Текст книги "Год жизни"
Автор книги: Вячеслав Тычинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
Увидя подходивших людей, старик выбрался из-под машины.
– Никита Савельич, вы? – радостно воскликнул Шатров.
Он был очень обрадован этой встречей: за несколько дней путешествия к прииску вдвоем Алексей успел сблизиться со старым экскаваторщиком, оценить его житейский опыт, прямодушие.
– Я самый, Алексей Степаныч,– отозвался машинист, ласково глядя на молодого инженера из-под мохнатых бровей.– Уж не вы ли к нам назначены начальником участка?
– Я. Сегодня принимаю дела. Будем с вами вместе работать.
– Вот это славно! А я услыхал, на наш участок нового начальника дают, так сразу и подумал: не вас ли? Славно, славно! Но только не взыщите, я к вам сразу с жалобой.
– Говорите, Никита Савельич,– оживился Шатров,– все говорите. Я вас только об этом и прошу. Что надо сделать, чем помочь, обо всем говорите.
– Обижаюсь я на них! – показал Черепахин на Лаврухина. Из деликатности машинист говорил о своем бывшем начальнике в третьем лице.– Крепко обижаюсь. Уехал в округ на совещание стахановцев, вернулся, а в бригаде полный застой. За неделю три тысячи кубов грунта выбросили. Это на «Воткинце»-то! Начал допытываться– узнаю: грунта взорванного не хватало, воду подвозили с перебоями, дрова тоже. Вот уж истинно – пошла Настя по напастям. Больше машину на подогреве держали, чем торфа вскрывали. При мне тоже случалось, не все ладно бывало, но кой-как выкручивались, а тут вовсе вразлад дело пошло. Что же это за порядок? – с обидой в голосе договорил бригадир, поворачиваясь к Лаврухину.
– Транспорт нас подводит, дед,– бойко ответил Лаврухин,– на прииске машин мало. Вот в чем беда. А насчет шурфовки сам понимать должен: на участке всего двадцать шурфовщиков. Где ж им поспеть за твоим паровозом?
– Лжешь! – выпалил неожиданно Арсланидзе. Его и без того смуглое лицо совсем потемнело. Короткие черные усы хищно приподнялись.– Лжешь, Лаврухин. Одна, а то и две машины тебе ежедневно выделялись. Можно в гараже путевки поднять. Хватило б на подвозку дров. Но разгрузка! Шоферы по часу бегают, людей ищут. А подъезды? Вчера автоцистерна едва не завалилась, пока добиралась к «Воткинцу»! Насчет шурфовки – сам виноват, нечего плакаться в жилетку. Почему бурильный станок валяется? На ручном паре выезжаешь? Эх, ты-ы! Мякинная голова.
6
Выписка из приказа о назначении начальником участка, акт приемки лежали в кармане Шатрова. Все формальности были закончены. Но знакомство с участком только начиналось. Алексей хорошо понимал это.
Для начала он направился к самому большому общежитию участка. Арсланидзе рассказал, что там живут лотошники, шурфовщики и взрывники.
Под ногами Алексея скрипел снег. Где-то далеко пыхтел экскаватор. Ровно гудели дизели приисковой электростанции. Из их выхлопных труб в темное небо выскакивали языки огня. Натужно рокотал трактор, поднимавшийся от Кедровки. За ним тащились двое огромных саней, нагруженных бревнами. И в эти производственные шумы странно вплетался домашний, с детства знакомый лай собаки.
Длинное приземистое здание общежития казалось еще ниже из-за окружающих его сугробов. Неподалеку от двери стоял муторный ящик, заполненный доверху. Вокруг него валялось множество пустых консервных банок. Блестели замерзшие помои. Из маленьких окошечек пробивался тусклый свет.
Появление начальника участка осталось незамеченным. В огромной продолговатой комнате, углы которой тонули во мраке, было шумно. В центре, изо всей силы хлопая костяшками по колченогому столу, несколько рабочих играли в домино. Ближе к выходу, сидя на кроватях, четыре горняка азартно резались в карты. Судя по стиснутым губам, тревожному блеску глаз, игра велась серьезная, на деньги. Поодаль молодой скуластый парень в накинутой на плечи телогрейке сидел, скрестив ноги, на деревянном топчане и читал толстую книгу. Иногда игроки в домино заслоняли от него свет. Парень поднимал голову, обводил невидящим взглядом ряды кроватей и снова погружался в чтение. Многие уже спали, с головой закутавшись в одеяла.
Махорочный дым синеватыми слоями плавал в спертом воздухе. На стенах были приклеены вырезанные из Журналов цветные фотографии девушек, летчиков, видов Москвы. У самой двери висела аляповато нарисованная на куске полотна картина. Вытянув шею, лебедь плыл по ядовито-синему пруду к голым женщинам с могучими шарообразными бедрами.
Постояв у двери, Шатров подошел к столу. На лицо начальника участка упал свет. Мгновенно исчезли карты. Прекратился стук костяшек. Алексей увидел вокруг любопытствующие, насмешливые, настороженные лица, уловил обрывки фраз:
– Гляди, какой дотошный, в барак заявился...
– Чудно! Сроду к нам начальство...
– Митя, сейчас накачка начнется.
– Ага. Дескать, родина требует... план... любой ценой...
Шатров нахмурился: «Далеко дело зашло!»
Неизвестно откуда прямо перед Шатровым появилась знакомая щупленькая фигурка Лисички. И сейчас же рядом с ним на скамью грузно опустился бородач, которого Алексей заприметил еще в конторке участка. Давний неразлучный дружок Лисички, тоже лотошник, Егор Чугунов всегда держался возле него. Правда, дружба эта носила несколько односторонний характер: хотя Чугунов и Лисичка были почти однолетками, Лисичка деспотически распоряжался Егором. Он выбирал ему забой, посылал за дровами для костров, которыми лотошники оттаивают мерзлый грунт. Зато никаких секретов от Чугунова у Лисички не существовало.
В противоположность своему острому на язык другу, Егор Чугунов был немногословен до крайности. В тех случаях, когда сказать что-нибудь было совершенно необходимо, широкое рябое лицо Егора, от самых глаз заросшее бородой, выражало настоящее страдание. Но работник он был превосходный. Втиснув свою громадную фигуру в узкий забой, согнувшись вдвое, Чугунов целыми днями без устали встряхивал лоток. Добычу друзья всегда сдавали вместе. Так же вместе выходили на работу и возвращались домой, в общежитие, где у них была отгорожена небольшая каморочка.
Сейчас Лисичка деловито набивал трубку махоркой, видимо готовясь к обстоятельному разговору.
– Скучно у вас, товарищи,– тихо сказал Алексей, присаживаясь на свободную табуретку,– очень скучно. Неужели каждый вечер вот так? – инженер кивнул на засаленные карты, прикрытые подушкой.– С тоски умереть можно,– искренне вырвалось у него.
Горняки озадаченно молчали. Они ожидали чего угодно: упреков, разноса, брани, даже угроз, но только не этих слов. Новый начальник участка не ругал их за невыполнение норм, не называл лодырями, как Лаврухин, не угрожал взысканиями!
Приглушенный ропот пробежал среди рабочих и смолк. Они придвинулись ближе, разглядывая инженера.
– Грязь, холод...– с гневом и болью продолжал Алексей.– Почему так? Заходят к вам руководители прииска? Знают они об этом?
– Хо! «Знают»... Как не знать! На каждом собрании толкуем, а толку чуть. Да шибко-то и говорить боязно. Вон Никифоров расшумелся однова на собрании, а на другой день Игнат Петрович ему перо вставил. Так и уехал парень с прииска. Плетью обуха не перешибешь, а беду наживешь. Долго ль к нашему брату статью подобрать? Пришьют агитацию – и концы!
– Это точно. Да Крутову и говорить бесполезно: сами, мол, во всем виноваты; а из округа никого не дождешься.
– А хоть и приедет кто, так начальнику прииска всегда веры больше, чем работягам. У нас же половина – из заключения.
– Погодите, товарищи, вот в этом общежитии у вас бывал когда-нибудь Лаврухин? – допытывался Шатров.
– Это Нос-то? Сроду не был.
– А начальник хозяйственной части?
– Был один раз, еще весной...
– Ну и что?
– У того одна речь: «Не дают, нет средств, нет фондов».
– Или: «Я бы всей душой, братцы, да не с чего...»
– А партийная организация? .
– Что туда ходить? Норкин Крутову в рот глядит. При таком секретаре...
Шум нарастал. Лисичка властно поднял руку.
– Тиш-ше! Не галдеть! Ты, Алексей Степаныч, любопытствуешь, отчего у нас такое неустройство? – заговорил старик, обращаясь к Шатрову. Инженер встрепенулся. Лотошник говорил холодно, сухо, но без обычной насмешливости.– Дело простое: заботы нет о человеке. Насчет золота все заботятся, а про человека забыли. Так у нас на прииске и повелось – если что для производства нужно: транспорт, лес, деньги,– все найдется, а как для рабочих – извнни-подвинься. Да что тут толковать, сам видишь!
Лисичка порывисто встал, задрал плоский матрац на ближайшей кровати, сбросил одеяло и показал серую простыню Шатрову:
– Вот, полюбуйся, на чем спят люди. Гольная грязь! Матрацы – блин блином. Одеяла рваные. Половина лотошников спит на топчанах. Пол по неделям не моется.
Глаз Лисички сердито сверкал. Горняки снова зашумели. Отовсюду посыпалось:
– Дров не хватает, а бараки – как решето.
– Посуды нет, в банках щи варим.
– Газет, журналов в глаза по месяцу не видим.
– Танцев не бывает...– откуда-то из угла, пискливо.
– Танцуй с моей Жучкой! – густой бас.– Молчал бы, коли бог разума не дал.
– Я вчера в хлебе таракана нашел.
– Эка невидаль! – веселый голос.– Хороший пекарь и блоху запечет. Другое скажи–иной раз такой сырец испекут, только окна замазывать.
– Да будет вам, ребята! Как не совестно! Начальник о деле спрашивает, а вы сцепились...
Шатров сидел, оглушенный шумом. Теперь в общежитии не осталось равнодушных. Проснулись все. Рабочие сидели на кроватях в одном белье, босые. Многие, сунув ноги в валенки, столпились вокруг стола, жестикулируя, стараясь перекричать друг друга.
Лисичка дотронулся до руки Шатрова, пригнулся к его уху:
– Разошлись ребятки! Душу отводят... Это ты хорошо надумал, складно—в барак зайти, с народом потолковать. Но только навряд что сделаешь. Изверились мы. Рыба-то с головы гниет... Тут надо сверху ломать.
Шатров встал, поднял обе руки в знак того, что хочет говорить. Все замолчали. Слышно стало, как звонко капает вода в углу, в рукомойнике.
– Правильно вы тут говорили, товарищи! Правильно. Надо требовать от руководства улучшения вашего быта. Так оставлять нельзя. И как хотите, а я не верю, чтобы Крутов, партийная организация не отозвались сами и не взяли в шоры вашего завхоза. Но есть у меня и вопрос к вам. Вы не дети. А что получается? Вон дружок лежит на постели прямо в валенках...
Головы рабочих, как по команде, повернулись туда, куда указывал Шатров. Парень в валенках, смущенный общим вниманием, суетливо вскочил с кровати, оправил одеяло.
– Может быть, и правда, уборщица неряха, сменить ее надо,– продолжал Шатров.– Но ведь если вы сами не будете за чистотой следить, тут и батальон уборщиц не справится. Матрацы... Летом вокруг прииска море травы. Почему ж вы дядю ждали, не набили себе матрацы? О дровах я не говорю. Для них транспорт нужен. На себе из тайги, хоть и близко, не принесешь. И кастрюли сам не сделаешь. И хлеб не выпечешь. Но вот, к примеру, кое-где щели можно было б осенью самим замазать, верно? Как видно, немножечко и вы виноваты. Так давайте и условимся – будем сообща быт налаживать. А к начальству я, само собой, пойду.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕРВЫЕ ШАГИ
1
В управлении Восточного горного округа и райкоме партии издавна сложилось хорошее мнение о начальнике прииска «Крайний». Считалось общепризнанным, что хотя Игнат Петрович Крутов не инженер, а практик, звезд с неба не хватает, грубоват, тем не менее вполне соответствует своей должности. В Атарене не забыли военных лет, когда «Крайний» не раз выручал весь округ сдачей сверхпланового золота. Отлично было известно руководителям округа и то, с какими трудностями сталкивается часто Крутов, когда на отдаленный прииск не успевают завезти до распутицы нужное количество взрывчатки, горючего, горного оборудования, автомобильных шин, троса и многого другого, необходимого для жизни прииска.
Известен был и нелегкий путь, пройденный Игнатом Петровичем. Сын артельной стряпухи и алданского старателя, потомственный золотоискатель, он в молодости, до революции, хлебнул горького до слез. Саночником в шахте, лотошником на безымянных таежных ключах, притоках Алдана, Витима, Олекмы, шурфовщиком в Забайкалье– кем только не был Игнашка Крутов!
Случалось ему ползти, задыхаясь, по каменистому штреку шахты. Брезентовые лямки санок в лохмотья раздирали кожу на плечах, узлом скручивались мускулы. Не раз погружал он свой лоток в быстрые горные ручьи. Таежный гнус столбом стоял над головой, лез в уши, глаза, остервенело жалил потную спину, доводил до исступления. Не слаще приходилось в глубоких шурфах. Ноги по колено уходили в ледяную грязь. Вверху кружочком голубело небо. Но не для шурфовщика грело солнце, веял теплый живительный ветерок. Как слепой крот, как одержимый, шурфовщик ожесточенно долбил землю, уходя в нее все глубже и глубже...
Зато мало насчитывалось во всем округе начальников приисков, которые могли бы потягаться с Крутовым в знании тонкостей горного дела. Лотошники, шурфовщики, начальники шахт и промывочных приборов даже нс пытались хитрить с Крутовым.
В этом году «Крайний» лихорадило. Кривая выполнения плана металась вверх и вниз. Но кто же на прииске и в округе не знал, что лучшие, самые богатые золотом шахты и полигоны «Крайнего» были отработаны в годы войны! Потускнели надежды на случай, «фарт», «бешеный сундучок». Все больше приходилось опираться на технику: экскаваторы, бульдозеры, бурильные станки, вести счет на тысячи кубометров перевернутой земли.
Об этом и размышлял Крутов, шагая вместе с Арсла-нидзе по дороге, накатанной до синевы приисковыми автомобилями. Недавний мороз исчез. Пушистые хлопья снега лениво сеялись на землю, затягивая окрестности дрожащей сеткой. Серое пухлое небо устало опустилось на щетинистые сопки. Белые куропатки большой стаей перепархивали неподалеку, совершенно сливаясь со снегом. Только лапки да темные бисеринки глаз выдавали птиц.
– Эх, ружьишко не захватил. Пальнуть бы сейчас по ним! – завистливо вздохнул Крутов.– Никак не выберусь на охоту. Замотался как пес... Так кого поставим на рекорд?
– Опять рекорд? – свел брови Арсланидзе.– К чему он?
– Вот это здорово живешь! – изумился Крутов.– «К чему?» А к тому. На носу праздник, годовщина Октября. Добрые люди уже в Атарен рапортовали о рекордах, а мы здесь всё в затылке чешем, примеряемся.
– Да ведь сила-то не в рекордах,– возразил Арсланидзе.– Лучше к празднику всем прииском выполнить октябрьский план, а мы его заваливаем.
– По-твоему, выходит, если прииск отстает, то незачем ему и передовиков иметь? Так, что ли? А на кого тогда людям равняться? У кого учиться?
Арсланидзе хотел что-то еще возразить, но раздумал и махнул рукой.
– Лучше Черепахина для этого не найти. Пойдемте к нему, Игнат Петрович.
На отвале Крутов и Арсланидзе постояли, любуясь работой Черепахина.
Стальной ковш «Воткинца» стремглав несся вниз, но у самой земли замедлял падение и без толчка ложился на нее. Сейчас же струнами натягивались тросы, зубья ковша вонзались в грунт, и ковш с неодолимой силой полз к экскаватору, доверху заполняясь песком и камнями. Экскаватор трубно пыхтел, как рассерженный слон. Не успевал полный ковш взлететь вверх, как с неожиданной легкостью поворачивался весь железный домик на гусеницах– кабина экскаватора – и длинная стрела плавно несла ковш к отвалу. Лязгали цепи, ковш опрокидывался. К подножию отвала еще катились глыбы земли и камни, а ковш в это время уже снова падал вниз. Ни секунды задержки, ни одной заминки. Вверх – влево, вправо – вниз! Арсланидзе положил на ладонь карманные часы, засек время.
– Двадцать две секунды, Игнат Петрович. Каково? Полный цикл экскавации за двадцать две секунды!
– Старого закала мастер! – одобрительно отозвался Крутов.– Хоть вы, молодые, ни в грош нас не ставите, но мы, старая гвардия, еще послужим! Пошли к машине.
Черепахин спрыгнул на землю, расстегнул черный полушубок, поднял уши меховой шапки. Весь еще переполненный энергией могучего ритмичного движения экскаватора, машинист не мог оставаться неподвижным: он притрагивался к шапке, переступал с ноги на ногу, шевелил плечами.
– Чего топчешься, Никита, как стоялый конь? – добродушно засмеялся Крутов, с симпатией разглядывая худощавое оживленное лицо старого машиниста.– Ходу просишь?
Маленькие глаза Черепахина весело и доверчиво взглянули на Крутова.
– Да вот немного сдвинулись, Игнат Петрович, а то заели нас было простои, начисто заели. То дров нет, то воды, то взорванного грунта, то трос лопнет... Ну просто сил никаких не стало! Верьте слову, Игнат Петрович, у всей бригады руки чешутся поработать. Дайте только разворот настоящий, чтоб от людей совестно не было.
– Погодите, погодите, Никита Савельич,– вмешался Арсланидзе,– у вас эти дни всего вдоволь. Я ваши рапортички хорошо помню.
– Дня три – точно, грех жаловаться. А до этого? Да и сейчас запаса дров у машины нет. Живем с подвоза, хватаем всё прямо с колес. Так не годится. Одна нервность. Основания нет. Долго ли сорваться?
– Не сорвешься, старик!—твердо сказал Крутов хрипловатым басом. Он стоял в своей любимой позе – широко расставив ноги, пригнув лобастую голову, по локоть засунув руки в карманы кожаного пальто.– Не сорвешься. Всё дадим, всем обеспечим. Начальнику парка велю лично контролировать снабжение твоей машины. Слыхал, Арсланидзе?
– Есть, Игнат Петрович,– ответил Арсланидзе,– будет выполнено.
– Еще бы ты не выполнил! – недобро усмехнулся Крутов,– Вот так, Никита. А взамен чем меня отблагодаришь? Праздник близко. Встретить надо. Сам знаешь, не маленький. Я к тебе за этим и шел. Станешь на рекорд? В честь Октября?
– На рекорд? – раздумчиво протянул Черепахин. И сейчас же просиял.– Раз такая подмога будет, почему же не взяться? С дорогой душой. Чай, наша бригада не обсевок в поле. И нам лестно такой праздник подарком встретить.
– Значит, договорились. Давай руку!
Крутов сильно хлопнул по меховой рукавице Черепахина, собираясь уходить. Машинист полушутя-полусерьезно погрозил рукой начальнику прииска:
– Только не забудьте свое обещание, Игнат Петрович. Уговор дороже денег.
– Сказано тебе! Да,—спохватился Крутов,– а сколько кубов дашь? Ты, брат, на начальство жмешь, а о главном помалкиваешь.
– Дадим подходяще, не сомневайтесь.
– А все же?
– Наперед надо с бригадой потолковать. Сообща работать-то, вместе и решать надо. Завтра скажу.
– Ну-ну, потолкуй. Как новый начальник? Лучше Лаврухина?
Черепахин даже засмеялся. Черные усы весело запрыгали.
– И скажете такое, Игнат Петрович! Да с Лаврухиным говорить – легче мыла наесться. Нет у человека горняцкой жилки. А этот молодой, но башковитый. Он мне сразу показался, еще когда мы из Атарена вдвоем добирались. Три дня на участке, а уже перемены есть.
– Какие же перемены? – поинтересовался Арсланидзе .
– Да взять хотя нашу бригаду – почему по-другому заработали? Подмогу почуяли, заботу. Насчет грунта, скажем, еще слабовато, а воды и дров хотя на сутки, но есть. Или взять, обратно, лотошников – намывают ведь люди золото! Не бьют баклуши, как раньше. Вы мимо конторки участка шли? Нет? Ну, тогда смотрите. Видите, рядом с конторкой палаточка чернеет? Нет, не там, повыше. Вот. В ней сейчас все конторщики участка сидят, а конторку Алексей Степаныч временно под тепляк приспособил. Новый уже строится, но и лотошники время пока не теряют. Конишку своего отдал – дрова для пожогов подвозить. Сам по участку пешочком ходит. А вы говорите – Лаврухин!
Крутов и Арсланидзе отошли уже далеко от «Воткин-ца», но все еще продолжали разговор о Шатрове.
– Дельный инженер,– убежденно говорил Арсланидзе.– Знаете, почему «Воткинец» эти три дня дрова и воду начал получать полностью?
– Почему?
– Шатров упорядочил разгрузку дров. Теперь водители не бродят по участку, не ищут грузчиков. Второе: прогнал бульдозер по проездам, чтоб заровнять выбоины. Раньше водителей не затянешь на первый участок, особенно на водовозках, а теперь едут охотно – дорога приличная, простоев нет. И вообще, Игнат Петрович, видно, что человек берется за дело с душой, не растерялся. А ведь лаврухинское наследство – не мед.
– Смотри не перехвали Шатрова. Новая метла всегда чисто метет.
– Я не договорил. Дело не в одном Шатрове, конечно. Дело в том, что к нему люди тянутся. А это уже – сила.
2
Лаврухин сидел на перевернутой дырявой тачке и мрачно шмыгал большим простуженным носом. В шахте только недавно закончилось проветривание после отпалки, и в воздухе еще держался тошнотворный запах аммонала. В штреке, слабо освещенном редкими электрическими лампочками, стоял полумрак. Сверху, от ствола шахты, тянуло пронизывающим холодом. Забойщики катали по узким деревянным доскам тачки, доверху наполненные грунтом. Все было знакомо до одури, надоело за долгие годы работы на Севере.
Последнее время, после смещения Лаврухина с должности начальника участка, хандра начала чаще посещать его. Изменяло даже обычное философское спокойствие. Черт! Разве это жизнь? Хитришь, льстишь Крутову, и хоть бы тебе капля толку! Вот, пожалуйста, подвернулся какой-то инженеришка-молокосос, и его, Лаврухина, тотчас же снимают. Конечно, все это временно. Не первый снег на голову. Еще позовут: «Мефодий Лукьянович, хотим тебя назначить... Ты это дело потянешь...», но обидно, черт возьми, обидно! Разве что бросить всю эту канитель, плюнуть да закатиться куда-нибудь в Крым, на Кавказ, в Молдавию? Нет, в самом деле: солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Море, фрукты, вино... Да, и вино, дешевое, ведрами. Это не сто граммов здешнего спирта из бензиновой бочки! Днем – на море, вечером – в ресторанчик. Перемигнуться там с какой-нибудь трясогузоч-кой порельефней, с бюстиком, крашеными губками... Что, в самом деле, тридцать четыре года – это пустяки. До старости далеко. Он еще так сумеет... Ого-го! А сейчас, говорят, девчонок после войны – навалом! Сами на шею виснут. Ха, заманчиво. И главное, ничем не связан, свободен ото всех брачных уз, черт бы их побрал. Его-то благоверная дура давно уж, наверное, замуж выскочила, смоталась куда-нибудь. И этот... прокурор... тоже далеко. .Смешно даже, чего бояться – столько лет прошло, война прокатилась...
Лаврухин оживленно задвигался на своей тачке, но сейчас же снова потух, ссутулился.
Мечты, мечты... А где деньги? Здесь, в этой богом проклятой дыре, хоть куш подходящий срываешь. А там что можно заработать? Сейчас, после войны, изо всех вузов лезут дипломированные специалисты. Куда тут практику соваться без инженерного образования! Приткнут горным мастером, на шестьсот монет, и будь здоров. И опять пойдет: соцсоревнование, почин, зачин, новаторство... Господи! Дня не дадут спокойно прожить. Лезут и лезут со своими проектами, рацпредложениями... Никуда от них не скрыться, куда ни поезжай. А ведь есть идиоты, вроде этого Шатрова, их хлебом не корми, только дай какой-нибудь почин. И таким дуракам везет. Возьмется за что-нибудь, думаешь, ну вот, сейчас дров наломает. Нет, глядишь, вылез. Да еще тебя, подлец, теребит: почему, дескать, отстаешь от общего движения к коммунизму! Тот же Шатров: на участке без году неделя, а уже всех тормошит. И хотя бы из приличия с бывшим начальником советовался. Нет, все с работягами якшается. А тем и любо —начальник у них, лопоухих, совета просит. Нет, выиграть бы сто тысяч, вот это да! Сразу бы работу побоку, радио выключить, газеты с глаз долой – и блаженствуй дома, как на необитаемом острове. Утром – стакан коньяку, нет, лучше зубровки, перед обедом поллитровку «Особой московской», и сиди как князь. Никаких дел, совещаний, отчетов...
Лаврухин углубился в сладостные размышления о том, как он употребил бы выигранные по займу сто тысяч рублей и на сколько времени можно было бы погрузиться в ничегонеделание. От этих приятных мыслей начальника шахты оторвал требовательный голос забойщика:
– Товарищ начальник, тачку надо сменить, совсем доломалась.
Лаврухин несколько секунд тупо смотрел на ломаную тачку, которую подкатил забойщик, все еще не в силах очнуться от сладких грез, потом сразу озлился:
– А ты что ж государственное добро не бережешь? На таких, как ты, не напасешься новых тачек. Не дорожишь советским рублем.
Лаврухин еще долго разглагольствовал на эту тему. Забойщик вздыхал, переминался с ноги на ногу, конфузливо оправдывался:
– Да ведь она, тачка-то, доброго слова не стоит, товарищ начальник. Одно название, что тачка. Ручки в двух местах склепаны, дно пробито, борта чиненые. Ее бы давно на слом.
– Как же, на слом! Ишь ты, какой щедрый! – нудно пилил забойщика Лаврухин.– И где я тебе сейчас новую возьму?
– Да вы хоть эту дайте, на которой сидите.
– Эту? – пожевал толстыми губами начальник шахты.– Ладно, эту бери. Заложишь дыру куском доски.
Обрадованный рабочий почти выдернул тачку из-под Лаврухина.
– Ничего, товарищ начальник,– весело сказал он,– недолго и нам и вам с этим барахлом возиться. Скоро отмучаемся.
– Что так? – насторожился Лаврухин.
– Да как же, Алексей Степаныч, начальник участка, сказывал: будут нашу шахту механизировать. Скрепер поставят или конвейер – пески к стволу подавать из лавы. Другая музыка заиграет! Неуж не слыхали?
Лаврухин озадаченно опустился на сломанную тачку, крепко поскреб в затылке.
То и дело оступаясь в снег, по тропинке гуськом шли комсомольцы. Луна еще не взошла, и в неверном свете звезд узкая тропинка сливалась с сугробами. Мороз иголочками колол уши, нос, студил щеки. Где-то далеко, на сопке Лысой, шел трактор. Стеклянно-чистый выхлоп мотора временами так усиливался, что казалось, вот сейчас трактор вынырнет из сугробов.
Впереди шел секретарь комсомольской организации прииска бульдозерист Иннокентий Смоленский. Одна мысль занимала его – как получше провести ночной рейд, начатый комсомольцами по просьбе Шатрова. Раньше, при Лаврухине, никто не обращался с такой просьбой к комсомольцам, и поэтому особенно хотелось, чтобы этот первый рейд прошел удачно. «Для начала посмотрим, как с подвозкой воды экскаваторам. Потом на шахтах копнем»,– деловито размышлял Смоленский.
Перед тем как отправиться в рейд, Смоленский забежал к Лисичке посоветоваться. В каморке, отгороженной в общем бараке широкими тесинами, было темно. Смоленский нащупал спинку кровати.
– Дядя Максим, вы не спите?
– Никак Кеша? – обрадованно откликнулся старик.– Погоди, я сейчас. Егор ушел, так я один сумерничаю.
Кровать заскрипела. Вспыхнула голая лампочка на шнуре, засиженном мухами. Суетливо подтягивая полосатые кальсоны, Лисичка ослепленно моргал, не попадая босыми ногами в валенки.
– Я сейчас... Чаю хочешь? Заварка свежая, духовитая.
– В другой раз, дядя Максим. Я только на минутку, спросить вас...
– Всегда норовишь на минутку. Совсем отбился. Нет уж, без чаю я тебя не выпущу. Садись! – ворчливо-ласково приказал Лисичка.
Смоленский сбросил полушубок. Глядя, как топчется старик в тесной каморке, всовывая короткие полешки в квадратный зев печурки, старательно вытирая полотенцем эмалированные кружки, Кеша почувствовал легкое раскаяние. Редко он навещает старика! А ведь когда-то дядя Максим отца ему заменил...
Лисичка поучал:
– В каждую дыру не суйтесь. Хозяйство большое, всего вам не углядеть. Много-много, если на первый раз с экскаваторами разберетесь. Стоят они ночами, прах их возьми, больше, чем работают. А одними нашими лотками золото на плане не намоешь.
– Мы еще в шахты хотели спуститься.
– Навряд ли успеете. А надо бы. Разговор есть – пустой породы много на-гора гонят. Геологи, маркшейдеры наши ушами хлопают. Но это особь статья.
– Все-таки постараемся успеть.
– Постарайтесь,—согласился Лисичка.– Вы народ молодой, проворный. А теперь скажи – как мать? Пишет чего ай нет?
– Нет, не пишет,– помрачнел Смоленский,—Я уж два раза писал– ни ответа, ни привета. Забыла она меня. С год уж писем нет.
– А ты в третий раз напиши,– сердито сказал Лисичка.– Чай, помоложе, должен уважить матери. Больно вы легко от Матерей отступаетесь. Эх, Кешка, Кешка! Хоть ты и комсомольский секретарь, а ума-то у тебя не густо. Давай кружку, еще налью.
В отличие от комсорга, бурильщика Тараса Неделю беспокоили не рейд и связанные с ним заботы, а совсем иное. Мерно ступая след в след за Смоленским, Неделя с горечью вспоминал последний субботний вечер в клубе. Клава Черепахина не захотела сесть рядом и смотрела кинокомедию «Волга-Волга» вместе с подружками. Весь зал грохотал при появлении на экране Бывалова, и звонче всех хохотала Клава. Один Тарас сидел насупленный, скомкав в потном кулаке два билета, с таким трудом добытых па лучший, десятый ряд.
После кино начались танцы. Неделя не умел танцевать и, мучаясь, беспомощно смотрел, как бесцеремонно кружит в вальсе его подружку Витька Сиротка, шофер приискового гаража. Девушка раскраснелась, запыхалась. Раза два она даже споткнулась, и ревнивый взгляд Недели отметил, как крепко и смело подхватил Клаву шофер.
Белая косынка девушки касалась на поворотах Витькиного лица. Клава смеялась, что-то быстро-быстро говорила партнеру. А Тарас с мрачным наслаждением растравлял свою душевную рану: «Смеется... Конечно, ей веселее с Витькой! Ловкач, не мне чета – и сплясать, и па гитаре брякнуть, и языком потрепаться. Ишь как ухватил Клаву! Так бы и сунул в морду! Не лезь, не отбивай девушку! Тебе с ней так, хахоньки, а у меня...»
Чтобы не видеть свою любовь в объятиях Сиротки, Тарас опускал глаза на свои могучие руки, непроизвольно сжимавшиеся в кулаки. Не было на прииске человека, которого Неделя не мог бы завязать узлом этими руками. Но даже они оказывались бессильными сейчас, когда так хотелось удержать возле себя своенравную девушку.
Только в самом конце вечера, далеко за полночь, когда Тарас решился наконец уйти, чтоб не казниться, и уже поднялся с места, Клава вдруг, словно кто ее толкнул, выскочила из круга танцующих, легко перебежала фойе, дробно постукивая каблучками. Любовно, чуть насмешливо девушка перехватила снизу тоскливо потупленный взор Недели, на мгновение прижалась к нему высокой грудью. «Сядь, не дури! На номерок, возьмешь мое пальто».
И сразу пропала решимость парня. Куда девались его обида, злость. Не в силах отвести глаз от милого веснушчатого лица с коротким вздернутым носиком, смеющимся маленьким ртом, тонко очерченным подбородком, Тарас стоял большим ребенком.
По дороге домой, придерживаясь за руку дружка, не поспевая за его саженным шагом, Клава выговаривала Тарасу:
– И чего ты злишься? Нужен мне Витька, как же! Но не могу я весь вечер как привязанная вертеться вокруг тебя, людям на смех! Вот поженимся, тогда...
– Да когда ж мы поженимся? – задыхаясь, шептал Неделя.
Впереди и позади шли горняки, расходившиеся из клуба. Обгоняя Тараса и Клаву, с визгом бежали девушки. Никак не удавалось остановиться, выяснить самое главное, от чего сердце исходило щемящей, но сладкой тревогой. Кончилось, как и всегда: Клава взбежала на крыльцо своего дома, забарабанила в дверь. «Спокойной ночи, Тарас. До завтра». А назавтра Неделя угодил в комсомольскую рейдовую бригаду вместе с Виктором Сироткой, тем самым, что так нахально кружился с Клавой в клубе. Тарасу был неприятен даже скрип снега под валенками шофера, шагавшего сейчас позади, но что поделаешь!
