Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
Норкин, смятенно пощипывая подстриженные усы, невнятно промямлил, что, конечно, поскольку имеется указание вышестоящей партийной инстанции, придется срочно пересмотреть персональное дело Шатрова, но на носу отчетно-выборное партийное собрание и как бы этот пересмотр не отразился на результатах выборов. Крутов согласился с опасениями Норкина и угрюмо посоветовал задержать разбор персонального дела. Это было все, что они могли сделать.
Через неделю наступил день отчетно-выборного собрания. Коммунисты сходились дружно, тесно рассаживались на лоснящихся скамейках, заранее доставленных в кабинет Крутова. Шатров стесненно приютился у самой двери. Глаза его погасли, под ними полукружьями легла синева. Как ни бодрился Алексей, камень лежал на его сердце. Что, если это последнее партийное собрание, на котором он присутствует? Шатров не подозревал, что в сейфе Норкина лежит квадрат плотной глянцевой бумаги со штампом, предрешавший его судьбу.
Последними вошли Крутов и Норкин. Игнат Петрович шумно отодвинул стул, сел на него верхом у самого стола, но сбоку, давая этим понять, что сегодня не он хозяин в кабинете. Леонид Фомич прошел за стол, обмахнул его носовым платком и разложил бумаги. Что-то не нравилось ему в сегодняшнем собрании, вселяло смутную тревогу. Никто не перешептывался беспечно с соседом, не улыбался, не курил по-мальчишечьи в рукав. Лица коммунистов были необычно сосредоточенны. Внезапно Норкин физически ощутил на себе спокойный, но внимательный взгляд многих глаз и невольно поежился. Но тут же распрямился. Чепуха! Мало ли он провел на своем веку таких собраний!
– Разрешите, товарищи... Для ведения собрания...– заученно произнес Норкин, не поднимая головы от бумаг.
Леонид Фомич всегда гордился своей организован-костью и педантичностью. И на этот раз он подготовил все, что полагалось. Не успели отзвучать его последние слова, как со скамьи, словно вышколенный ученик, уже поднялся Охапкин:
– Предлагаю в состав президиума трех человек... Персонально – товарищей Крутова, Норкина и...
Но в этом месте хорошо смазанный механизм собрания дал первую осечку.
– Арсланидзе в президиум!
Кто это? А, понятно: дружки-механизаторы.
– Товарищи, мы ведь уже решили – выбираем троих! – сказал Норкин.
– Вот и отлично,– насмешливые голоса механизаторов.– Пусть и будут трое.
Норкину пришлось уступить. Арсланидзе сел в президиум.
Сверх ожидания, когда Норкин попросил для доклада полтора часа, никто не запротестовал, не зашумел.
– Дать. Пусть говорит.
Монотонно читая отпечатанный на машинке доклад, не вдумываясь в смысл слов, Норкин продолжал чувствовать все ту же неопределенную тревогу, как будто разлитую сегодня в воздухе. Так бывает перед собирающейся грозой. Но что, собственно, случилось? Все идет как надо. Нервы, нервы... Подлечиться пора.
Доклад закончился в полной тишине. Ни одного хлопка. Крутов сложил ладони чашечками, готовясь аплодировать, но, озадаченный тишиной, опустил руки, начал поглаживать колени.
После перерыва – новая неожиданность. Норкин приготовился, как всегда, долго взывать: «Кто просит слова? Пожалуйста. Ну? Что же вы, товарищи? Давайте без раскачки, так мы до утра просидим. Ну, кто хочет выступить? Первому дадим без регламента. Василий Иванович, ты что-то хотел сказать? Вы, Игнат Петрович, не желаете выступить?..»
На этот раз не успели все коммунисты войти в кабинет из коридора, полного густого табачного дыма, как сразу же поднялись две руки.
Есть нечто сходное в том, как зреет человеческая мысль и напитывается весенней влагой зернистый снег. До поры до времени вешние воды скрыто совершают свою неторопливую извечную работу, незаметно изнутри подтачивая снег. Кажется, все так же несокрушимы сугробы, так же уверенно белеют они в полях, но настает день, и вдруг оказывается – обманчивой была их нетронутость. Жалкими плешинками лежит снег на черной, сытой, дымящейся земле. Куда ни посмотришь, всюду она, за одни сутки освобожденная от зимних оков.
Задолго до отчетного партийного собрания многие коммунисты начали всерьез задумываться над положением дел на прииске. Что же, так оно и дальше все будет? Вот переизберут они бюро, и пойдет снова Крутов командовать. И некому осадить его: Норкин – игрушка в руках Игната Петровича.
Крутов не первый год хозяйничал, на «Крайнем». Не первый год работал парторгом Норкин. Но лишь теперь созрела до конца решимость коммунистов. Все, что исподволь накапливалось за долгие месяцы, ожило в памяти, требовало действий.
Подготовленную резолюцию собрание отвергло. Приняли новую, признали работу бюро неудовлетворительной. Составленный для голосования список кандидатов забраковали, назвали новых.
И здесь Норкин обманулся.
– Товарищ Крутов. Оставим в списке для тайного голосования? – спросил Арсланидзе коммунистов, держа в руке свежеисписанный листок с фамилиями новых кандидатов.
– Оставим! – дружно откликнулось собрание.
– Товарищ Норкин. Оставим?
– Оставим! – еще дружнее.
Норкин перевел дух, с трудом погасил удовлетворенную улыбку. Ну вот. Пошумят, пошумят, отведут душу, а кончат тем же. Большие дети.
Пока работала счетная комиссия, Норкин озабоченно прикинул в уме, с чего начинать новому партийному бюро. Придется быстренько развязаться с делом Шатрова. Ограничиться строгачом. Рассмотреть баланс подсобного хозяйства. Уж больно много шуму вокруг него. Еще что? Ну, дальше видно будет...
Счетная комиссия вернулась в кабинет. Истомленные долгим ожиданием коммунисты побросали папиросы, приготовились слушать.
– ...За товарища Крутова семнадцать человек; против– шестнадцать. За товарища Норкина два голоса, против – тридцать один. Таким образом, в состав партийного бюро...
Норкин сидел оглушенный, с красными пятнами на лице, не чувствуя, что его губы растянуты непроизвольной кривой усмешкой. Он все еще не мог осмыслить того, что произошло. Так дружно включили в список для тайного голосования, а сами... Зачем же тогда? Поиздеваться? Краем глаза Норкин заметил насмешливые взгляды, которыми обменялись между собою коммунисты. Еще бы! Кому не ясно, чьи эти два голоса, поданные за Норкина!
Немногим лучше было самочувствие Крутова. Он, начальник прииска, глава коллектива, его вождь, прошел в состав нового бюро. Но как? Ползком. Спас один голос. Позор! Крупный пот оросил лицо Игната Петровича. Взмокрели даже ладони.
Во главе приисковой партийной организации оказался Арсланидзе. В тот же день новый парторг ознакомился с партийным хозяйством, которое в величайшем порядке сдал ему Норкин, и наткнулся на письмо из Атарена.
Крутов только черкнул взглядом по знакомой уже бумажке, утомленно сказал Арсланидзе:
– Опять на бюро? Что ж, давай...– И вдруг жалобно, дрогнувшим голосом, так непохоже на себя, добавил:– Заваливаем план, сидим без денег, а тут, изволь радоваться, опять мусоль дело Шатрова. И никто не хочет вникнуть в производство, помочь начальнику прииска!
Крутов сидел в кресле обмякший, постаревший, подперев голову рукой. Кирпичное от загара лицо все в мелких морщинках.
– Я еще не договорил, Игнат Петрович,– весело сказал Арсланидзе.– На этом же заседании бюро разработаем программу борьбы за план. Будем вытягивать наш «Крайний».
Перемену в своем положении Арсланидзе почувствовал сразу. И раньше к нему, как к члену партийного бюро, обращались многие, но теперь чуть не половину своего времени он вынужден был отдавать секретарским обязанностям. Приходил Кеша Смоленский:
– Георгий Асланович, скоро спортивный праздник. Комсомольская организация месяц к нему готовилась.
А Крутов не дает двести метров провода – наладить радиорепортаж со стадиона.
И Арсланидзе договаривался с Игнатом Петровичем о проводе.
К самым окнам конторы механического парка подъезжал на новой машине бригадир комсомольско-молодежной бригады Виктор Сиротка.
– Привет, Георгий Асланович. Я к вам. Гляньте на рессору. Видите? Вчера поставили, а сегодня уже лопнула. И так во всей бригаде. Половину времени стоим в ремонте. Это на новых-то машинах! Машины – мечта, сказка! Но дороги – черт их в ступе толок! Нельзя ли будет на партбюро поставить вопрос о ремонте дорог?
Являлась жена шурфовщика Настя, молча садилась в уголок, плевалась кедровыми орешками.
– Ты что, Настя?
– Всё пишете, товарищ парторг? А что муж жену до смерти убивает, это вас не касается?
– Опять буянит? Под суд его надо!
– Что вы! – пугалась Настя.– Поговорите с ним, он и опамятуется.
Это – мелочи текущей жизни. Ждали своего разрешения коренные вопросы: как вывести из прорыва прииск, построить к зиме первые благоустроенные общежития с центральным отоплением, создать к осеннему бездорожью запас продовольствия и взрывчатки.
В эти же дни разрешилось и дело Шатрова.
Ко времени партийного собрания настроение коммунистов определилось с такой ясностью, что даже Игнат Петрович не пытался изменить ход событий. Вдобавок ко всему, укором каждому звучало решение партийной коллегии. «Не разобрались, поспешили» – так думали теперь даже те, кто убежденно голосовал раньше за исключение Шатрова.
Снова Алексей сидел у двери, но на этот раз окрыленный надеждой.
Когда коммунисты подняли руки, Игнат Петрович обвел всех тяжелым взглядом, остановил его на Охапкине. Но Емельян Иванович не только не опустил руку под взглядом Крутова, а даже поднял ее выше. «Уж если этот заяц...» – с горечью подумал Игнат Петрович.
Проголосовав, все шумно поднялись, отодвигая стулья. Алексей почувствовал, что не выдержит. Выско-
чил из комнаты, побежал в темноте, не разбирая дороги, не зная, куда бежит, весь охваченный счастьем и потребностью движения, разрядки. Недалеко от дома Черепахиных Алексей налетел на какую-то девушку, узнал Нину, схватил за руки, закружил, неожиданно для самого себя ткнулся губами в щеку.
– Нина, Ниночка! Я.– в партии!
– Ох, какой же вы еще мальчик,– засмеялась девушка.– Что случилось? Вы с собрания?
Но Алексей уже был далеко.
– Я бегу к Евдокии Ильиничне, к Никите Савельевичу,– донесся издали его голос. Алексей не то кричал, не то пел.
Нина приложила руку к щеке, где еще горел внезапный поцелуй.
8
Накануне весь день лил дождь. Не тот веселый, бодрый ливень, что горохом простучит по крышам, пустит по улицам мутные ручьи, в которых так любо бегать ребятишкам, и тут же выставит разноцветную дугу-радугу, как флаг капитуляции перед солнцем, а обложной нудный дождь, от которого вздуваются реки, а люди становятся раздражительными и вялыми.
Голой и неприветливой стала тайга. Почернели крыши домов. На полигонах зарябили озерца. А из лохматых серых туч все лилось и лилось, и было непонятно, как удерживалась в воздухе такая масса воды.
Но за ночь погода переменилась. Воскресное утро заблистало светом и свежестью. К вымытому голубому небу приклеились перистые облачка. Ярче прежнего зазеленели лиственницы. Отовсюду к .стадиону потянулись горняки. Шли поодиночке, парочками, семьями. Сегодня предстоял большой спортивный праздник.
Нина Черепахина принесла микрофон, чтоб вести репортаж с футбольного поля. Электрики натянули провода. На двух столбах, как гигантские уши, повисли радиодинамики.
На старт вышли мужчины. Смоленскому досталось бежать в паре с Сироткой. Кеша прикоснулся коленом к влажной земле, напрягся.
– Арш!
Сильным толчком Кеша послал тело вперед, падая, едва успевая переставлять ноги, помчался по узкой дорожке, всей кожей чувствуя позади близкое прерывистое дыхание Сиротки. Крики, мелькающие руки над пестрой толпой зрителей – и вот она, ленточка! Левым плечом Кеша бросился на нее, оборвал и тотчас замедлил шаг, успокаивая дыхание.
Многократно усиленный голос Нины разнесся над стадионом:
– В беге на сто метров лучший результат показал Иннокентий Смоленский. Его время – двенадцать и Шесть десятых секунды.
Потом бежали женщины. Кеша сменил Нину у микрофона. Но ни ей, ни другим девушкам не удалось обогнать Дусю: быстрая как сайгак, Дуся вихрем пронеслась к финишу и исчезла в толпе.
После забегов на разные дистанции началось перетягивание каната. На поле вышел Тарас Неделя. Трижды Смоленский вызывал по радио желающих помериться силой с Неделей, но безуспешно. Поднялся смех. Время шло, никто не являлся. Пришлось разрешить выступить против Тараса одновременно двоим. Тогда на поле неожиданно вышли под аплодисменты зрителей Крутов и Галган. Один момент казалось, что им удастся сдвинуть Неделю с места, но бурильщик перехватился руками поудобнее и легко потащил к себе обоих. Раззадоренные, из толпы выскочили им на помощь Арсланидзе, Шатров, Сиротка... Скоро без малого десяток человек усердно тянули канат, другой конец которого удерживал Тарас. Сила одолела силу! Медленно, по одному шагу, Тарас начал уступать. Поднялся шум. Но внезапно Тарас повернулся, перекинул канат через плечо, выгнулся как тугой лук и поволок за собой противников под восторженный хохот, рев и свист горняков.
Волнение улеглось, только когда на поле выбежали футболисты, высоко вверх взлетел звонкий упругий.мяч и над стадионом зазвучал голос Смоленского, явно подражавшего радиокомментаторам.
Матч закончился, и сейчас же толпа горняков прихлынула к футболистам, окружила их, заполнив стадион. Потный, взлохмаченный, растирая подолом синей майки грязь на счастливом лице, обнажив мускулистый коричневый живот, Сиротка подошел к грузовику, у которого стояли Шатров, Нина и Дуся.
– Классно мы им вкатили! Знай наших. А теперь – купаться. А? Пошли
– Правда, идемте. Ой, как хорошо! – захлопала в ладоши Нина.– Надо только и Клаву с Тарасом позвать.
На речку отправились целой компанией. Долго выбирали место, где побольше песку. Дуся, Нина и Клава зашли в кусты, разделись, боязливо погрузились в воду по пояс, одним табунком, нервно смеясь, поеживаясь от холода. Шатров и Сиротка без всплеска нырнули в воду, поплыли экономным кролем. Неделя шарахнулся с разгона, поднял кучу брызг и пошел вымахивать саженками, наполовину выскакивая из воды, наподобие дельфина. Доплыл до середины реки, начал кувыркаться, бурлить воду, ухать, не зная, куда девать распиравшую его силу и радость.
Девушки аккуратно поплавали у бережка, выбрались на золотистый горячий песок и легли вместе, жмурясь от солнца. На реке играли ослепительные блики. В кустах возилась какая-то пичуга. Пролетела стрекоза, трепеща слюдяными крылышками.
Мужчины затеяли в реке борьбу, долго ныряли, плескались, фыркали. Потом угомонились, приплыли к берегу, повалились на песок рядом с девушками, холодные, осыпанные водяными брызгами.
– Айда в лес? – предложила Дуся.– На ту сторону.
Той же веселой компанией переплыли Кедровку,
Мужчины плыли на спине, держа в руках свертки с одеждой. На берегу обсушились, начали одеваться. Пока Неделя натягивал брюки, Шатров с восхищением любовался им. Плотные шары мускулов мягко катались под гладкой кожей бурильщика. Когда он поднимал руки, на плечах и спине мгновенно возникало сложное бугристое сплетение эластичных мышц. Им было тесно под кожей. Они вздувались на лопатках, на груди, сбегали к животу, деля его на каменные клетки. Великолепное, без единой родинки тело богатыря казалось ожившей античной статуей древнегреческого атлета. Алексей согнул руку, с иронической усмешкой ощупал свой бицепс.
– Эх и силища же у вас, Тарас Прокофьевич! – не утерпел инженер.– Неудивительно, что вы всех перетянули.
– На Тарасе можно изучать строение человеческих мышц,– поддержала Алексея Нина.
Неделя только смущенно улыбнулся. За него ответил словоохотливый Сиротка:
– Какой артист для Госцирка пропадает И что ему бурение это далось? В цирке он бы деньгу лопатой загребал! Дурной еще, своей пользы не понимает.
У подножия Ягодной сопки дорогу молодежи преградил глубокий ручей. Тарас взял под мышки Клаву и Дусю и смело шагнул с ними в воду. Девушки завизжали, но не успели испугаться, как снова очутились на земле. Алексей застенчиво взглянул на Нину:
– Можно вас перенести?
Нина обвила своей рукою шею Алексея. Подхватив легкое тело девушки под коленки, Шатров поднял ее. Их волосы смешались. У самых своих губ Алексей ощутил свежее дыхание Нины. Бережно переступая по каменистому дну ручья, он нес ее на руках, испытывая сладостный прилив нежности к девушке, которая с такой милой доверчивостью полагалась на него. Дальше со смехом, с шутками все полезли через бурелом.
На склоне Ягодной сопки нашлась красивая полянка, сплошь усыпанная голубикой. Мелкие сизые шарики висели на тоненьких бурых стебельках, манили к себе. Насытясь ягодами, молодые люди затеяли игры. Бегали взапуски, играли в «капустку», водили хоровод. Алексей резвился больше всех. Ему хотелось показать Нине свою силу и ловкость.
– Ребята, знаете что? Давайте сыграем в пятнашки! – закричала Дуся, прыгая на месте.
– Ишь ты, хитрая,– отозвалась Клава.– Кто ж тебя догонит?
Все-таки игра состоялась. Когда очередь ловить дошла до Алексея, он, не обращая внимания на других, помчался за Ниной. Несколько минут расстояние между ними не уменьшалось. Белый сарафан девушки мелькал в кустах, между деревьями, не приближаясь. Но вскоре Нина устала. Метнувшись в сторону, она обхватила руками ствол березы и прижалась к нему, смеясь, едва переводя дыхание.
– Чур меня, чур!
Алексей, торжествующий, налетел с разгона, обнял и девушку и березу, на мгновение коснувшись горячей щекой лица Нины.
Есть!
– Пустите, Алексей Степаныч. Устала я. Голова кружится.
Алексей послушно разжал руки, помог Нине сесть на траву и сам опустился рядом.
– Ау-у-у! – донеслось с полянки.
– Это нас зовут,– встрепенулась Нина.
– Пусть зовут. А мы спрячемся. Бежим! – вскочил Алексей.
Держась за руки, они побежали в глубь леса, беспричинно смеясь.
– Ау-у-у! – послышалось еще раз, но уже глуше.
– Не нужно, Алексей Степаныч,– замедлила бег Нина.– Они будут беспокоиться. Вернемся.
И опять Алексей тотчас же подчинился Нине. Эта радостная готовность исполнять каждое желание девушки удивила самого Шатрова. Никогда раньше он не испытывал с такой силой подобного чувства. Казалось, его воля целиком растворилась в воле Нины. И это не только не было досадно, но, наоборот, создавало ощущение особой близости к Нине, как будто Алексей добровольно принял ее руководство над собой и этим стал в новые отношения к девушке, отличные от тех, которые связывали ее всеми остальными людьми.
Внезапно Нина остановилась, присела на корточки и осторожно раздвинула траву.
– Смотрите, Алексей Степаныч, какая прелесть!
Под кустиком голубики, в густом разнотравье, спряталось хрупкое гнездо из листьев, мха и мелких веточек. Три пушистых комочка копошились в гнезде. Алексей шагнул вперед, и сейчас же Нина предостерегающе подняла руку. Трепетные пятна теней скользнули по загорелой коже ее плеч.
– Не трогайте, а то родители оставят гнездо. Ах вы, мои маленькие!
С ласковой, доброй улыбкой Нина рассматривала крохотные существа, такие трогательные в. своей полной беспомощности, а Алексей стоял сбоку, в свою очередь любуясь девушкой, выражением необыкновенной доброты по всей ее фигурке, в гибких руках и особенно в лице, исполненном нежности.
Налюбовавшись на птенцов, снова пошли к полянке. Но еще дважды Нина останавливалась. В первый раз ее внимание привлекло облако необыкновенной, ни с чем не сравнимой белизны. Насквозь пропитанное солнечным светом, оно стояло в небе округлое, девственно чистое. В другой раз Нина задержалась, чтобы получше рассмотреть причудливо изогнутую молодую березку. Придавленная упавшей на нее лиственницей, березка все-таки выжила, обогнула замшелый ствол лиственницы и поднялась кверху, распустив зеленые кудри. «Как она тонко понимает красоту природы, как чутка к ней!» – подивился про себя Алексей. Он сознавал, что, не обрати Нина его внимание на облако, березку, он наверняка прошел бы по лесу, не заметив их красоты.
И еще одним удивила в этот день Нина своего спутника. Там, где он видел просто траву, она различала десятки знакомых ей цветов и злаков, называла их по именам, объясняла Алексею особенности и ценные качества лекарственных растений.
– Вон крушина, видите? Как Пышно разрослась! А это иван-чай. Сколько его тут!
– Откуда у вас, Нина Александровна, такое знание ботаники? – не выдержал Алексей.– Вы же в общем городская жительница, врач, а знаете столько растений, что мне просто стыдно за свое невежество.
– Ну что вы! – застеснялась Нина.– Шутите? А цветы я всегда любила. И начала с изучения лекарственных растений по ботаническому атласу,– мне же как врачу это просто необходимо! – а потом так заинтересовалась флорой, что стала все подряд запоминать. Смотрите, какая прелесть! – перебила себя Нина, показывая Алексею на гроздья каких-то темно-фиолетовых колокольчиков.
На полянке, когда Алексей и Нина выбрались на нее, оказались только Виктор и Дуся. Сиротка раскинулся в небрежной позе на траве, положив голову на колени молодой жены. Дуся перебирала густые пряди волос мужа и хлопала его по носу своей косынкой. Смуглое тело Виктора, палевое платье Дуси красиво выделялись на зеленом фоне леса.
– А где Тарас с Клавой? – удивилась Нина.
– Там! – неопределенно махнула Дуся.– Наверное, целуются. А как вы, не теряли время даром? – дерзко добавила она.
Нина густо покраснела. Алексей тоже смутился, укоризненно покачал головой.
Дуся ошибалась. Между Тарасом и Клавой шел
серьезный– разговор. Плетя венок из ярко-оранжевых жаркое, Клава допытывалась:
– Ты вправду любишь меня, Тарас?
– Люблю! – только и ответил Тарас, сидевший напротив на низеньком пеньке. Ему хотелось сказать очень многое о своей любви, но он не знаЛ слов, которыми можно было бы описать все, что творилось в его душе.
– А за что ты меня полюбил? – продолжала спрашивать Клава.
– Разве это можно объяснить, за что? – в затруднении пошевелил пальцами Тарас.– Ты – хорошая, красивая. Лучше всех на свете. Как же тебя не полюбить? – искренне удивился Тарас.
– Но ведь есть девушки куда красивее меня,—настаивала Клава.
– Н-ну, не знаю... Не видал таких. Все равно ты лучше всех,– убежденно повторил Тарас.– Я ведь без тебя жить уже не могу! – вырвалось у него.
Обратно тронулись только к вечеру, когда начали сильно донимать комары. Алексей и Нина все время разговаривали между собой, но впоследствии Алексей никогда не мог вспомнить, о чем они говорили. Слова не имели для них почти никакого значения. Гораздо больше значили взгляды, легкие касания рук, внезапный румянец на щеках.
Клава в венке из жарков и Тарас, держась позади, шли молча.
Пробираясь через бурелом, Алексей оцарапал ногу. Ранка оказалась пустячной, но Нина разорвала свой кружевной платочек и сделала перевязку.
В эту ночь Алексей долго не мог заснуть. Он распахнул окно, сбросил на пол жаркое одеяло. А в другом доме широко раскрытыми глазами смотрела в темноту Нина, пытаясь понять, что происходит с ней.
9
Шатров лежал на животе в густой траве и перетирал крепкими зубами сухую былинку. Рядом улегся Черепахин. Подперев руками подбородок, он любовался сердитым шмелем, который ползал по цветку молочая в поисках нектара. Оба ожидали массового взрыва, который
должен был выбросить за контур нового полигона толстый слой земли и открыть доступ к золотоносным пескам. Крутов обещал женсовету построить на новом полигоне промывочный прибор и отдать его в безраздельное пользование женщинам.
Разговор то замирал, то снова возобновлялся, неторопливый, прерывающийся, как огонек в тлеющем костре. Говорили о прошедшем спортивном празднике, о предстоящем взрыве, о богатствах сибирской земли.
– Да, богата наша Сибирь! – с чувством произнес Шатров.– Сказочно богата. И под землей и на земле – всюду сокровища.– Невидящими глазами он уставился вдаль, помолчал и после паузы задумчиво добавил:– Как подумаешь о Сибири, ей-богу, хочется, Никита Савельич, шапку снять перед землепроходцами. Герои! Кто открыл для России весь этот огромный край? Василий Поярков, Ерофей Хабаров, Тимофей Ермак, сотник Дежнев...
–Алексей Степаныч,– поинтересовался Черепа
хин,– а как же они пробирались, эти землепроходцы? Сами по себе или их казна посылала?
– Всяко, Никита Савельич. Были такие, что попросту скрывались, уходили подальше от царского глаза. А многих посылало московское правительство, снабжало оружием, грамотами-, инструкциями. «И буде река, то смотреть, каковы у тое реки берега, и есть ли на них какие выметы, и есть ли какие угожие места и лес...» На кочах, на лодчонках, верхом, пешком пробирались вперед, искали новые землицы, замерзали, помирали голодной смертью, погибали в боях, но не отступали, несли свою дальнюю службишку, помня о родине. А ведь какое время было тогда, Никита Савельич! Ни самолетов, ни аэросаней, ни радио, ни карт, ни современного оружия, ни питательных концентратов, ничего! Ружьишко за плечами да собачья упряжка или лодка – вот и все снаряжение. А что впереди? Может быть, люди с песьими головами? Звери невиданные? Пропасти, непроходимые горные хребты, водопады? Вот представьте себе: идут год, идут второй, наступает третья зима. Цинга, боеприпасы на исходе, хлеба давно ни корки, половина отряда в земле. Слетел лист, повалил снег, ударил мороз... Где жить, как спастись? Позади – тысячи верст тайги, рек, гор. Впереди – незнаемое. Нет, только русскому человеку по плечу такой подвиг! Ведь поверить трудно – вся Сибирь была освоена за шестьдесят, семьдесят лет. А от Москвы до Охотска, например, ездили в те времена больше трех лет!
Черепахин хотел еще о чем-то спросить Шатрова, но в это время трижды пронзительно заверещал свисток. Взрывники, подпалив бикфордовы шнуры, побежали врассыпную.
– Ну, сейчас она, матушка, ахнет,– пробормотал Черепахин.
Потянулось напряженное ожидание взрыва.
...Нина рано освободилась от дежурства в больнице и решила прогуляться по лесу. Вылазка оказалась удачной. Девушка нарвала красивый букет цветов, сплела венок на голову, выкупалась в прохладной воде маленького лесного озерца, а потом целый час просидела возле муравейника, увлеченная наблюдением за рыжими муравьями. Больше всего насмешило Нину «доение» тлей. Едва удерживая смех, она смотрела, как, подбежав к тле, муравей ощупывает ее усиками, потом гладит и похлопывает по спинке, заставляя тлю выделить на кончике брюшка капельку жидкости. Слизнув ее, муравей отправляется к соседней тле. Нагляделась Нина и на то, как, встретив голодного муравья, его сытый собрат отрыгивает капельку пищи, чтобы накормить встреченного.
За всеми этими развлечениями время протекло незаметно. Взглянув на часики, Нина заторопилась. Обойдя густые заросли кедрового стланика, она спустилась с сопки и, чтобы сократить путь, пошла к поселку не по дороге, а прямиком через полигоны.
На опушке леса девушка заметила красные флажки, но не поняла их значения. Не остановил ее и сторож, поставленный у границы оцепления. Уверенный, что здесь, вдали от дороги, появиться некому, он пригрелся на солнце и незаметно для себя задремал.
Весело напевая, Нина быстро шла вперед. Внезапно где-то далеко в стороне раздался приглушенный свисток. За ним второй, третий... Неясная тревога овладела девушкой. Сама не зная почему, она смолкла, пугливо оглянулась. Знойная тишина, пустынность полигона вдруг показались ей зловещими, полными какого-то особого грозного предзнаменования. И в этот момент Нина увидела, как впереди из травы выскочили два человека,
замахали ей руками Девушка остановилась, обернулась назад. Далеко, у самой кромки оставленного ею леса, тоже стояли люди, отчаянно махали руками, красными флажками и что-то кричали.
– На-а-а...а-ад! Бе-е...и-и-и! – донеслось до Нины.
Тогда, окончательно уверившись, что ей грозит какая-то беда, вдвойне страшная своей неизвестностью, девушка побежала, но не назад, а вперед, к тем двоим, что были ближе к ней, спотыкаясь о комья земли и не чувствуя боли.
С того времени, как прозвучал свисток, и до той секунды, когда Шатров увидел человека среди минных камер,прошло около минуты. Шатров знал, что длина бикфордовых шнуров была рассчитана на четырехминутное горение. До взрыва оставалось меньше трех минут. Не добежать человеку. Конец. Но кто же это? Женщина!
Не глаза – вдруг остановившееся сердце сказало Алексею, кто бежит к нему из последних сил, кто обречен на смерть в дымном грохоте, который сейчас потрясет землю. И тотчас же сила, более могучая, чем древний инстинкт самосохранения, властно толкнула его вперед.
– Куда? Назад! Вернись! – кричал Черепахин.
Но Алексей, не помня себя, летел навстречу Нине. Только ее он видел перед собой. Он не услышал взрыва, лишь почувствовал, как тяжко вздохнула под его ногами земля, и в ту же секунду перед ним метнулись огромные, расширенные ужасом глаза Нины. Сбив ее с ног, Алексей упал сверху, всем своим телом прикрывая девушку. А разметанные взрывом валуны и пудовые камни поднялись ввысь, в поднебесье, остановились там на мгновение и устремились книзу, все ускоряя падение, метя в оказавшийся на полигоне крохотный живой комочек...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ВОЗМЕЗДИЕ
1
Все лето Лаврухин не купался. Он питал отвращение ' к воде, плавать не умел и мылся только в бане, да и то в исключительных случаях, когда на него начинали коситься окружающие,– дурной запах давал себя чувствовать. Но однажды, возвращаясь с участка, насквозь пропыленный и потный, понаблюдав, с каким наслаждением ребятишки плещутся, кувыркаются, ныряют в воде, он вдруг ощутил нестерпимый зуд во всем теле и решился.
Выбрав мелкое местечко, Лаврухин разделся, смочил водой неприятно белую впалую грудь, на которой треугольным лоскутом отпечатался загар, осторожно окунулся, заткнув предварительно уши, и вылез. Длинные волосы повисли на шее, прилипли к щекам и придали Лаврухину самый разнесчастный вид. Немногим лучше было и его самочувствие. Наступил август, ночи стали длинные, прохладные, и вода несколько остыла. Лаврухину же с непривычки она показалась ледяной. .
Опасаясь простуды, он выпил дома целый стакан не-разведенного спирта, но даже это испытанное средство не помогло. Через три дня в самом секретном месте вскочил чирей. Не успел он прорваться, как появился второй. Лаврухин выходил из себя, страшно ругался, бегал к бабке, мазался ихтиолкой, но ничто не помогало. Чирьи высыпали дружно, как грибы после теплого моросящего дождика. То в одном, то в другом месте Мефодий Лукьянович обнаруживал подозрительную красноту кожи. Вскоре появлялся прыщик. Он нахально разрастался и быстро превращался в полноценный чирей.
Понемногу напасть миновала, но и теперь, идя по участку, Лаврухин держал голову косо, как будто подсматривал за кем-то. Один чирей все еще гнездился на шее, у самого ворота. Толстые губы недовольно выпячивались вслед за носом, и казалось, Лаврухин собирается хрюкнуть.
