Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Шатров, как подавляющее большинство мужчин в подобных случаях, не замечал перемен в семейном быту. Он с аппетитом съедал вкусное жаркое, не обращая внимания на то, что ест свежее мясо, а не консервы. Глубоко равнодушный к нарядам, он не замечал пополнения Зоиного гардероба. Лишь однажды новая блузка совершенно сверхъестественной окраски привлекла на минуту его внимание. Он подбросил ее на руке, подивился пестрой окраске ткани и тут же забыл о блузке.
Было еще одно, что занимало все мысли Шатрова, лишало его всякой наблюдательности. Алексей на все лады обдумывал гибель Жафарова, и наедине с собой в самых тайниках души у него часто шевелилась мысль, что он мог явиться косвенной причиной смерти этого молчаливого, скромного рабочего. Зачем он принял предложение Жафарова взрывать шпуры в шахтах и в руднике! Что, если Жафаров устал, почувствовал себя плохо, потерял силы около выхода из блока и именно это сыграло роковую роль в ту новогоднюю ночь? Ведь завал был невелик!
Снова и снова в памяти Шатрова вставала тяжелая картина похорон Жафарова. Открытый гроб с г телом покойного несли Крутов, Норкин, Галган и Шатров. Падал редкий снежок. Позади молча шли горняки. Острое ребро гроба резало плечо, и Алексей облегченно вздохнул, когда впереди показалась могила, окруженная комьями черной земли. Чтобы вырыть ее в промерзшей, заледеневшей земле, взрывники, товарищи покойного, заложили заряд аммонита. Как прощальный салют Жа-фарову над его последним прибежищем встал дымный столб взрыва. Высоко вверх прянули камни. И долго отражалось гулкое эхо от угрюмых пологих сопок.
Глубокая прямоугольная яма чернела рядом с невысоким холмиком. И после смерти Жафаров не хотел разлучиться со своей Анаит. Судьба соединила их снова, на этот раз навсегда.
Короткую речь над гробом сказал Крутов. В словах Игната Петровича слышалась неподдельная скорбь, а когда он заговорил о том, что до последнего дня погибший честно работал для родины, что он умер, как солдат, на своем посту, голос Игната Петровича задрожал. Предательская слезинка быстро скатилась по его щеке. И многое простили горняки, с непокрытыми головами окружившие кольцом свежую могилу товарища, начальнику прииска за эту слезу над гробом рабочего!
8
Занятый своими мыслями о последних событиях, Шатров совершенно позабыл о дне рождения жены. Зое пришлось самой напомнить о нем мужу. Собираясь в контору, подкрашивая перед зеркалом губы, она сказала:
– Кстати, ты знаешь, какой завтра день?
– Пятница, кажется. Да, пятница. А что?
Алексей подошел к календарю.
– Там ничего не найдешь. Так я и знала. Это называется любящий муж. Мой день рождения! Вспомнил? Слава богу. Завтра мне стукнет двадцать четыре года. Почти старуха, а вспомнить в жизни нечего.
Когда Зоя ушла на работу, Алексей захлопотал. Он побежал в промтоварный магазин, пересмотрел все, что лежало там на полках, но не нашел ничего мало-мальски подходящего для подарка. Мучительно краснея, Шатров подозвал продавщицу, бойкую комсомолочку в синем платочке, и объяснил ей свое затруднение. Девушка улыбнулась молодому человеку, который с такой наивной надеждой смотрел на нее. Из-под прилавка была извлечена пара женских туфель. На толстой подошве, с аляповатым каблуком, они все же выглядели гораздо лучше своих близнецов-уродцев, заполнявших полки.
– Сейчас лучше ничего нет,– сказала продавщица и лукаво добавила: – Вы для Зои Васильевны ведь? Она у нас третьего дня купила хорошенькие танкетки, не чета этим колодкам.
Но обрадованный Шатров пропустил мимо ушей замечание, со своим приобретением под мышкой побежал домой.
На следующее утро подарок был торжественно вручен Зое. Весь вид Алексея без слов говорил о том, что он ожидает от нее проявлений восторга и горячей благодарности. При взгляде на массивные толстоносые туфли с крашеной пряжкой на боку, которые равнодушно лежали на ладони Алексея, Зое стало смешно и жалко мужа.
– Спасибо, Алеша. Очень миленькие туфли.– Зоя чмокнула мужа в лоб.– Я их буду беречь,– пообещала Зоя,– чтоб они не истрепались.
– Ничего,– великодушно разрешил Шатров,– носи хоть каждый день. Может быть, к лету еще привезут, почище этих.
– Хорошо бы... Теперь вот что, Алеша. Игнат Петрович так любезен, что отпустил меня на весь день справлять свои именины. Только вечером я должна сходить в контору на пару часиков. И знаешь, что мне захотелось? Пригласить к нам Ирину. Посидим втроем, поболтаем, выпьем по рюмочке. Верно? Она давно хочет с тобой познакомиться. И ты ее посмотришь, оценишь. А то просто неудобно – я у нее днюю и ночую, а к себе– ни ногой. Не возражаешь, надеюсь?
– Как же можно возражать новорожденной?
Алексей не хотел обижать Зою отказом в такой день.
По рассказам Зои Царикова составила себе довольно
точное представление об Алексее, его привычках и вкусах. Будучи и в самом деле неглупой женщиной, как ее аттестовала мужу Зоя, Ирина Леонтьевна с первого шага повела себя правильно. Едва войдя в комнату, она ахнула с видом самого искреннего изумления, всплеснула руками и подошла к книжной этажерке.
– Боже мой,– восклицала, грассируя меньше обычного, Ирина Леонтьевна,– боже мой! Стендаль, Уитмен, Теккерей! Что я вижу, у вас есть даже Вольтер! А это уж не Апулей ли? Конечно, он – «Золотой осел». И какие издания... иллюстрации... Нет, вы просто волшебник, Алексей Степаныч! Здесь, в нашей норе, иметь такую чудесную библиотеку... Я просто глазам своим не верю. Это сон,– не останавливаясь, говорила Ирина Леонтьевна, перелистывая книги, ощупывая корешки.
Шатров сиял. Ничем нельзя было так расположить его к себе, как похвалив библиотеку. Ведь он столько сил и времени положил на подбор этих книг, так охотился за каждой из них по магазинам, букинистическим ларькам, книжным развалам! Алексей и не подозревал, что Царикова в жизни не читала ни одной из книг, которыми так восхищалась сейчас. Цепкая память хитрой женщины сохранила десятка три названий ценных книг, классиков мировой литературы, и теперь она с большим эффектом мобилизовала свои скудные познания.
– Ах, шалун, у вас и «Декамерон» Боккаччо припрятан,– погрозила Царикова пальцем Шатрову, продолжая свой осмотр.– Зоечке вредно его читать. Я – другое дело. Я уже старуха. Дадите мне его на недельку, насладиться еще раз?
– Разумеется, Ирина Леонтьевна,– с готовностью отозвался Алексей. Нет, положительно Царикова была совсем не такой, какой она ему рисовалась со слов Тамары. «Уж не ошиблась ли Томочка?»
За чаем игра продолжалась. Царикова не ломалась, не кокетничала, говорила мало. Раза два вставила замечания, которые удивили Шатрова своей глубиной и меткостью.
День промелькнул незаметно. Выпили две бутылки вина, поговорили, потанцевали под патефон, спели «Меж крутых бережков», «Уральскую рябинушку». У Цариковой оказался хороший музыкальный слух, гибкий, хотя и небольшой голос. Многих слов она не знала, но мелодию вела уверенно. Прощаясь, Шатров крепко пожал ей руку и пригласил бывать почаще.
– Погоди, Ирина, я с тобой,– спохватилась Зоя, выглядывая в окно. На дворе окончательно стемнело.– Мне давно пора в контору. Там какая-то срочная работа. Игнат Петрович велел прийти к шести, а я с вами заболталась. Будет мне теперь на орехи.
–Обойдется,– уверенно ответила Царикова.
Сверх ожиданий, кабинет Крутова оказался пустым. У Зои екнуло сердце: неужели не дождался, ушел? Вот скандал-то... Но дежурный по конторе сказал!
– Игнат Петрович не приходил вечером. Велел вам позвонить ему на квартиру.
С чувством большого облегчения Зоя подняла трубку.
– Зоечка? – В знакомый властный бас вплелись вкрадчивые интонации, такие неожиданные в голосе Крутова.– Ты меня извини. Горло заложило, боюсь выходить на мороз. Захвати папку с годовым отчетом и приходи ко мне. Я тебя долго не задержу.
– Хорошо,– пролепетала Зоя и осторожно положила трубку, растерянно глядя на Царикову.– Ирина, Игнат Петрович зовет меня к себе... Ночью, на квартиру... Как быть? Но ведь с папкой!
В глазах Цариковой зажглись бесовские огоньки. Тонкие губы расползлись в понимающей усмешке.
– Иди! И не трусь. Не будь дурой.
На развилке Царикова свернула к радиостанции и молча подтолкнула Зою в спину.
Окна в доме Крутова были завешены. Только в одном пробивался сквозь шторы слабый свет. Зоя привстала на цыпочки, заглянула в окно, но ничего не увидела и постучалась. Почти сейчас же, как будто Крутов стоял за входной дверью, она распахнулась. Игнат Петрович сам встретил Зою на крыльце, неестественно высоким голосом, суетясь, оживленно заговорил:
– Пришла? Вот молодец. Люблю дисциплину. Нет, не сюда. В эту дверь.
Зоя переступила порог и остановилась в изумлении. Большая люстра затопляла светом комнату. В камине бойко трещали дрова. Круглый стол был сплошь заставлен бутылками с ликером, коньяком, настойками, мелкими и глубокими тарелками с закуской: черной икрой, астраханским заломом, копченой грудинкой, ветчиной. В двух розовых вазах лежали печенье, шоколад и мандарины.
– Ой, у вас гости? – испуганно обернулась Зоя.
– Никак нет. Только одна гостья,– отозвался Игнат Петрович, выходя вперед и беря Зою под руку,– ты, Зоечка. Неужели в такой день, день твоего рождения, я могу эксплуатировать тебя на работе? Что я, капиталист?
– А как же... годовой отчет? – запинаясь, смущенно спросила Зоя.
– А с годовым отчетом мы так,– улыбнулся Крутов, засматривая Зое в лицо. Он взял из ее рук папку и швырнул на диван.– Раздевайся, грейся. Посидим немножко, выпьем за твое здоровье. Дай-ка я за тобой поухаживаю, не все же мне командовать.
Зоя хотела сказать, что она не останется, что это неприлично, что лучше она завтра пригласит Крутова к себе отметить свой день рождения, но Игнат Петрович уже расстегнул и снял с Зои шубку, усадил молодую женщин у к огню. Потом вышел в соседнюю комнату и сейчас же вернулся, прежде чем Зоя успела собраться с духом и подняться с кресла. Внезапно она ощутила щекочущее прикосновение к своим плечам. Зоя подняла руку, и ее пальцы утонули в пушистом скользком мехе великолепной серебристо-черной лисицы.
Пораженная, Зоя молча смотрела расширенными глазами на Крутова. Довольный произведенным эффектом, Игнат Петрович победоносно улыбался.
– Это тебе от меня подарок в честь дня рождения. Специально гонял Галгана в Атарен за покупкой,– самодовольно пояснил Крутов.– Велел с дрянью не возвращаться. Галган тем хорош, что из-под земли добудет, если надо.
Зоя обрела наконец дар речи, покраснела, стремительно вскочила. Лисица мягко скользнула на пол.
– Игнат Петрович! Что значит этот подарок? Такой дорогой! Я не могу...
Но Крутов нетерпеливо замахал рукой: «После, после!», налил два больших бокала коньяку и подал один из них Зое.
– За твой день рождения!
Чтобы не уронить бокал, Зоя вынуждена была подхватить его. Она не успевала ничего сказать, собраться с мыслями. Все шло так быстро! Напор Крутова заставил ее растеряться, совершенно ошеломил. А Игнат Петрович уже чокался. Бокалы звякнули. Зоя залпом выпила коньяк и задохнулась. Огненная жидкость ожгла горло. Торопливо схватив с тарелки ломтик ветчины, Зоя проглотила его и закашлялась. Игнат Петрович сейчас же налил рюмку ликера.
– Запей вот этим, полегче.
Через час Зоя сидела в мягком кресле, болтала ногами и непрерывно смеялась. Все кружилось перед ее глазами и то отодвигалось вдаль, то приближалось, дробясь. Вместо одной, как раньше, с потолка почему-то спускались две люстры. Опьянение было тем сильнее, что прежний хмель еще не успел выйти из головы Зои, когда она явилась к Крутову.
Игнат Петрович сидел на ковре около своей гостьи и целовал ее колени, обтянутые прозрачными чулками, прижимался к ним лицом. Зоя не видела в этом ничего странного. Смеясь, она ерошила седеющий ежик Игната Петровича.
– Вы мой паж. Правда?
– Правда, правда, Зоечка,– бормотал заплетающимся языком тоже изрядно охмелевший Крутов.– Поедешь со мной летом в отпуск? Одену как царицу! Из Москвы такси найму, провезу тебя на машине по всему Черноморью. В Сочи на глиссере покатаю. Эх! Для тебя ничего не пожалею! Ты не думай, я не так, мы зале... за-ре-ги-стрируемся.
– Ха-ха-ха! А Шатрова куда денем? – смеялась Зоя.– У-у! Он у меня такой строгий, принципиальный, ужас!
– Я его скоро в бараний рог согну. Ты не обижаешься, что я про твоего мужа так говорю?
– Конечно, нет. Пусть сам не лезет в драку. Вот дождался, что в газете про него написали, да еще, чего доброго, на собрании вкатят!
– Вер-рно! Ах, умница, как все верно понимаешь. Дай я тебя за это поцелую.
Игнат Петрович поднялся с ковра и обнял Зою. Близко-близко перед ее лицом возникли его мутные голубые глаза. Горячие губы нашли Зоин рот и прижались к нему. Зоя попыталась отвернуть лицо, вырваться.
– Пустите, Игнат Петрович! Я закричу...
Но голова кружилась, ноги подкашивались. Крутов все крепче притягивал к себе ее тело. На секунду стало страшно. Сквозь волны хмеля мелькнула мысль, что сейчас случится непоправимое. Но уже не осталось ни воли, ни сил. И, уступая нетерпеливому напору Крутова, обвисая всей тяжестью на его твердых руках, Зоя прошептала, закрывая глаза:
– Свет...
ГЛАЗА ВОСЬМАЯ
УДАР
I
У ворот механического парка Шатров наткнулся на Арсланидзе.
– Вот кстати, Георгий,– обрадовался Алексей.– Хочу Володю проведать. Он ведь до сих пор болеет?
– Да,– сразу помрачнел Георгий.– Пойдем. Тамару хоть немного развеешь.
Рекс встретил Шатрова, как старого знакомого, приветственным стуком хвоста об пол. Мужчины прошли в спальню, слабо освещенную синей лампочкой. Резкий запах лекарств пропитал всю комнату. В детской кровати, высоко поднятый на подушки, лежал Володя. Он трудно, с хрипом дышал. У Алексея сжалось сердце. Даже при этом слабом свете видно было, как заострился нос больного ребенка, ввалились щеки. Рядом, положив голову на скрещенные руки, сидела на низенькой скамеечке Тамара. Она не пошевелилась при входе мужчин.
– Задремала, – шепнул Арсланидзе. – Которую ночь без сна! А меня гонит прочь. Не дает дежурить возле Вовки.
– Я не сплю,– ровным, каким-то безжизненным голосом, растягивая слова, тихо произнесла Тамара, не поднимая головы.– Это ты, Алексей? Здравствуй. Идите в столовую, сейчас выйду к вам.
В ожидании Тамары мужчины присели на диван. Она вошла, и Алексей едва сдержал возглас изумления. Полно, да Тамара ли это? Ничего не осталось в ее лице от прежней молодой, веселой женщины. Бессонные ночи около больного ребенка, постоянная мучительная тревога обескровили щеки, заставили потухнуть и ввалиться глаза.
– Что смотришь? Старухой стала? – с надломленной усмешкой спросила Тамара.—Горе сушит, а не красит, Алеша.
Наступило неловкое молчание. Алексей не мог отделаться от странной, нелепой мысли, что перед ним незнакомая женщина, а вовсе не Тамара. Так изменила ее болезнь сына.
– Как Володя, что врач говорит? – спросил наконец принужденно Шатров.
– Ах,– устало махнула рукой Тамара,– что эти врачи! Я теперь никому не верю. Да и как ее винить, Нину Черепахину? Милая, славная, но еще девочка, только с институтской скамьи. Откуда ей было опыта набраться? Иногда по часу и больше проводит около Володи, видно, что сама страшно переживает, но помочь ничем не может. И то сказать – не бог же она! Вчера предсказала кризис, а его нет. Болезнь все развивается. Иачалось с простого воспаления легких. Пока я была на работе, он тут раздетый бегал по морозу, соседка недосмотрела. Потом перешло в двустороннее крупозное воспаление. Теперь добавилось воспаление на уши. Мальчик тает изо дня на день, как свечка. Он у нас и без того слабенький... Не знаю, что будет, не знаю...
Пальцы Тамары скомкали скатерть. Несколько секунд она еще крепилась, потом горько заплакала, запрокинув голову. Волосы растрепались, по лицу, еще больше постаревшему, полились слезы. Георгий захлопотал около жены, прижал ее голову к своей груди, стараясь успокоить.
Овладев собой, Тамара отстранила мужа. Все еще судорожно, коротко всхлипывая, как всхлипывают обиженные дети, она вытерла лицо платком, привела в порядок волосы.
– Прости меня, Алеша. У тебя свои неприятности с этой газетой, ты собрания ждешь, а тут я еще тоску нагоняю. Садитесь к столу, я вас хоть чаем напою.
За чаем Тамара сидела все так же сторожко, чутко прислушиваясь, не застонет ли сын. Чтобы хоть на время отвлечь ее мысли от болезни ребенка, Алексей начал рассказывать:
– Не у одной тебя горе. С ребятами часто слезы. А бывают и смех, и слезы, все сразу. Помню, возвращался я как-то в свою часть из госпиталя. Сидим на станции, ждем поезда: я, еще один молоденький лейтенант Вася и солдат человек пять. Потом подсела к нам женщина с мальчиком, жена моряка-подводника, добиралась к мужу. И бабушка с ней. Старая, а такая живая, резвая —на удивление. Вася где-то раздобыл домино, и вот мы засели сражаться. Только и слышно: «баян», «мыльце», «двойка»... «Баян» – это шестерка, «мыльце» – пустая костяшка. Вот сидим, хлопаем костяшками. Ну конечно, парнишка заинтересовался, сполз с рук матери и —к нам. Такой хорошенький, румяный, одет морячком: в тельняшке, бескозырке. Года два ему или поменьше. Но шустрый, весь в бабушку. То одну, то другую костяшку схватит и тянет в рот. Бабушка отнимет, а он опять за свое. И вдруг заплакал. Да так горько плачет! Его и мать, и бабушка, и мы под конец спрашиваем: «Что с тобой, чего плачешь?» А он не может объяснить. Плачет, и все. Тут бабушку осенило: «Это он ваше мыльце сглонул, не иначе!» Стали собирать домино, пересчитывать, в самом деле – все костяшки есть, а пустышки нет. Даже удивительно, как верно бабушка сказала. Все перевернули, обыскали – нет, да и только. Мать подхватывает своего морячка на руки и ну бежать– в санчасть. Тут как раз подоспел наш поезд. Мы с Васей сели и поехали. И что ж ты думаешь? Вечером стали укладываться спать, раздеваться, бац! – это «мыльце» у Васи выскакивает из портянки! Как оно за голенище ему попало, не понимаю. Ну, казалось бы, на этом и конец. Случай-то пустяковый. Так нет, засело в памяти. Сколько раз потом лежим, бывало, где-нибудь с Васей в кустах, к пристрелке готовимся – и вдруг: «А помнишь, как морячок мыльце сглонул?» И такой нас смех разберет! Как в народе говорят: «дурачий смех».
Тамара вдруг наклонилась, погладила руку Шатрова.
– Утешаешь, Алеша? Ничего, выхожу я своего морячка.
Чаепитие еще продолжалось, когда пришла Нина Черепахина с визитом к больному. В белом халате она показалась Шатрову выше и взрослей, чем тогда, в клубе, на маскараде. И держалась Нина иначе, чем в клубе: уверенно и вместе с тем просто. Она не отказалась от чашки чая, которую предложила Тамара, потом распорядилась приготовить для нее горячей воды, полотенце и позвала хозяйку дома с собой к больному ребенку.
Когда женщины скрылись в детской, Георгий плотно притворил дверь за ними, несколько раз прошелся по комнате, ероша волосы, в явном затруднении.
– Садись сюда, Алексей, мне надо с тобой серьезно поговорить,– сказал наконец Арсланидзе, усаживаясь на диван, показывая на место рядом с собой.– Скажи, ты не находишь, что я поступаю нехорошо: сочувствую тебе, но почти ничем не помогаю в борьбе с Крутовым?
Арсланидзе слегка покраснел. Он хотел услышать искренний ответ и в то же время не знал, каким он будет.
Шатров немного подумал.
– Нет, не нахожу. Ни я, ни мы с тобой вдвоем не заставим Крутова уступить, особенно сейчас, после газетной статьи. Переубедить его нельзя, я в этом удостоверился. Подействовать на него может только приказ сверху, из управления. Помнишь, мы как-то уже толковали с тобой о Крутове? – Арсланидзе утвердительно кивнул.– Так вот, думается мне, ты был прав тогда, Георгий. Переродился Игнат Петрович. Окончательно переродился. Народ для него теперь так – пустое место, пшик, тема для спекуляций с трибуны. Вот приказ сверху– это другое дело, это он понимает! Смешно, но мне за него временами становится обидно: самородок же, черт бы его драл! В других условиях мог бы стать работником крупного масштаба, выдающимся руководителем. А выродился в восточного деспота. И что страшнее всего: в нем деспотизм уродливо сочетается с яростной демагогией. Прячем он сам верит в свою демагогию, гипнотизирует ею других!
Шатров помолчал, растирая на зубах чаинку, ощущая языком терпкий вкус теина.
– А может, и не один лишь приказ сверху, может быть, приисковая партийная организация в силах еще обуздать его. Но для этого . надо, чтобы большинство коммунистов поняло неправоту Крутова. Придется постепенно завоевывать это большинство. Первый бой я хочу дать на ближайшем партийном собрании, когда Норкин вытащит вопрос о моей работе и статье. Буду наступать.
– Не думаю.
– Не думаешь? – Шатров удивленно взглянул на Арсланидзе.
– Тебе придется защищаться, и очень крепко,– пояснил Арсланидзе,– а не наступать. Обстановка складывается не в твою пользу. Я вчера зашел к Норкину, смотрю – на столе бумажка лежит. Рука Лаврухина. Я его почерк хорошо знаю: буквы такие острые, налезают одна на другую. И только я подошел, Норкин хвать эту бумажку и – в ящик. «Что такое?» – думаю. А потом догадался.
– Догадался? О чем?
– Я уверен – это заявление на тебя от Лаврухина. Ты ведь когда-то выгнал его – и поделом – из шахты. Крутов собирает материал. Определенно. Хочет ударить по партийной линии. Статья в газете, заявление Лаврухина, гибель Жафарова, злополучные бульдозеры, пятое-десятое... Крутов все соберет вместе, чтобы тебя допечь. Думаешь, статья случайно появилась в газете? Как бы не так! Голову даю на отсечение – работа Крутова.
– Неужели он сам ее написал?
– Вряд ли. Но кого-то науськал наверняка. Видишь, как все складывается? И я недаром с тобой обо всем этом заговорил. Будь наготове, продумай все пункты возможного обвинения. Дело разгорится жаркое. Ну, обо мне говорить нечего. Я с тобой – до конца...
2
Марфа Никаноровна терпеливо стояла в очереди за продуктами в тесном, переполненном магазине. Пользуясь случаем, женщины изливали председателю женсовета свои домашние огорчения. Только через час Марфа Никаноровна продвинулась к весам, поставила на прилавок свою изрядно потрепанную хозяйственную сумку.
– Машенька! Килограмм сливочного масла. Пару кило сахару. Тушенка есть? Баночку заверни... Нет, лучше две. Так, ну, что еще? Сухофрукты привезли? Чернослив или смесь? Взвесь полкило, только без камней, как тот раз...
Марфа Никаноровна хотела еще спросить насчет сгущенного молока, но запнулась на полуслове. Машенька внезапно расцвела, приветливо улыбнулась кому-то за спиной Марфы Никаноровны, потом обернулась к двери, которая вела во внутренние помещения магазина:
– Марина Егоровна! Зоя Васильевна пришли.
Из дверей немедленно выплыла заведующая магазином. На ее обычно сонной физиономии теперь играла медоточивая улыбка и готовность услужить.
– Здравствуйте, Зоя Васильевна! Проходите сюда, сейчас я вас обслужу. Что-то вы нас совсем забыли, красавица вы наша,—пропела заведующая, умильно щуря маленькие глазки,– и не заглядываете. Мы все прямо соскучились за вами. Ей-богу! Что новенького, Зоя Васильевна? Из управления ничего не слышно – будут у нас строить универмаг?
Не переставая разговаривать, заведующая проворно заворачивала какие-то кульки, кулечки, свертки. Ее полные белые руки так и мельтешили над прилавком. Хрустела бумага, трещал шпагат. В пять минут все было взвешено, упаковано и уложено в авоську именитой покупательницы.
Норкина давно не встречалась с Зоей и сейчас была удивлена переменой, которая произошла в молодой женщине. Переменой и внутренней и внешней. На Зое было надето отлично сшитое новое темно-синее пальто, выгодно подчеркивавшее ее стройную фигуру. Серебристочерная лисица на плечах красиво оттеняла белизну лица молодой женщины. Манеры Зои, ее голос приобрели уверенность, почти властность, которой у нее раньше не замечалось. Но вместе с тем в лице Зои проглядывало беспокойство. Казалось, она все время держится настороже, готовая к отпору, и эта тревога, нервозность странно противоречили солидности и плавности движений молодой женщины.
Едва Зоя вышла из магазина, женщины окружили Норкину.
– Видали, Марфа Никаноровна?
– Что видала? – сердито отозвалась Норкина.
– Зойка-то... Расфуфырилась почище барыни. Ни дать ни взять – начальница. Небось связалась с Крутовым и обдирает старого дурака. А важничает-то!
– Будет вам, бабоньки, языки чесать! Ну приоделась Шатрова, ну форсит маленько... Эка беда-то. Дело молодое. А вы уж сразу: «связалась с Крутовым». Зачем он ей? У нее свой муж, молодой, умница, из себя видный и зарабатывает неплохо.
Все же из магазина Норкина вышла с тяжестью на сердце. Не верится, а в то же время... Конечно, Зоя пустенькая, хохотушка, беззаботница... Но решиться на такой шаг... И зачем, что ее могло толкнуть? Все ли ладно у нее с мужем?
Мысли Норкиной перешли к Шатрову. Толковый инженер, начитанный человек, авторитетный. Отовсюду о
нем только хорошее слышишь. И на лицо приятный мужчина... А каков в семье? Перебирая в памяти все связанное с Шатровым, Марфа Никаноровна тут только сообразила, что почти никогда она не видела его вместе с женой. Нехорошо это, ах как нехорошо! Верней всего– старая история: муж вечно занят на работе, голова забита производством, а у жены появляются свои интересы, свои знакомства. С этого и начинается.
Марфа Никаноровна погрузилась в воспоминания. Сколько таких молодых семей прошло у нее перед глазами. Внешне прекрасная семья. А на самом деле внутри уже зреет червоточинка. И потом сразу полной неожиданностью для окружающих – распад семьи. Если нет общих интересов, мужу и жене нечего делать вместе.
Шатров поднимался в гору своим легким гимнастическим шагом, по военной привычке четко работая руками в одной плоскости. Он направлялся в клуб. Сегодня, в выходной день, в клубе был назначен вечер танцев. Шатрову было не до них, особенно после тревожного разговора с Арсланидзе, но Зоя настояла на своем. «Ты со мной никуда не показываешься. Долго я буду ходить одна, как разведенная жена?» Зоя считала полезным показаться на людях в обществе мужа, чтобы приглушить возможные разговоры по своему адресу. Она начинала побаиваться, что они дойдут до ушей Алексея.
До клуба Шатров не дошел. На пути ему встретилась Норкина, нагруженная хозяйственной сумкой.
– На ловца и зверь бежит! А я-то как раз думаю: хоть бы кто помог сумку домой поднести,– приветливо сказала Марфа Никаноровна.– Здравствуй, Алексей Степаныч. Не шибко торопишься? Поможешь старухе? Вот спасибо, батюшка. А то силы-то нету, все руки оттянула, проклятущая.
Шатров легко подхватил сумку, пошел рядом с Норкиной, приноравливаясь к ее мелкому шагу. Марфа Никаноровна поговорила о погоде, о болезни сынишки Арсланидзе, потом незаметно перевела разговор на Зою.
– Чтой-то я вас вместе не вижу, Степаныч. Совсем ты свою дружечку забросил. Что так?
– Да ведь дела всё, Марфа Никаноровна,– улыбаясь, ответил Алексей. Добродушная старуха всегда была симпатична ему.– Оба работаем...
– Дела делами, а про жену забывать не след. Она у тебя бабенка молодая, видная. А знаешь, как в народе говорится: в чужую жену черт ложку меду вложил. Не боишься, что отобьют?
– Боюсь. Вот побрился, иду на танцы,– пошутил Алексей.– Буду жену завлекать, чтоб не бросила.
Марфа Никаноровна слегка нахмурилась:
– Я без шуток говорю, Алексей Степаныч. В жизни всяко бывает. Сегодня врозь, завтра врозь, а там, глядишь, и охлаждение получилось...
Шатров с удивлением взглянул на Норкину. В ее голосе звучало явное волнение.
– Что это вы, Марфа Никаноровна, про Зою заговорили? Уж не пожаловалась ли она вам на меня? Может, па женсовет меня потянете?
– Полно тебе, батюшка! Какой женсовет... Просто характер у меня такой: каждой дыре гвоздь. Вот я и толкую. Худо ли, когда за работой и жену не забываешь, в кино, а нет, на танцы сводишь? А хоть бы и дома посидеть, поговорить, книжку вместе почитать – тоже польза. А то ты в шахте, она в конторе, вот и отвыкаете друг от дружки. Верно ведь? А вот мы и дошли за разговором. Извиняй, что задержала, Алексей Степаныч.
Мимолетный, казалось бы, разговор с Норкиной пробудил в душе Шатрова тяжелые подозрения. Что-то кроется под этим разговором, о чем-то Норкина умалчивает. Видимо, и ей бросилась в глаза большая перемена в Зое. Чем она вызвана?
К клубу Шатров подошел в глубоком раздумье. Танцы уже начались. В первой паре с заведующим клубом шла Зоя. Взгляды всех горняков, находившихся в фойе, не отрывались от них. И было что посмотреть!
Зоя танцевала какой-то новый, мудреный, ни разу еще не виданный Алексеем танец. Касаясь одними кончиками пальцев поднятой руки партнера, она то вилась вкруг него, то отступала, быстро-быстро перебирая стройными крепкими ногами, обутыми для такого случая в капроновые чулки и туфли на высоком каблуке. А заведующий клубом, сам, как видно, превосходный танцор, легко, без усилий летел вперед и настигал Зою, сохраняя на лице снисходительное выражение, говорившее: «Танцуете вы, Зоечка, неплохо, но до меня вам еще далеко». Высокая фигура заведующего красиво изгибалась з талии. Заметно было, что всеобщее внимание зрителей воодушевляет его. Действовало это внимание и на Зою. Она явно была, что называется, в ударе и танцевала с особенным изяществом. Зоя то округляла руки, обнаженные до локтей, то грациозно наклоняла голову, то изгибалась всем своим тонким телом. Даже платье и то словно бы участвовало в танце. Никогда еще Зоя не казалась Алексею такой привлекательной, как теперь, когда он вглядывался в нее, мучаясь неожиданно возникшими сомнениями.
Через полчаса подошел Крутов. Он пересек весь зал по диагонали, предоставляя танцующим увертываться от столкновения с ним – массивным, рослым, самоуверенным. Игнат Петрович сел на услужливо поданный ему стул, далеко протянул ноги и начал разглядывать .танцоров. Шатров с ненавистью смотрел на него из своего угла. Мимо пронеслась, вальсируя, Клава, приветливо кивнула Шатрову. Он не заметил ее.
Музыка умолкла, пары распались. Крутов подозвал Зою, и она сейчас же подбежала к нему, склонилась над Игнатом Петровичем, опершись рукой на спинку стула, на котором он продолжал сидеть. Внешне ничего не произошло. Крутов мог заговорить с любой женщиной, подозвать ее к себе. Но Алексей хорошо видел ярко освещенное лицо жены с выражением готовности исполнить каждое желание Крутова. И это выражение готовности, какой-то жалкой зависимости вдруг потрясло Алексея. С неописуемой ясностью он понял: Зоя физически близка с Крутовым, она его любовница. Сомнений не может быть!
Алексей почти выбежал из клуба. Он чувствовал необходимость собрать воедино скачущие мысли, разобраться в них, глубоко обдумать открытие, новым нежданным грузом свалившееся ему на плечи.
