отозвался Неделя.– Нехай мне очи заплюют, если она не воду сливает. Пошли туда, проверим.
Около машины никого не оказалось. По толстому подрагивающему брезентовому шлангу, вставленному в окошечко пекарни, журчала вода. Смоленский толкнул тугую дверь пекарни. Она не поддалась. Тогда Тарас ударил кулаком и дверь распахнулась. Они вошли. Сиротка, проваливаясь по колено в снег, обошел машину, хотя в этом не было никакой нужды, и вскочил на подножку. «Смелый пограничник одним прыжком взлетел на огромный валун, за которым залег свирепый диверсант»,– с удовольствием подумал о себе Виктор.
В пекарне оказалось так светло, что Смоленский и Неделя на минуту зажмурились. Шофер автоцистерны, .кудрявый как барашек, беззаботно болтал ногами, сидя на лавке и уплетая румяную булку. Два пекаря в белых колпаках возились у печи, вытаскивая формы. Вкусно пахло свежим хлебом. Все трое удивленно воззрились на вошедших.
Смоленский хотел начать разговор издалека, чтоб дипломатично выведать у шофера: давно ли его машина стоит тут, почему он сливает воду пекарне, вместо того чтобы ехать к экскаваторам. Но хитроумный план был сразу же нарушен прямолинейным натиском Недели.
– Булочки, гад, лопаешь? Греешься? – с ненавистью сказал Тарас. Не имея возможности сорвать зло на Сиротке, он вымещал свой гнев на этом подвернувшемся под руку представителе шоферского племени.– А того не чуешь, что экскаватор воду просит?
– А позвольте узнать, какое ваше телячье дело до автотранспорта? – хладнокровно осведомился барашек.– Или вы, извиняюсь, уже не бурильщик, а начальник автоинспекции?
Неделя широко повел плечами, как будто ему вдруг стало тесно. Смоленский крепко схватил Тараса за руки:
– Только без этого! Не горячись, Тарас. А ты, друг, отвечай толком. Мы проводим ночной рейд по участку. Почему сливаешь воду пекарне? Сюда лошадьми возят, в бочках.
– Послали, вот и сливаю,– невозмутимо сказал барашек, но булочку есть перестал и невольно привстал со скамьи.
– Покажи путевку! – потребовал Смоленский.
Шофер нарочито медленно полез в шапку, долго копался там в подкладке.
– Нету, выронил где-то...
– Кеша, ну что ты его слухаешь? Брешет он все, наглядно брешет! – волновался Тарас.
– И машина у меня неисправна,– подумав, сообщил шофер, оставляя без внимания новый выпад Недели.– Мотор глохнет. Не знаю, как до гаража дотяну. Спасибо, пекаря разрешили воду слить.
Один из пекарей прыснул. Другой, скрывая улыбку, отер рукавом потное лицо, зачерпнул ковшиком воды и начал жадно пить, роняя на пол крупные капли. В ковшике нежно зазвенели льдинки.
– А ну, пойдем к машине! – властно сказал Смоленский.
Шофер нехотя повиновался.
– Виктор, заведи мотор,– приоткрыв дверцу кабины, сказал Смоленский,– а то нам тут с Неделей хотят очки втереть: путевки нет, мотор глохнет...
Увидев Сиротку, кудрявый шофер сразу скис. Зато Виктор шумно обрадовался:
– Привет, Юра! Моторчик сдох? Ай-я-яй, какая жалость! То-то я смотрю, ты до экскаваторов не дотянул. Ид-ка ручку, крутни разок, авось все же заведется... Ах, не надо, стартер берет? Чудненько,– ласково тараторил Сиротка.– Я и то думаю: не может быть, чтоб у такого выдающегося водителя стартер не работал... Ага, толково завелась, с полоборота! На малых чистенько работает, ничего не скажешь. А как обороты принимает? Ого, как зверь! Колечки недавно сменил? Вот и я чувствую. И резина у тебя новехонькая, протектор на шинах цел. Нет, знаешь, Юра, на таком инструменте поработать можно. Газануть еще? Не надо? Ну, как хочешь, дело хозяйское. И давно тебя к пекарне прикрепили? – сочувственно осведомился Сиротка.
– Пошел к черту, Витька! – не выдержал посрамленный шофер.—Ты еще тут будешь насмешки надо мной строить! Вылезай из кабины, поеду к водокачке.
– Погоди, друг,– вмешался Смоленский, кладя руку на штурвал.– Запомни, что я тебе скажу. Адрес пекарни забудь, не отсиживайся в тепле. Работай честно. О сегодняшнем случае мы начальнику участка доложим, иначе нельзя, но попросим его Арсланидзе пока ничего не говорить. Будешь впредь обеспечивать экскаваторы водой – порядок. Так этот случай и умрет. Но если еще раз у пекарни поймаем – пощады не жди. Понял?
– Понял! – буркнул шофер.
– Кеша, разреши, я ему прическу поправлю,—умоляюще сказал Неделя.– Называется комсомолец. Темнота несознательная.
Шофер испуганно прыгнул в кабину.
Сиротка беззвучно трясся от смеха.
– Нельзя, Тарас. Что завтра Шатров скажет? Вместо комсомольского рейда побоище устроили. Езжай! – повелительно закончил Смоленский, захлопывая дверцу кабины.
Шофер не заставил себя просить. Машина грузно покатилась. Свет фар запрыгал по сугробам.
– А теперь, ребята, куда? На шахту? – спросил комсорг.– Двинулись.
4
– Ну, давай, давай выкладывай, какие у тебя там дела,– небрежно сказал Крутов. Он сидел в массивном кресле. Широкий письменный стол отделял начальника прииска от Шатрова. На столе лежала сводка о работе
прииска за вчерашний день. Игнат Петрович просматривал ее, делая пометки красным карандашом.– Ты не .гляди, что я сводку листаю, я все слышу,—добавил Крутов, не поднимая головы.
Шатров промолчал. Он пришел в кабинет начальника прииска, чтобы поговорить о своих затруднениях, рассказать о памятной беседе с горняками в общежитии, их требованиях, и в ожидании, пока Крутов освободится, разглядывал его толстые волосатые пальцы, перебиравшие листки сводки. Ноготь на большом пальце правой руки Крутова был изуродован и покрыт желтым налетом никотина. Почему-то этот ноготь всецело овладел вниманием Алексея. «Где он повредил его?» Синие вены вздулись под сухой кожей больших рук. В кабинете сильно пахло застоявшимся табачным дымом и сыростью, несмотря на жарко топившуюся железную печку.
Накануне Шатров разговаривал с начальником хозяйственной части прииска Галганом. Высокий, на голову выше инженера, Галган сверху смотрел на него, как показалось Шатрову, насмешливо, но говорил очень вежливо, почти сочувственно:
– Вы совершенно правы. Но это от нас не зависит. Свои фонды мы выбираем полностью, иногда даже с излишком, и все же не удовлетворяем потребности прииска. Ничего не поделаешь – временные трудности роста. Опять-таки транспорт: даль страшная, а машин раз – два и обчелся. Учтите и то, что я работаю как-никак под руководством Игната Петровича, а он требует каждое бревно, доску, килограмм бензина использовать для производства. Общественный сектор! Частные интересы должны быть на втором плане, позади государственных.
– Неудачное сравнение,– нахмурился Шатров.– Советские рабочие – не частный сектор, а хозяева страны. О диктатуре слыхали?
– Ну, в политике я не силен,– со смешком сказал Галган,– спорить с вами не берусь. Но факт остается фактом.
С парторгом разговор вышел еще короче. Норкин несколько раз снял и снова надел очки в явном замешательстве.
– Партийная организация не может подменять хозяйственников,– отводя глаза в сторону, сказал Норкин.– А в порядке контроля администрации мы уже слу-
шали доклад Игната Петровича о жилищном строительстве и снабжении. Неполадки есть, но не зависящие от руководства.
...Закончив наконец чтение сводки, Крутов откинулся в кресле, так, что затрещала спинка, щелкнул замочком золотого портсигара с монограммой и пододвинул его к Алексею:
– Кури!
Шатров глубоко затянулся, вкусно пыхнул колечком синеватого душистого дыма. Крутов плотно обнял папиросу толстыми губами, остро, с прищуром взглянул на инженера мутноватыми голубыми глазами.
– Ознакомился с участком? Почему вчера не выполнил суточное задание по вскрыше торфов?
– Вот я насчет этого как раз и пришел, Игнат Петрович.– Шатров немного помолчал, собираясь с мыслями.– Экскаваторы еще кой-как тянут, а вот бульдозеры все время ломаются.
– Причина?
– Грунт тяжелый, каменистый. Валуны, местами вечная мерзлота. Экскаваторам, хоть с горем пополам, грунт готовим: шурфуем, взрываем, а бульдозеры – те целину скребут. Вот у них и летят штанги, отвалы, звенья гусениц.
– Знаю. У всех так, не у тебя одного. Арсланидзе мне каждый день в жилетку плачется, да я слезам не верю. План – закон. Кровь из носу – а план давай.
Голубые глаза Крутова отвердели. Резче обозначились морщины на обветренном, загорелом лице.
– Так. Но у меня мысль есть, как можно и полигоны к промывке подготовить, и бульдозеры сберечь. Они ведь нам весной как воздух нужны будут.
– Хм! Интересно. И овцы целы, и волки сыты,—недоверчиво сказал Крутов.– Это каким же манером?
– Я уже с Арсланидзе говорил. Он одобряет. Советовался с машинистами. Теперь за вами дело – нужно от вас разрешение.
– Какое? – насторожился Крутов.
– Прекратить вскрышу бульдозерами, поставить их на ремонт. Вести вскрышу одними экскаваторами. Объем перевалки торфов не уменьшится,– торопился досказать свою мысль Шатров, видя, как хмурится Крутов.– Я уже прикинул – в управление округа будут идти прежние цифры: мы ведь сможем все силы бросить на рыхление торфов экскаваторам, обеспечим их сполна взорванным грунтом. Бурильный станок у меня завтра выходит из ремонта. Три шурфовочных бригады сколочены. Будем шурфовать днем н ночью. А бульдозеры сохраним, приведем в порядок и, чуть только с весны земля оттает, двинем их на зачистку полигонов. Голову даю на отрез – в три дня бульдозеры зачистят полигоны, и начнем промывку пес» ков. Нам ведь что главное – лишь бы экскаваторы за зиму убрали с полигонов основную массу торфов, верно?
Крутов долго молчал, барабаня пальцами по столу. Предложение Шатрова казалось очень заманчивым. Слов нет, оно сулило большой выигрыш. Но поставить на прикол мощную технику, выделенную прииску, отойти от узаконенных канонов горняцкого дела...
– С Арсланидзе говорил, с машинистами, а ко мне в последнюю очередь пришел? – ревниво сказал Крутов.
– Как же я могу прийти к руководителю прииска, не обсудив свое предложение на участке? – резонно возразил Шатров.
– Арсланидзе что... Тому хоть всю технику останови, еще и лучше: хлопот меньше,– вслух подумал начальник прииска.– А кто будет план выполнять?
– Нет, Игнат Петрович,—вступился за начальника парка Шатров,– Арсланидзе тоже беспокоится за судьбу плана.
Крутов встал, подошел к окну, дохнул на затянутое морозной пленкой стекло. В голубое высокое небо врезались вершины лиственниц, спускавшихся с сопки Ягодной. Дальше складками медвежьей шубы уходили в туманную дымку покрытые тайгой распадки и увалы. Под окнами здания конторы – извивы Кедровки,'на восемь месяцев закованной в алмазную броню. И всюду снег: на прошлогодних отвалах промытой гальки, на свежих конусах шахтных песков, на крышах разбросанных по склону бревенчатых, потемневших от времени и непогоды приисковых домиков. Сибирская зима... С детства знакомый вид.
– Так как, Игнат Петрович? – настойчиво допытывался Шатров.
– Попробовать интересно,– неопределенно сказал Крутов, отошел от окна, потер щеки.– Но если завалишь вскрышу торфов...– начальник прииска сжал кулак, выразительно поднял его над головой,– места живого на тебе не оставлю!
– Согласен! – повеселел Шатров.– Я своим машинистам верю, не подведут участок.
– Так. Еще что у тебя ко мне?
Шатров рассказал о комсомольском рейде.
– Много безобразий ребята обнаружили. Есть просто анекдоты. Во второй шахте лента транспортера оборвалась. Ее бы сшить, если гнилая – заменить, а они на тачки перешли. Третий день вручную пески катают.
– К чему ты все это расписываешь? – холодно спросил Крутов.– Хочешь доказать, что Лаврухин развалил участок? Так это я и без тебя знаю. За то и выгнал его. А теперь ты за все в ответе.
– Я и не думаю за чужую спину прятаться,– оскорбленно ответил Шатров. Широкие брови сдвинулись. На лбу обозначилась тугая вертикальная морщинка.– Сам могу за все ответить. А о неполадках на участке считаю себя обязанным доложить начальнику прииска. Так меня в армии учили.
– Здесь не армия,– отмахнулся Крутов.– Еще какие дела есть?
– Есть. Побывал я в одном горняцком общежитии...
По мере того как Шатров рассказывал, лицо Крутова
все больше темнело.
– Нет элементарной заботы о людях,—убежденно закончил Шатров.– Разве можно в таких условиях жить рабочим: в холоде, грязи, бескультурье! А Галган и Норкин смирились с безобразиями.
– Та-ак...– медленно протянул Крутов. Его полное, гладко выбритое лицо задрожало.– Значит, ты уже в плакальщики записался? Быстро! Прямо не командир участка, а сердобольная бабка. Ходишь и слезы в сумочку собираешь, ахаешь вместе с лодырями: ах, дрова, ах, посуда, журналы... А ты знаешь, как раньше горняки жили?– взорвался неожиданно Крутов, отбрасывая как перышко тяжелое кресло.– Нет? Так и не берись судить о том, в чем не смыслишь. Я сам горняк. Не княжеский сын, не дворянский кровосос. Отец – старатель, мать – стряпуха. И самому довелось до революции вкалывать, не дай бог никому, вот этими самыми руками.– Крутов потряс перед лицом Шатрова волосатыми руками.
– Так что же вы сравниваете, Игнат Петрович,– защищался Шатров,– старое время с нашим! Тридцать с лишком лет советской власти, Великая Отечественная война... Да за эти годы все изменилось!
– Знаю. Ты меня политграмоте не учи, молод еще. Я к чему старое время помянул? Пойди по нашим общежитиям: у каждого своя кровать, на худой конец топчан, подушка, одеяло, простыня... А раньше? Не хочешь – трехэтажные нары во весь барак, впокат триста мужиков и баб тут же с ребятишками на голых досках. Под головой телогрейка или ватные штаны. Вонь – нутро выворачивает. Ветер во все щели. Ты спишь, а тебя сверху – толк в морду грязной портянкой: «Вставай, мужик, на работу!» Таракан в хлебе попался! А на нас они дождем с потолка сыпались вперемешку с клопами да вшами. Газетки по общежитиям не разносят, звук плохой! Да разве мы смели раньше мечтать о таком клубе, как у нас на «Крайнем»? Кино в два аппарата, читальня, фойе для танцев...
– А дрова, посуда? – не сдавался Шатров.
– Бывают перебои, не без того.' Так надо же понимать наше положение. Полтысячи километров от Атарена, от базовых складов! Бездорожье. Что раньше везти – буровую сталь или кастрюли? Взрывчатку или чайные сервизы? Не разорваться же автотранспорту! А дров не столько по общежитиям расходится, сколько на пожоги сами растаскивают.
– Выходит, план важнее людей? – повысил голос Шатров. Его лицо пламенело гневным румянцем, под левым глазом неудержимо дергался живчик. Алексей стоял, нервно теребя в руках ушанку.– Правду говорили рабочие: для производства – всё, для них – ничего.
– Хватит! – топнул ногой Крутов.– Будет возможность– сделаем, без твоей подсказки. У нас каждый сознательный горняк понимает, что производство прежде всего, выше всего! Мы коммунизм строим! Не дадим золото государству – гнать нас всех отсюда поганой метлой.
– А для кого коммунизм строится? Не для людей?
– Тебя послушать, начальнику прииска надо не о шахтах, не о вскрыше торфов думать, а чтоб у каждого лотошника пуховая постель была да сдобные булки с изюмом. Товарищ Сталин учит нас преодолевать трудности роста, не бояться, железной рукой ломать их, а ты тянешь к обывательской перине, размагничиваешь людей, сплетни собираешь, как худая баба. Обыватель ты, Шатров, вот кто!
– Н-ну, зна-а-аете, если я об-быватель, тогда мне с в-вами...
Губы Алексея мелко дрожали. В минуты крайнего возбуждения он начинал заикаться. Давала себя знать фронтовая контузия. Шатрову хотелось сказать многое: что он не заслужил позорной клички обывателя, ничего не просит для себя лично, что он говорит о нуждах горняков участка, тех самых людей, что дают государству золото, что их интересы – это интересы и государства, что при настоящем желании и заботе о людях можно сделать немало даже при отдаленности «Крайнего»... Очень многое хотел сказать Алексей, но, не в силах выговорить ни слова, ничего не различая перед собой, он выбежал из кабинета, так хлопнув дверью, что около косяка отвалился кусок штукатурки. Прогремел и стих в коридоре топот ног бегушего человека.
Крутов был тоже сильно возбужден. Хлопая себя по карманам, он долго искал спички, хотя коробка лежала на столе рядом с портсигаром. Нащупав что-то твердое во внутреннем кармане, Крутов вытащил из него партийный билет в красной обложке с тиснением золотом «ВКП(б)» и сразу успокоился. Слова Шатрова о жалобах горняков на бытовые неурядицы показались ничтожными. Крутов даже пожал плечами. Что он так распалился? На мальчишку, пустобреха... Разве Шатров знает условия Севера? Что он понимает в задачах, которые партия поставила перед руководителем прииска?
Машинально перелистывая партийный билет, Крутов заметил, что взносы за прошлый месяц еще не уплачены. Игнат Петрович нажал кнопку звонка.
– Вот тебе, Анна Ниловна, мой партбилет и деньги,– сказал Крутов вошедшей секретарше,– зайди к Норкину, пусть примет партвзносы.
Через десять минут секретарша вернулась. Вместе с ней пришел Норкин.
– У меня к вам просьба, Игнат Петрович,– несмело сказал Норкин, зябко потирая красные ладони.
– Какая? – отрывисто спросил Крутов.
– Если вы ничего не имеете против, я поставлю свой стол у вас в кабинете. Конечно, временно, пока морозы жмут. В моей комнате чернила застывают, холод адский. Зайдет коммунист поговорить, а я целый день в отделе спасаюсь. Там все-таки теплее, народу полно.
Крутов в раздумье почесал ногтем мизинца бровь.
– А как в смысле партийной демократии? Не будет нарушения? Все-таки ты – партийный руководитель, а я хозяйственник, администратор. Не будет меня народ стесняться?
– Какое же стеснение, Игнат Петрович, помилуйте! Вы член партийного бюро, по положению должны быть в курсе. Даже удобнее: пришел человек с просьбой, я сразу на месте согласую все с вами и дам ответ без волокиты.
– Ну, гляди, дело твое. Перетаскивайся... Да, как там Шатров? Встал на учет? Впрягается в партработу?
– Я с ним не беседовал еще,– сконфузился Норкин,—и политучебой не охватил. Он-то говорит, Ленина читает. Ну это еще проверить надо. На учет поставил, взносы получил, а побеседовать не пришлось. Работы выше головы.
– Что так?
– Как же, Игнат Петрович, посудите сами. О планировании уже не говорю. По партийной линии зарез. Голова кругом идет,– тонкие губы Норкина недовольно покривились под щеточкой седеющих усов. Секретарь провел рукой ио горлу.– Одних директив из райкома... И всё срочно. А взносы, а семинары пропагандистов, агитаторов, наглядная агитация... А! – безнадежно махнул рукой Норкин.—Умереть некогда. И все один. Людей нет. Не на кого опереться. Члены партбюро вечно отговариваются...
– Это ты и в мой огород? – свел брови Крутов.
– Что вы! – испуганно спохватился Норкин. За стеклами стареньких очков широко раскрылись круглые по-воробьиному глаза.– Я о других членах партбюро. Вы-то помогаете. Да у вас и своих дел полно.
– А то давай меняться, товарищ парторг,– иронически сказал Крутов, перекатывая папиросу в угол рта.– Уж больно у тебя работа тяжелая, как я погляжу.
– Вам все шутки, Игнат Петрович,– сказал Нор-кип. С ожесточением дернул узкий серый галстук; но рассердиться не осмелился, поправился:—Конечно, у вас и сила другая, и характер твердый.
5
Зимой на Севере смеркается рано. К половине восьмого, когда Шатров закончил обход шахт и полигонов своего участка, густая тьма давно уже окутала прииск. Стащив меховую рукавицу, Алексей пригляделся к циферблату часов. Натертые фосфором стрелки отчетливо виднелись в темноте. Пора идти к Черепахину на встречу.
Накануне старый экскаваторщик изловил начальника участка в забое.
– Покалякать бы мне с вами требуется, Алексей Степаныч. Только не тут, на морозе. Уважьте старика, зайдите завтра вечерком. Как раз суббота – под выходной, посидим, старуха нас чайком напоит, а я вам все свои дела выложу. Как?
– Завтра? Что ж, пожалуй, можно. Планерки не будет, собраний тоже. Вечер свободен. Давайте так и условимся—в восемь я к вам приду прямо из конторы участка, не заходя домой. Хорошо?
– Куда лучше. Не задержитесь на участке?
– Нет. Я опаздывать не люблю. Буду в восемь ноль-ноль. В армии приучили к точности.
Пока Шатров шел по гребню высокого отвала, насыпанного в прошлые годы экскаваторами, тропинку освещали редкие звезды, мерцавшие в просветах между тучами, затянувшими небо. Внизу, у берега Кедровки, стало совсем темно. Алексей подвигался вперед медленно, осторожно ставя ноги. Он знал – в этом месте нависал обрыв с вдавленными в него, словно изюм в тесто, большими валунами. Северо-восточный ветер посвистывал наверху, сея мелкую снежную пыль. То ли от этого унылого свиста, то ли от неизбежных хозяйственных тревог истекшего дня, постоянных дум о задержавшейся в Атарене Зое Шатрова потянуло к свету, теплу, людям. Алексей ускорил шаг.
Возле дома Черепахина он приостановился, перевел дыхание. Из одного окна сквозь щели в ставне скупо сочился свет. Прочная ограда из горбыля, присыпанная снегом длинная поленница мелко колотых дровишек (березняк– самая жаркая порода!), чисто разметенный двор – все обличало домовитость и хозяйственность экскаваторщика.
Шатров поднялся на крыльцо, постучал.
–. Проходите, Алексей Степаныч, проходите! Да не обметайте валенки, ковров нет, не натопчете,– приветливо сказал Черепахин, пропуская гостя вперед в узких сенях.
– Нельзя, Никита Савельич, надо уважать труд хозяек.
– Слышишь, мать? О тебе забота.
– Слышу. Такие слова каждой женщине по сердцу. Сразу видно – Алексей Степаныч ценит жену, жалеет.
В комнате, щурясь от света, чувствуя, как у него горят с мороза щеки, Шатров поздоровался с Черепахиным.
– Моя хозяйка! – представил жену Никита Савельевич.
– Евдокия Ильинична,– протянула теплую руку полная женщина со следами угасающей красоты.
Особенно хороши были у нее пушистые дугообразные брови и яркие черные глаза. Они освещали все лицо, скрадывали морщины. Даже седые пряди, пробившиеся в волосах, свернутых тугим жгутом, из-за этих молодых блестящих глаз не старили лицо.
Необычно молодо выглядел сегодня и Черепахин в черном костюме тонкого сукна, застегнутый на все пуговицы, с расчесанной бородой. Алексей почувствовал себя неловко. На нем был рабочий костюм, порядком поношенный, потертый на сгибах.
– Тащи, мать, самовар, готовь закуску, погреем гостя с мороза,– распорядился Никита Савельевич.
– Не учи, старый, давно все готово,– отозвалась Евдокия Ильинична.
За чаем Алексей осмотрелся. Сквозь стекла буфета белеют стопки тарелок. Ножная швейная машина покрыта вышитой салфеткой. Ни пылинки на желтой полированной крышке радиолы. Простенькие, но все-таки тюлевые шторы на окнах. Добела выскобленный пол устлан пестрыми дорожками. На высокой кровати гора подушек мал мала меньше. На самом верху совсем крохотная «думочка».
– Кладите варенья, Алексей Степаныч,– сказала Евдокия Ильинична,– вот это хорошее, голубичное. Сами голубику собирали.
– Спасибо. Не откажусь. Это вся ваша семья, Евдокия Ильинична, ребят нет? Или выросли да разъехались?
– Как не быть. Дочка Клава в клубе, на вечере-те. Поварихой в столовой работает. Старший сын Анатолий женился, увез свою учителку на Кубань. Механиком там в МТС работает. Летом у них уже и сынок нашелся – Валерик. Карточку прислали. Такой славный парнишка-та. Поедем со стариком в отпуск, поглядим внучонка. Были еще две дочки, старше Клавы, да господь их прибрал к себе.
После чая, не дожидаясь, пока жена уберет посуду, Никита Савельевич широким жестом нетерпеливо сдвинул чашки на край стола, положил перед собой лист чистой бумаги и заговорил о главном.
– Практика у меня есть, не буду прибедняться,– с затаенной ноткой гордости сказал экскаваторщик,– на каких только марках не работал! А вот с грамотешкой плохо. Есть одна мысль, и вроде подходящая, а точно обмозговать не могу. Поговорил с Арсланидзе. Георгий Асланович в момент подсчитал мне вес ковша с нагрузкой, все усилия, размер барабана, но этого мало. Тут нужно слово горняка.
Черепахин остановился. Шатров с интересом ждал продолжения.
– Думаю я заменить свой ковш, поставить другой, побольше. Есть такой ковш, и всего на сотню килограммов потяжельше моего, около механической мастерской ржавеет. А грунта он возьмет на четверть куба больше. Представляете?
– Представляю.
– Дальше. От машины можно взять еще больше. Как? Я придумал – обшить барабан деревянными планками. Тогда поперечник его увеличится, ковш пойдет быстрей. Это мне Георгий Асланович прикинул. Он же говорит, что запас прочности у «Воткинца» есть, бояться, мол, нечего.
– Хорошо. Но зачем тогда я нужен? – с удивлением спросил Шатров.– У вас все ясно, продумано, подсчитано вместе с инженером.
Черепахин укоризненно посмотрел на Шатрова, пропустил сквозь пальцы мягкую бороду.
– Не в одном ковше загвоздка. Праздник близко, Алексей Степаныч. Хочется его по-доброму встретить, от души отметить. Вы ведь знаете —наша бригада на рекорд стала. Вот. Значит, нажимать надо по силе возможности. Многое ковш новый даст, а еще я хочу иначе грунт брать. Как мы сейчас берем? Скребем по всей площади. Так? Так. А что, ежели выбрать сначала траншею...– Черепахин провел по бумаге две параллельные линии, пририсовал сбоку квадратик – экскаватор, приделал к нему шею– стрелу,– а потом брать грунт с одной стороны траншеи, вроде бы на расширение. Сопротивление-то меньше, ковш одной стороной гребет! А грунт будет сам обрушиваться. Верно? Но тут загадка – под каким углом ставить экскаватор? Ежели под тридцать градусов...
Теперь и Шатров склонился над бумагой. Выхватывая друг у друга карандаш, они набрасывали штрихи, тут же стирали их резинкой и наносили снова.
Через час эскиз был готов. Расположение экскаватора в забое, система шурфовки и взрывания, место для отвала, угол поворота стрелы – все было обсуждено и выяснено.
Евдокия Ильинична поставила на стол ужин, а в центре– граненый графинчик. Алексей не любил водку. Ему нравились только виноградные вина. Но отказываться от рюмки водки он не стал, чтоб не заставлять себя упрашивать. Хозяйка только пригубила.
Когда Алексей и Никита Савельевич выпили по второй и начали закусывать грибами, тоже приготовленными Евдокией Ильиничной, хлопнула входная дверь. В комнату влетела девушка.
– Мама, ты знаешь...
Увидев чужого, девушка запнулась, чинно поздоровалась с Алексеем, потом о чем-то зашепталась с матерью, лукаво косясь на гостя. У Клавы были такие же черные глаза, как у Евдокии Ильиничны, только еще горячее и больше. Тонкие знатоки женской красоты нашли бы ее, пожалуй, дурнушкой, но Алексей оценил круглые линии маленького подбородка, белизну кожи, словно точеные уши, а главное – чудесную свежесть молодости, той молодости, утрату которой не могут возместить никакие ухищрения косметики.
«Скорей бы приезжала Зоя»,– с уже привычной грустью подумал Алексей. Вид Клавы напомнил ему о жене.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЗОЯ
1
Лес начинался у самого берега Кедровки. Одни лиственницы только накренились над обрывом, другие уже испуганно хватали обнаженными корнями воздух,– вешние воды подмыли отвесные берега. Там и сям валялись вывороченные с корнем деревья, полузасыпанные снегом. Березки жались подальше табунками под защитой рослых тополей.
Временами еле заметная рубчатая автомобильная колея приближалась к берегу, и тогда среди сугробов проступали черные пятна земли. Только здесь, в обрывах, и можно было увидеть ее. На тысячи верст вокруг до весны прочно лег снег.
Даже солнце, видимо, отчаялось разбудить этот суровый край и в сердцах задернуло небо пологом, таким же толстым и белым, как тот, что лежал на земле. Иногда внезапно начинал сеяться мелкий снежок, но скоро переставал, и опять открывалась однообразная картина замерзшей реки, извивавшейся среди сопок.
Сиротка шестнадцать часов не вылезал из-за руля, да и накануне спал вполглаза, то и дело выходя во двор к машине. Теперь шофер начал дремать на ходу. Его голова все чаще и чаще кивала в такт покачиваниям грузовика. На ухабах, когда автомобиль сильно встряхивало, Сиротка приходил в себя, таращил глаза, плотнее сжимал баранку и выпрямлялся, но ненадолго. Сон мягкой лапой снова проводил по лицу и опять смыкал глаза. Голова бессильно свешивалась на грудь, а нога инстинктивно уменьшала нажим на педаль газа, и автомобиль замедлял свой бег.
Если бы Сиротка ехал один, он, может быть, и сумел бы побороть свой сон. Но рядом, положив голову ему на
плечо, безмятежно спала Зоя Шатрова. Она добиралась к мужу из Атарена. А известно, как заразительно действует на шофера вид спящего пассажира.
Отыскивая в Атарене попутный грузовик на прииск «Крайний», Зоя наткнулась на Сиротку в то время, как он безуспешно пытался завести мотор своего автомобиля. Шоферы, в волчьих дохах до пят, зубоскалили, посмеиваясь над Сироткой, который усердно крутил ручку.
– Не шепчет?
– Не горюй, браток, на днях заведется.
– Или позже. Ай, машина, за сутки с глаз скрывается!
Шоферы давно стояли со своими машинами в ожидании погрузки, порядком иззябли, исчерпали все темы для разговоров и теперь радовались случаю почесать языки.
– Ты – головой об радиатор. Что крепче? А нет, по фарам ее, шельму, заводной ручкой!
– Я лучше тебя ручкой тресну по башке так, чтоб волосы задребезжали! – огрызнулся выведенный из терпения Сиротка.
Шоферы загоготали, придвинулись ближе.
– Отозвалась, чума холерская!
– Сколько тебя в земле сидит? Сверху-то немного видно.
– Породил вас, дураков, господь, да и сам небось заплакал! – окончательно озлился Сиротка.
Но где ему было одному отбиться от горластых шоферов, не лазивших в карман за словом! На Сиротку посыпался новый град насмешек. В это-то время и подошла Зоя.
– Товарищи, кто-нибудь из вас едет на прииск «Крайний»? – спросила она, с недоумением оглядывая возбужденные лица.
Появление молодой женщины произвело большое впечатление. Зою обступили со всех сторон. Шоферы бесцеремонно разглядывали ее румяное кареглазое лицо, обрамленное меховой шапочкой.
– Вы, случаем, не обознались адресом, гражданочка? Вам не на «Медвежий»? – сладким голосом спросил один шофер.
